Воссоединение с Православной Церковью. Знакомство с архиепископом Николаем

В Алма-Ату я приехала в сентябре 1944 года. Рас­спросив знакомых о существующих в городе хра­мах, я узнала, что все они уже несколько лет закры­ты, а сейчас открывается Казанская церковь в Малой Станице. Это было утешительно — я могла хоть изред­ка там бывать. Однако приступать самовольно к при­частию я не решалась, ощущая большую тоску по Свя­тым Тайнам.

Осенью 1945 года я услышала, что в Алма-Ату при­ехал архиерей, чудесный, доступный всем старец ар­хиепископ Николай.

Впервые я увидела его весной 1946 года во вновь открывшемся Никольском соборе. Его проповедь в воскресный день была прекрасна, она обнаруживала и высокую духовность Владыки, и образование, и уме­ние просто и понятно излагать свои мысли слушате­лям. Главное, что пленило меня в нем, — это такая же детская простота и всеобъемлющая любовь, знакомые мне по встречам со старицей Ксенией.

«Да, — подумалось мне, — люди различны, а бла­годать Божия одна и та же, и вот светится она в этом Святителе при каждом его слове, при каждом дви­жении».

С огромной силой вспыхнуло во мне желание при­соединиться к этой Церкви, чувствовать себя в этом храме не гостьей, а полноправным членом духовно­го братства, не раздваиваться мыслью и чувством. Если бы Владыка был иным, возможно, еще несколь­ко лет я провела бы бесплодно вне церковной огра­ды, так как «иосифлянских» церквей или хотя бы свя­щенников я в Алма-Ате не нашла. Но мне было очень страшно своей волей переступить заповедь своего ду­ховника и отчасти матушки Ксении, сочувствовавшей «иосифлянам».

Наконец, я решила после Богослужения подойти в числе прочих богомольцев под благословение к Вла­дыке, «рассмотреть» его хорошенько и, в зависимости от впечатления, так или иначе определить свою даль­нейшую судьбу. Вероятно, это своеобразное намере­ние было в духе научного работника, но оно было иск­ренним, и Господь на него откликнулся.

Когда я подошла к Владыке, то бесцеремонно «уставилась» на него своими близорукими глазами, всеми силами стараясь впитать в себя аромат этой души, от которой зависел мой дальнейший духовный путь. Я стояла, не складывая рук для принятия бла­гословения, — секунду, пять, десять секунд, может быть, пол мину ты. И без малейшего признака раздра­жения, нетерпения или торопливости на меня спокой­но взирал с высоты амвона благостный старец, воз­можно, видевший и понимавший то, что происходило в моей душе... И «бабушки» сзади, хотя их было до­вольно много, притихли и не торопили меня.

«Да, такому человеку можно доверить свою душу!» — пронеслось у меня в уме, и я с великой ра­достью приняла благословение Святителя.

После этого я стала чаще посещать Никольский со­бор, приступать к исповеди и причастию.

Какое же это великое счастье и богатство — не только верить в Бога, но и принадлежать к Его Церкви! Как долго я была лишена этого — то по сво­им собственным сомнениям, то по обстоятельствам жизни в заключении! Теперь я обрела то, чего жаж­дала моя душа. Но мне очень хотелось иметь посто­янного духовного отца, и об этом я хотела посовето­ваться с Владыкой.

...В 1948 году мне удалось впервые побеседо­вать с Владыкой. Это было в понедельник, 3 сентября. Я взяла однодневный отпуск на работе, чтобы помочь присоединиться к Православию одной молодой лю­теранке. А для этого, как мне сказал в храме священ­ник, было необходимо лично повидать архиерея и по­лучить его благословение.

Мы поехали с Аней в Епархиальное управление, и после недолгого ожидания меня пригласили к Вла­дыке. С первых же слов я почувствовала, что говорить с ним очень легко. Он обрадовался желанию девушки присоединиться к Православию, подробно стал рас­спрашивать о ней и выразил желание видеть ее лично.

Тогда я сказала, что у меня есть к нему еще и свое дело, имея в виду желание иметь духовника. Он одобрил его, сказав, что это так же полезно, как иметь постоянного врача телесного. Я была скромно одета, голова покрыта косынкой, и мне казалось, что ничто не обнаружива­ло во мне научного работника. Однако Владыка под­нял на меня свой спокойный взор и сказал:

— Из всех наших священников я могу рекомен­довать вам только архимандрита Исаакия, другие вас не удовлетворят. Он служит в Казанской церкви. И де­вицу вашу (Анна, говорите, ее зовут?) он в Правосла­вие переводить будет, это дело ему хорошо знакомо.

Тут мне пришло в голову, что и сама-то я много лет находилась вне Церкви, так как не причащалась Святых Христовых Тайн. Сказала об этом Владыке, а поскольку весь его вид располагал к откровенности, то добавила:

— Я самочинно решилась ходить в эту церковь без благословения своего духовника, и это меня тяготит.

С большим сочувствием и успокоительно Влады­ка ответил:

— А может быть, он и сам теперь уже присоеди­нился к Церкви, — и посмотрел на меня как на старую свою знакомую.

— Теперь пусть войдет ко мне ваша Анна. Воспри­емницей, наверное, вы будете? А я, когда побеседую с ней, пошлю кого-нибудь к архимандриту Исаакию (он здесь недалеко живет) предупредить его, что вы обе зайдете сегодня к нему по этому делу.

Я приняла благословение и вышла в сенцы, где уже заждалась моя спутница. Аня пошла к Владыке, и те­перь настала моя очередь ждать, так как пробыла она у него еще дольше, чем я.

От Владыки Анна вышла сияющая от радости. За­тем вышел и Владыка, закончив свой прием, и предло­жил подождать нам в садике, пока придет архиманд­рит Исаакий, которого не оказалось дома.

Мы долго сидели в садике и наблюдали, как ласково, с отеческой любовью разговаривал Владыка с пришед­шими к нему молодыми людьми, желавшими поступать в Духовную Семинарию. Тут же варили ладан.

Владыка в своей белой рясе, с белоснежными пря­дями волос и сказочного вида бородой в саду среди цве­тов, благостный, улыбающийся казался пришедшим со­всем из другого века, из древней старины, когда не было ни трамваев, ни самолетов, ни изучения стратосферы... Я боялась, что моя спутница не выдержит долгого ожи­дания и убежит домой, но она мне призналась позднее, что забыла обо всем на свете, так ей было сладко и уют­но в атмосфере тишины, покоя и доброжелательства.

Наконец нам сообщили, что пришел архимандрит Исаакий. Когда мы обе вошли в приемную Владыки, там, на кушетке, откинувшись на спинку, полулежал монах, как мне показалось, с суровым и скорбным ли­цом. Вероятно, он очень устал, оттого что много ходил сегодня пешком, исполняя требы.

Поразила меня глубокая морщина у него на лбу. Стало немного страшно...

Вошедший Владыка познакомил нас и рассказал о цели нашего посещения. Отец Исаакий оживился, за­говорил, улыбнулся, и все лицо его осветилось от этой доброй улыбки и совершенно изменилось. Он пред­ложил Ане написать заявление на имя архиепископа о своем желании перейти в Православие. Владыка пре­доставил нам свой письменный стол и вышел. Когда через несколько минут он вернулся, отец Исаакий сам уже писал заявление, убедившись, что даже под дик­товку Анне не удается написать правильно малозна­комые слова.

— Мы тут запутались в высоких титулах... — с улыбкой пояснил он Владыке. Какой-то особый мир царил в этой комнате. В отношениях между этими вы­сокими духовными лицами чувствовались и большое взаимное уважение, и братская простота, и нежная лю­бовь друг к другу.

Условившись с отцом Исаакием о времени встре­чи, мы вышли из домика епархии как из другого мира: радостные, освеженные, успокоенные.

В ближайшее посещение архимандрита Исаакия, во время которого он разъяснял моей будущей крест­нице разницу между лютеранским и православным ис­поведаниями, мы узнали от него, что Владыка выразил желание тоже быть восприемником Ани.

В назначенный день и час мы обе были у отца Иса­акия, и он повел нас кратчайшим от своего дома путем, по тропинкам и оврагам, к Казанской церкви. В этот будний день службы там не было. Вскоре приехал Вла­дыка, которого встречали тихо, без звона.

Мы приняли благословение и встали на указан­ные нам отцом Исаакием места, недалеко от входных дверей: Аня — впереди, Владыка со свечой сзади нее справа, я — слева. Выученный заранее чин-диалог от­речения от заблуждений лютеранства и принятия пра­вославного вероисповедания прошел благополучно, без особых запинок. Архимандрит Исаакий был в ман­тии, строгий, торжественный.

После совершения Таинств миропомазания и при­чащения Святых Тайн, совершаемых отцом Исааки­ем уже на амвоне, он поставил Аню лицом к народу, понемногу просочившемуся в храм, и пригласил всех присутствующих подойти и поздравить ее.

Затем Владыка подвел Аню к иконе Казанской Божией Матери и со слезами на глазах сказал, что поручает ее покровительству и заступничеству Ца­рицы Небесной, к Которой и должна она обращаться за помощью в скорбях и болезнях.

Растроганная Аня опустилась на колени пред ико­ной. Владыка так благостно смотрел на нее, что Аня, поднявшись с колен, в порыве благодарности и ра­дости потянулась к нему и, как дитя, чмокнула его в щеку... Видевшие это бабушки весьма смутились, а Владыка улыбнулся, но ничего не сказал.

Таковы были мои первые впечатления от Владыки.

Год

...Запомнилось еще одно посещение Владыки в се­редине августа 1952 года. Поводом послужила просьба моей 16-летней крестницы Музочки, проводившей это лето в Алма-Ате и много слышавшей о доступности и благости Владыки: ей очень хотелось увидеть его в домашней обстановке.

Когда мы пришли, Владыка с Верой Афанасьевной пили чай на терраске. Посадили и нас.

Владыка стал задавать Музочке вопросы, но, за­метив ее застенчивость, перевел разговор на предсто­ящий отъезд архимандрита Исаакия в Казань. Сказал, что он давно замечает переутомление отца Исаакия и считает необходимым дать ему отпуск. А где ему луч­ше отдыхать, как не в Казани, около горячо любимого «братика», владыки Сергия?

Я сказала, что просила разрешения моего духов­ного отца (архимандрита Исаакия) во время его отсутствия съездить в Москву, куда меня давно зовут друзья, и что он не возражает даже против того, чтобы до Москвы нам вместе лететь самолетом.

Владыка одобрил такой план и стал рассказывать о полетах, которые он сам совершал:

— Мне пришлось однажды даже управлять само­летом. Летчик посадил меня на свое место и объяс­нил: «Смотрите на эти приборы, и если стрелка от­клоняется вправо, вы и руль поворачивайте вправо, а если стрелка идет влево, вы и рулем туда же двигай­те». Я так и делал и несколько минут вел самолет.

Один раз была большая неприятность, и мы вы­нуждены были сесть не на аэродром, а в какое-то боло­то. Потом пригнали туда лошадей с повозками, и всех нас привезли из леса на аэродром. Меня даже в первую повозку посадили — считали, что по моим молитвам Бог избавил нас всех от большой опасности. Но это было всего один раз, а вообще летать очень приятно и совсем не страшно.

Потом мы стали прощаться и Владыка спустился со ступенек крыльца во дворик проводить нас.

Билет на самолет мне достали на 20 августа, и по молитвам Владыки поездка была исключитель­но удачной: я познакомилась в Казани с другим бла­гостным архиереем — архиепископом Сергием, затем поехала поездом в Москву, пожила у друзей и снова вернулась в Казань, чтобы сопровождать архиманд­рита Исаакия в его обратном путешествии в Алма-Ату.

К празднику Рождества Богородицы мы уже были дома. Здесь мы узнали, что Владыка накануне уехал в Семипалатинск до праздника Покрова, чтобы там отдохнуть.

После нашего возвращения «завхоз» мой — Ню­рочка, тоже пожелала отдохнуть. В Семипалатинске у нее была двоюродная сестра, которую она не видела шесть лет. Но, думаю, она не особенно стремилась бы к ней, если бы там не было Владыки, узнав которого трудно было не тянуться к нему душой.

И вот наш Медвежонок (так ласково прозвали дру­зья Нюру за ее неуклюжесть) 26 сентября «отчалил» от вокзала Алма-Ата II, проливая слезы и уверяя меня, что если бы не Владыка, то ни за что не оставила бы меня одну. За время своего пребывания там она при­слала три письма, из последнего стало ясно, что вер­нется она вместе с Владыкой. Наконец, в Епархиаль­ное управление пришла телеграмма, извещавшая, что в ночь на 8 октября (на день преподобного Сергия) они выезжают из Семипалатинска.

В день прибытия поезда я поджидала Нюрочку дома, но по приезде их сразу отвезли к Владыке домой, где сначала отслужили краткий молебен для возвра­тившихся из путешествия, а потом завтракали с отцом Анатолием. Пили даже вино (что у Владыки бывает крайне редко), причем разливать поручили Нюре.

Владыка за завтраком рассказывал, как полезна была ему Нюра, какие у нее приятные и внимательные родные, доставшие ему заранее билеты, и предложил ей самой рассказать о своих впечатлениях. Она сказа­ла, что ее поразила холодность семипалатинского духо­венства. Тогда как народ ликовал от волнения и радо­сти, что идет давно не бывавший в их городе архиерей, батюшки совершенно равнодушно относились к его появлению и не устраивали ему такой торжественной встречи, какие бывают обычно в Алма-Ате. Владыка рассмеялся и сказал, что это верно.

Ободренная и обласканная вниманием Владыки и Веры Афанасьевны, Нюра целый день была как име­нинница и, чувствуя себя героем дня, по порядку рас­сказывала нам о пребывании Владыки в Семипалатин­ске. Куда девалась нескладность ее речи, неуклюжесть и малограмотность! Мы живо могли себе представить Владыку в той обстановке и угадать, что многое для его любящего сердца было там и горестно, и неприемлемо. Выносят, например, из алтаря Святые Дары. И ни один человек не делает поклона. Владыка объясняет, что все должны пасть ниц перед Святыми Дарами.

Стоит он на амвоне с иконой святых мучениц Веры, Надежды, Любви и Софьи, чтобы благослов­лять ею каждого, подходящего ко Кресту, приложить­ся к которому дает настоятель, и некоторые совсем минуют это благословение, другие же идут навстречу потоку. Идет ли Владыка к выходу — едва расступает­ся народ, совсем не так, как у нас, когда с такой любо­вью и вниманием ждут почти все, пока Владыка вый­дет и сядет в машину. Некоторые там даже считают, что архиепископ Николай «не их Владыка...». В архи­ерейском доме бывало нетоплено, Владыка стал каш­лять. Нюра остановилась у своих родных, живущих далеко от храма, поэтому иногда, чтобы успеть утром на Литургию, она по благословению Владыки ночева­ла в непротопленном архиерейском доме, где дрожала от холода и слышала, как Святитель кашлял всю ночь в соседней комнате.

Обратно ехали очень хорошо, только Нюра, поку­пая рыбу на одной из станций, чуть не отстала от по­езда. Вскочила уже на ходу в последний вагон. Когда вошла в купе, Владыка ласково и весело сказал ей:

— А я хотел бы, чтобы ты осталась!

Когда на другой день я пришла проведать Влады­ку, он сказал мне:

— Чуть не осталась Нюра на станции, я очень ис­пугался!

Я подумала при этих словах: «Какая выдержка! Вместо укора или выговора за неосторожность — ве­селая шутка. Вот у кого надо поучиться самообла­данию!»

Нам было очень приятно, когда Нюра показа­ла небольшой пучок серебристых волосков Владыки, которые она, обчищая его рясу, собрала как святыню и привезла домой. Все мы их поцеловали.

Год

...С утра, 18 января меня очень тянуло к Владыке. Но я недавно была у него, и не могла придумать пово­да, чтобы навестить его. Наконец вспомнила, что уже больше года находится у меня его книга «Толкование на Деяния и Апокалипсис» Барсова, и решила ему ее отнести. Приезжаю, Шура с веселым видом распахива­ет дверь, и еще в передней я слышу необычное ожив­ление и веселый разговор в столовой. Вера Афанась­евна выходит ко мне и с напускной суровостью, шутя, спрашивает:

— Скажи, ты зачем пришла?! Знаешь, верно, что Владыка кофей пьет?

— Я книгу принесла, — отвечаю.

— Нет, не из-за книги ты пришла, а кофей пить! Вхожу в столовую, все действительно пьют кофе, а мед­сестра Александра мне поясняет:

— Владыка сегодня с утра велел сварить такой кофе, чтобы запах его был слышен на улице Никити­на (где я и жила).

Как будто он почувствовал мое стремление к нему и заочно благословил мой путь к себе.

Болезни

...Когда я пришла к Владыке в намеченный день и принесла составленные по его просьбе письма, он неважно себя чувствовал, и меня к нему не пустили, тем более что предстояло освящение воды в Крещен­ский сочельник и в самое Крещение, и Владыке необ­ходимо было поберечь силы.

Затем, простудившись на водоосвящении, Влады­ка получил бронхит и слег в постель, так что две неде­ли я его не видала.

В день своего Ангела, 27 января, я собралась к нему, надеясь, что в такой день пропустят хотя бы принять бла­гословение. Поехала сразу после обедни, причастившись Святых Тайн. Владыка уже позавтракал и сидел на пос­тели, спустив ноги. Перед ним стоял небольшой столик с письменными принадлежностями, и он с видимым уси­лием писал телеграмму какой-то имениннице в Москву.

Вид у Владыки был неважный: он показался мне осунувшимся и потемневшим с лица. Но когда он окончил писание и Вера Афанасьевна подняла ему ноги на кровать, то, немного отдохнув, стал выглядеть получше. Сказал, что в воскресенье хочет приобщаться Святых Тайн, а в субботу позовет нескольких певчих почитать и попеть во время Всенощной. Я поняла, что и мне можно будет прийти к нему помолиться.

К домику подъехала машина, и Вера Афанасьев­на вошла предупредить, что приехал отец Анатолий. Столик с письмами был отставлен в сторону, в комна­ту вошел отец Анатолий.

— Именинница сегодня, — показывая на меня, лас­ково сказал Владыка.

— Знаю, знаю! — ответил тот, благословляя меня.

Я не садилась, стоя около своего стула. Отец Ана­толий прошел к письменному столу и без приглашения сел в кресло Владыки. Владыка показал мне на стул, приглашая сесть.

— Я ненадолго, — сказал начальник канцелярии. Не желая мешать их деловому разговору, я спросила разрешения идти домой.

— Хорошо, но приходите в пятницу, поможе­те мне написать несколько писем под диктовку, так, строчек по пять-шесть! — смиренно попросил Влады­ка и как будто робко взглянул на отца Анатолия.

«Ну, — думаю, — ничего из этого дела у нас в пят­ницу не получится: отец Анатолий даст распоряжение Вере Афанасьевне не пропускать меня, чтобы не утом­лять Владыку».

Так оно и вышло. В пятницу Владыка «спал», хотя время для сна было неподходящее. Я все же набралась дерзости и спрашиваю Веру Афанасьевну, можно ли прийти в субботу вечером, что Владыка позволил.

— Ну ладно, приходи к пяти часам, да никому не говори только!

В субботу, 31 января, я поехала к Владыке задол­го до начала Всенощной, которую должны служить в его доме. Никто об этом не знал, даже очень близ­кие люди.

Я потихоньку поплелась от трамвайной оста­новки к дому Владыки. Какая-то прихожанка собо­ра, встретившаяся мне по дороге, расцеловала меня и с удивлением посмотрела, что я иду не к трамваю, чтобы ехать в церковь, а в обратном направлении. Встретилась Стеша (домработница отца Исаакия) с ведрами:

— Вы к нам?

— Нет, — говорю.

— К Владыке, значит?

— Да, зайду на минутку, узнать о здоровье.

— А здоровы ли вы сами — что так тихо идете?

Я промолчала, а про себя думаю: как же мне быст­ро идти, если полчаса времени девать некуда?

Двигаюсь по-черепашьи дальше. Нагоняет меня квартирная хозяйка отца Исаакия.

— Вы не к Владыке? Пойдемте вместе! Вижу, что скрывать уже нельзя, иду с ней. Подошли к калитке, а от остановки навстречу нам торопятся певчие, три Марии (наверное, нарочно так Владыка выбрал их из любви своей к троичному числу). Вошли все вмес­те. Сели в столовой.

Слышим, Владыка командует: «Дай мне мантию и скуфеечку!» Значит, встал с постели. Через несколь­ко минут вышел в столовую. Все приняли благослове­ние, поклонившись ему в ноги.

— А вы у нас басом будете сегодня петь — у нас баса не хватает! — шутит Владыка, обращаясь ко мне.

Вошли в его келью. Вера Афанасьевна зажгла све­чи у большой иконы Святителя Николая, принесла ка­дило. И Владыка, прилагая усилия, начал сам служить Всенощную. Голос его вначале был очень тихим, но чем дальше, тем все больше креп, и к концу службы стал звучным и уверенным.

Во время шестопсалмия и в некоторые другие мо­менты службы Владыка садился на стул. Пели и «По­каяния отверзи ми двери», и «На реках Вавилонских», и «Объятия Отча». Временами я переносилась мыслью в Никольский собор с его прекрасным хором, с тысяч­ной толпой богомольцев, с проникновенным служени­ем архимандрита Исаакия, и как бы сравнивала между собой эти две Всенощные. Было что-то умилительное в этом тихом служении нашего больного Святителя у себя в келье, в слезах его (может быть, струившихся оттого, что не мог он быть в храме вместе со своей паст­вой и слушать любимые им великопостные песнопения в исполнении соборного хора, а вынужден довольство­ваться скромным пением трех второсортных певчих). Я радовалась, что пришлось и мне разделить с люби­мым Владыкой эту скорбь его. С каким-то особенным выражением произносил Владыка некоторые возгласы, читал Евангелие, и легко, от всей души неслась наша молитва к Богу о даровании ему сил и здоровья.

Все мы приложились к перламутровой Иеруса­лимской иконе Воскресения, лежавшей на большом Евангелии, и приняли благословение. По окончании Всенощной Вера Афанасьевна распорядилась, чтобы в столовой накрывали к чаю.

Последний год

...Наконец в субботу, 11 июня, в канун дня Анге­ла архимандрита Исаакия, я попала к Владыке. Ког­да я пришла, он еще читал утренние молитвы, сидя в саду. Владыка посадил меня рядом с собой и велел вслух дочитывать ему молитвы, а затем еще почитать акафист Пресвятой Богородице. Он прерывал чтение, спрашивая, как я понимаю то или другое выражение акафиста.

Если Владыка был величествен и могуч в храме, то дома он был обаятельно прост, миролюбив, смирен. И тут и там, произнося свои слова обдуманно и мудро, он производил впечатление тонко воспитанного и де­ликатного человека.

Потом, сидя на терраске, Владыка с огорчени­ем рассказывал об иподиаконе Георгии, который на­стойчиво требует рукоположения во диакона. Меж­ду тем апостол Павел пишет: «Скоро руки не возлагай ни на кого». И венчался Георгий с нашей певчей Тама­рой, не спросив на то благословения Владыки. Говорил об этом Владыка со слезами на глазах.

Много и других огорчений оказалось в то время у Владыки, о чем он откровенно поведал мне. Мне по­казалось, что значительная часть их не имела реальной причины, а возникли они в результате сплетен и кле­веты, которые, к сожалению, имели доступ в его до­мик через Веру Афанасьевну. Слышать это было очень грустно и тяжело, особенно при сознании собственно­го бессилия.

Потом речь зашла о том, что после именин архи­мандрита Исаакия Владыка будет отдыхать у себя дома, а на субботу и воскресенье уезжать в Каскелен, чтобы переменить обстановку и послужить там в сельском храме. В этом будет заключаться его «отпуск», а в ав­густе он даст отпуск и архимандриту Исаакию.

Позвонили по телефону из епархии, приглашая Владыку к завтраку. Отправились пешком, так как рас­стояние от квартиры Владыки до Епархиального уп­равления не более двух кварталов. Сначала отслужили краткий молебен, а затем последовал весьма основа­тельный завтрак. Архимандрит Исаакий, как обыч­но, рассказал что-то очень интересное; присутствовал весь состав сотрудников Епархии до сторожа включи­тельно. Было уютно и задушевно.

Следующая встреча с Владыкой была в суббо­ту, 2 июля. Я приехала в Каскелен, чтобы помолить­ся с отдыхавшим там Владыкой, надеясь переноче­вать в доме диакона. Но оказалось, что в этом доме разместился сам Владыка. Вера Афанасьевна велела мне войти взять благословение у Владыки, отдыхавше­го в спальне на большой деревенской кровати. В углу висели иконы, в комнате стоял некрашеный стол и две табуретки. Владыка благословил меня, не вставая, и ве­лел сесть рядом на табуретку. Разговор зашел о крес­тнице его Лидочке, недавно зарегистрировавшейся в Питере с одним молодым человеком, за которого так не хотел выдавать ее Владыка. Вера Афанасьевна вме­шалась в разговор и заявила, что венчаться они не бу­дут. Но Владыка был другого мнения. «Теперь пост, все

равно не венчают, а зарегистрироваться надо заранее. Повенчаются...» — выгораживал Владыка свою любимицу-хохотушку. Он оказался прав — вскоре они по­венчались.

Затем говорили об отпуске архимандрита Исаакия.

— Он хочет поехать в Киев, где никогда еще не бы­вал, а может быть, и в Казань — поклониться могил­ке друга своего, владыки Сергия. Мне тогда придется потрудиться побольше — я буду его замещать по со­бору, бывать на всех наших акафистах...

— Да уж вы не утомляйтесь, Владыка, были бы вы здоровы, а с нами помолиться и раз в неделю хо­рошо! — говорю я ему. — Если отец Исаакий поедет в Киев, это доставит ему много радости. Дорога, прав­да, длинная, но если ехать в международном вагоне, можно даже отдохнуть, а не утомиться.

— Ну, вот и поезжайте, поезжайте с ним! — неожи­данно высказал Владыка мое заветное желание.

Вскоре пришел диакон, и всех нас пригласили к обеду. После обеда все пошли ко Всенощной.

Владыка довольно бодро шел пешком, опираясь на свой посох, по песчаной лесной дорожке. За Все­нощной говорил слово. Вернулись в дом диакона, где уже был приготовлен чай на свежем воздухе. Тем вре­менем подъехали из города новые богомолки — его ле­чащий врач Нина Алексеевна и мать с двумя молодыми дочерьми, которые должны были исповедаться у Вла­дыки и завтра причаститься, по каким-то соображени­ям остерегаясь сделать это в соборе в Алма-Ате.

За чаем мать спросила Владыку, как ей бороться с посторонними мыслями в храме? Иной раз привя­жется какая-то неотступная, ненужная и даже глупая мысль, которая, как назойливая муха, мешает сосредо­точиться на молитве. Владыка рассмеялся и сказал, что это — «от вражонка». Бороться с этим можно, стараясь не глядеть по сторонам, а выбрать себе какую-нибудь точку — свечку или лампадку около иконы и только на нее смотреть, когда молишься. А в молитве поднять­ся выше всех житейских забот, как бы оставив землю далеко внизу.

— Можно закрыть глаза, но тогда соседки поду­мают, что вы спите, начнут толкать в бока и развлекут еще больше, — не без юмора закончил Владыка.

После чая все вместе читали правило ко Причаще­нию и вечерние молитвы. Потом Владыка сам испове­довал своих близких и приезжих гостей.

На другой день утром была общая молитва до Ли­тургии. Во время Литургии Владыка два раза говорил слово и сам всех причащал. Так проводил он свой «от­дых», уже тяжело больной, за месяц до того, как слег окончательно.

После Литургии снова обедали у диакона, а затем Владыка еще отслужил в храме вечерню и произнес очень длинную проповедь, прощаясь с каскеленскими прихожанами до их престольного праздника Ар­хистратига Михаила. Однако до него не суждено было дожить Владыке... Эта была последняя проповедь, ко­торую мне удалось записать.

Вскоре выяснилось, что мой духовный отец ар­химандрит Исаакий, к великой моей радости, решил взять меня с собою в путешествие по святым местам. Готово было исполниться благословение Владыки: «Поезжайте, поезжайте с ним!» — оброненное в Каскелене. Я была совершенно уверена в согласии Влады­ки на это, а так как он недомогал, то не стала беспо­коить его своим посещением, предполагая сообщить ему эту новость перед самым отъездом, назначенным на Ольгин день, 24 июля.

Утром 19 июля, после Литургии, Владыка освящал в храме киот для новой иконы — Святителя Иоанна Тобольского с частицей его мощей, присланных в дар нашему собору из Тобольска, а затем читал акафист ему. Подходя к Владыке для елеопомазания, я порази­лась его недовольным видом.

— Едешь? — спросил он меня, впервые обратись на «ты».

— Да, Владыка!

— Бери благословение у Святителя! — показал он глазами на икону митрополита Иоанна, к которой я только что приложилась.

— Уже взяла, ответила я, не совсем еще понимая, что Владыка обижен до такой степени, что даже не хо­чет сам благословить меня на дорогу, а отправляет к митрополиту Иоанну.

— А почему мне не сказала об этом?!

— Простите, Владыка, как раз хотела сейчас спро­сить вас, когда можно прийти проститься?

— Раньше надо было сказать!

Я поняла, что Владыка чем-то очень расстро­ен. Придя домой, написала ему письмо с просьбой простить меня Христа ради, напомнила нашу бесе­ду в Каскелене и его слова: «Поезжайте, поезжайте с ним!» — которые он, очевидно, забыл. Письмо бро­сила в почтовый ящик у ворот Владыки, не заходя во двор. Через два дня решилась поехать к нему после Литургии. Он завтракал с Верой Афанасьевной в ма­ленькой кухоньке-прихожей. Оба были приветливы. Усадили сейчас же и меня завтракать. Я спросила Вла­дыку, получил ли он мое письмо.

— Спаси вас Господи! — с умилением отвечал Вла­дыка. — Да я, собственно, не на вас обиделся, а на то, что вообще ничего не знаю. Все «секреты» какие-то, а это только дает повод к неверным слухам. Такие вы все «секретари»! — уже добродушно проворчал Владыка.

Тут вмешалась Вера Афанасьевна:

— Говорят, что вы только для виду поедете с от­цом Исаакием до Москвы, а там заменит вас другое лицо, помоложе.

Владыка оборвал ее, сказав, что это сплетня.

— Ну, ну, все же расскажите, как же это произо­шло, что вы едете? — с большим интересом и живос­тью стал расспрашивать Владыка, видимо, очень до­вольный этим обстоятельством.

Вкратце я ему все рассказала.

— А все же вы — храбрый человек, не испугались такого далекого пути. Пойдемте, помолимся теперь! — и отслужил мне дорогой Владыка полный напутствен­ный молебен в своей келье перед большой иконой Свя­тителя Николая, окропил святой водой и благословил большой просфорой, сказав при этом:

— Вы ее не кушайте, а берегите в пути туда и об­ратно, это — мое вам благословение!

Долго берегла я эту последнюю просфору, пода­ренную Владыкой...

В воскресенье, 24 июля, после Литургии в соборе отслужили напутственный молебен для архимандри­та Исаакия. За молебном и Владыка, и отец Исаакий сильно плакали.

После вечерни мы отправились на вокзал и вы­ехали из Алма-Аты в Москву и далее на Киев и Поча­ев. В Почаевской лавре, куда мы благополучно прибы­ли, предполагался отдых отца архимандрита Исаакия, но эти планы были внезапно нарушены получен­ным в день Преображения известием о тяжелой бо­лезни нашего Владыки. 20 августа, помазывая меня елеем во время субботней Всенощной, отец Исаакий сказал:

— Дело плохо! Надо возвращаться.

В понедельник, 29 августа, мы вернулись в Алма-Ату и на присланной на вокзал соборной машине, как были с дороги со всеми вещами, поехали прямо к Владыке.

Встретивший нас отец Михаил из Покровской цер­кви рассказал, что Владыка очень ждал приезда архи­мандрита Исаакия, даже бредил этим, его поддержи­вали уколами и другими сильными средствами.

Подъехали к домику. Во двор пропустили всех тро­их, а к Владыке позвали только отца Исаакия.

Владыка сидел на постели и плакал от радости: «Сын мой, сын мой вернулся, и навсегда!» А отец Иса­акий опустился на колени около кровати и от слез ни­чего не мог говорить.

Через некоторое время разрешили и мне войти к Владыке. К постели придвинули обеденный стол, и Владыка пожелал напоить путешественников чаем, даже пытался нас угощать. Отец Исаакий сидел близ него и потихоньку рассказывал о нашем палом­ничестве. Я сидела напротив и молчала.

— Как много было у вас интересных пережива­ний, — обратился ко мне Владыка еле слышным голо­сом и, пододвинув блюдечко с маслинами, добавил: — Вы, кажется, их не особенно любите... Но привыкайте к монашескому кушанью!

Через день, 31 августа, я снова попала к Владыке, на этот раз почти насильно. Я узнала в храме, что над ним будет совершено Таинство соборования, но без присутствия посторонних, так как только духовен­ства должно быть 7 человек, да певчие, да домашние, а потолки в доме низкие, и погода еще жаркая, так что больному очень трудно дышать.

И все же я постучала в ворота и попросила про­пустить меня в нижний полуподвальный этаж, где хо­рошо слышно пение из кельи Владыки, чтобы там по­молиться при совершении Таинства.

Когда началась служба, кто-то из домашних позвал меня на террасу, где я и молилась не только во время елеосвящения, но и всю Всенощную, которую затем служил архимандрит Исаакий. Во время Всенощной после чтения Евангелия все присутствующие подхо­дили под благословение к Владыке и поздравляли его с совершившимся над ним Таинством. Он сидел уми­ленный на кровати, свесив ноги. Я сказала ему, что чувствовала, — что здоровье его теперь будет лучше, и он взглядом и улыбкой поблагодарил меня. Действи­тельно, в ближайшие дни он чувствовал себя гораз­до бодрее.

Однако 7 сентября Александра Андреевна при­шла к нам очень расстроенная и рассказала, что но­чью у Владыки был тяжелый сердечный приступ. При­чину этого она видит в том, что накануне Владыка вставал с постели и принимал у себя епископа Таш­кентского Ермогена. Деловая беседа затянулась у них на три часа, чего по состоянию здоровья Владыки де­лать было нельзя. С этого дня его состояние пошло на ухудшение.

Тоска моя по Владыке и желание его видеть до­стигли предела, когда, наконец, во вторник, 20 сентяб­ря, архимандрит Исаакий неожиданно после акафис­та святой Великомученице Варваре увез меня к нему. Оказывается, Вере Афанасьевне пришло в голову при­гласить меня, чтобы написать письма сестрам Влады­ки по его желанию.

Владыка сильно ослаб за те три недели, что я его не видела, но был еще в полной памяти. Говорил он неразборчиво, и мне без привычки было трудно понять его. Отец Исаакий скоро уехал, а я осталась и пробыла около Владыки шесть с половиной часов. Писание писем сестрам отложили из-за слабости его состояния, и я могла быть полезна только тем, что от­гоняла мух по поручению Веры Афанасьевны. Нече­го говорить, что и это было мне в радость. Но когда Владыка попытался поговорить со мной и задал воп­рос: «Что поведаете мне доброго о своем житии?» — то Вера Афанасьевна внушительным тычком в спину дала мне понять, что беседа сегодня отменяется.

Это был праздник Рождества Богородицы. Я при­ехала к Владыке еще до 9 часов и узнала, что ночью у него был очень тяжелый приступ и сейчас он на­ходится в тяжелом забытьи. Меня попросили поско­рее сообщить об этом отцу Исаакию, пока он не уехал в храм служить Литургию. Он поручил мне передать, чтобы Владыку не будили и ничем не кормили, пока он не приедет после Литургии со Святыми Дарами.

Когда мы вернулись после Литургии, Владыка еще спал. «Не просыпался еще!» — развела руками Вера Афанасьевна. Мы сели около постели, и отец Исаакий сказал:

— Я никуда не тороплюсь и могу ждать сколько угодно, пока Владыка сам не проснется. Не тревожь­те его!

Но непослушная Вера Афанасьевна сейчас же ста­ла окликать и даже тормошить Владыку:

— Владыка, а Владыка! К вам отец Исаакий при­ехал со Святыми Дарами. Причаститься надо! Про­сыпайтесь!

Но это мало помогало и, видимо, только тяготи­ло полупроснувшегося Владыку. Отец Исаакий уже не вмешивался, чтобы не вышло крупной неприятно­сти. Наконец Владыка как будто проснулся, узнал отца Исаакия, улыбнулся ему и хотел даже пошутить. Спус­тили с постели его ноги, за спину положили подуш­ку, спереди поставили небольшой столик, о который он мог бы упираться руками. Отец Исаакий уже при­готовился причастить его... но Владыка вдруг опус­тил свою белоснежную голову на руки, опиравшиеся на столик, и снова крепко заснул...

Вера Афанасьевна опять начала резко будить его и давать советы отцу Исаакию, как причастить Влады­ку. Отец Исаакий вышел из терпения и попросил всех удалиться из комнаты и оставить его одного с Влады­кой. В помощь себе попросил остаться врача Алексан­дру Андреевну. Но Вера Афанасьевна выпроводила ее за дверь и осталась сама.

Через несколько минут дверь открылась, и отец Исаакий сообщил, что Владыку причастил и теперь надо напоить его чаем. Мы вошли поздравить Влады­ку, затем наскоро пообедали на терраске и почти все разошлись.

В пятницу, 7 октября, я собралась с