Подразделения социологии: частные социальные науки

Хотя социология и представляет собой в известном смысле одну науку, она, тем не менее, включает в себя множество вопросов и, значит, частных наук. Посмотрим же, каковы эти науки, сводом которых является социология.

Уже Конт чувствовал необходимость подразделения социологии; он различал в ней две части: социальную статику и социальную динамику. Статика должна исследовать общества, рассматривая их в некоторый момент их развития и изучая законы их равновесия. В любой момент времени личности и группы, составляющие общества, связаны между собой некоторого рода узами, порождающими связность социального целого. Различные состояния и аспекты одной и той же культуры находятся друг с другом в определенных отношениях: такому-то состоянию, скажем, науки соответствует такое-то состояние религии, нравственности, искусства, промышленности и т. д. Статика пытается установить, в чем заключаются эти узы солидарности и эти взаимоотношения.

Динамика, наоборот, рассматривает общество в их эволюции и старается открыть законы их развития. Но предмет статики в ее понимании Контом весьма мало определен, что видно и из самого определения ее. Поэтому она и занимает всего несколько страниц в «Курсе положительной философии». Все внимание уделено здесь динамике. Но проблема, ставящаяся себе динамикой, одна единственная. Согласно Конту, один и тот же закон царит над ходом эволюции – вот единственная задача социальной динамики.

Понимаемая таким образом социология сводится к одной единственной проблеме, и в тот момент, когда эта проблема будет разрешена, – а Конт думал, что он нашел окончательное решение ее, – наука будет закончена. Между тем, положительные науки, по самой природе своей, никогда не могут быть завершены. Изучаемые ими реальности слишком сложны, чтобы быть когда-нибудь исчерпанными. Если социология есть действительно положительная наука, то можно быть уверенным, что она не заключается в одной проблеме, но, наоборот, содержит в себе различные части, различные науки, соответствующие различным аспектам социальной жизни.

В действительности имеется столько различных отраслей социологии, столько особых социальных наук, сколько есть различных видов социальных фактов. Методическая классификация социальных фактов была бы преждевременной и, во всяком случае, не здесь место предпринимать попытку этого рода. Но возможно указать главные категории этих фактов.

Прежде всего уместно исследовать в его внешнем аспекте. Рассматриваемое под этим углом зрения, всякое общество представляет собой некоторую массу людей известной плотности, разбросанную по деревням или собранную в городах и т. д. Общество это занимает более или менее обширную территорию, расположенную тем или иным образом по отношению к морям или территориям соседних народов, изрезанную реками и всякого рода путями сообщения, связывающими между собой более или менее тесно членов общества. Эта территория, ее размеры, ее конфигурация, состав двигающегося по ее поверхности населения – все это, разумеется, крупные факторы социальной жизни. Это – субстрат ее, и подобно тому, как у отдельной личности психическая жизнь изменяется в зависимости от анатомического строения мозга, так и коллективные явления изменяются в зависимости от состава социального субстрата.

Таким образом, должно быть место для особой социальной науки, занимающейся анатомией общества. И так как эта наука имеет своим предметом внешнюю, материальную форму общества, то мы предлагаем назвать ее социальной морфологией. Социальная морфология не должна, впрочем, ограничиваться одним описательным анализом. Она должна также объяснять. Она должна разыскивать причины того, что население группируется охотнее в одних пунктах, чем в других; она должна объяснить, почему оно носит главным образом городской или главным образом деревенский характер; она должна изучать, каковы причины, способствующие или задерживающие развитие больших городов, и т. д. Мы видим, таким образом, что эта специальная наука сама имеет перед собой бесчисленное множество проблем.

Но помимо субстрата коллективной жизни есть и сама эта жизнь. Здесь мы встречаем подразделение, аналогичное с тем, которое находим в других естественных науках. Наряду с химией, которая изучает как составлены тела, есть физика, которая исследует явления всякого рода, имеющие место в этих телах. В биологии анатомия (называемая также морфологией) изучает строение живых существ, состав их тканей, их органов; физиология же изучает функции этих органов, этих тканей. Таким же точно образом наряду с социальной морфологией есть место для социальной физиологии, изучающей жизненные проявления обществ.

Но социальная физиология сама, в свою очередь, очень сложна и обнимает множество частных наук, ибо социальные явления физиологического порядка сами очень разнообразны.

Во-первых, есть религиозные верования, обычаи и учреждения. Религия действительно представляет собой социальный феномен, ибо она всегда была делом некоторой группы, именно церкви; в огромном большинстве случаев церковь и политическое общежитие сливаются даже между собой. До совсем еще недавнего времени человек был определенного вероисповедания лишь по одному тому, что он был гражданином определенного государства. Во всяком случае догматы, мифы всегда заключались в системах верований, которые были общими и обязательными для всех членов данного сообщества. То же самое можно сказать и об обрядах. Исследование религии является, таким образом, делом социологии; оно составляет предмет религиозной социологии.

Другую категорию, отличную от первой образуют нравственные идеи и нравы. В другом очерке будет указано, что правила морали представляют собой социальные явления; они являются предметом моральной социологии.

Нечего доказывать социальный характер юридических учреждений. Ими занимается юридическая социология. Она находится, впрочем, в тесной связи с моральной социологией, ибо моральные идеи составляют душу права. Авторитет юридического кодекса зависит от морального идеала, который он воплощает и который он излагает на языке определенных формул.

Наконец, есть еще экономические институты: институты, касающиеся производства богатств (крепостничество, наемничество, корпоративный строй, фабричное производство, мануфактурное, кустарное и т. д.), институты, касающиеся обмена (торговая организация, рынки, биржи и пр.), институты, касающиеся распределения (рента, проценты, заработная плата и т. д.). Все это относится к экономической социологии.

Таковы главные отделы социологии. Главные, но, конечно, не единственные. Язык, зависящий некоторыми своими сторонами от чисто физиологических условий, является, однако, социальным явлением, ибо он тоже дело коллективности, печать которой он носит на себе. Язык даже, вообще говоря, является одним из характеристичных элементов обществ, и не без основания пользуются часто родством языков как средством для установления родства народов. Поэтому есть возможность для социологического изучения языка, которое, между прочим, уже и начато.

...Из этого анализа мы видим, что социология – совсем не простая наука, заключающаяся, как думал Конт, в одной проблеме. Уже и в настоящее время социологу невозможно быть энциклопедистом и овладеть всем содержанием своей науки. Каждый ученый должен специализироваться в известном круге проблем, если он не желает довольствоваться крайне общими и неопределенными концепциями, которые были хороши еще в то время, когда социология нащупывала для себя почву, но для которых теперь не должно быть более места.

Это не значит, конечно, что невозможна синтетическая наука, пытающаяся собрать те общие заключения, которые вытекают из всех этих частных наук. Как бы ни отличались друг от друга различные категории социальных фактов, они представляют все же различные виды одного и того же рода. Поэтому можно разыскивать, что составляет единство этого рода, что характеризует социальный факт in abstracto; можно также исследовать, не являются ли различные законы, устанавливаемые специальными науками, частными случаями некоторых весьма общих законов. Все это является задачей общей социологии, подобно тому, как общая биология имеет задачей выделить наиболее общие законы и свойства жизни. Но так как ценность синтеза зависит от ценности анализов, из которых он вытекает, то самая настоятельная задача социологии состоит в том, чтобы двинуть вперед эту работу анализа.

Резюмируя, мы получаем следующую схематическую таблицу главных подразделений социологии:

Социологический метод

Определив область социологии и ее главные подразделения, мы попытаемся теперь охарактеризовать наиболее существенные черты потребляемого ею метода.

Главные проблемы социологии заключаются в том, чтобы определить, каким образом создалось некоторое политическое, моральное, экономическое, религиозное учреждение или верование, чтобы узнать, какими причинами оно было вызвано, каким полезным целям оно соответствует. Сравнительная история, понимаемая так, как мы сейчас постараемся определить ее, является единственным орудием социологии для разрешения вопросов этого рода.

Действительно, чтобы понять какое-нибудь учреждение, надо знать, из чего оно состоит. Оно представляет собой сложное целое, состоящее из частей: надо знать эти части, объяснить каждую из них и объяснить также способ, каким они сложены вместе. Чтобы найти их, недостаточно рассматривать разбираемое учреждение в его законченной современной форме, ибо так как мы привыкли к нему, то оно кажется нам простым. И во всяком случае ничто не указывает, где начинаются и где кончаются различные элементы, из которых оно состоит. Нет никакой демаркационной линии, ясно отделяющей их друг от друга, подобно тому, как мы не видим невооруженным глазом клеточек, из которых составлены ткани живого существа, или молекул, из которых состоят неорганические тела. Чтобы выявить их, нужно особое орудие анализа. Роль этого орудия играет история.

Действительно, рассматриваемое нами учреждение сложилось постепенно, кусок за куском. Составляющие его части возникли одна за другой, присоединяясь более или менее медленно одна к другой. Достаточно поэтому проследить за возникновением его во времени – то есть в историческом развитии, – чтобы увидеть обособленными, отделенными те различные элементы, из которых оно состоит. Наблюдатель видит их тогда один за другим, в порядке их постепенного возникновения и сочетания. Нет ничего проще, по-видимому, чем понятие о родстве. Но история показывает нам, что это крайне сложное явление. В него входит понятие о кровной близости, но в него входит и многое другое, ибо мы находим типы семьи, в которых кровная близость играет второстепенную роль. Родство по матери и родство по отцу представляют качественно различные вещи, зависящие от совсем различных причин и требующие, следовательно, каждое совсем самостоятельного изучения, ибо в истории мы встречаем типы семьи, в которых существовал один только из видов родства без другого. Словом, в области социальных явлений история играет ту же роль, что микроскоп в области физических явлений. Но кроме того, история одна лишь дозволяет объяснение. Действительно, объяснить какое-нибудь учреждение – это значит раскрыть различные элементы, образующие его, это значит указать их причины и основания. Но как открыть эти причины, если не перенестись в ту эпоху, когда они были действующими, то есть когда они породили изучаемые теперь факты? Ведь только в этот момент и возможно уловить тот способ, каким они действовали и породили свое действие. Но этот момент находится за нами. Единственный способ узнать, как зародился каждый из этих элементов, – это наблюдать его в тот самый момент, когда он зародился, и присутствовать при его возникновении. Но это возникновение имело место в прошлом и может быть узнано лишь с помощью истории.

Так, например, родство в настоящее время имеет двойной характер; оно считается как по отцовской, так и по материнской линии. Чтобы найти причины этой сложной организации, надо будет сперва наблюдать те общества, в которых родство главным или исключительным образом утробное, и надо будет определить, что дало ему начало. Далее надо будет исследовать те народы, в которых установилось агнатское родство. Наконец, так как агнатское родство – там, где оно появилось – нередко заслоняет собой утробное родство, то надо будет исследовать те общества, в которых оба рода родства стоят на одной доске, и надо будет определить условия, вызвавшие это равенство.

Таким именно образом социологические проблемы связываются с различными моментами исторического прошлого; и только поступая таким образом, только поставив их в различные исторические среды, в которых они возникли, можно разрешить их.

Социология представляет таким образом в значительной части как бы историю, рассматриваемую известным способом. Историк также занимается социальными фактами. Но он рассматривает их преимущественно с той стороны, где они выступают как свойственные определенному народу и определенной эпохе. Историк ставит себе вообще целью изучить жизнь такого-то народа, такой-то коллективной индивидуальности, взятой в такой-то момент ее эволюции. Его непосредственная задача – найти и охарактеризовать особенную индивидуальную физиономию каждого общества и даже каждого из тех периодов, которые охватывает жизнь одного и того же общества.

Социолог же занят исключительно открытием общих отношений, законов, полносильных для различных обществ. Социолог не заинтересуется специально вопросом, какова была религиозная жизнь или право собственности во Франции или Англии, в Риме или Индии, в такой-то и такой-то век. Все эти специальные исследования, безусловно необходимые для него, являются для него лишь средствами для открытия некоторых фактов религиозной жизни вообще. Но у нас имеется лишь один способ доказать, что между двумя фактами существуеткакое-нибудь логическое отношение – например, отношение причинности: именно мы должны сравнить случаи, где оба этих факта имеются одновременно налицо или одновременно отсутствуют, и исследовать, не показывают ли изменения, обнаруживаемые ими в этих различных комбинациях обстоятельств, что один зависит от другого.

Ведь эксперимент, в конце концов, лишь особая форма сравнения. Он состоит в том, что заставляют варьировать некоторый факт, производят его в различных формах, которые затем методически сравнивают. Социолог поэтому не может довольствоваться рассмотрением одного какого-нибудь народа и тем менее какой-нибудь единственной эпохи. Он должен сравнивать общество одного типа и также разных типов, чтобы, сопоставляя изменения, испытываемые изучаемым им учреждением или верованием, с изменениями, происходящими параллельно в социальной среде, в состоянии идей и т. д., найти отношения, соединяющие обе эти группы фактов, и установить между ними какую-нибудь причинную связь.

Таким образом, сравнительный метод есть главное орудие социологического метода. История в обычном смысле слова относится к социологии так, как латинская, или греческая, или французская грамматика, рассматриваемые отдельно друг от друга, относятся к новой науке, называемой сравнительной грамматикой.

Есть, однако, случаи, когда социология ищет материал для своих сравнений не у истории, а у другой науки. Иногда исследователь занимается не тем вопросом, как создалось то или иное юридическое или нравственное правило или как образовалось какое-нибудь религиозное верование; его может интересовать другой вопрос – именно то, почему это правило или верование соблюдается более или менее хорошо придерживающейся его социальной группой. Например, вместо того, чтобы спрашивать себя, откуда взялось правило, запрещающее человекоубийство, можно поставить себе целью отыскать различные причины, благодаря которым народы и всякого рода социальные группы более или менее склонны нарушать его. Точно так же можно пожелать разыскивать некоторые из факторов, вызывающих большую или меньшую частоту браков, их большую или меньшую преждевременность или расторжимость путем разводов и пр.

Для разрешения вопросов этого рода приходится обращаться главным образом к статистике. Надо будет исследовать, как варьирует количество человекоубийств, браков, разводов в зависимости от обществ, от вероисповеданий, от профессий и т. д. Таким именно образом приходится разрабатывать проблемы, касающиеся различных условий, от которых зависит нравственный уровень народов. По тому же способу можно изучить в экономической социологии, в зависимости от каких причин изменяются заработная плата, уровень ренты, уровень процента, меновая стоимость денег и пр.

Но, каковы бы ни были специальные приемы социологического исследования, есть одно правило, которое социолог никогда не должен упускать из виду, прежде чем заняться изучением какой-нибудь определенной категории социальных явлений: социолог должен постараться забыть все те понятия о них, которые он приобрел в течение своей жизни. Он должен поставить себе принципом, что он ничего не знает о них, об их признаках, о причинах, от которых они зависят. Он должен, одним словом, духовно уподобиться в этом отношении физикам, химикам, физиологам и даже – в настоящее время – психологам, когда они собираются исследовать некоторую еще неизведанную область своей науки.

К несчастью, как ни необходимо это настроение духа, его не легко соблюдать по отношению к социальной действительности: застарелые привычки отвращают нас от этого. Уже благодаря одному тому, что мы ежедневно применяем те или иные правила нравственности или права, благодаря одному тому, что мы покупаем, продаем, обмениваемся ценностями и пр., мы имеем неизбежно кое-какие понятия обо всех этих различных вещах: ведь иначе мы не могли бы справляться со своими повседневными задачами. Отсюда сама собой получается иллюзия, будто вместе с этими понятиями нам даны и все существенные стороны тех вещей, к которым они относятся.

Моралист не особенно ломает себе голову над объяснением того, что такое семья, родство, отцовская власть, договор, право собственности. Экономист обнаруживает такое же отношение к проблемам ценности, обмена, ренты и пр. Всем кажется, что об этих вещах имеешь как бы врожденное знание. Стараются лишь дать себе возможно ясный отчет в том ходячем представлении, которое имеют об этих сложных реальностях. Но эти понятия, создавшиеся неметодическим образом, под влиянием потребностей практической жизни, лишены какого бы то ни было научного значения. Они выражают социальные отношения не точнее, чем выражают различные свойства света, теплоты, звука и пр. те понятия, которыми пользуются в обыденной жизни. Физика и химия оставляют в стороне эти ходячие представления; благодаря этому та действительность, которую они показывают нам, резко отличается от действительности, воспринимаемой непосредственно чувствами.

Так же должен поступить и социолог. Он должен приступить к изучению социальных фактов, забывши все, что он о них знал, так, как если бы он имел дело с чем-то совершенно неизвестным. Социология не должна быть простой иллюстрацией всем известных – разумеется, иллюзорным образом – вещей. Она должна вести к открытиям, которые подчас будут резко расходиться с общепринятыми представлениями. Мы ровно ничего не знаем о тех социальных вещах, среди которых мы движемся. Различным социальным наукам предназначено знакомить нас мало-помалу с ними.

Дюркгейм Э.

МЕТОД СОЦИОЛОГИИ1

Глава первая

ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТ?

Прежде чем искать метод, пригодный для изучения социальных фактов, следует определить, что такое представляют факты, носящие данное название. Вопрос этот тем более важен, что данный термин обыкновенно применяют не совсем точно.

Им без стеснения обозначают почти все происходящие в обществе явления, если только последние представляют какой-либо социальный интерес. Но при таком понимании не существует, так сказать человеческих событий, которые не могли бы быть названы социальными. Всякий индивидуум пьет, спит, ест, рассуждает, и общество очень заинтересовано в том, чтобы все эти функции отправлялись регулярно.

Если бы все эти факты были социальными, то у социологии не было бы своего отдельного предмета, и ее область слилась бы с областью биологии и психологии.

Но в действительности во всяком обществе существует определенная группа людей, отличающихся резко очерченными свойствами от явлений, изучаемых другими естественными науками.

Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю заключенные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями. Даже когда они согласны с моими собственными чувствами, и когда я признаю в душе их существование, последнее остается все-таки объективным, так как не я сам создал их, а они внушены мне воспитанием.

Как часто при этом нам неизвестны детали наложенных на нас обязанностей и для того, чтобы узнать их, мы принуждены справляться с кодексом и советоваться с его уполномоченными истолкователями! Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до него, то, значит, они существуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, система монет, употребляемых мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, соблюдаемые в моей профессии и т. д. – все это функционирует независимо от того употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одного за другим всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть повторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти образы мыслей, действий и чувств (manieres d’agir, de penser et de sentir) обладают тем замечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.

Эти типы поведения или мысли не только находятся вне индивидуума, но и обладают еще принудительной силой, вследствие которой он вынуждается к ним независимо от своего описания. Конечно, когда я добровольно сообразуюсь с ними, это принуждение, будучи бесполезным, мало или совсем не чувствуется; тем не менее оно является характерным свойством этих фактов, доказательством чего может служить то обстоятельство, что оно появляется тотчас же, как только я пытаюсь сопротивляться. Если я пытаюсь нарушить постановления права, они реагируют против меня, препятствуя моему действию, если есть еще время, или уничтожая и восстанавливая его в его нормальной форме, если оно совершено и может быть исправлено, или же, наконец, заставляя меня искупить его, если его исправить нельзя. Применяется ли сказанное к чисто нравственным правилам?

Общественная совесть удерживает от всякого оскорбляющего ее действия посредством надзора за поведением граждан и особых показаний, которыми она располагает. В других случаях принуждение менее сильно, но все-таки существует. Если я не подчинюсь условиям света, если я, одеваясь, не принимаю в расчет обычаев моей страны и моего сословия, то смех, мною вызываемый, и то отдаление, в котором меня держат, производит, хотя и в более слабой степени, то же действие, как и наказание в собственном смысле этого слова. В других случаях имеет место принуждение, хотя и косвенное, но не менее действительное. Я не обязан говорить по-французски с моими соотечественниками или употреблять установленную монету, но я не могу поступить иначе. Если бы я попытался ускользнуть от этой необходимости, моя попытка оказалась бы неудачной.

Если я промышленник, то никто не запрещает мне работать, употребляя приемы и методы прошлого столетия, но, если я сделаю это, я, наверное, разорюсь. Даже если фактически я могу освободиться от этих правил и с успехом нарушить их, то я могу сделать это лишь после борьбы с ними; если даже в конце концов они и будут побеждены, то все же они достаточно дают чувствовать свою принудительную силу тем сопротивлением, которое оказывают. Нет такого новатора, даже счастливого, предприятия которого не сталкивались бы с оппозицией этого рода.

Вот, следовательно, разряд фактов, отличающихся специфическими свойствами; его составляют образы мыслей, действий и чувств, находящиеся вне индивида и одаренные принудительной силой, вследствие которой он вынуждается к ним. Отсюда их нельзя смешать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальном сознании и благодаря ему. Они составляют, следовательно, новый вид и им-то и должно быть присвоено название социальных. Оно им вполне подходит, так как ясно, что не имея своим субстратом индивида, они не могут иметь другого субстрата, кроме общества, будь то политическое общество в его целом или какие-либо отдельные группы, в нем заключающиеся: религиозные группы, политические и литературные школы, профессиональные корпорации и т. д. С другой стороны, оно применимо только к ним, т. к. слово «социальный» имеет определенный смысл лишь тогда, когда обозначает исключительно явления, не входящие ни в одну из установленных и названных уже категорий фактов. Они составляют, следовательно, собственную область социологии. Правда, что слово «принуждение», при помощи которого мы их определяем, рискует встревожить ревностных сторонников абсолютного индивидуализма. Так как они признают индивида вполне автономным, то им кажется, что его унижают всякий раз, когда дают ему почувствовать, что он зависит не только от самого себя. Но так как теперь несомненно, что большинство наших идей и стремлений не выработаны нами, а приходят к нам извне, то они могут проникнуть в нас лишь посредством внушения; вот и все, что выражает определение. Сверх того известно, что социальное принуждение не исключает непременно индивидуальность...

Но так как приведенные нами примеры (юридические и нравственные постановления, религиозные догматы, финансовые системы и т. п.) все состоят из установленных уже верований и правил, то можно было бы подумать, на основании сказанного, что социальный факт может быть лишь там, где есть определенная организация. Но существуют другие факты, которые, не представляя таких кристаллизованных форм, имеют ту же объективность и то же влияние на индивида. Это так называемые социальные течения (courants sociaux).

Так, возникающие в собрании великие движения энтузиазма, негодования, сострадания не зарождаются ни в каком отдельном сознании. Они приходят к каждому из нас извне и способны увлечь нас, вопреки нам самим. Конечно, может случиться, что, отдаваясь им вполне, я не буду чувствовать того давления, которое они оказывают на меня. Но оно проявится тотчас, как только я попытаюсь бороться с ними. Пусть какой-нибудь индивид попробует противиться одной из этих коллективных манифестаций, и тогда отрицаемые им чувства обратятся против него. Если эта сила внешнего принуждения обнаруживается с такой ясностью в случаях сопротивления, то, значит, она существует, хотя не осознается, и в случаях противоположных. Таким образом, мы являемся жертвами иллюзии, заставляющей нас верить в то, что нам внушено извне. Но если готовность, с какой мы впадаем в эту иллюзию, и маскирует испытанное давление, то она его не уничтожает. Так, воздух все-таки тяжел, хотя мы и не чувствуем его веса. Даже если мы со своей стороны содействовали возникновению общего волнения, то впечатление, полученное нами, будет совсем другое, чем то, которое мы испытали бы, если бы были одни. И когда собрание разойдется, когда эти социальные влияния перестанут действовать на нас и мы останемся наедине с собой, то чувства, пережитые нами, покажутся нам чем-то чуждым, в чем мы сами себя не узнаем. Мы замечаем тогда, что мы их гораздо более испытали, чем произвели. Случается даже, что они вызывают в нас отвращение: настолько они были противны нашей природе. Так, индивиды при обыкновенных условиях совершенно безобидные, соединясь в толпу, могут произвести акты жестокости. То, что мы говорим об этих мимолетных вспышках, применимо также и к тем более постоянным движениям общественного мнения, которые постоянно возникают вокруг нас или во всем обществе, или в более ограниченных кругах по поводу религиозных, политических, литературных, аристократических и др. вопросов.

Данное определение социального факта можно подтвердить еще одним характерным наблюдением, стоит только обратить внимание на то, как воспитывается ребенок. Если рассматривать факты такими, каковы они есть и всегда были, то нам бросится в глаза, что все воспитание заключается в постоянном усилии приучить ребенка видеть, чувствовать и действовать так, как он не привык бы к тому самостоятельно. С самых первых дней его жизни мы принуждаем его есть, пить и спать в определенные часы, мы принуждаем его к чистоте, к спокойствию и к послушанию; позднее мы принуждаем его принимать в расчет других, уважать обычаи, приличия, мы принуждаем его к работе и т. д. Если с течением времени это принуждение и перерастает чувствование, то только потому, что оно рождает привычки, внутренние склонности, которые делают его бесполезным, но которые заменяют его лишь вследствие того, что сами из него вытекают. Правда, по мнению Спенсера, рациональное воспитание должно было бы отвергать такие приемы и предоставить ребенку полную свободу; но, так как эта педагогическая теория никогда не практиковалась ни одним из известных народов, то она составляет лишь desideratum автора, а не факт, который можно было бы противопоставить изложенным фактам. Последние же особенно поучительны потому, что воспитание имеет целью создать социальное существо, на нем, следовательно, можно увидеть в общих чертах, как образовалось это существо в истории. Это давление, ежеминутно испытываемое ребенком, есть не что иное, как давление социальной среды, стремящейся сформировать его по своему образцу и имеющей своими представителями и посредниками родителей и учителей. Таким образом, характерным признаком социальных явлений служит не их распространенность. Какая-нибудь мысль, присущая сознанию всякого индивида, какое-нибудь движение, повторяемое всеми, не становятся от этого социальными фактами. Если этим признаком и довольствовались для их определения, то это потому, что их неправильно смешивали с тем, что может быть названо их индивидуальными воплощениями. К ним же принадлежат верования, наклонности, обычаи группы, взятой коллективно; что же касается тех форм, в которые облекаются коллективные состояния, передаваясь индивидам, то последние представляют собой явления иного порядка. Различие их природы наглядно доказывается тем, что оба эти разряда актов встречаются часто раздельно. Действительно, некоторые из этих образов мыслей или действий приобретают вследствие повторения известную устойчивость, которая, так сказать, осаждает их и изолирует от отдельных событий, их отражающих. Они как бы приобретают, таким образом, особое тело, особые, свойственные им, осязательные формы и составляют реальность sui generis[10], очень отличную от воплощающих ее индивидуальных фактов. Коллективная привычка существует не только, как нечто имманентное ряду определяемых ею действий, но по привилегии, не встречаемой нами в области биологической, она выражается раз и навсегда в какой-нибудь формуле, повторяющейся из уст в уста, передающейся воспитанием, закрепляющейся даже письменно. Таковы происхождение и природа юридических и нравственных правил, народных афоризмов и преданий, догматов веры, в которых религиозные или политические секты кратко выражают свои убеждения, кодексов вкуса, устанавливаемых литературными школами и пр. Существование всех их не исчерпывается целиком одними применениями их в жизни отдельных лиц, так как они могут существовать и не будучи действительно применяемы.

Конечно, эта диссоциация не всегда одинаково ясна. Но достаточно ее неоспоримого существования в поименованных нами, важных и многочисленных случаях для того, чтобы доказать, что социальный факт отличен от своих индивидуальных воплощений. Сверх того, даже тогда, когда она не дается непосредственно наблюдением, ее можно часто обнаружить с помощью некоторых искусственных приемов; эту операцию даже необходимо произвести, если желают освободить социальный факт от всякой примеси и наблюдать его во всей его чистоте. Так, существуют известные течения общественного мнения, вынуждающие нас с различной степенью интенсивности, смотря по времени и стране, одного, например, к браку, другого к самоубийству или к более или менее сильной производительности и т. п. Это, очевидно, социальные факты. С первого взгляда они кажутся неотделимыми от форм, принимаемых ими в отдельных случаях. Но статистика дает нам средство изолировать их. Они, действительно, изображаются довольно точно цифрой рождаемости, браков и самоубийств, т.е. числом, получающимся от разделения среднего годового итога браков, рождений, добровольных смертей на число лиц, по возрасту способных жениться, производить, убивать себя... Так как каждая из этих цифр охватывает без различия все отдельные случаи, то индивидуальные условия, могущие принимать какое-нибудь участие в возникновении явления, взаимно нейтрализуются и вследствие этого не определяют этой цифры. Она выражает лишь известное состояние коллективной души (de l’ame collective).

Вот что такое социальные явления, освобожденные от всякого постороннего элемента. Что же касается их частных проявлений, то и в них есть нечто социальное, так как они частично воспроизводят коллективную модель (un modele collectif). Но каждое из них значительно зависит также и от психико-органической конституции индивида, и от особых условий, в которые он поставлен. Они, следовательно, не социологические явления в собственном смысле этого слова. Они принадлежат одновременно двум областям, и их можно было бы назвать социопсихическими (socio-psychiques). Они интересуют социолога, не составляя непосредственного предмета социологии. Точно так же и в организации встречаются явления смешанного характера, которые изучаются смешанными науками, как, например, биологической химией.

Но, скажут нам, явление может быть общественным лишь тогда, когда оно свойственно всем членам общества, или, по крайней мере, большинству из них, следовательно, при условии всеобщности. Без сомнения, но оно всеобще лишь потому, что социально (т. е. более или менее обязательно), а отнюдь не социально, потому что всеобще. Это – такое состояние группы, которое повторяется у индивидов, потому что оно внушается им. Оно находится в каждой части, потому что находится в целом, а вовсе не потому оно находится в целом, что находится в частях. Это особенно ясно относительно верований и обычаев, передающихся нам уже вполне сложившимися от предшествовавших поколений; мы принимаем и усваиваем их, потому что они как произведения общественные и вековые, облечены особым авторитетом, который мы вследствие воспитания привыкли уважать и признавать. А надо заметить, что огромное большинство социальных явлений слагается этим путем. Но даже когда социальный факт возникает отчасти при нашем прямом содействии, природа его все та же. Коллективное чувство, вспыхивающее в собрании, выражает не только то, что было общего между всеми индивидуальными чувствами. Как мы указали, оно есть нечто совсем другое. Оно есть результат общей жизни, продукт действий и противодействий, возникающих между индивидуальными сознаниями; и если оно отражается в каждом из них, то это