Элен. Я чувствую себя могущественной и сильной. Я всё еще остаюсь тоннелем.

Я. На сегодня хватит. В следующий раз ты, может быть, захо­чешь поработать над своим страхом при входе в тоннель и мы сможем посмотреть, что там внутри. Помни, это твой тоннель и ощущения от тоннеля тоже твои.

Элен. А! О! Теперь я снова чувствую себя той маленькой фи­гуркой.

Предстояло еще многое сделать, но это было хорошее начало. Шестнадцатилетняя Бэт страдала от сильной утомляемости в те­чение нескольких месяцев. У нее не было сил. Врач считал ее здоро­вой, но она очень уставала, если ей нужно было что-нибудь сделать после занятий в школе (например, небольшую работу по дому) и у нее возникали обморочные состояния. У нее не оставалось сил на то, что раньше доставляло ей удовольствие: спорт, искусство, посе­щение друзей. Я использовала много экспрессивных приемов, чтобы дать возможность Бэт избавиться от скорлупы своей инертности. В процессе нашей работы скрываемые чувства, которые вызывали напряжение, постепенно начали проявляться. Потребовалось много усилий, чтобы раскрыть эти чувства, таившиеся в глубине ее души.

По-видимому, самым эффективным в этом случае было упраж­нение с перечнем предложений по типу «Я — ...». Мы потратили целое занятие на работу с такими предложениями. «Я дочь. Я сту­дентка. Я высокого роста. Я сильно устаю. Я боюсь быть одинокой. Я боюсь своих чувств...». На следующем занятии Бэт читала мне свои «Я—...» и всхлипывала. Через три месяца после нашего перво­го занятия Бэт работала с глиной. Она лепила предметы с закрыты­ми глазами и вылепила животное, которое, по ее словам, не может видеть и не может двигаться, но чувствует себя счастливым и миро­любивым. Я спросила ее, как она может помочь животному видеть. Она проковыряла дыру в животном, чтобы сквозь нее мог проходить свет. «Это хорошие отверстия, которые проводят свет ко мне И дают мне новое понимание». Я попросила ее помочь животному двигать­ся. «Хорошо, мне нужно, чтобы Бэт взяла меня и заставила идти»,— сказала она, передвигая жизитное по столу. Она улыбалась и смотре­ла на меня. «Эй, я думаю пойти домой и сделать воздушного змея». И она его сделала, и змей полетел.

Незащищенность; назойливость; чрезмерная угодливость

Термин «незащищенный» широко используется при описании детей с самыми разнообразными формами поведения. Словарь определяет это слово как «не защищенный от опасности, ощущаю­щий тревогу без достаточных оснований». Большую часть детей, которые приходят ко мне на терапию, я воспринимаю как беззащит­ных, хотя они и выражают это самыми различными способами.

Иногда я вижу детей, которые буквально вешаются на людей, отпугивая их этим. Когда от них пытаются отделаться, они виснут на всех еще больше. Эти дети физически захватывают людей, как будто для того, чтобы уменьшить свою незащищенность и чувство неуверенности, почувствовать себя в большей безопасности. Я впер­вые встретилась с Мелизой, когда ей было 5 лет. Это была типичная «приставака», цепляющаяся за кого только можно и до такой степе­ни, что люди бегали от нее. Даже ее мать не могла больше выно­сить ее назойливость. Сверстники не любили ее общества из-за того, что она постоянно трогала их, вешалась на них. Они старались избегать ее.

Мелиза не могла нарисовать картинку, не задавая множества вопросов: «Так хорошо? Какой цвет выбрать? Вам нравится этот круг?» и т. д. На каждый вопрос я должна была отвечать улыбкой и она, чтобы закончить работу, должна была испытывать удовольствие от моих реакций. Когда она работала с песком, то забрала почти все корзины, в которых хранились различные предметы, разложила их на коленях и на полу около ног. Когда играла, она могла делать то же самое с игрушками и при этом, казалось, чувствовала себя в безопасности, только имея под рукой столько вещей, сколько было возможно. Когда Мелиза услышала собственный голос в магнито­фонной записи, она его не узнала. «Кто это?»,— спросила она, и когда я сказала, что это ее голос, который только что записали, она была изумлена и пожелала слушать свой голос снова и снова. Она была поражена при виде большого рисунка, который я однажды сделала. Она смотрела в зеркало, когда я ее спрашивала: «Какого цвета твои волосы?» — и затем с удовольствием следила за тем, как я рисовала ее прямые каштановые волосы.

После пяти занятий начались изменения. Мелиза, казалось, начала видеть себя как личность, отдельную от других людей. Она начала выражать свои чувства, мысли и представления о самой себе. Когда я попросила ее нарисовать красками свою семью, она рисова­ла, поглощенная этим занятием без свойственных ей ранее постоянных вопросов, не обнаруживая желания получить подтверждение правильности каждого своего действия. Она говорила о каждом члене семьи: «Моя мама играет, она ведет себя глупо. Мой папа о чем-то серьезно говорит с мамой и они ссорятся... Я всегда внима­тельно смотрю, когда они ссорятся. Мне это не нравится. Я боюсь». Когда я попросила ее нарисовать красками что-либо, что вызывает у нее грусть, она нарисовала себя, сидящей в своей комнате, и продиктовала: «Мне не нравится сидеть в моей комнате. Я чувствую себя плохо, когда иногда должна сидеть в своей комнате». Когда мы обсудили с ней, как случается, что мать отправляет ее в свою комна­ту, она сказала: «Моя мама приходит в бешенство, потому что считает, что я не хочу делать то, о чем она меня просит, что я всегда сама хочу ей говорить, что делать». Я спросила ее, хочется ли ей говорить людям, что им делать. «Да! Но мои друзья не любят этого». Затем мы поиграли с ней в игру, где мы по очереди говорили друг лруту, что делать, к ее великому удовольствию. Позднее, когда я попросила ее нарисовать красками что-нибудь, что' ей хочется, она нарисовала мальчика и продиктовала: «Это Дэвид. У него всегда дурное на уме. Я не люблю Дэвида. Он часто бьет меня». Затем она нарисовала картинку со своим изображением и продиктовала: «Я схожу с ума здесь. Это просто настоящее безумие, что мама не позволяет мне делать то, что я хочу. Я не люблю, когда моя мать зовет меня. Я ненавижу это. Конец».

По мере того как Мелиза начала рассказывать о себе, своих чувствах, обо всем, что ей нравилось и не нравилось, формировать ясные представления о своей жизни, ее назойливость заметно уменьшилась. Казалось, что она стала лучше понимать себя, яснее себя ощущать, осознанно себя воспринимать и ей уже не нужно было цепляться за других людей, чтобы удостовериться в своем существовании.

Ребенок (или взрослый), который вынужден цепляться за других, имеет такое нечеткое чувство собственного Я, что он чувствует себя хорошо, только если может объединиться с кем-нибудь. Он может существовать только в слиянии с другим человеком. Ощущение отделенное™ для него необычно и вызывает страх. Он не знает, где его Я начинается, а где кончается. Интенсивная потребность в идентификации приводит к тому, что он не может провести четкой границы между собой и другими.

Работа с такими детьми предполагает прогрессирующее увеличе­ние силы Я. Нам нужно вернуть ребенка к самому себе, дать ему возможность такой идентификации себя, которая будет для него приемлема. Мы можем начать с деятельности, включающей сенсор­ные упражнения, двигательные упражнения и игры, которые дадут возможность ребенку познавать свои чувства, свой образ, образ своего тела, интегрировать всё это, наконец приобрести навыки в осуществлении выбора, выражения собственного мнения, определе­ния своих потребностей, желаний, предпочтений и отвержений и научиться вербально выражать осознанные потребности, желания и мнения.

Во время работы с ребенком всё это возникает для него из небы­тия. Ребенок — реальное, живое, значимое и уникальное человече­ское существо. Он может на какое-то время утратить идентифика­цию самого себя. В процессе работы он начинает находить себя, его навыки общения улучшаются и он больше не нуждается в том, чтобы «вешаться» на других людей. Если до этого навязчивое поведение было для него способом выживания, то теперь у него появляется выбор, ему становятся доступными другие формы бытия.

Дети, которые доходят до крайности в стремлении угодить взрослым, представляются чрезмерно послушными, испытывают аналогичное чувство неуверенности. Они ищут подтверждения таким путем правильности своих действий, принимая правила, которые часто навязываются взрослыми. Видеть взрослых, которые по-пре­жнему живут этими детскими стереотипами, непривычно. Они никогда не могут сказать »нет» кому-либо, не имеют собственных идей и собственного мнения, назойливо послушны и стремятся вести себя хорошо до такой степени, что воспринимаются как туповатые и утомительные в общении.

Все дети хотят одобрения и все они получают его в пределах своих способностей быть «хорошими», следовать указаниям и вести себя «правильно». Но они проявляют также способности выражать гнев, протест, несогласие, стоять на собственных ногах и выражать свою точку зрения в случае несогласия с другими. Нам нужно по­мочь детям, которые ведут себя «слишком хорошо», найти себя, открыть в себе другие стороны личности, которые поначалу пред­ставлялись им ужасными и устрашающими. Тогда они смогут сво­бодно выбирать способ самовыражения, проявляться любым желае­мым путем и выйти из замкнутого круга одного поведенческого стиля. Ребенок, который стремится угождать, затрачивает на это больше сил. Он постоянно направляет энергию вовне, а не тратит ее на удовлетворение собственных потребностей.

Терапевту необходимо решить, как обеспечить ребенку возмож­ность самовыражения. Такой ребенок скромно и неназойливо ждет, что вы объясните ему, как этого достичь. Занятия с теми детьми, которые нуждаются в идентификации, одобрении и положительной оценке, предполагают предоставление свободы выбора. «Нарисуй что-нибудь, что тебе нравится или чего хочется, что вызывает у тебя удовольствие». «Вот две игры. В какую из них мы будем играть?». Всё это важно. Постепенно мы приблизимся к тому, чтобы ребенок сумел выражать уверенность в себе.

Четырнадцатилетний Фрэнк был «чрезмерно угодлив». Он жил у своих многочисленных родственников, после того как его мать и отец погибли во время несчастного случая, когда ему было семь лет. Теперь его сестра, которая была приблизительно на восемь лет старше его, вышла замуж и очень хотела, чтобы Фрэнк жил с ней. Ее муж был дружелюбно настроен, и они предпринимали всё возможное, чтобы сделать его жизнь уютной. Сестра мальчика пришла посоветоваться, потому что чувствовала, что ее брат «уж слишком хороший». Отношения в семье не были свободными и простыми. Фрэнк делал всё, о чем его просили, никогда не говорил, пока его не спрашивали, никогда ни на что не жаловался. Сестра Фрэнка и ее муж убеждали его: что бы не случилось, их дом — это и его дом тоже. Чрезмерная угодливость Фрэнка вызывала в доме некоторую напряженность.

Фрэнк очень плохо контактировал и со мной. Иногда я чувство­вала, что его абсолютное согласие со всем вызывает у меня фруст-рацию. Но, заставив себя использовать все экспрессивные техники, я смогла достичь контакта с Фрэнком. В роли куста роз он сказал: «Я нахожусь перед домом... Он может быть заброшен. Я не вижу людей. Может быть, я дикий. Может быть, однажды кто-то позаботится обо мне. Я нахожусь в середине пустоты. Я ничего не знаю о своих корнях. У меня есть шипы. Я не знаю, расту ли я. Вокруг меня сорняки. Я не одинок... Я не чувствую одиночества. Сорняки составляют мне компанию». Я ощущала его нежелание отнести любое из этих утверждений к себе. Я очень деликатно повторила каждое утверждение так, как я записала их под его дик­товку: «Он может быть заброшен». Ты когда-нибудь чувствовал, что ты заброшен? Нерешительно, запинаясь, он, наконец, ответил: «Да. Я чувствовал себя так, когда был маленьким. Когда погибли мои родители».

Используя набор карточек в игре «Составь рассказ по картин­кам», Фрэнк рассказал мне такую историю: «Вот толпа. Среди толпы умирающий человек, священник, мальчик, леди, собака. Они пострадали во время кораблекрушения. Они плыли в океане, но долго не могли достичь земли. Родные умирающего человека плачут».