Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 6. Призраки вины, призраки стыда

 

 

О нет, скорее на себя я зол

За мной самим содеянное зло!

 

Шекспир. «Ричард III», акт 5, сцена 3[41]

 

Недавно один из моих пациентов пришел на сеанс совершенно разбитый и обессиленный. Его сын-подросток покончил с собой, не оставив записки, мальчик не страдал от депрессии и в последнее время не переживал каких-либо тяжелых конфликтов или стрессов. Безутешный отец не только страдал от невосполнимой потери, но и мучился чувством вины: что я мог предусмотреть? сделал ли я что-то не так? что мне сделать не удалось? Вначале подобные вопросы разумны и необходимы, но если они не перестают терзать человека, то превращаются в навязчивую, мучительную манию. Всех нас мучают совершенные и несовершенные в прошлом поступки. Что же можно сказать родителю в такой предельно напряженный и драматичный момент?

Я попытался сделать акцент на следующих вещах: во-первых, никому из нас не дано познать все, что происходит внутри другого человека, поэтому порой поступки другого могут иметь понятный лишь ему смысл. И хотя тот или иной поступок может казаться нам нарушением естественного хода вещей, например, когда сын умирает раньше отца, все мы – участники одного путешествия, заканчивающегося смертью (путешествие одно, но пути разные). Во-вторых, утрата ребенка не означает конца всего, но тем не менее стоит следовать нескольким советам: а) разговаривать с сыном хотя бы раз в день, чтобы отдавать должное вашим отношения, помня о том, что со смертью отношения не прерываются; б) вспомнить, какие ценности вы разделяли с сыном, и преданно следовать этим ценностям. В-третьих, в конце концов у каждого из нас своя жизнь, свое путешествие, своя судьба, и мы никак не поможем ушедшему человеку, отрекаясь от собственной жизни. Скорее утрата призывает нас проживать более сознательно свою жизнь, ценить отношения, использовать потенциал для дальнейшего роста. Как еще чтить память ушедшего ребенка, если не проявиться в собственной жизни?

К этим выводам я шел долго не как психотерапевт, но как родитель, тоже потерявший своего ребенка. Присоединившись к этой мрачной компании скорбящих родителей, наихудшему клубу в мире, я тоже мучился чувством вины, задавался теми же самообвинительными и раздирающими душу вопросами. Я до сих пор задаю их себе, но я также и смотрю на свою жизнь как на свидетельство всего того, что мы пережили вместе, как стимул к тому, чтобы проявиться не боясь всего, что жизнь собирается преподнести. Как долго я ломал голову над ужасным предостережением греков: «Лучше всего не рождаться, а если уж родился – лучше умереть молодым». Конечно, эта «мудрость» кажется пессимистичной. Но теперь я понимаю, как такой вывод мог быть сделан, ведь долго жить – значит переживать потерю за потерей, хотя, прожив недолгую жизнь, ты сам становишься утратой для других. Более того, тот, кто долго живет, становится мудрее, сознательнее, он учится прозревать незримое, а значит, он может все сильнее запутаться, в том числе и в чувстве вины. Тем не менее проявление себя в жизни необходимо. Именно после личной утраты я вновь открыл для себя Марка Аврелия: «И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет?»[42].

Мы, люди, одарены памятью, но это и наше проклятье. Память о светлых мгновениях – это легкий шепот, едва различимый в какофоническом тембре настоящего. С другой стороны, воспоминания о пережитой травме опасны, они заставляют нас сомневаться и колебаться или идентифицироваться с моделями адаптации к экзистенциальным запросам непредсказуемого окружающего мира, не позволяют нам развиваться и руководствоваться жизненно важными инстинктами. Точно таким же образом мы обладаем и способностью смотреть в будущее. Этот дар позволяет нам предвидеть трудности нашего путешествия, позволяя адекватно к ним подготовиться. Иногда мы даже знаем, за каким кустом прячется хищник. Однако неизбежной ценой прошлого всегда является чувство вины, а ценой прозрения будущего – смутная тревога. Всякое аффективное состояние, вина или тревога обладают способностью размывать наше переживание нахождения в настоящем. Инстинкт перестает вести нас, и мы увлекаемся делами прошлого или будущего. Учитывая тот факт, что эта книга о навязчивых призраках, подробнее поговорим о тягостных силах прошлого.

В то время как способность чувствовать вину делает нас более сознательными и разумными, нравственными, бремя вины нас деформирует. Марк Твен как-то заметил, что мы – единственные животные, способные чувствовать замешательство, а также единственные, обладающие законным правом на эмоции. Это же, пожалуй, относится и к чувству вины. Поэт-сюрреалист Гийом Аполлинер писал: «Воспоминания звуки рога // несет их ветер в даль полей»[43]. Однако воспоминания могут навязчиво преследовать нас, высасывать радость из настоящего мгновения, навязывать нам беспомощность, отвлекать нас и заставлять спихивать ответственность на других.

Наше поведение сознательно или бессознательно управляется чувством вины, стыда, тревоги и прочими зловещими обитателями нашей души. Обычно вина принимает в нашей жизни три формы: избегания, сверхкомпенсации или самовредительства. Вина уводит нас от нормальных влечений жизни, потому что мы ощущаем себя недостойными их. В случае сверхкомпенсации человек пытается «сладить» с этим незнакомым расстройством, демонстрируя свою силу, значимость, богатство или великодушие (как сказала великий американский психолог Перл Бейли). В третьем случае бремя вины требует воздаяния и расплаты. В результате – самоопорочивание, самобичевание и самовредительство, которые будут продолжаться до тех пор, пока гроссбух между сделанными и несделанными делами не будет сбалансирован. (Эдип, сгибаясь под тяжестью бессознательно принятых решений, ослепляет себя и жаждет смерти. Однако ему уготованы ссылка и долгое раскаяние под бременем вины, которые кажутся страшнее смертной казни.)

Вина привязывает нас к прошлому, тревога – к будущему: когда мы размышляем над этим удивительным парадоксом, то понимаем, как редко мы присутствуем здесь и сейчас , в этой реальности, пока вина и тревога управляют нами. Но и для вины есть свое место. Где же оно?

Для начала нам нужно рассмотреть три модальности вины, каждая из которых способна очень сильно влиять на нашу эмоциональную жизнь:

1) правомерная вина как форма ответственности за принятые решения;

2) контекстуальная вина;

3) неправомерная вина как способ справиться с тревогой.

 

Вина как ответственность

 

Несмотря на тяжесть и критичность ситуации, вся ответственность лежит только на нас самих, этому учат все философские, богословские и психологические системы. И хотя суд иногда признает нас недееспособными, чаще всего мы остаемся за решеткой настоящей жизни, подлинных решений и результатов. Сегодня вечером, в то время как я пишу эту часть главы, в Италии арестовали капитана, который бросил свой корабль и пассажиров в момент опасности. Как просто нам осудить его, и он воистину должен быть судим, хотя каждому из нас случалось стыдиться того, что мы убежали, испугались, не сделали того, что должны были сделать. Подобную дилемму описывал Джозеф Конрад в романе «Лорд Джим» – прекрасная история о бремени вины и многочисленных попытках компенсировать панику во время кораблекрушения. В доспехах каждого из нас есть уязвимые места, есть целые области, в которых мы уязвимы, и упасти нас Бог оказаться в этих местах на нашем жизненном пути. У всех есть уязвимое место, через которое в нас входит страх, через которое комплекс проникает в нас, пытаясь утащить в прошлое.

Технологии совершенствуются, социальные контексты меняются, однако человеческая природа остается неизменной. Все великие религиозные и духовные учителя наблюдают действие этих законов внутри нас, предлагая разные формы искупления и духовного возрождения. К примеру, древнегреческая трагедия представляла высоконравственный взгляд на вселенную, включающий осознанный выбор, ответственность, чувство вины, понимание и компенсацию. Те, кто смирялся перед могуществом богов, получали искупление, те же, кто не склонялся, погибали. Это же касается ритуалов и таинств искупления, изгнания «козла отпущения», покаяния и исповеди, которые были институционализированы и давали честным людям возможность духовного возрождения. Те же, у кого нет доступа к подобным верованиям, ритуалам и таинствам, поглощены собственным компенсаторным поведением, «обезболивающими привычками» и отказом от жизни и возможности ей наслаждаться.

Стоит сознанию призвать нас к ответственности, приходит время исповеди, искупления и компенсации. Зачастую компенсация невозможна без страдания или, по крайней мере, переживания символической утраты, травмы или обиды.

Если принятие ответственности, исповедь и компенсация искренни, то есть возможность подлинного искупления. За этим скрывается понимание того, что всем нам будет лучше, если мы будем жить в мире с собой и другими. Этимология слов пенитенциарий и реформаторий напоминают нам о том, что человеку необходимо быть связанным с другими. К сожалению, отношения с другими могут так травмировать, что потом восстановить доверие к отношениям очень трудно. А затем радикальной формой защиты становится социопатическая или шизоидная дистанция, которая запирает человека в темнице. И единственный выход – предстать лицом к лицу с угрозой принятия ответственности.

После искреннего признания, покаяния и раскаяния мы чувствуем благодать освобождения, которая снисходит даже на тех, кто мучается от чувства вины. Благодать – это переживание чувства примирения с самим собой и другими, и это переживание никак не зависит от того, что человек натворил или чего не сделал. Пожалуй, лучшее определение благодати дал теолог Пауль Тиллих, который писал, что благодать требует принятия неприемлемого. Ее не купить за деньги, не заслужить ношением власяницы, ни добиться за счет компенсаторного поведения, но она есть дар, плод великодушия других.

Способность принять чувство вины, интегрировать свою тень парадоксальным образом позволяет нам обрести новые пути в этом мире. Идея не в том, чтобы целиком и полностью определяться со своим чувством вины и компенсаторным поведением, а в том, чтобы признать все раны и пороки нашего вида. И тогда человек начинает понимать, пишет Юнг,

 

что все неправомерное, совершающееся в мире, происходит в нем самом, и если только ему удается сосуществовать с собственной Тенью, то можно сказать, что он действительно сделал нечто для всего мира. Он сумел решить хотя бы бесконечно малую часть тех гигантских социальных проблем, которые характерны для нашего времени… Кому дано смотреть на них прямо, если он не видит даже себя самого, ту темноту, которую бессознательно привносит во все свои дела?[44]

 

Две тысячи лет назад римский драматург Теренций писал: «Ничто человеческое мне не чуждо». Как ни странно, этот обескураживающий инсайт является ключом к принятию самого себя, к признанию вины и признанию необходимости вернуться к жизни. Признав справедливость слов Теренция, я признаю, принимаю себя, несмотря на всю неприемлемость. Признать себя как человека значит пережить необходимость благодати, благодати для своих обидчиков, и – для себя.

 

Последнее изменение этой страницы: 2016-06-09

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...