Иеромонах Иоанн (Хорунжий), Москва

Родился я в Омске, в 1935 году. В семье нашей было 12 детей, но, несмотря на это, нас «раскулачили» — все отобрали и выбросили на улицу. Мои родители пере­ехали в Кокчетавскую область, в город Щучинск (ку­рорт Боровое). Перед войной в нашей местности была очень сильная гроза, которой убило несколько человек. Убило грозой и меня. Я помню только: сильный взрыв, блеск, удар и все исчезло.

Когда врачи дали справку, чтобы меня хоронить, папа стал молиться. Он очень почитал преподобно­го Серафима Саровского и в молитве взывал к нему. Мама рассказывала: «Я воду грею, чтобы покойника обмыть, а папа молится. Слышу, он говорит: “Отче Серафиме, прошу тебя, умоли Господа, чтобы Он вер­нул его душу! А я буду молиться, чтобы этот сын мой стал священником!”» Помолившись Господу, Мате­ри Божией и преподобному Серафиму, отец подошел ко мне, взял сосуд с крещенской водой, налил воды в ложку, влил воду мне в рот. Налил вторую ложку, опять мне в рот вылил. И когда он вылил третью лож­ку, я открыл глаза.

После того как я вернулся к жизни, отец долго мо­лился, плакал, потом подошел к маме и сказал: «Ты бе­реги его, следи за ним, потому что я умру. А он будет священником». Действительно, когда началась война, папа умер. А мы продолжали жить в Боровом и все время ходили в церковь.

В этой церкви проходило мое детство. У нас слу­жил батюшка отец Михаил. Шла война, и отец Миха­ил очень часто служил панихиды о убиенных воинах. Помню его низкий голос: «...Помяни, Господи, убиен­ного Иоанна, убиенного Сергия, новопреставленного Матфея...» Долго имена перечислял, а сам кадил, ка­дил, его уже не видно в кадильном дыму, но он про­должал молиться, а женщины плакали. Потом отца Михаила спросили: «Батюшка, сегодня вы помина­ли новопреставленного Матфея. Неужели убили мо­его мужа?» — «Да, да, — отвечает, — я его сегодня по­минал, он новопреставленный убиенный». Вот такой был отец Михаил. Я стоял рядом с ним и думал: «Ког­да отец Михаил умрет, я тоже буду его поминать!»

Как-то однажды мама приходит из храма и гово­рит: «Отец Михаил умер». Теперь вот всю жизнь его поминаю.

Помню, в 40-х годах в нашем доме жила монахиня Анастасия. У нас в Боровом несколько монахинь про­живало из закрытых монастырей. Мама им помога­ла, кормила их. Они собирались по ночам, молились, потом пели духовные песнопения. Пела и матушка Анастасия. Однажды она говорит мне: «Возьми Биб­лию, поцелуй и открой». Я открыл. «Читай, что напи­сано». Я читаю: «Ты иерей вовек по чину Мелхиседекову». — «Вот видишь, каким ты будешь!» Потом она уехала в Караганду, к отцу Севастиану. Я встретил там матушку через несколько лет, когда был уже иподиако­ном у митрополита Николая. Сейчас ее знают как бла­женную старицу Анастасию (Шевеленко).

Еще жила у нас в Боровом матушка Нина. О ней у меня тоже сохранилось воспоминание. В мае 1946 года, когда уже выпустили в поле скотину, под­нялся ужасный ураган. Я хорошо помню, как матушка Нина набрала в блюдце крещенской воды, взяла кропильце, вышла во двор. Град, дождь, буря все рвет, де­ревья валит. Мать Нина помолилась: «Господи, помоги!

Сколько горя может быть, сколько скотины может по­гибнуть! Помоги, Господи! Во имя Отца и Сына и Свя­таго Духа. Аминь!» Покропила на четыре стороны, нас окропила. И тучи разошлись, ветер стих, солнце согре­ло землю. Мать Нина поблагодарила Бога, а я удивлял­ся: «Как же так? Закончила молитву, и буря утихла?!» Вот такие матушки жили в Боровом.

Когда война закончилась, я узнал владыку Нико­лая. Он приехал в церковь нашу, в Щучинск, как пра­вящий архиерей. С ним были отец Анатолий Синицин, протодиакон Михаил Попенко и иподиаконы.

Владыка служил, а я подавал кадило в алтаре. Как прошла служба, я не помню, для меня главное было, чтобы кадило не потухло. И Владыке понравилось, что кадило всегда горело. Когда митрополит Николай уез­жал, он сказал мне: «Юрочка, приезжай к нам, в Алма- Ату. Иподиаконом будешь. А потом, Бог даст, будешь Ему служить!»

Владыка уехал, я сказал о его приглашении маме, но у нас не было денег, чтобы доехать из Борового в Алма-Ату.

Прошло года два, к нам домой приходит батюшка, служивший в Боровом, и говорит: «Отец Анатолий Си­ницин выслал деньги, и сказал: “Там Юра есть, маль­чишка, который прислуживал в алтаре, пусть он при­езжает в Алма-Ату”». Тогда я поехал, нашел Николь­ский собор, нашел отца Анатолия. И стал жить при храме, в священнической комнате, которая находилась в цокольном этаже собора, рядом с нижним храмом Успения Божией Матери.

Митрополит Николай посвятил меня в сан ипо­диакона, и вместе с другим иподиаконом, Серафимом, я прислуживал ему. Встречал его и провожал со служ­бы, вместе с ним ездил на богослужения в другие хра­мы епархии. Владыка относился ко мне с отеческой лю­бовью. Лучшего отношения к себе я никогда ни от кого не видел. Он сразу вошел в мою душу.

Однажды Владыка спрашивает меня:

— Юра, куда ты ходишь вечерами?

— В кино, — отвечаю, — хожу.

— Нет, ты в оперный театр ходи.

— Владыка, как я пойду в театр? У меня есть толь­ко рубашка и брюки, а в театр нужен костюм.

— Вот тебе денежка, купи себе костюм. А когда в театре будет хорошая постановка, пойди, послушай, как поют, какие голоса.

Несколько раз я ходил в Алма-Ате в оперный те­атр. Мне трудно давалось церковное чтение и пение, я очень расстраивался, однажды не выдержал и ска­зал Владыке:

— Владыка, я петь не умею, читаю плохо. Навер­ное, ничего у меня не выйдет. Благословите, я уеду домой.

— Да, да, сыночек, езжай с Богом. Благословил, дал мне денег на дорогу, я уехал в Боровое. Но в Алма-Ате у меня оставалась невеста, Евдокия, она была духов­ной дочерью настоятеля Никольского собора архиман­дрита Исаакия (Виноградова). Вскоре Евдокия приеха­ла ко мне в Боровое, отец Исаакий благословил наш брак, и мы повенчались.

С отцом Исаакием мы поддерживали отноше­ния, он писал нам письма, давал советы. У меня со­хранилась икона, где на обратной стороне надпись отца Исаакия: «Дорогому Юрочке благословение Бо­жие на семейную жизнь». Осенью мы снова полу­чаем письмо от отца Исаакия, в котором он пишет:

«Я, Юрочка, болею: “...седмъдесят лет, аще же в си­лах, осъмдесят лет, и множае их труд и болезнь...” А в твоей жизни будет приятное событие. Твоя суп­руга, Дусенька, на день своего Ангела тебе подарок принесет. Дочку Антонину!» Я думаю: «Как так? Мы ничего не знаем, а батюшка пишет: дочка будет, Ан­тонина». Я, признаться, тогда не поверил. Но прошло время, наступила весна, и с 13 на 14 марта супруга ро­дила дочь. Как назвать? Я говорю: «Отец Исаакий уже назвал. Антонина».

Супруга моя закончила Горно-металлургический техникум, ей дали направление в Восточно-Казах­станскую область, в город Зыряновск, на шахту. Я уехал вместе с ней, тоже устроился работать на шах­ту проходчиком. Нам выделили квартиру, назначили хорошую зарплату, мы всем обеспечены, во всем у нас достаток. Год проработали, поехали в Алма-Ату похва­литься, что мы работаем, живем хорошо, все у нас есть. Такое было внутреннее состояние, не духовное.

Шел Великий пост, мы пришли домой к митро­политу Николаю, матушка Вера доложила, Влады­ка пригасил нас войти. Мы вошли, вышел и Влады­ка. Одет он был в скромный подрясничек, сам такой светлый. Лицо у него ясное, будто девичье, на лице, как свет какой-то играет. Такой прекрасный, благо­датный старец! Подошли под благословение, он об­нял, поцеловал: «Как хорошо, что вы пришли! Давай­те, я вас угощу». Митрополит ставит на стол тарелки с супом, хлебушек положил, чай приносит... Я смот­рю на него, но до меня не доходит, что митрополит за нами ухаживает!

Мы сидим, разговариваем, Владыка спрашивает:

— Ну, как вы живете?

— Все у нас хорошо, ни в чем не нуждаемся.

— А церковь в городе есть?

— Нет.

— А как же вы живете без церкви?

— Да у нас магазин есть, у нас гастроном есть.

— А в клуб ходите?

— Нет, в клуб не ходим.

Такие вопросы Владыка задает, а мы рассказыва­ем, хвалимся, всем довольны. Он все выслушал и бла­гословил нас идти домой. Сам пошел провожать, вышел во двор. Подошел к калитке, сам ее открывает. Вот мы уже со двора вышли на улицу, прощаемся... и тут Вла­дыка положил свою руку мне на плечо и сказал: «Юра! А ты от Церкви не уйдешь!» И — молния! Свет, како­го я в жизни никогда не видел! Только через много лет, когда монашество принимал, видел этот свет. И все. Как Владыка ушел — не помню, я был поражен этим светом.

Приехали в Зыряновск, все у нас хорошо: там и масло сливочное можно купить, и консервы мяс­ные, дома — полная чаша. Подходит воскресенье, надо в церковь идти, а церкви нет. Я открываю шкаф, где у нас иконы стояли, и вспоминаю свет, что ви­дел при прощании с Владыкой. Снова меня тот свет пронизывает, я начинаю плакать. До такой сте­пени мне стало невмоготу! «Господи! — говорю, — ну как так можно жить?! Как можно жить без цер­кви, без молитвы?! А я живу, и к этому привыкаю! Ничего для Тебя не делаю, а время уходит!» И до та­кой степени мне стала невыносима наша сытая, бес­цельная, бессмысленная жизнь! Нет церкви — и нич­то не радует!

Я говорю супруге: «Давай уедем отсюда?» — «Как?! Ты что, смеешься?! Нам квартиру дали, мне надо от­рабатывать!»

Я раз сказал, два сказал, а потом пришло время, го­ворю: «Больше я не выдержу. Давай уедем».

Ну, и все. Мы отдали квартиру, собрали чемоданы, взяли дочку и уехали в Алма-Ату (там еще были живы родители моей жены). Я пошел в Никольский собор. Владыка Николай к тому времени уже умер, но в со­боре еще был архимандрит Исаакий, который очень обрадовался нашему приезду. Служил на Алма-Атин­ской кафедре архиепископ Алексий (Сергеев), который взял меня иподиаконом. Снова жизнь для меня обре­ла смысл, наполнилась радостью.

Шло время, я стал диаконом, затем протоди­аконом, а уже в начале 60-х годов митрополит Ал­ма-Атинский и Казахстанский Иосиф рукоположил меня во иерея. Это было время хрущевских гонений. Я стал испытывать притеснения со стороны властей, меня заставляли отречься от Церкви. И тогда влады­ка Иосиф дал мне благословение уехать из Алма-Аты в Калинин, к архиепископу Иннокентию (Леоферову), служившему прежде на Алма-Атинской кафед­ре. С тех пор я покинул Алма-Ату, где прослужил с 1957 по 1963 годы.

Переехав в город Калинин, я был назначен настоя­телем храма Макария Калязинского. Вскоре я серьезно заболел. Стало отказывать сердце. Меня обследовали лучшие московские профессора, назначили курс лече­ния, но здоровье мое не улучшалось. Однажды, когда мне было особенно тяжело, решил поехать в Алма-Ату, на могилу митрополита Николая. Приехав в Алма-Ату, сразу пошел на улицу Ташкентскую, на кладбище. Иду, а сердце давит, давит.

Когда я подошел к могиле, почувствовал присут­ствие самого Владыки. Рядом никого не было, я опус­тился на колени и заговорил с ним как с живым: «Вла­дыко святый, прости меня! Я приехал к тебе просить помощи. Сейчас я служу далеко, но всегда тебя помню, Владыка! Помню, как был рядом с тобой, как ты со мной разговаривал, как я расчесывал тебе волосы, и ты, Вла­дыка, всегда меня нежно Юрочкой называл! Прости меня, помолись обо мне Богу!» Рассказал, наплакался вдоволь, поцеловал крест. Встал — у меня ничего не бо­лит, нигде не давит. Я почувствовал себя здоровым.

И что знаменательно, когда я вернулся из Алма-Аты в Калинин, в первую же ночь увидел сон. Явно-яв­но вижу, как захожу в свой храм, открываются Царские врата, и в них, опираясь на посох, стоит митрополит Ни­колай. Я упал перед ним на колени, а он говорит: «Сколь­ко путей ко спасению!» (У него такой красивый бари­тон!) И начинает перечислять: «Смирение, кротость, молитва, воздержание, целомудрие — все это надо со­четать. Спасаться самому, и с тобой спасется твоя пас­тва...» И я проснулся. Так довелось уже после смерти слышать Владыку и общаться с ним, как с живым.

Что особенно памятно мне после нескольких лет общения с митрополитом Николаем? Его службы. Это — неземная красота! Когда Владыка служил, воз­никало ощущение, будто находишься в каком-то мо­настыре: все благоговейно, спокойно, ровно. Везде поклоны, на все благословение. Владыка очень любил молиться в Никольском соборе. В Успенском приделе он редко служил, всегда в верхнем храме. Он ввел тра­дицию читать акафисты Святителю Николаю, Велико­мученице Варваре, Великомученику и целителю Панте­леймону. Всегда со слезами им молился, а когда читал молитву этим святым, становился на колени.

Когда Владыка служил пасхальную службу, бого­служение проходило, как одно мгновение. Это было такое торжество, будто мы оставили землю, пришли на небо и там прославляем Воскресшего Христа! Все поет, все цветет, все радуются! Владыка со всеми це­луется, всех обнимает, всех благословляет: «Христос Воскресе!»

Еще мне особенно нравились проповеди Влады­ки. Служба вечерняя кончилась, он спускается с ам­вона, мы его ведем, подходим к выходу из храма. Вла­дыка ничего не говорит, уставший, слабый. Но вот мантию снял, на посох облокотился... «Мои дорогие! Я вас не покормил, слова вам не сказал!» И начинает говорить о том, какое завтра будет читаться Евангелие на Литургии. Говорит спокойно, в храме — тишина — никто слова не проронит, ни одного звука не слышно. Голос у него такой красивый. Будто родной отец го­ворит, будто самый близкий, дорогой человек. Он го­ворит, народ плачет... А я, помню, смотрю на Влады­ку и думаю: «Хоть бы он не умолкал, хоть бы дольше говорил проповедь!» Хотелось слушать его и слушать. И все люди от простых его слов в какое-то восхищение приходили, в такое состояние, что задыхались от вос­торга. Почему так происходило? Потому что у митро­полита Николая было большое сердце. Он много скор­бел, много страдал, много пережил.

Вот, Владыка слово закончил, всех благословил, выходит из храма, а в Никольском соборе восемнад­цать ступеней, и на всех ступенях с обеих сторон ни­щие стоят. Владыка идет и оделяет их — кому рубль даст, кому три рубля. А к кому подойдет, положит руку на голову и скажет: «Иди работай. Тебе Бог работу пошлет, работай». Потом этот человек приходит: «Вла­дыка, мне работу дали!»

Сколько раз, я помню, выйдет на амвон: «Споем­те все!» «Под Твою милость...», или «Свят Господь Бог наш...» И весь народ поет, все плачут, и с этим пени­ем Владыка уходит.

В Никольском соборе служил отец Даниил. Батюш­ка был слепым. Помню, мы, иподиаконы, всегда стара­лись подойти к отцу Даниилу, взять благословение. Он перекрестит, руку на голову положит, что-то доброе скажет. Бывало, на исповеди он выслушает человека, а потом скажет: «А вот этот грех ты забыл сказать».

Однажды после службы народ подходил к отцу Да­ниилу под благословение, и в это время в собор при­ехал владыка Николай. Вместе с народом он тоже пошел под благословение к отцу Даниилу, а нам, иподиаконам, жестом показывает, чтобы мы молчали. Подходит, руки сложил, отец Даниил только взял его за руки: «Владыко святый! Что ж ты ко мне подходишь? Я ж такой греш­ный!» Владыка обнимает его, целует. А отец Даниил стоит на амвоне, плачет: «Господи! Да помоги ж Ты ему! Да спаси ж Ты его! Да утешь Ты его, Господи!»

Еще в Алма-Ате при митрополите Николае в По­кровском молитвенном доме служил отец Евстафий. Он, как и Владыка, долгие годы провел в тюрьме. Я помню, как к нему ни зайдешь, он всегда молит­ся, и при этом радио играет: «Алма-Ата сойлептурмыз...». Я спрашиваю: «Отец Евстафий, вы молитесь, а радио вам не мешает?» — «Радио? Да разве я о радио думаю? Я думаю только о том, что читаю».

Знал я еще по Алма-Ате отца Андрея. До принятия священного сана он был летчиком-испытателем, затем на гражданских самолетах летал. Однажды в самолет, которым он управлял, садится митрополит Николай. Благословляет всех, а летчик возмущается: «Только попиков на борту не хватало!» А Владыка его благосло­вил и ответил: «Когда сядешь сегодня в болото, тогда узнаешь, что за “попики” с тобой летят!» Отец Андрей (бывший летчик) сам мне рассказывал: «Я выполняю полет и чувствую, что самолет выходит из строя, те­ряет высоту! Смотрю на землю: хоть бы ровное место увидеть! Хоть бы болотце какое попалось! Посадил са­молет в болото и первым делом выскочил из кабины, встал на колени перед “попиком”: «Простите, я знаю, что Вы — Божий человек! Простите!»

Этот летчик после происшедшего несколько раз приходил к митрополиту Николаю домой, потом стал ходить в церковь, потом начал часы в церкви читать, Шестопсалмие. А потом его рукоположили в священ­ный сан, и стал он батюшкой — отцом Андреем. Слу­жил в городе Щучинске (курорт Боровое). Выстроил храм в честь Архистратига Божия Михаила, покрови­теля Небесных Сил бесплотных.

Еще при жизни митрополита Николая было понят­но, что Владыка — святой. Для него ничего сложного не существовало. Он никогда не расстраивался. Вла­дыка воплощал только одну сторону бытия: благодат­ную, святую, прекрасную. И находиться рядом с ним было светло и прекрасно.