Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Я не превращаю семейные сессии в форум для оценки успехов и поведения ребенка. Я хочу получить некоторое представление о том, как функционирует семья в целом.

Walter Kempler [20] описывают шесть элементов терапевтиче­ского вмешательства при выполнении этой задачи: 1) вступительная беседа с семьей; 2) исследование личных потребностей; 3) уточнение сообщений; 4) быстрый, живой обмен мнениями; 5) предоставление Времени для отклика и 6) мониторинг семейной беседы.

Семейная беседа дает возможность психотерапевту определить тип отношений. Я могу начать с любой темы или ждать, пока кто-нибудь не проявит инициативы. Как правило, один из родителей говорит что-то вроде: «Мы хотим знать, зачем вам понадобилось, чтобы мы пришли к вам» или «Дан действительно поразил нас тем, как он указывал нам, где сесть», или «Дан, кажется, лучше ведет себя дома». Я прошу, чтобы все замечания были обращены к ребен­ку, а не ко мне.

Мать. Дан, ты удивил меня тем, как ты указал нам, где сесть.

Дан. Почему?

Я знаю, что он имеет в виду нечто большее, чем «почему». Он может подразумевать: «Я многое могу, но вы этого не знаете, потому что никогда ничего не замечаете». Но я пока ничего не уточняю. Если Дан не откликается, я могу попросить его ответить. Или я могу попросить его мать сказать еще что-нибудь Дану по поводу ее удив­ления, чтобы сделать ответ более ясным.

Мать. Да, но ты никогда не делал ничего подобного раньше. Мне нравится то, что ты делаешь.

Мы начали беседу по крайней мере с двумя участниками. Я снова могу вмешаться, чтобы опросить отца и других детей, не возникло ли и у них удивления. Или, подхватив реплику матери, по­просить ее сказать Дану, каким бы она хотела видеть его дома. W. Kempler предлагает вопросы типа: «Что бы вы хотели получить друг от друга? Чего вы друг от друга пока не получаете?» или «Назовите мне одну из проблем, которые вы хотели решить сего­дня». В ответ на такие вопросы нечасто услышишь что-нибудь, отражающее глубину индивидуальных желаний, потребностей или надежд.

Я стремлюсь расспрашивать о более конкретных вещах. Если один из взрослых членов семьи говорит ребенку: «Мне не нравится, как ты относишься ко мне»,—я прошу привести конкретный при­мер, уточнить, чем именно неприятно говорящему отношение ребенка. Ребенок также может высказывать много общих жалоб. Если он говорит: «Вы никогда никуда не берете меня с собой»,—я могу предложить: «Скажи им, куда ты хотел бы, чтобы тебя взяли». На семейных сессиях высказывания должны быть прямо обращены к тому человеку, которому адресованы. Должно быть ясно, говорит ли человек о себе или его высказывание относится к кому-нибудь другому. «Сейчас мне грустно» — это самовыражение. «Дан вызывает у меня огорчение, когда ведет себя таким образом» — это обвинение, целиком адресованное Дану. Предлагая матери адресовать замечания Дону, можно выявить этот смысл и способствовать развитию взаимо­отношений.

Мать. Дан, я огорчаюсь, когда вижу, что у тебя возникают трудности в школе.

Я. Пожалуйста, расскажите подробнее.

Мать. Ну, это вызывает у меня такое чувство, как будто я не выполняю свой материнский долг.

Когда обращение является прямым, выявляются скрытые чу­вства. Члены семьи начинают видеть друг друга по-иному. Иногда я предлагаю упражнение для развития прямых коммуникаций. Например, прошу всех членов семьи по очереди обойти остальных и высказать каждому, что ему, что ему нравится в нем и что вызыва­ет неудовольствие.

Walter Kempler выдвигает три принципа, необходимых для пло­дотворного семейного интервью: не прерывать, не задавать вопросов (вместо этого давать интерпретацию, которая обычно стоит за воп­росом), и не «сплетничать» (т. е. говорить, обращаясь прямо к чело­веку, а не о нем). W. Kempler подчеркивает значение немедленных и прямых реакций членов семьи. Члены семьи часто перебивают друг друга, и психотерапевт должен вмешиваться, как только это происходит. Мне важно решить, когда следует вмешаться в беседу, а когда наблюдать со стороны. Я должна очень внимательно вникать в содержание высказываний и чувства, стоящие за ними, выяснять смысл неопределенных и высокопарных выражений, которые могут быть непонятны детям. Нужно следить за положением тела, мими­кой, жестами и дыханием каждого члена семьи, поскольку это путе­водная нить к прямому познанию того, что с ними происходит. Мне необходимо определить характер процесса, который разворачивается перед моими глазами, напоминать присутствующим, что они дол­жны оставаться в рамках текущей ситуации, а также вовремя понять, когда следует проработать какую-либо не завершенную в прошлом проблему. Я должна следить, чтобы общение концентрировалось на проблеме, не допуская расплывчатости, разбросанности и фрагмен­тарности. Мне нужно быть уверенной в том, что каждое вы­сказывание ясно и каждое обращение услышано. Я могу попросить кого-либо повторить обращенное к нему высказывание, чтобы убе­диться в том, что оно хорошо понято. Например, я спросила мать Дана: «Что именно вы услышали, когда Дан обратился к вам?».

Во время терапевтической сессии я становлюсь глазами и ушами : для всей семьи. В пылу вовлеченности или за стеной изолированности члены семьи часто не могут видеть и слышать того, что вижу ; и слышу я. Мне нужно направлять внимание на вещи, важность которых я понимаю, чувствую, а также уделять внимания чувствам, которые во время сессии возникают во мне самой.

Если из-за неимоверного бедлама, с которым я не в силах справиться, у меня возникает головная боль, я выражаю свои чувства вслух. Если меня взволновал ответ ребенка, я так ему и скажу. На занятии такого типа я — часть группы со своими собственными чувствами, посланиями и реакциями.

Однажды я провела целый день, занимаясь с группой детей и их родителей. Мы рисовали, лепили, фантазировали. Многие родители были удивлены откликами своих детей, а дети слушали, как зачаро­ванные, высказывания родителей. После того как я попросила каж­дого вылепить что-нибудь с закрытыми глазами, отец одного мальчика сказал: «Я куб, а на мне большая глыба. Глыба давит на меня, и мне трудно выдерживать это. Это тяжело и небезопасно. Я временами чувствую себя так (тихим голосом), как будто что-то очень тяжелое давит мне на плечи». Его одиннадцатилетний сын подошел к отцу, дотронулся до него и сказал со слезами на глазах: «Я не знал этого, папа». Отец посмотрел на сына и они обнялись. У многих присутствовавших увлажнились глаза, когда они наблюдали эту сцену.

Слово «общение» используют слишком широко. Часто один из родителей говорит: «Мы не знаем, как нам общаться друг с другом» или «Она никогда не разговаривает с нами». Хотя я понимаю, что общение очень важно и что существует много полезных упражнений для улучшения навыков общения, подлинные причины лежат гораз­до глубже. Когда общение представляет собой проблему, я уверена в том, что чувства, стоящие за трудностями общения, не поняты и не приняты. Когда нарушения общения объявляются источником беспокойства, я точно знаю, что кто-то из членов семьи ощущает себя объектом манипулирования, или бессильным в борьбе, или находящимся в безвыходном положении. Я также уверена, что наряду с эмоциями, которые не воспринимаются, существуют и та­кие, которые даже не выражаются. Общение — это не только милая цивилизованная беседа. Разговаривать друг с другом нелегко. Чтобы поддерживать эффективное общение и здоровое взаимодействие, нужно быть готовым переживать боль, гнев, печаль, ревность, беспо­койство наряду с положительными эмоциями, которые возникают при активных, устойчивых, сильных, близких взаимоотношениях.

Ребенок, который говорит: «Мои родители не слышат меня. Они даже не знают, что я собой представляю»,— чувствует, что им пре­небрегают. Отец, который говорит: «Откуда мне о нем знать? Он любит играть в мяч, ему больше нравится быть с друзьями, чем проводить время с нами или за домашними делами. Ему нравится музыка, он чуть что сердится...»,— не имеет ни малейшего пред­ставления о чувствах, испытываемых сыном. Некоторые родители соглашаются: «Я просто больше ее не понимаю». Дочь давно перестала выражать свои чувства родителям, свои заботы, сомнения, желания. Ее игнорировали, ей отказывали, ее так долго не замечали. Когда она пытается выразить свои мнения и чувства «здесь и сей­час», она ощущает неприятие и несогласие, даже если родители стараются вежливо слушать ее. С какого-то времени она перестала жить в соответствии с их ожиданиями, с образом, который они сфор­мировали,—и поэтому они больше ее не понимают.

Семейные сессии представляют психотерапевту арену, на кото­рой он может выявить различие и сходство позиций членов семьи. Родители, которые действительно хотят восстановить отношения со своими детьми, часто испытывают шок, когда открывают для себя, насколько отдаление их ребенка связано с предубеждением и неприятием того, что ему нравится или не нравится, его желаний, его образа жизни, друзей, мнений, планов н будущее, иногда даже внешности. Им трудно даже видеть, а тем более понять, что он отдельная неповторимая личность со своими собственными пред­почтениями. Они могут воспринимать свою дочь, как когда-то воспринимали ее пятилетней, или считать, что дочь должна быть похожа на них. 'Virginia Satir [42] констатирует: «В семьях с нарушен­ными отношениями трудности связаны с неспособностью признать различия или индивидуальность. В таких семьях отличаться от других — значит быть плохим и навлекать на себя неприязнь. Она полагает, что в таких семьях обнаруживается тенденция на разногла­сия «смотреть сквозь пальцы» или «сглаживать» их, если они связа­ны с расхождением в восприятии или мнениях, и что «...семьи с нарушенными отношениями испытывают трудности при обсуждении как приятных, так и болезненных тем».

Родители должны научиться ясно сообщать ребенку свою пози­цию и в то же время понимать и уважать его как отдельную, непов­торимую, имеющую свои права, достойную личность. Это будет способствовать развитию способностей ребенка, чувства собственно­го достоинства, независимости и навыков общения. Если родители начинают воспринимать ребенка во всей его неповторимости и отдельности, то это создает условия, способствующие познанию ребенком окружающего мира и преодолению трудностей.

Иногда работа с родителями сводится просто к обучению и ру­ководству. Многие родители обращаются за конкретными советами, и я готова давать рекомендации, способствующие снижению напря­жения в семье. Однако я полагаю, что гораздо более устойчивый ре­зультат достигается в том случае, если родителям предоставляется возможность осознать и проработать их установки, реакции и взаи­моотношения с детьми. Я уже рассматривала многие техники, кото­рые помогают развитию у ребенка чувства собственного Я. Часто я отсылаю родителей к книгам, которые, по моему мнению, могут по­мочь им лучше справляться с родительскими обязанностями. Приве­ду еще приемы, которые могут очень быстро дать хорошие ре­зультаты.

• Выделяйте маленьким детям каждый день время для «серди­тых» занятий. В это время ребенок может говорить обо всем, что в этот день его рассердило, не встречая возражений, противоречий, объяснений, уточнений или комментариев со стороны родителей. Лучше всего такое занятие проводить перед сном: оно не оставляет у ребенка, как можно было бы думать, плохого настроения.

• Регулярно, каждый или почти каждый день выделяйте время, которое вы будете проводить с ребенком. Это время должно быть довольно коротким (20—30 минут) и для сигнала об его окончании можно использовать таймер. Решение о том, чем занять это время, пусть принимает ребенок. Матери часто говорят: «Я провожу с ним много времени». Большую часть этого времени родители, однако, не уделяют ребенку безраздельного внимания, не отвлекаясь на что-нибудь еще. Ребенок не может в это время делать то, что он хочет. Ритуалы перед сном не в счет.

Я иногда говорю родителям, которые заходят в тупик и не могут добиться желаемых результатов: «Нужно ясно понять, что происхо­дит, и предпринять усилия, чтобы разорвать порочный круг». Часто оказываются полезными любые новые формы поведения; даже если они не приносят пользы сами по себе, они нередко помогают улуч­шить сложившийся стереотип. Введение чего-либо нового может смягчить ригидность ситуации.

Вновь и вновь я должна напоминать родителям, что их дети — это не они сами. Многие родители настолько идентифицируют себя со своими детьми, что им трудно признать, что ребенок—это само­стоятельный человек. Например, одна мать приходила в ярость от того, что ее сын был медлительным. Когда она сама была ребенком, ее мать кричала на нее за то, что она была медлительна. Теперь, когда медлительным оказался ее сын, она сама должна была кричать на сына, несмотря на то, что сама она, будучи ребенком, ненавидела за это свою мать. В такие минуты она как будто становилась и своим собственным ребенком, и своей матерью одновременно. Осо­знав, что происходит, она смогла видеть эти сцены в новом ракурсе и вести себя более адекватно.

Часто родители проецируют на своих детей то, что чувствуют сами. Дети не только самостоятельные существа, но и по-своему чувствуют. Одна мать сказала мне: «Я знаю, что Джеки скрывает свои чувства по поводу того, что он прихрамывает. Я пытаюсь гово­рить с ним об этом, но кажется, что это не беспокоит его в такой степени, как должно бы». Конечно, Джеки переживал свою хромоту, но далеко не так сильно, как (по мнению его матери) следовало бы. Она, однако, испытывала настолько сильные чувства, связанные с хромотой сына, что у нее возникли трудности адаптации.

Школа, учителя и обучение

Так как дети проводят большую часть времени в школе, мне ка­жется логичным, что все люди, которые работают с детьми вне шко­лы должны потратить какое-то время, чтобы выяснить, какая школа нужна детям сегодня. Наш собственный школьный опыт, если и не забыт, то может довольно сильно отличаться от нынешнего.

Меня беспокоит, что часть детей, с которыми я встречаюсь во время терапии, не любит школу. У них может быть любимый учи­тель, им может нравиться общение с друзьями, но в целом кажется, что они смотрят на школу, как на своего рода тюрьму. С. Silberman [46] дает блестящий анализ результатов четырехлетнего изучения системы школьного образования в Соединенных Штатах. Он обсуж­дает необходимость радикальных изменений, приводя примеры неспособности школы соответствовать интеллектуальным и эмоцио­нальным потребностям детей.

Негативное отношение детей к школе должно встревожить нас. Однако, за исключением нескольких программ нововведений кое-где, я не вижу реальных изменений. Поскольку я работаю с детьми у которых нарушения поведения так выражены, что они нуждаются в психотерапии, меня особенно волнуют проблемы, связанные со школой. Казалось бы, школа, в которой дети проводят столько времени, должна доставлять радость, быть местом приобретения опыта и научения в широком смысле этого слова. Мы как будто считаем важным научить детей чтению, письму и арифметике, но обращаем слишком мало внимания на тот факт, что если мы не учитываем психологических, эмоциональных потребностей детей, то способствуем созданию и поддержанию общества, в котором люди не представляют ценности.

В процессе обучения эмоциональные потребности детей должны иметь приоритет. Я давно пришла к выводу, что учителей нужно готовить как психотерапевтов и воспитателей. Сегодня многие учи­теля испытывают в этом потребность и, поскольку не находят под­держки коллег или сервисных программ, действующих в школьной системе, то стараются сами приобрести необходимую подготовку. Я проводила такой курс для многих групп учителей. Я не претендую на то, чтобы дать им глубокие знания, но я знакомлю их с основны­ми положениями, разнообразными случаями и техниками, которые используются при работе с детьми. Такой подход помогает учителям лучше контактировать с детьми, а детям — почувствовать, что в классе может быть безопасно и уютно, способствует более открыто­му общению учителей и детей как человеческих существ с челове­ческими проблемами. Я хочу помочь учителям видеть детей в новом свете. Я хочу, чтобы они смогли почувствовать, если ребенок трево­жен или страдает от чего-либо, или считает, что он недостоин многого, что не стоит учиться. Дети, с которыми не обращаются как с полноценными достойными человеческими существами, которые воспринимают учителя как индифферентного и холодного, научатся немногому. Поэтому я ввожу некоторые подходы, показываю, каким образом можно повысить самооценку ребенка, разъясняю способы, позволяющие проявить интерес к чувствам ребенка, к его жизни и дать ему возможность самовыражения.

Многие учителя сами обескуражены или фрустрированы. Школьные порядки и требования, которые школа предъявляет к учителям, вызывают у них отрицательные эмоции. То, что дети от­вергают школу, сказывается в первую очередь на учителях, а иногда их фрустрация и отрицательные эмоции обращаются на детей.

Я хорошо понимаю, что даже самые самоотверженные, гуманные учителя сталкиваются с необходимостью трудной борьбы. Невоз­можно добиться многого, до тех пор пока властные структуры не из­менят к лучшему свое отношение к потребностям детей. Многое должно осуществляться за пределами школы. Однако существуют пути что-то предпринять в классе. Учителя и дети могут учиться лучше понимать друг друга, видеть в реалистическом свете, что они могут друг для друга сделать и помогать друг другу чувствовать себя сильнее и лучше.

Хотя учителей не готовят к роли психотерапевтов, они могут использовать психотерапевтические методы на доступном для них уровне. Учителя, с которыми мне приходится сталкиваться, проявля­ют глубокий интерес к детям и адекватно используют эти подходы. Я еще не встречала учителя, который использовал бы эти методики, чтобы привести ребенка в замешательство, опрометчиво вторгаться в его внутренний мир или который лишился бы доверия ребенка из-за того, что передал конфиденциальную информацию его родителям или другим сотрудникам школы.

Многие учителя хотят, чтобы школа лучше соответствовала потребностям детей, и им нужны средства и методики, чтобы поло­жить начало этому. Некоторые из них получают одобрение адми­нистрации, другие, напротив, опасаются неблагоприятной реакции или действуют, не опасаясь последствий. Один учитель написал мне: «Нынешним летом я собираюсь вести коррекционный курс матема­тики, и вы можете быть уверены, что мы будем постоянно использо­вать некоторые из психотерапевтических техник, даже если мне будут грозить увольнением. Поразительно, как изменилась ситуация в классе, где я преподаю постоянно, с тех пор как я начал использо­вать этот подход. Я стал счастливее, дети стали счастливее, мы буквально чувствовали, как по классу распространяются волны положительных эмоций. Мы как будто овладели каким-то секретом, и в классе воцарилось чувство взаимной заботы и единства во всех делах». Подобные сообщения производят на меня большое впечатле­ние, как и новые отклики учителей, с которыми я встречаюсь в моих учебных группах и во время консультирования. Во всех отзывах, которые я слышу, отмечаются изменения отношений между учителя­ми и учащимися, улучшение взаимоотношений между самими учащимися, а также то, что дети выглядят более спокойными. Они предвкушают удовольствие от занятий и наслаждаются приобретени­ем опыта. Эти методы находят использование преподавателями и воспитателями начиная с детского сада и вплоть до высшей школы. , Вот еще несколько отзывов учителей, которые применяли такие методики.

Учитель шестого класса: «Я почувствовал, что стал счастливее и сблизился с учениками, и они стали лучше и теплее ко мне отно­ситься. Они начали заботиться друг о друге.

Учитель третьего класса: «Я был удивлен тем, как возросла заин­тересованность. Сорок учеников подолгу слушали объяснение мате­риала, не разговаривали, не шалили без каких-либо моих замечаний.

Лучший способ обучить психотерапевтов и учителей, а также других лиц, имеющих дело с детьми, использовать методики — это предоставить им возможность применять их в своей практике. Одной из трудностей, возникающих при чтении этой книги, может быть отсутствие практического опыта. Вы сможете лучше понять и принять представленные соображения, если. при чтении будете опираться на собственный опыт и собственные идеи. В учебных группах, которые я вела, я обнаружила, что слушатели лучше усваи­вают материал, если они сами использовали техники, о которых я говорила, если они работали со мной непосредственно в процессе применения методик. Использование упражнений позволяет слуша­телям по-новому понять себя и работать с детьми на более глубоком уровне познания.

Особенно полезны при обучении ролевые игры. Когда мы разыг­рываем роли, изображая конкретные ситуации, мы привносим в них элементы своего опыта, часть своей собственной личности. Напри­мер, в одной из моих учебных групп мы обсуждали первое занятие с одним из родителей и ребенком. Я почувствовала, что слушатели не вполне уловили то, что мне хотелось им передать. Тогда мы провели ролевую игру, на которой один из участников группы изоб­разил шестилетнюю девочку, а другой — мать. Я выступала как тера­певт. Мы не разрабатывали ситуацию заранее и позволили «шестилетней девочке» действовать спонтанно, а матери — предста­вить проблему и решить, как она будет вести себя во время занятия. Каждый из нас свободно выражал свои реакции на всем протяжении занятия, и это спонтанное поведение существенно обогатило роле­вую игру.

Каждый из нас может установить взаимоотношения с нашим «шестилетним Я», если этого захочет, и каждый может вступить в контакт с матерью в себе (интроецированная мать есть в каждом из нас, и роль матери многие из нас исполняют в реальной жизни). Участники игры могли позволить себе полностью перевоплощаться в своих персонажей, и мои подходы демонстрировались наглядно, когда мы осуществляли их на практике.

В процессе обучения я сталкиваюсь с трудностями при пред­ставлении теоретического материала. Слушатели приходят в группы с разным уровнем профессиональной подготовки, и иногда мне не хватает времени, чтобы найти для изложения теории общую платформу. Я сама получила значительную часть теоретических знаний в процессе практической работы.

Теоретические занятия—часть процесса обучения. Однако лучше всего теория усваивается в интеграции с практикой. Во время упра­жнений с методиками, которые я демонстрирую слушателям, я хочу соединить эту работу с теоретическими представлениями. Я не касаюсь теории когда работаю, потому что это может нарушить ход самой работы, но стараюсь делать это непосредственно после ее завершения и обсуждения. Когда люди могут связать теоретические представления со своей собственной работой, работой других слуша­телей и детей, за которыми мы наблюдаем, они начинают интегри­ровать теорию и соответствующую ей практику.

Сексизм

Предубеждения или дискриминация, основывающиеся на при­знаке пола, стали частью нашей культуры так давно, что мы уже принимаем это как должное. Поэтому нужно стремиться устранять эти предубеждения, даже тогда, когда они выражены в незначитель­ной степени или проявляются неявно.

Сексизм нарушает развитие детей. Он подавляет многие из их естественных способностей, препятствуя полноценному развитию ребенка. Девочек часто поощряют развивать в себе только те каче­ства, которые принято считать женскими, а мальчиков — делать только то, что считается свойственным мужчине, угнетая таким образом гигантскую область врожденных человеческих возможнос­тей. Эти возможности реализуются каким-либо иным путем, и, когда это происходит, возникают нарушения эмоционального состо­яния ребенка.

То, что мы называем мужскими и женскими качествами, должно рассматриваться как часть общей природы каждого человека. Мы проявляем беспокойство в связи с потребностью ребенка в идентификации с родителем одного с ним пола. Мы ощущаем, что ему нужна модель мужчины или модель женщины. Однако мы пришли к тому, что и мужчины, и женщины нуждаются во всех качествах человеческого существа: в чувствах и действиях, в зависи­мости и в доминантности, в гневе и в печали и т. д. Те качества, которые мы оценивали как мужские, и те, которые мы называли женскими, должны быть реализованы в каждом человеческом сущес­тве. Дети должны знать, что всё, осуществляемое нами в жизни, может быть получено из всего человеческого опыта, не ограничен­ного и не обусловленного ожиданиями, принятыми в данной культу­ре, может быть связано с индивидуальной неповторимостью личнос­ти, ее интересами, талантом и способностями.

Несмотря на прогресс в этом направлении, наше общество до сих пор перегружено установками, связанными с различиями пола и мы, чтобы их преодолеть, мы иногда вынуждены подчеркивать и утрировать все возможности наших детей. Когда моему сыну было два года, многие были поражены тем, что мы подарили ему детскую коляску и куклу на день рождения. Сегодня они понимающе улыба­ются, видя как он нежно и заботливо ухаживает за своим маленьким сыном. На мою дочь оказали сильное влияние ее впечатления от моей борьбы за право оставаться самой собой в те времена, когда это было еще не так просто, как сегодня. Я вижу в ней большую жизненную силу и выраженное чувство независимости в сочетании с мягким и любящим характером. Я думаю, что моя собственная напряженная борьба с самой собой и своей жизнью дали ей импульс к развитию ее собственных сил.

Многие из нас всё еще продолжают борьбу. Наши собственные представления, базирующиеся на различиях, связанных с полом, всё еще мешают полной самореализации. Когда я работаю с молодыми людьми, я вижу влияние этих установок на их чувства и поведение и удивляюсь, когда понимаю, что такое влияние они оказывают. Я вижу беспорядочную борьбу этих молодых людей с собственными потребностями и желаниями. Отношения родителей, среды и школы играют важную роль в формировании установок, связанных с разли­чием полов. Даже те из нас, кто хочет изменить эти установки, нередко участвует в их увековечении. Я настоятельно рекомендую книгу J. Stacey и соавт. [48]. Авторы приводят многочисленные рабо­ты, подробно показывающие, как мы закрепляем установки сексиз-ма с раннего детства не только в школе, но и дома, и в окружающем нас мире, в том числе и в кабинете психотерапевта.

Глава 12

 

ЛИЧНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Эта книга, пока я ее писала, значительно изменилась и расши­рилась. Я обнаружила, что открываю для себя новые идеи. Я поняла, что некоторые вопросы мне хочется осветить шире и лучше объяс­нить, но я чувствовала, что мне нужна обратная связь, чтобы сделать это. Мне хотелось узнать, что трогает вас, что утомляет, что удивля­ет, с чём вы согласны и с чем нет. Я часто сознавала, как трудно писать для молчащей и невидимой аудитории. Я хотела установить контакт с вами.

Я знаю, что о каких-то вопросах написала много, а о других — недостаточно. Если я сумела привлечь ваше внимание к чему-то и заинтересовать вас, я надеюсь, что вы напишите мне и расскажете об этом. Каждый раз, когда я выступала как преподаватель, я узна­вала что-нибудь новое о своей работе и о себе самой. Я хотела бы благодаря вашим откликам и замечаниям получить такой же эффект от этой книги.

Я писала очень простую, легко читаемую, практически полезную книгу и не собиралась добавлять еще одно эзотерическое руководст­во к тем, что уже стоят на библиотечных полках. Я постоянно напо­минала себе, что хочу написать книгу о том, что я делаю, как делаю, что я думаю о работе с детьми, а не книгу, рассчитанную на то, чтобы просто произвести впечатление. Я хотела поделиться своими впечатлениями с теми, кто нуждается в таком руководстве по работе с детьми. Я знаю, что многие люди, которые работают с детьми, преодолевают трудности, затрачивают большие усилия и нуждаются в подтверждении правильности того, что они делают. Другие просто нуждаются в некоторых идеях, способствующих эффективной работе с детьми. Я надеюсь, что эта книга будет полезной.

Я хочу коснуться того, как развивались мои представления о де­тях и работе с детьми. Я прочитала множество книг о развитии детей и о том, что представляют собой дети. Но когда я работаю с детьми, я привношу в свою работу и мои отношения с ними нечто большее, чем почерпнутые из книг знания. Я упорно пытаюсь понять, что представляет собой это «нечто», поскольку уверена: это что-то важ­ное и включающее такую большую часть меня самой, что я больше «не думаю» об этом. Когда я нахожусь с ребенком, будь ему четыре года или четырнадцать лет, я понимаю, что могу соответствовать его настроению, находить верный тон и в то же время оставаться самой собой. Я не воспринимаю ребенка как чужака. Я не могу предполо­жить, что узнаю о нем всё, но между нами устанавливается взаимо­понимание и ребенок это чувствует.

Я ясно помню, что значит быть ребенком. Я говорю не о много­численных воспоминаниях о конкретных эпизодах и событиях, а о воспоминаниях о самом бытии. Я хорошо помню, что у меня были глубоко затаенные чувства и представления, о которых я никогда никому не рассказывала. Я знала многое. Я интересовалась жизнью. Я философствовала. Но никто по-настоящему не знал меня с этой стороны. Я думала о смерти и испытывала трепет от того, что жизнь существовала до моего рождения. Мне было интересно обсуждать со своими родителями то, как долго они будут жить и долго ли буду жить я. Я видела в своих дедушках и бабушках мудрецов из другого времени и мира. Поскольку родители часто рассказывали истории из своего детства, проведенного в России, я понимала, что это место далекое и непохожее на Кембридж в штате Массачусетс. Я восхища­лась и удивлялась. Я помню, что когда мы уезжали из Кембриджа в Лоуэлл (мне было около семи лет), мне хотелось в пути смотреть на дома. Мне было интересно, что за семьи живут за светящимися ок­нами в городах и на фермах. Я, семилетний социолог, интересо­валась этими людьми. Кто они такие? Как они живут? Что они де­лают?

Я вспоминаю, что когда была ребенком, у меня были чувства и интересы, исходившие их таких глубин души, что их было невоз­можно облечь в слова, даже если бы я этого захотела. Я никогда не говорила о них даже своим родителям, которые любили меня и живо мною интересовались. Я помню также, что каждый миг моих жиз­ненных впечатлений был для меня очень важен и это чувство сохра­нялось во мне и тогда, когда окружавшие меня взрослые говорили мне, как себя вести. Их беспокоили деньги, еда, безопасность, но я чувствовала, что лучше держаться того, что важно для меня, хотя это могло показаться им глупым и нелогичным.

Возможно, эта моя способность вслушиваться в воспоминания детства позволяет мне так видеть детей, что это вызывает их отклик. Я представляю себе сейчас детские забавы и радости, глупости и смех. Интересно, что когда речь идет о том, чтобы «вступить в контакт с ребенком», мы в большинстве случаев вспоминаем о дет­ских развлечениях. Я помню, что в детстве позволяла себе выражать свою беспечность и это встречало одобрение. Конечно, у меня быва­ли слезы боли, грусти, а иногда и гнева, но вскоре я почувствовала, что выражение таких чувств причиняет боль взрослым, которых я

Последнее изменение этой страницы: 2016-07-23

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...