К московским заочным друзьям супругам Добровольским

Милость Божия буди с вами!

Многоуважаемые Владимир Владимирович и Анна Сергеевна!

Молитвенно призываю сию милость Божию на Вас и Вашу неожиданную милость!

Это была поистине милость души верной, ибо она совершена во имя заповеди Христовой: «Благотво­рите и взаймы давайте, не ожидая ничего, и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего» (Лк. 6, 35).

Что же я воздам воздающим мне? Молю и буду мо­лить Его благость, да исполнит Отец Небесный на Вас Свое обещание о «великой награде»... «достойному достойное».

Мой Синодик (то есть поминание) с любовью при­нял вписанные в него два имени — Владимира и его подружил Анны.

Спаси Вас Христос!

С любовию к Вам, благодарный Арх. Николай.

14. VI. 51 года

P. S. Да не лишит Господь Своея милости и добрую Нину Михайловну.

Милость Божия буди с Вами!

Други мои дорогие!

Достоуважаемые Владимир Владимирович и Анна Сергеевна!

Прежде настоящего писания прошу себе проще­ния за долгое молчание: простите!

Болезнь сердечная, а потом и болезнь глаз (спер­ва одного, а там и другого), не дававшая возможно­сти ни читать ни писать, — наложили на меня молча­ние (вообще).

Сейчас мне лучше; а так как здесь доктора глазно­го нет — украдкой вам пишу не без опасения.

Пишу и благодарю любовь Вашу за память Вашу и присланное от усердия Вашего: Господь да будет ис­тинным воздаянием Вам в день праведного воздаяния, о чем молимся искренно.

Сердечно благодарю за присланное (2) фото, так меня умилившее ясно выраженным Вашим доброду­шевным настроением. Да и я не сказал бы, что на Вас оставили Ваши заболевания свои печати, — Вы здоро­вы и желаю Вам быть здоровыми! Здравствуйте всег­да в будущем!

Видя Вас на одной карточке обоих, я подумал: как Господь (если можно выразиться) удачно свел вое­дино такую милую пару прекрасных, христианских душ, мудро для земного счастья в надежде небесно­го будущаго... Радуюсь за Вас, особенно при чудной характеристике о Вас Нины Михайловны, Лидочки, о. Исаакия и Александра Ивановича. Первая боле­ет, и серьезно: у нея была сильная желтуха; немно­го стало ей лучше, но слабость особенно сильная. Дело в следующем, говорю по секрету: она задума­ла принять монашество под руководством о. Архи­мандрита. Он слишком требователен, а она слишком послушлива. Ежедневное посещение ею храма; чрез­мерное воздержание в пище и проч. ограничения себя во всем, несомненно, были причиной ее тяжелой бо­лезни, что и врачи признают. Очень жаль ее. Вздох­ните и Вы о ней в Святых Ваших молитвах. Вы ее лю­бите. Она достойна этой любви ее знающих. Даст Бог, она поправится. И сие буди, буди!

Теперь позвольте поздравить Вас, мои дорогие, с праздником Рождества Христова.

Мир, принесенный Рождением Господа нашего Иисуса Христа, да будет достоянием Ваших любящих Бога сердец!

Свет ночи Вифлеемской да светит в Вас, прогоняя всякую тьму житейскую, земную!

Будьте здоровы и Богом хранимы! Мир Вам! При­имите рукою меня, недостойнаго, Божие благослове­ние (+).

С любовию и уважением к Вам, богомолец о Вас

А. Николай. 6. 1. 54 г.

К Нине Михайловне Штауде

Многоуважаемая Нина Михайловна!

В настоящие дни моего «отдыха» я читаю Вашу книгу «Буддизм и христианство». Для справок и попол­нения мыслей, взятых из «Добротолюбия», мне необ­ходимо иметь перед собою 1-й и 2-й тома «Доброто­любия». Не лишним был бы и 5-й том, если таковой имеется (3-й и 4-й тома имею). Вы сказали, что у Вас имеются книги «Добротолюбие», — если можно, прошу Вашей любви доставить сии книжицы мне на дни мо­его «отдыха».

Уважающий Вас, Арх. Николай 02.IX.51 г.

Тайна души человечески

Святоотеческое учение о борьбе со страстями

Послушание диаволу

Не по гладкому и удобному пути идет человек в вечные обители Отца Небесного, а по тесному, уз­кому и тернистому пути борьбы, и скорбей, и тру­да, по отвалении тех камней, которыми завалили мы сами для себя вход в Царствие Небесное, по отверзении той нечистоты страстной, которой загружена наша душа.

Грехопадение наших прародителей для жизни все­го последующего человечества имело принципиальное значение: им определяется вся последующая жизнь в ее основном направлении и существенном содер­жании. Чрез грехопадение в жизнь человека вносят­ся чуждые Богосозданной природе человека начала. В душе человека открываются иные родники, — в них течет другая жизнь, и течет по другому руслу. Самое грехопадение делает природу человека поврежденной, и это поврежденное состояние является источником страстей.

В существе своем оно было «сознательной и сво­бодной попыткой тварной природы утвердиться в своей автономии». «Прародителей наших хотя соб­лазнял сатана, но не связывал свободы, а только оболь­щал; потому и они, когда преступили заповедь, согре­шили свободно, сами собою». «Адам по собственной воле преступил заповедь и послушал диавола», — гово­рит преп. Макарий Великий. Человек согрешил, собс­твенно, тем, что переставил центр своей жизни и де­ятельности от Бога на самого себя: вместо воли Божией началом жизнедеятельности он поставил волю свою. Самостоятельность человека выразилась в «стремле­нии его сделаться богом без Бога».

Последствием такого стремления было то, что «Адам преступил заповедь Божию и, послушав лука­вого змия, продал и уступил себя в собственность диа­волу, и в душу — эту прекрасную тварь — облекся лу­кавый». Появление в душе человека нового, дотоле ему неведомого состояния — греха — было первым мо­ментом нарушения воли Божией и послушания диаво­лу. Грех вошел в человека непосредственно после пре­ступления.

Сама душа как созданная по образу и подобию Бога не обладала грехом. Он был сообщен в акте обольщения диаволом, а воспринят человеком в акте нарушения воли Божией — в преступлении. «Лукавый князь облек душу грехом». «Эту необходимую часть человека, этот необходимый член его — облек в злобу,

т. е. в грех». И не одну душу только он увлек, чрез грех «лукавый осквернил и увлек к себе всего человека». «Грех взял его (человека) в свое подданство — и, вошедши внутрь, овладел пажитями души до глубочай­ших ее тайников»; «все естество ее и всю ее осквернил, всю пленил в царство свое, не оставил в ней свобод­ным от своей власти ни одного члена ее... но облек ее в порфиру тьмы». «Вследствие этого в нее (в душу) вошло лукавство темных страстей». Теперь «владычественный ум его, зрящий Бога, уязвлен и омрачен. И очи его, когда недоступны им стали небесные блага; прозрели уже для пороков и страстей». Душа человека «не может ни сколько желает любить Бога, ни сколько желает веровать, ни сколько желает молиться». «Она видится много и ужасно страждущею, влекомою туда и сюда на работу каждой страсти и всякого дела укорного. Приемля повеление от демона, она беспрекослов­но делает повеленное», «потому что со времени пре­ступления первого человека противление (Богу) и явно и тайно, но во всем овладело нами». «Тогда мало-по­малу начало возрастать зло и воцарилась смерть», так как «в грехопадении человек умер для Бога; жи­вет же собственным своим естеством», которое ста­ло для него противоестественным. И «когда человек пал, то подвергся всестороннему расстройству и сам в себе, и в своих отношениях». В невинной природе человека, вышедшей из рук Творца, все потребности, стремления человека, выражающие природу и особен­ности его составных сил, были гармонически согласо­ваны между собою— низшие служили интересам вы­сших и ими регулировались, а над всеми возвышался и господствовал дух.

Вследствие отчуждения от Бога — Верховного Ис­точника жизни и бытия — в природе человека про­изошло коренное расстройство его потребностей, сил и способностей, проявившееся главным образом в на­рушении их гармонического взаимообщения. Дисгар­мония сил заменила собою гармонию; дух не мог быть властелином и регулятором души, а чрез нее и тела, но сам был увлечен в качестве служебной, орудной силы, так как душевные и телесные потребности ста­ли заявлять себя настойчивее и осязательнее. И чело­век всем своим существом погряз в чувственности. В нем получила преобладание душевность и теле­сность, и стал человек душевен и плотян. «Нашедши превратно удовольствие в собственной свободе и от­вергши служение Богу, душа лишилась прежнего по­виновения со стороны тела; и так как по собственной воле оставила высочайшего Господа, то не могла удер­жать под своею волею низшего слугу, и никоим обра­зом не могла уже иметь плоть в подчинении себе, как всегда бы могла иметь ее, если бы сама осталась в под­чинении Богу. Ибо тогда плоть начала похотствовать на духа» (Гал. 5,17). «И теперь чувства управляют рас­судком в ущерб влиянию его на деятельность воли; сердце не подчиняется доводам разума, и между ними и в душе человека происходит полный разлад». Благо­даря такой внутренней дисгармонии в душе первого че­ловека создалась удобная почва для развития «дурных навыков» — страстей. С грехом «преступивший запо­ведь Адам принял в себя закваску зловредных страс­тей», «удобную почву для сеяния бесами в нас зла». Такой почвой является «похоть» (concupiscentia), ко­торая, по слову Антония Великого, «есть корень страс­тей, родственных тьме». Преподобный Иоанн Кассиан смотрит именно на похоть как на внутреннюю и общую причину всех пороков, страстей и вожделе­ний, и это именно выражает название ее законом гре­ха, сластию греховной или, что то же, первородным грехом; или, как выражается наш русский аскет еп. Феофан, — самость. Вместе с тем, как только человек произнес внутри решение: «так я сам устроюсь», — нис­пал в самость, и в этой самости воспринял семя злых страстей, исходящих из сей самости и не коренящихся в естестве. Эта «закваска страстей» сделалась причас­тной и всему роду человеческому, ибо не только «Адам принял в себя закваску зловредных страстей, но и ро­дившиеся от него, и весь род Адамов, по преемству, стали причастниками оной закваски. И так закваска зловредных страстей заквасила род ветхого Адама. По­этому все мы, сыны этого омраченного, все причастны того же зловония. Какою немощию пострадал Адам, тою же пострадали и все мы, происходящие от Адамова семени. Грех теперь является уже прирожденным; и он в каждой (душе) с младенчества вместе растет, воспи­тывает ее и учит всему худому». Таким образом, «зла и страстей по естеству нет в человеке». «Душа по при­роде бесстрастна. Страсти суть нечто придаточное, — и в них виновна сама душа». «Страсти греховные не за­коном в нас вселены. Бог создал естество наше чистым от страстей. Они исходят и рождаются прямо из са­мости и ни на что естественное не опираются. Григорий Нисский говорит: “Несправедливо приписывать первые начала страстного расположения естеству че­ловеческому, созданному по образу Божию”. Каждый из нас приходит в свет сей только с семенем всех страс­тей — самолюбием. Сие семя потом жизнию и свобод­ной деятельностию развивается, растет и раскрывается в большое дерево, которое ветвями своими покрывает всю греховность нашу».

Короче, суждения аскетов могут быть сформули­рованы следующим образом: страсти присущи при­роде каждого человека в силу общего (преемственно­го) происхождения от согрешившего праотца Адама; во-вторых, в Адаме же они являются как характерное выражение расстроенной грехопадением всей приро­ды Богосозданного человека.

В человеке, унаследовавшем от своего прародите­ля готовую почву для страстей, восприявшем от него «закваску зловредных страстей», самое развитие по­следних является делом свободной личности. «Позывы на то или другое греховное происходят из растления нашей природы, но удовлетворять ему — состоит в на­шей воле». Общей почвой для удобного насаждения и развития страстей, как мы уже раньше сказали, явля­ется общечеловеческая греховность природы. В час­тности, отцы-аскеты указывают на «падкий на помы­слы» и на «греховные воображения» ум, из которого первоначально возникают страсти. Св. Григорий Нис­ский утверждает, что все они, т. е. страсти, происте­кают из худого делания ума, из помрачения разума. «Худое делание разума» является почвою, необходи­мым условием, существенным фактором происхожде­ния, укрепления и развития страстей. Главным слага­ющим и образующим страсть элементом, так сказать «семенем», из которого впоследствии вырастает целое дерево страстное, служит «дурной помысл и услаж­дение им». «Когда восприимешь мечтание о каком- либо чувственном удовольствии, поберегись, чтобы не быть тотчас увлеченным им», — советует Анто­ний Великий. В этом смысле «помыслы», по выраже­нию Григория Синаита, «суть слова бесов и предтечи страстей», так как приражения страстей начинаются тонкими помыслами. Чрез эти самые помыслы, кото­рым у отцов-аскетов дано название «злых и дурных по­мыслов», «нечистых, постыдных», «плотских, страст­ных» и тому подобное, — всякая страсть становится властелином порабощенного ею человека. «Если серд­це ввергнется в омрачение нечистых помыслов, то уже будто насильно и против воли увлекается к страстно­му делу». Поэтому от подвижника требуется бдитель­ность и осторожность, чтобы при нападении худых

помыслов не впустить их до сердца, ибо от дурного по­мысла происходит уже грех. Как и первоначальное зло наших прародителей состояло в том, что люди по соб­ственной воле уклонились от достодолжного помысла, и душа, непричастная Божественной благодати, напол­нилась великим зловонием лукавых помыслов и по­стыдных страстей. Таким образом, начальным образо­вательным моментом всякой страсти является «худой помысл».

Все «дурные помыслы» как «злотворное семя по­стыдных страстей», по учению аскетов, происходят у человека от диавола. «Враг влагает в нас нечистые помыслы: высокоумия, тщеславия, зависти, клеветни­чества...» Евагрий монах говорит, что демоны вносят в душу представления чувственных вещей и по этим представлениям можно узнать, какой приближается демон. Отсюда и самые помыслы называются «демон­скими», «диавольским насеянием». У отцов-аскетов мы находим довольно подробную демонологию — уче­ние о действиях демонов на человека. И все они при­знают, что большая часть помыслов, и притом самых опасных, прикрытых видимостью добрых, внушает­ся от диавола.

Суетные, худые помыслы тревожат нас против на­шей воли и почти без нашего ведения обольщают нас, входя в нас так неприметно и хитро, что мы с трудом

можем их узнать. Возникновение их не зависит от нас, но принятие их или отвержение в нашей воле. «Что­бы помыслы тревожили душу или не тревожили, это не зависит от нас; но чтобы они оставались в нас на­долго или не оставались, чтоб приводили в движение страсть или не приводили — это зависит от нас». Ни­кто не может быть обольщен диаволом, если не захо­чет дать ему согласие своей воли.

«Демоны вселяют в нас только помыслы, стара­ясь при посредстве их вызвать душу на грех». «Лука­вый помысл, если найдет себе доступ в душу, услажда­ет ее лукавыми помыслами, чтобы потом умертвить; и делается лукавый помысл как бы сетью в душе, и ничем не изгоняется из души, разве только молит­вою, слезами, воздержанием и бдением». И если че­ловек не изгонит, не удалит от себя лукавых помыс­лов, они, «закосневая в нас», делаются гибельными для души человека и прежде всего «омрачают ум», а по­том «низводят его во всегубительство и пагубу». «По­мыслы, избодая душевное око, ослепляют нас, чтобы мы и наилучшими из заповедей пользовались наихуд­шим образом». Они «развлекают ум земным и тлен­ным, не позволяют возлюбить Бога, или памятовать о Господе». Они «уносят разумение сердца» и предают душу на расхищение. Таким образом, страстный помысл становится «источником и опорою растления нашей души» и самою приятностию помысла делает нас пленниками себе.

Всех главных помыслов восемь, от которых исхо­дят все другие помыслы. Первый помысл — чревоуго­дия и после него — блуда; третий — сребролюбия, чет­вертый — печали; пятый — гнева; шестой — уныния; седьмой — тщеславия; восьмой — гордости. Полную характеристику их дает монах Евагрий.

Помысл чревоугодия, говорит сей отец, предлага­ет иноку (или вообще подвижнику) отступить от по­движничества, изображая ему могущие возникнуть от этого разные болезни желудка, печени, селезенки, водяную или другую какую-нибудь долгую болезнь, скудость врачебных пособий и отсутствие врачей. Приводит на память примеры братий, подвергшихся ради названного воздержания точно таким же болез­ням. Иногда враг внушает самим братиям, пострадав­шим от воздержания, прийти к постникам и передать, что с ними было от слишком строгого воздержания.

Блудный помысл возбуждает плотскую похоть и приятностью возбуждений отклоняет воздержников от воздержания, внушая им, что от него им не будет никакой пользы. Оскверняя душу, он понуждает ее на срамные дела; и делает так, что подвижнику как бы самое это дело представляется пред глазами, он его ви­дит и слышит как бы некоторые слова. При этом он за­ставляет думать, что трудно удержать огонь естества, делать насилие естеству, что хотя и случится от этого грех, можно скоро и покаяться по заповеди, ибо закон христианский человеколюбив: легко прощает грех ка­ющегося человека.

При этом для большей вероятности обольститель­ного своего совета может представить примеры того, как некие пали этой страстью, покаялись и были спа­сены.

Помысл сребролюбия указывает на долголетнюю старость, бессилие к рукоделию, голод, болезни, при­скорбность скудости и на то, как тяжело принимать от других нужное для телесных потребностей.

Помыслы печали стараются привести на память (подвижнику) дом, родных и прежний образ жизни.

Когда увидят, что душа не противоречит, а, на­оборот, услаждается приятностью воспоминания, — тогда они погружают ее в печаль, по причине того, что нет представленных предметов, да и не может быть их по уставу той жизни, которую ведет подвижник. «И бедная душа, чем увлеченнее разливалась в первых помыслах, тем более поражается и сокрушается вто­рыми».

Помыслы гнева быстро приходят в движение и воспламеняются против того, кто нас онеправдовал или только кажется онеправдовавшим. Они все более и более ожесточают душу; особенно во время молитвы похищают ум и живо представляют лицо, нас опеча­лившее. «Бывает, что иногда они (помыслы), закоснев в душе и изменившись во вражду, причиняют тревоги ночью, терзание тела, ужасы смерти, нападение ядови­тых гадов и зверей».

Бес уныния, который называется также «полу­денным» (Пс. 90, 6), тяжелее всех бесов. Он присту­пает к монаху (подвижнику) около десятого часа утра и «кружит душу его до часа осьмого» (второго пополуд­ни). Он понуждает его часто посматривать в окно или даже выходить из келлии — взглянуть на солнце, чтоб узнать, сколько еще до девяти часов, причем не преми­нет внушить ему поглядеть туда и сюда, нет ли кого из братий. Тут он вызывает у него досаду и на место, и на самый род жизни, и на рукоделие. Затем наво­дит его на желание поискать других мест, где бы мож­но было меньше работать и было бы прибыльно. При этом часто внушает и такие мысли, что не от места за­висит угодить Господу. Богу можно везде поклоняться. Связывает с этим воспоминание и о прежнем доволь­стве, пророчит долгую жизнь, представляет труды по­движничества и всякие употребляет хитрости, чтобы монах, наконец, оставя келлию, бежал с поприща.

Помысл тщеславия есть самый тонкий. Он пред­стает пред теми, кои исправно живут, и начинает про­возглашать их подвиги и собирать им дань похвалы у людей, представляя, как кричат изгоняемые бесы, как исцеляются жены, как толпы народа теснятся кос­нуться одежды его; предсказывает ему, наконец, свя­щенство, приводит к дверям его и ищущих его, кото­рые, по причине отказа, уводят его связанного против воли, — и, возбудив в нем таким образом пустые на­дежды, отходит, оставляя далее искушать его или бесу гордости, или бесу печали. Бывает, что он и демону блуда предает сего незадолго пред сим досточтимого и святого иерея.

Помысл гордости внушает душе не исповедать Бога помощником себе, но самой себе приписы­вать свою исправность и надмеваться над братиями, как невеждами, потому что не все так о ней думают.

Всеми этими и подобными помыслами враг стара­ется ввести и душу в грех, поселить в ней зло и предать ее погибели. Однако не всякий помысл, пришедший от диавола, у человека является греховным, а только тот помысл, который удерживается человеком надолго у себя, ибо «лелеяние помысла срамного», по словам преп. Нила Синайского, есть то же, что идолопоклон­ство. Помысл, который пробегает быстро, не остав­ляя следов греховных у человека, не есть сам по себе греховный; только положенный в сокровении может быть греховным. Здесь представляется явная опас­ность помыслу попасть в область сердца и, усилившись там, перейти уже в страсть. Св. Петр Дамаскин гово­рит: «Когда страстный помысл долго остается в серд­це, то образуется так называемая страсть».

И это так потому, что отцы-аскеты, считая серд­це центром духовной деятельности человека, в то же время смотрят на него как на источник, из которо­го «исходят помышления злые, которые и сквернят его». По слову Макария Великого, «в человеке есть зло обитающее и действующее в сердце, внушая лукавые и нечистые помыслы». Посему «помыслы, против на­шей воли втеснившиеся и стоящие в сердце», настоль­ко крепнут здесь, принимая греховный характер, что их обыкновенно из глубин помышления сердечного изглаждает только молитва Иисусова с трезвением.

Пленение сердца

(думается, что всякий, кому приходилось наблю­дать за образованием в своей душе тех или других гре­хов, той или другой страсти, порока, замечал, как эти страсти, грехи и пороки постепенно прокрадываются в нашу душу и постепенно всю ее делают своею плен­ницею: сначала они пленяют ум, потом сердце, волю... и весь человек обращается в раба греху. Попадает (может быть, даже случайно) помысл «диавольский» на готовую почву греховности душевной, постепенно потом, если вовремя его не удалить, из этого незначи­тельного семечка порочного вырастает целое дерево греховное. И это, конечно, так потому, что все наши греховные страсти образуются из греховных помыс­лов, как с несомненностью установили святые отцы- аскеты, в своих писаниях поведавшие нам о счастли­вых результатах своих наблюдений над образованием в человеческой душе всяких пороков. Нельзя думать, как думают многие, что помыслы человека не подле­жат нравственной вменяемости, поскольку они прихо­дят в человека от диавола, или что «помыслы не суть важное явление в нашей психике», — с этим, конеч­но, нельзя согласиться. Наоборот, наблюдения от­цов-аскетов показали всю серьезную важность тако­го незначительного акта, как появление и присутствие помыслов в области нашего ума. Обратимся к ним.

Способ образования страсти из мысли в дело у святых отцов определен с точностию; с точностию также определено и значение в этом процессе каждого его момента. Самый ход дела изображается так: снача­ла бывает прилог, далее внимание, потом услаждение, а за ним желание, из него решимость и, наконец, дело. Чем далее какой момент от прилога и чем ближе к кон­цу, тем он значительнее и грешнее. Самой большой степенью виновности обладает дело, и ее почти нет в прилоге.

Первый толчок к началу того психического яв­ления, которое может окончиться возникновением в душе страсти, носит у аскетов обычно имя «прило­га» — prosbole. Этим термином обозначается про­стое представление вещи, от действия ли чувств или от действия памяти и воображения представшей на­шему сознанию. Свв. Иоанн Лествичник, Филофей Синаит и другие прилогом называют всякий простой помысл или воображение какого-либо предмета, вне­запно вносимое в сердце и предстоящее уму. Св. Гри­горий Синаит говорит, что «прилог есть происходящее от врага внушение: делай то или другое, как это было сделано Самому Христу Богу нашему: рцы, да камение сие хлебы будут (Мф. 4, 3); или, проще сказать, — это какая-либо мысль, пришедшая человеку на ум». Этот психический момент нимало не выражает и не пред­полагает свободного участия человека, поэтому «здесь нет греха, — говорит епископ Феофан, — ког­да рождение образов не в нашей власти». Как тако­вой, прилог, по словам отцов, называется безгрешным: «не заслуживающим ни похвалы, ни осуждения, по­тому что он не зависит от нас». Все те впечатления и представления человека, которые возникают рань­ше движения его воли или вопреки воле, без всякого свободного участия в них последней, с нравственной стороны должны считаться «бесстрастными», «невин­ными» и никоим образом не могут быть названы «гре­хом». «Не то навлекает на нас осуждение, что помыслы входят в нас, но то, когда мы даем им худое направле­ние». Поэтому «прилог, оставаясь без действия, не де­лает неправедным человека». И на него надо смотреть как на попытку духа злобы склонить человека на грех, нарушить ровное состояние его души введением в об­ласть его грехолюбивого сердца, с внешней стороны глядя, невинных образов и представлений. Хотя прилог сам по себе не делает человека ответственным за него, однако он является поводом к обнаружению той или другой настроенности нашей воли. В добровольном склонении нашем в пользу того или другого мотива или повода, появившегося в нашем сознании, и проявляет­ся собственно свобода человеческого выбора. Человек волен выразить свое сочувствие или ненависть тому или другому вторгшемуся в его душу прилогу. Поэтому названный момент по своим дальнейшим последстви­ям, как повод к ним, является важным в нравственном отношении, так как он стоит на переходе от неволь­ного и безгрешного к произвольному греховному. Пе­реход к греховности начинается собственно с беседы с помыслами. Если подвижник вступает с вошедшим в него прилогом во внутреннюю беседу, то тем самым он выражает появившемуся гостю свое сочувствие. В сочувствии или несочувствии помыслу уже сказы­вается некоторое участие воли, а где «соизволение — там начало греха».

Вторым моментом, непосредственно наступающим за прологом, является «сочетание» (syndesmos — сдружение). «Сдружение есть принятие помысла, внуша­емого врагом, и как бы занятие им и с удовольствием соединенное собеседование с ним, происходящее по на­шему произволению». Характерными признаками это­го момента у св. Ефрема Сирина отмечены: «свободное принятие помысла» и «как бы занятие им и с удовольст­вием соединенное собеседование с ним». «Сочетани­ем святые отцы называют собеседование с пришедшим помыслом, т. е. как бы тайное от нас слово к явившему­ся помыслу, по страсти или бесстрастно; иначе: приня­тие приносимой от врага мысли, удержание оной, согла­сие с нею и произвольное допущение пребывать в нас».

Этот момент святые отцы почитают уже не всегда без­грешным, так как ему присуще чувство удовольствия, которое епископ Феофан называет «услаждением». «Оно приходит, когда вследствие внимания к предме­ту он начинает нам нравиться, и мы находим удоволь­ствие в умном смотрении на него, имеем его в мысли». «Услаждение греховными предметами есть прямо грех. Ибо, далее рассуждает сей святитель, «если сердце наше должно быть предано Богу, то всякое его сочетание с другими предметами есть нарушение верности Ему, разрыв союза, измена, духовное прелюбодеяние».

Итак, этот второй момент является преступным в той мере, в какой его содержание или форма несо­образны с чистотою сердца; и во-вторых, постольку, поскольку «свободное принятие помысла» обнаружи­вает склонение воли в сторону последнего. В этот мо­мент воля вступает в свое действие, хотя последнее не носит еще определенного содержания и характера. Она спускается как бы в тайники человеческой души на внутренний совет с помыслом. Полного нравст­венного вменения духовное состояние в этом случае иметь еще не может в силу своей неопределенности, но обличает уже некоторую неустойчивость воли, ко­лебание ее между добрым и злым. Этот момент все же является как бы началом духовной болезни: при несо­вершенстве нашей природы, при неустойчивости на­шей воли у человека в данный момент чувство удо­вольствия, достигая высшей интенсивности, легко переходит в желание. «От услаждения — один шаг до желания». В желании воля более и более увлекается помыслом, склоняется к нему, так что в результате об­разуется решимость на деле осуществить то, о чем го­ворят уму — помысл, сердцу — удовольствие и что с наслаждением предвкушается душой. В этом состо­янии равновесие душевных сил нарушается, «потому что если сердце ввергнется в омрачение нечистых по­мыслов, то уже будто насильно и против воли увлека­ется к страстному делу». Момент этот у святых отцов называется synkatathesis — «сосложение», «соизво­ление» — и определяется как «изъявление в помысле согласия на страсть³ или как приклонение» — «согла­сие души с представившимся (помыслом), соединен­ное с услаждением», «отчего происходит пленение, насильно и против воли увлекающее сердце к испол­нению на деле». Поскольку в душе человека назревает волевая решимость, человек делает новый, решитель­ный и важный шаг по пути приближения к греховной страсти. Желающий изрек согласие на дело, но еще не придумал и не предпринимал ничего к достиже­нию своей цели. Однако в принципе удовлетворение страсти в этот момент решено, грех в намерении уже совершен. Остается только привести в исполнение это намерение, и «является дело» — плод развращения, за­чатого внутри и родившего беззаконие вовне.

Соизволение, приближаясь к делу и уподобля­ясь ему, подлежит полному нравственному вменению как грех, совершенный внутри — в намерении; ибо грех, по слову монаха Евагрия, «есть согласие помыс­ла на запрещенную страсть греховную». «Соизволе­ние ценится как самое дело, потому что основа делу полагается произволением. И Господь сказал, что соиз­воление на помыслы сквернит человека (Мф. 15,19)». «Как дева, обрученная мужу, если ее обольстят дру­гие, делается мерзкою в очах его, так и душа, увлека­емая нечистыми помыслами и дающая на них согла­сие, мерзостна небесному Жениху своему — Христу». «Если бы, — рассуждает преподобный Ефрем Сирин, — помыслы детей Иова не подлежали ответственности, то для чего бы приносить ему единого тельца за гре­хопадения помыслами». Очевидно, всю нравствен­ную важность помыслы приобретают от нашего на них соизволения, которое и оценивается с точки зрения Божественной Правды как «самое дело»; ибо то, «что одобрило произволение, в том Бог требует отчета».

При переходе от названного момента к момен­ту, именуемому «страстью», отцы-аскеты подметили у подвижника особое душевное состояние — борьбы. Характеризуется оно как взаимное противление по­мысла и ума, клонящееся «или к истреблению страсти в помысле, или к соизволению на страстный помысл, как говорит Апостол: плоть похотствует на духа, дух же на плоть: сия же друг другу противятся (Гал. 5, 17)». Противление происходит между страстными влечениями к известному объекту с одной стороны и противоположными добрыми влечениями и наклон­ностями природы с другой стороны: между представ­лениями добра и зла. Внутренняя борьба может быть более или менее продолжительной и сделаться причи­ной венцов или мучений, смотря по тому, насколько наша душа привязана к добру и готова противостоять греховному помыслу. Если же в душе успел образо­ваться определенный навык (т. е. навык дурной) к по­мыслу и греховная склонность уже глубоко проник­ла в природу человека, так что он постоянно думает и мечтает о предмете страстного позыва, — тогда воля человека скоро и охотно отдается делу удовлетворения страсти. Это состояние является как результат реши­тельного наклона воли в сторону зла.

Страстью называют уже самый порок, от долгого времени вгнездившийся в душе и чрез навык сделав­шийся как бы природным ее свойством, так что душа уже произвольно и сама к нему стремится. Человек приходит в это состояние самопроизвольно и самоохотно, поэтому он является нравственно ответствен­ным за страсть, так как эта последняя во всех ее ви­дах подлежит или покаянию, соразмерному с виною, или будущей муке. Наконец и самая страсть может обратиться в злой навык, постоянный, гибельный для души, навык, в котором уже не воля господствует над страстным влечением, а это последнее над волею, на­сильно увлекая всю душу в самый предмет страсти. Такое состояние у отцов-аскетов называется «плене­нием» (aechmalosia), т. е. «насильственное и невольное отведение сердца (в плен), удержание в нем и слияние будто в одну жизнь с предметом пленившим, от кое­го (слияния) исчезает доброе наше состояние (теря­ется покой)». В этом моменте страсть является в сво­ем полном развитии и решительном обнаружении как состояние души совершенно окрепшее, раскрывшее всю свою энергию и сделавшее душу человека полным пленником греха и смерти.

Таков, по изображению отцов-аскетов, способ и порядок образования из простого вражеского по­мысла злой страсти. В главнейшем ходе образования страсти заметно, как силы человека, одна за другой, со­четаются с грехом: в услаждении оскверняется серд­це, в желании — воля, в решимости, чрез изобретение средств, становится причастником скверны и рассу­док; в деле, наконец, и самые силы тела проникаются грехом; и стал весь человек грешен.

Что такое страсть?

При выяснении этого вопроса мы намерены дер­жаться существующей восточно-аскетической систе­мы св. отцов. Все громадное множество разнообраз­ных страстей отцы-аскеты обычно сводят к восьми главным. Эти восемь страстей перечисляются в оди­наковом порядке: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Эти страсти всех нас тревожат и во всех людях находят­ся, и все согласны в том, что они составляют восемь главных пороков, которые угрожают подвижнику. Перечисленные страсти называются «главными по­роками», «начальственными страстями», «родовы­ми производителями зла», от которых происходят все другие страсти. Преп. Иоанн Кассиан представляет даже примерную таблицу, как бы родословную, ос­тальных наиболее заметных пороков, которые происходят от восьми главных страстей как от своих про­изводителей и корней.

Все страсти принято разделять (по их природе) на две категории: на плотские и душевные. Плотские (somatika) — это те, по определению Иоанна Кассиана, которые «собственно принадлежат к возбужде­нию и чувству тела, которыми оно услаждается и пи­тается, так что возбуждает иногда и спокойные души и невольно привлекает их к согласию со своим жела­нием»; к ним относятся чревоугодие и блуд. Таким образом, почву для себя плотские страсти находят в телесных потребностях и инстинктах, а душев­ные — в душевных. Душевными (psychika) называют­ся те, которые, исходя из души, не только не доставля­ют никакого удовольствия плоти, но еще поражают ее тяжким недугом и питают только больную душу пи­щею жалкого услаждения. К этой категории страстей принадлежат остальные шесть: сребролюбие, гнев, пе­чаль, уныние, тщеславие и гордость.

Несмотря на такое деление, отцы-аскеты, однако, признают, что страсти телесные и душевные находятся во взаимоотношении. Преп. Исаак Сирин так рассуж­дает: «Если страсти называются душевными, потому что душа приводится ими в движение без участия тела, то и голод, и жажда, и сон будут душевными же, по­тому что и в них, а равно при отсечении членов, в го­рячке, в болезнях и в подобном тому, душа страждет и совоздыхает с телом. Ибо душа соболезнует телу по общении с ним и тело соболезнует душе; душа весе­лится при веселии тела, приемлет в себя и скорби его» На этом основании часто страсти чревоугодия и блу­да, коренясь в теле, возбуждаются иногда без содей­ствия души, влекут за собою и душу по ее связи с те­лом. Взаимоотношение страстей объясняется всецело тесным взаимоотношением души и тела и их проявле­ний. И самые страсти телесные поэтому не могут быть рассматриваемы как акты физиологические, они ско­рее — состояния психофизические. Сами по себе от­правления организма ни в коем случае не могут быть названы страстями в порицательном смысле — тако­выми являются только душевные