ГАРМОНИЯ И КРАСОТА В ТВОРЧЕСТВЕ Л. Н. ТОЛСТОГО

Пой сладкозвучный гимн священной красоте!

Она одна живет, безгрешна и извечна,

Смерть может разбросать миров дрожащий рой,

Но красота горит, рождаясь бесконечно...

Депонт де Лиль, «Гипапсия»

Человек всегда стремится к гармонии, к возвышенному и совершенному — в себе и вне себя, и во многом смысл всего этого он выражает одним словом — красота. Все в мире связано, и все имеет противоположность. Есть Христос — есть и Антихрист, есть красота — есть и антикрасота, или безобразие, и смысл этого слова столь же огромен. Толстой в «Войне и мире» утверждает, что у каждого человека есть свой мир и мировосприятие, а следовательно, и восприятие красоты. Сам писатель передает это свое понимание, рисуя героев красками яркими и сочными. В особенности героинь, ибо наиболее ярко он воспевал женскую красоту. Все постигается в сравнении, и Толстой создает много противоположностей (даже название — «Война и мир»). Элен и княжна Марья. Во внешности и той и другой выделяется по одной детали: улыбка Элен и глаза Марьи. «Неизменная улыбка красивой женщины» обворожительна, она «освещает» все вокруг, но... Красота в своей бесконечности имеет свойство изменяться. К застывшим, казалось бы, навсегда изваяниям, картинам гениев нельзя привыкнуть, всякий раз мы видим их совершенно по-другому, с не повторяющимся в точности чувством. Чувство, вызываемое улыбкой живой красавицы, уже не воспринимается Пьером: он «привык к ней и не обращал внимания».

\ К прекрасным глазам княжны Толстой обращается даже чаще, чем к улыбке Элен, и каждый раз ее взгляд способен всколыхнуть душу. То эти «большие, глубокие» глаза полны любви, грусти, сострадания, то словно «лучи теплого света снопами выходят из них». Почему? «Светильник для тела есть око». Человек сам создает свою красоту, созидая свой мир. Вера в Бога, Евангелие 1— фундамент мироздания княжны Марьи. Даже ее имя сразу напоминает нам о Пресвятой Деве. Обстановка в ее уголке дома чуть-чуть похожа на родной дом Катерины в «Грозе» — и тут, и там мы видим «божьих людей», но разница между их положением огромна. Марья хочет любить всех, как «Христос любил человечество», быть «совершенной, как Отец наш небесный», ее душа лишена покоя, в постоянном самосовершенствовании, в постижении вечного, и ее лучистые глаза — зеркало ее высокой, чистой души. Они «привлекательнее Красоты». Я могу представить ее некрасивой лишь тогда, когда ее подавляют. Старый князь держит дочь в страхе, который искажает черты любого человека; Лиза и Бурьен пытаются нарядить ее, дабы произвести выгодное впечатление на Курагиных (и это все происходит в часы, когда Марья более всего некрасива). Она сама пытается подавить в себе жажду любви и материнства, Забывая, что муж и дети — тоже ближние и любовь к ним не может быть ниже христианской. Находясь в состоянии почти невозможности самовыражения, она собирает душевные сокровища. И как преображает ее знакомство с Ростовыми и особенно любовь к Николаю! Бурьен, «самая искусная кокетка», не могла понять, что произошло. Но где уж ей понять, что только естественность, выход из внешних и собственных тисков «осветили» лицо и перевоплотили «нравственную» красоту княжны в единую красоту души и тела. В этом ей помогает и Наташа, с самого детства обладавшая таким единством красоты. Она — это как бы олицетворение, отражение красоты жизни, и, стоит жизненной гармонии вне ее разрушиться — уезжает князь Андрей, разрываются их отношения, умирает Андрей, уезжает Пьер, — Наташа заболевает, меркнет ее красота.

Но сила жизни все восстанавливает, Наташа как бы рождается вновь и возрождает силой своей красоты других, возвращает им желанное чувство гармонии...

Элен создает свою красоту и мир по законам придворных салонов, для Толстого являющихся антикрасотой. Салонный мир не способен заменить некрасивость (о нравственности и речи быть там не может) поступков Элен, ибо она является его воплощением, верхом естественно-лицемерного «умения держать себя», быть на высоте положения. Восхищение этого мира укрепляют в Элен самодовольство и эгоизм, в отличие от Марьи, всегда неудовлетворенной, и Наташи, по-детски любующейся собой в лучшие часы жизни. Внутренний мир человека, безграничный, как вселенная, и являющийся его самой сокровенной тайной, не может быть узнан в легкой светской беседе-сплетне, и мир Элен познается через ее мужа, человека с великим умом и сердцем. Наверное, лучше бы его (мира) не было, ибо казавшийся сначала пустой, он стал мерзкой клоакой. Что может быть хуже прелестной женщины в белоснежном одеянии, изрыгающей грязные, до чудовищности циничные и грубые слова?.. От нее словно исходит смрад, забывается и изящное платье, и тонкий аромат духов. Эта дисгармония особенно отвратительна, когда Элен отказывается от материнства, от того, что ставит женщину превыше всех, чем будут счастливы Марья и Наташа. Элен не способна созидать, давать новую жизнь, она — бездумная разрушительница.

Одна из величайших загадок красоты — ее непостижимость. И Пьер, и Николай постигают и не могут постигнуть до конца Марью и Наташу. Постигать Элен просто не хочется. Она похожа на розу из сказки: от дуновения ветерка часть ее изящнейших лепестков опала, и все увидели проеденную червяком, безобразно прогнившую середину: кто захочет прикоснуться к ней еще раз?

Люцифер был самым светлым из ангелов. После падения он стал дьяволом. Толстой описывает падение красоты застывшей формы, лишенной Содержания и Жизни. Она не может именоваться красотой, ибо на самом деле это уродство, безобразие. Духовное разложение переходит в физическое, и Элен умирает, обрывая «гнусную П9роду» Курагиных. А истинно красивые люди в великодушии своем забывают зло, сотворенное ею, и сожалеют о пустоте ее жизни.

Красота Марьи и Наташи не умирает, а продолжается в их детях, а это и есть торжество истинной красоты, красоты единой и созидающей.

79.«НЕСРАВНЕННЫЙ ХУДОЖНИК ЖИЗНИ» (А. П. Чехов)

В одной из бесед о творчестве А. П. Чехова Л. Н. Толстой с увлечением говорил: «Чехов — несравненный художник. Да, да, именно: несравненный художник жизни».

Толстой, как никто до него, дал образцы художественного изображения движущихся, развивающихся событий и «текучих», сложных, противоречивых, живых человеческих характеров. В отличие от многих других писателей Толстой не дает в начале произведения полных, исчерпывающих характеристик действующих лиц. Образ героя, его портрет и, главное, характер даются Толстым в движении, складываются постепенно из черт и признаков, проявляющихся в том, как герой действует, о чем думает и говорит, какое впечатление производит на окружающих. Толстой — великий. Его увлекало изображение самого процесса душевной жизни героев, показ «диалектики Души». Вот как описаны переживания проигравшегося в карты Николая Ростова: молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикордов. «У них все то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?» — подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды. Николай стал ходить взад и вперед. «И вот охота заставлять ее петь! Что она может петь? И ничего тут нет веселого», — думал Николай. Соня взяла первый аккорд прелюдии. «Боже мой, я бесчестный, я погибший человек. Пулю в лоб — одно, что остается, а не петь, — подумал он. — Уйти? Но куда же? Все равно, пускай поют». Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.

Как на каждом шагу у Толстого, в этой сцене поражает та достоверность, с которой передано психологическое состояние, знакомое любому из нас: когда сильное переживание, большое несчастье создают дистанцию между нами и окружающим миром и заставляют все видеть по-новому.

Страстный поборник правды, Толстой был художником-реалистом, ибо правда и реализм в искусстве неразделимы. Толстой без малейшего страха и без устали исследовал противоречия современной ему действительности. « — Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сраженье! Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, — проговорил Тимохин. — Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят.

В Петербурге в это время в высших кругах с большим жаром, чем когда-нибудь, шла сложная борьба партий. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни петербургская жизнь шла по-старому; и из-за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ».

Показывая действительность такой, какова она есть, Толстой подвергает суровой критике ее темные стороны, беспощадно осуждает «злые начала», уродующие красоту жизни.

Художественные образы, созданные Толстым, поражают своей жизненностью. Горький советовал всем писателям учиться у Толстого «пластике, изумительной рельефности изображения»: «Когда его читаешь, то получается, — я не преувеличиваю, говорю о личном впечатлении, — получается впечатление как бы физического бытия его героев, до такой степени ловко у него выточен образ: он как будто стоит перед вами, вот так и хочется пальцем тронуть».

Положительные герои Толстого необыкновенно чутки к правде и испытывают отвращение к любой фальши. Им свойственны высокая культура и благородство чувств — свидетельство богатства их внутреннего мира.

«Анатоль, пойдемте, мне надо поговоцить с вами, — сказал Пьер. — Вы не можете не понять наконец, что, кроме вашего удовольствия, есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из-за того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами, подобными моей супруге, — с этими вы в своем праве, они знают, что вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней... обмануть, украсть... Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка».

Основная отличительная черта отрицательных персонажей в произведениях Толстого — бедность внутреннего мира, отсутствие нравственных принципов, узость интересов и стремлений.

Толстой показал высокие образцы вдохновенного, непрестанного, самозабвенного творческого труда, результатом которого явились его совершенные художественные творения, получившие признание самых требовательных ценителей прекрасного.

Преклоняясь перед Толстым-художником, восхищаясь его «непревзойденным мастерством», Горький утверждал, что «в искусстве слова первый — Толстой».