Глава десятая, и последняя. РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАБОЖНОСТИ, ИЛИ РАССМОТРЕНИЕ ВЛИЯНИЯ, КАКОЕ ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ ОКАЗЫВАЕТ НА НРАВЫ ЛЮДЕЙ.

Все сказанное до сих пор доказывает, что христианская религия во все

времена была источником раздоров и смут. Христиане всегда оказывались

обманутыми жертвами религиозных страстей. Священники во все времена ставили

себе целью господствовать и жить в почете за счет верующих, всецело на них

полагавшихся. Святые во все века были мятежниками, заговорщиками,

смутьянами, гонителями, когда сила была на их стороне. Они становились

кроткими, снисходительными, сговорчивыми лишь в том случае, когда они были

слишком слабы, чтобы дать волю своему дурному характеру. Во все времена они

прибегали к интригам, козням, фокусам, предсказаниям и чудесам, чтобы

приобрести себе сторонников. Во все времена они применяли одни и те же

искусные приемы, чтобы сразить и уничтожить своих противников.

Представленная нами на основании данных истории картина древних и

современных святых отнюдь не способна создать у нас возвышенное

представление об их действительных добродетелях, то есть выгодах, какие они

доставили роду человеческому. Мы ясно показали, что этих святых можно

разделить на две категории.

Одни были вожаками групп, основателями сект, людьми, неизменно

ставившими себе целью господствовать и жить за счет легковерия тех, кому они

возвещали евангелие.

Другие были искренними фанатиками, которые, став жертвами обмана со

стороны плутов, превратились в их руках в орудие их страстей и корыстной

политики.

Ни те, ни другие не были полезными людьми. Если обманщики, после того

как они приобрели приверженцев, нашли секрет, как тиранить их и жить за их

счет, то искренние фанатики, энтузиасты, уверенные в правоте своего дела,

слушающиеся указаний своей заблудшей совести, причинили обществу не меньше

зла, вызывая часто смуты и опустошения. Отсюда видно, что святоша-лицемер и

святоша добросовестный - оба были чрезвычайно вредными существами. Обманщик,

если он обладает здравым смыслом и умом, может даже оказаться менее опасным,

чем святоша глупый и искренний. Глупость последнего помешает ему предвидеть

когда бы то ни было последствия сумасбродств, внушаемых ему набожностью. Он

часто будет вредить даже своей партии, думая, что он ей оказывает услугу.

Обманщик знает по крайней мере, что ему надо соблюсти какую-то меру, в то

время как усердный святоша обычно ставит себе в заслугу, что он закрывает

глаза на какие бы то ни было соображения. Можно найти мотивы, чтобы удержать

обманщика. Но совершенно невозможно найти достаточно сильные аргументы,

чтобы сдержать безумца, вообразившего, что его безумства одобрены его богом.

Таким образом, с какой бы точки зрения мы ни взглянули на святых, мы

увидим, что они были и остаются очень опасными из-за своего плутовства и

лицемерия. Еще более опасны они своим фанатизмом и слепой набожностью. Или,

наконец, это люди, которых религиозное неистовство сделало жестокими к себе

самим и совершенно бесполезными для сограждан.

Установив эти положения, мы можем по совокупности данных понять, как мы

должны отнестись к этим великим особам, которых христианство нам подает как

образцы святости. Все то, что мы привели в этой книге на основании

исторических памятников, авторитет которых признают сами христиане, должно

было нас убедить, что святые всех категорий были совершенно бесполезны для

рода человеческого.

Действительно, мы видели, что святые, проповедовавшие евангелие, были

людьми, проповедовавшими о самих себе. Они старались создать себе учеников,

чтобы властвовать над ними и жить за их счет. Святые учители были вожаками

партий. Они никогда не обнаруживали особой разборчивости в средствах, чтобы

доставить победу своему делу, и часто позволяли себе преступления ради

достижения намеченных целей. Святые мученики были либо обманщиками,

погибшими за старания утвердить контрабандное учение, либо безумцами,

которым их вожди-фанатики или мошенники-смутили разум. Святые на троне были

либо одураченными жертвами духовенства, либо весьма плохими политиками,

всегда готовыми проливать кровь, чтобы упрочить царство своих попов. Святые

отшельники были людьми, явно вредными для самих себя и абсолютно

бесполезными для общества. Святые монахи были либо опасными рабами своих

настоятелей, либо трутнями, жиревшими в безделье за счет трудолюбивых

сограждан. Святой в семье был и будет всегда мизантропом, врагом собственных

своих наслаждений и строгим цензором чужих удовольствий, вечно занятым тем,

чтобы мучить себя и других. Наконец, всякий святой-человек, который не

рассуждает, но думает и действует согласно указаниям тех, кого он взял себе

в вожди. Последние, получив право запретить ему пользоваться разумом,

сумеют, когда им будет угодно, заставить его совершить преступление.

Все это вскрывает ту колоссальную разницу, какая существует между

великим святым и великим человеком, между апостолом веры и апостолом разума,

между мучеником, ослепленным своим неистовством, и благородным защитником

истины, между набожным королем-ревнителем и королем великодушным,

бдительным, заботящимся о счастье и покое подданных, между кеновитом,

отшельником и монахом и трудолюбивым гражданином, отцом семейства,

человеком, содействующим на своем поприще благосостоянию отечества, между

смутьяном-попом и законопослушным мирянином. Вообще все показывает, что нет

ничего общего между святошей и порядочным человеком.

Что я говорю! Если взять за мерило наших суждений о человеке пользу или

ущерб для общества, мы увидим, что величайшие святые часто причиняли роду

человеческому больше зла, чем самые отъявленные преступники. В самом деле,

найдется ли такой разбойник или убийца, который погубил бы такое множество

граждан, как эти короли-гонители, которые часто убивали тысячи подданных для

укрепления или распространения веры? Найдется ли мятежник, который произвел

бы в какой-нибудь нации такие опустошения, как большинство фанатичных или

развратных святых, столько раз призывавших к мятежу и нетерпимости? Какой

вор столь же основательно ограбил народы, как множество святых основателей

монастырей, занимающихся обиранием своих набожных сограждан? Найдется ли

писатель, который с большим успехом развращал бы людей, чем учители церкви,

чьи творения полны наставлений, самым разрушительным образом действующих на

здоровую мораль?

Только разум может сделать людей лучше. Вера всегда будет создавать

только рабов, глупо упорствующих во взглядах своих тиранов. Эти тираны

мысли, обладая правом регулировать поведение людей, будут всегда давать волю

страстям, благоприятствующим их личным интересам, которые они умеют искусно

отожествлять с интересами всевышнего. Так как мошенники лишь в редких

случаях могут прийти к соглашению, когда дело идет о дележе власти и добычи,

награбленной у одурачиваемых ими, то всегда будут группировки, партии,

расколы и ереси среди христианских вождей. Каждый неистовый фантазер, каждый

упорный обманщик найдет в писании, у отцов церкви, в комментариях и т. п.

достаточно аргументов для подтверждения самых противоречивых взглядов.

Всякий самонадеянный богослов, убежденный в правильности своих суждений и в

собственной непогрешимости, будет стараться вербовать прозелитов, чтобы

пустить в обращение свои мнения и опорочить системы и бредни других. Каждый

будет считать, что его образ мыслей-единственно необходимый для спасения.

Поэтому каждый будет все позволять себе и своим приверженцам против врагов,

которых он тут же превращает во врагов бога. Он не будет останавливаться

перед тем, чтобы вредить, клеветать, применять подлоги и обман для

укрепления своей партии, пока она слаба, и совершать насилия над

противниками, сживать их со свету, истреблять их, когда у него будет для

этого сила.

Таков был, есть и будет всегда дух христианства. Легко заменить, что он

несовместим с самыми очевидными принципами марали и здравой политики. Вера

слепо подчиняет человека священнику. Последний запрещает ему рассуждать и

тем гарантирует себе возможность сделать с ним, что захочет. Только

набожность пользуется привилегией совершать, не краснея, величайшие

преступления. Предложите любому здравомыслящему человеку убить другого

человека, перегрызть глотку другу, восстать против государя, вонзить кинжал

в грудь короля-вы увидите, что он попятится от вас в ужасе. Предложите те же

злодеяния святоше. Скажите ему, что бог так приказал, что от этого зависит

благополучие церкви. Покажите ему разверстые небеса и бога, готового

увенчать его мужество. И сейчас же ужаснейшие преступления покажутся ему

законными. И, если у него твердое или жестокое сердце, он не только не

устыдится, но почтет за честь, что для исполнения своих великих целей

провидение избрало его.

Интересы спасения, интересы церкви - таков единственный критерий, на

основании которого набожный человек расценивает те или иные действия. Раз

эти интересы требуют, чтобы он был смутьяном, мятежником, бунтовщиком, поп

внушит ему необходимое рвение, чтобы воспламенить его, сделать его жестоким

и кровожадным. Он предпишет ему под страхом вечного осуждения порвать всякие

отношения с врагами бога, обращаться с ними как с существами, не имеющими

права на пощаду, милосердие, справедливость, добросовестность. Он покажет

ему в Библии великих святых, которые действовали подобным образом и

благочестиво топтали ногами все, что людям дорого, чтобы угодить своему

богу. Он покажет ему какого-нибудь Авраама, готового погрузить нож в грудь

своего сына; Финееса, убивающего своих сограждан по приказу Моисея; Аода,

поднимающего руку убийцы на своего царя; пророков, неустанно мутящих святой

народ и поднимающих его против своих государей. Он будет возбуждать его

славным примером мучеников. Он забьет ему голову лживыми и часто опасными

наставлениями святых отцов.

В конце концов примерами и текстами духовный руководитель внесет такую

сумятицу в голову своего пасомого, что превратит его в фанатика, способного

пойти на что угодно ради "дела божьего". Если наш фанатик терпит поражение в

таком предприятии, он утешает себя сознанием, что он святой исповедник,

мученик и что он обретет на небе награду за безумства, в которых он оказался

повинным на земле.

Если наш святоша не обладает мужеством играть такую великую роль, тогда

ему не предлагают столь высоких образцов. В таких случаях довольствуются

тем, что питают его меланхолию, рекомендуя ему подражать великим святым,

обретшим рай за то, что они жили в уединении, бежав от развращенного света,

в постах и беспрестанных размышлениях. Наш святой убеждается, что его

ценность тем более повышается в глазах бога, чем бесполезнее он будет для

окружающих его существ. В своем тщеславии он будет радоваться даже презрению

сограждан, он будет считать, что уподобился своему богу, когда его

бессмысленное поведение сделает его смешным и презренным в глазах всех

здравомыслящих людей.

Религиозный фанатизм всегда будет создавать только сумасбродов,

преданных своей церкви, но опасных для общества, или же мизантропов, вечно

находящихся в борьбе с самим собой, без всякой пользы для других. Набожность

явно стремится оторвать человека от семьи, от родных, чтобы привязать его

единственно к кучке людей, которым он доверил руководство своей душой.

Набожный Паскаль, которого янсенисты считают святым, упрекал себя, по словам

его биографа, за нежность, которую питал к своей сестре. Как сочетать такое

извращенное чувство с той "любовью", о которой столько шумела его партия?

Неужели тот же Паскаль искренне думал, что не оскорбляет любви, когда он в

своих "Письмах из провинции" нападал на иезуитов и выставлял их на всеобщее

посмешище? Нам скажут, что он писал так потому, что совесть обязывала его

разоблачить губителей общественной нравственности. Но разве святой Августин,

отцы церкви и многие другие христианские вероучители не распространяли в

своих сочинениях таких же вредных правил, как правила казуистов из "Общества

Иисуса"? Наконец, разве человек, менее предубежденный, чем Паскаль, не

должен был бы признать, что из всех книг Ветхий завет больше всего направлен

к уничтожению нравственности или по крайней мере к тому, чтобы сделать ее

проблематичной?

Религиозная нравственность всегда будет только нравственностью попов,

живущих за счет религии. Она всегда будет меняться в соответствии с их

интересами, фантазиями, групповыми целями. Истинная нравственность неизменно

базируется на реальных и непреходящих интересах рода человеческого, которые

не могут подвергаться изменениям.

Человек обязан перед самим собой заботиться о самосохранении и делать

свою жизнь приятной. Если предположить существование благодетельного бога,

то невозможно действовать в направлении его целей: умерщвляя свою плоть, как

отшельник, или отдавая себя на пытки и смерть, как мученик. Ведь оба они

оскорбляют божественную благость, думая, что ей приятно видеть

отвратительное зрелище страдающего, несчастного человека. Поэтому мудрец,

умеренно пользуясь наслаждениями, станет позволять себе только такие,

которые не могут повредить ни ему самому, ни другим, ни немедленно, ни по

своим последствиям, которые разум в достаточной, мере позволяет ему

предвидеть.

Человек обязан отдавать обществу свои знания, таланты, искусство,

помощь, чтобы содействовать цели единения людей. Он должен проявлять к своим

ближним справедливость, благодетельность, снисходительность и любовь.

Словом, он должен проявить по отношению к ним те добродетели, в которых он

сам нуждается со стороны других для собственного счастья. Поэтому

здравомыслящий человек никогда не станет прислушиваться к тем, кто ему

станет говорить, будто бог требует от него, чтоб он был слепым,

невежественным, необщительным, инертным, чтобы он проводил свою жизнь в

бесполезных размышлениях над предметами, которых никогда не поймет. Еще

менее он будет рассчитывать угодить этому богу, нарушая непоколебимые

правила справедливости, согласия, человечности. Он будет считать

преступлениями, а не добродетелями, всякие действия, вредящие благосостоянию

и спокойствию общества, к которому он принадлежит.

Человек, признающий бесконечно благого, бесконечно мудрого, бесконечно

справедливого бога, должен поклоняться ему в молчании, но стараться

подражать тем качествам, которые он ему приписывает. Он поэтому не станет

придавать веру противоречивым утверждениям мнимых боговдохновенных святых,

которые стали бы говорить ему, что можно угодить богу жестокими,

несправедливыми, бессмысленными действиями. Он никогда не поверит, что

мудрый бог требует принесения ему в жертву разума, в то время как ему

указывают, что этот разум-прекраснейший и драгоценнейший из даров, которые

бог дал роду человеческому.

Человек, не имеющий представления о боге или даже доходящий до

отрицания его существования, во всяком случае не может не иметь

представления о людях, о своей собственной природе, о своих собственных

интересах, о выгодах, которые ему доставляет жизнь в обществе, о том, что

ему нужно для самосохранения, для снискания любви родных, друзей и

товарищей, данных ему судьбой, и вообще всех существ, которые, как он это

каждую минуту чувствует, необходимы для его собственного счастья. Таким

образом, даже без представления о боге атеист, который станет размышлять о

себе самом и о природе вещей, сумеет создать себе систему поведения, более

разумную и порядочную, чем система этих святош, для которых нет других

руководящих начал, кроме опасных писаний, обманных откровений, изменчивых и

порой противоречивых наставлений. У такого атеиста будут более твердые

принципы и более упорядоченная нравственность, чем у святых особ, нравы

которых мы только что рассмотрели и в лице которых мы видели лишь фанатиков,

вредящих себе самим, либо сумасшедших, опасных для других, либо обманщиков,

потрясающих весь мир ради своих пагубных корыстных интересов.

Всякий рассудительный человек, каковы бы ни были его метафизические

взгляды на бога, на душу, на будущее, которое готовит ему судьба, не может

сомневаться в неизменных законах природы, с которыми связано его

существование, благополучие и покой здесь, на земле. Пусть он отрицает

существование бога мести. Пусть он в этом сомневается. Но он не может ни

отрицать, ни сомневаться, что вокруг него находятся существа, которые

платятся за свои наслаждения, распущенность, страсти, разврат. Он не может

ни отрицать, ни сомневаться, что всякий человек, смущающий покой

общества-преступлениями ли или сумасбродством,-подвергается опасностям,

находится под угрозой законов, созданных для внушения страха тем, кого

недостаточно сдерживают стыд, целомудрие, приличие и особенно самоуважение.

Он не может сомневаться, что независимо от законов сама природа мстит всегда

за оскорбления, которые ей наносят какими бы то ни было излишествами. Он

будет знать поэтому, что быть добрым, сдержанным, умеренным,

справедливым-лучшее средство завоевать себе прочное счастье.

Мы видим, однако, что люди весьма религиозные, весьма набожные, весьма

святые во все времена не признавали этих мотивов или недостойно попирали их

ногами. Опьяненные своими фанатическими идеями, они не видели на земле

ничего святого, бросались очертя голову на преступления, презирали разум и

законы, вносили смятение в среду народов, и их не мог сдержать даже страх

самой жестокой смерти, навстречу которой они в безумии своем шли с радостью.

Словом, мы могли убедиться из истории и наблюдаем каждый день, что

ослепленные правилами религии, направляющей взоры к небу и внушающей

презрение к природе и разуму, религиозные фанатики без стыда, без стеснения,

бессовестно нарушают вполне открыто священнейшие нравственные обязанности.

Только религиозный фанатизм способен до такой степени ослепить человека, что

он готов любоваться собою за совершенное им зло.

Есть ли такой человек, к которому природа не взывала бы на каждом шагу,

что для своего личного счастья ему необходимо проявить нежность, доброту,

кротость, справедливость к тем существам, с которыми он сталкивается? Что он

обязан проявить любовь, готовность помочь и заботливость по отношению к

жене, детям, родственникам, друзьям, слугам, согражданам? Что ему надлежит

быть снисходительным к чужим ошибкам и взглядам, поскольку он и сам

нуждается в снисходительности к себе?

Но зов природы совершенно заглушается в душе святого или набожного

человека, которому непрестанно твердят, что необходимо лишь одно - уйти от

этого мира, что ревнивый бог не хочет делиться со своими творениями, что,

если кто хочет следовать за ним, он должен бросить все без оглядки, что

совершенство состоит в решительном отходе от всего того, что способно

привязать нас к жизни, что христианин-странник на земле и что "нет для него

более важно" задачи,- как говорит Тертуллиан,- чем уйти с нее поскорей".

Если скептик или атеист не признают самых ясных истин, если привычные

связи делают их пороки слишком дорогими для них, чтобы можно было от них

отказаться, если пыл их страстей не позволяет им предвидеть то зло, которое

они причиняют себе и другим, то что может их исправить? Религия? Мы видели,

что она выбрала себе в герои и в святые людей, которые не являются ни

гуманными, ни умеренными, ни почитаемыми за нравственность. Мы видели, что

она создает только людей мятежных, нетерпимых, обманщиков, заговорщиков,

полезных для своей церкви, но весьма беспокойных для народов. Мы видели, что

христианская мораль годилась лишь на то, чтобы сделать людей, пытающихся ей

следовать, меланхоликами, у которых печальные химеры гасили все чувства,

какие человек должен питать к родным, к семье, к друзьям, к согражданам.

Наконец, мы нашли, что слепая вера, полный отказ от разума, полная

покорность воле духовенства, ожесточенное рвение, полное желчи, были

единственными добродетелями, какие религия развила в святых, которым она

призывает нас подражать.

Делает ли эта религия людей в наших глазах более достойными уважения,

добродетельными, полезными себе подобным? Внушают ли ее строгие заповеди

страх порокам государей, беззакониям знати, низостям царедворцев,

распущенности светских людей, обманам и подлогам торговцев, преступлениям

злодеев, ежедневно подпадающим под действие строгих законов? Разве это

евангелие, которое проповедует попеременно разногласие и мир, меч и любовь,

терпимость и нетерпимость, принуждение и свободу мысли, делает христиан

более человечными и кроткими? Разве эта мораль, предписывающая смирение,

презрение к богатству, отказ от земного, производит сильное впечатление на

пастырей и ораторов, возвещающих эти доблести как весьма необходимые условия

для обретения спасения?

Наконец, даже у тех, которые кичатся буквальным выполнением самых

строгих заповедей Христа, разве мы находим действительные добродетели, то

есть такие, из которых проистекают какие-либо заметные выгоды для общества?

Нет, конечно. Сверхъестественная, двусмысленная, противоречивая мораль

никому не внушает уважения. Подчиненная интересам церкви, она следует

прихотям ее служителей. Она становится растяжимой в угоду знати и королям

земным. Она угождает страстям придворных и светских людей. Необременительная

обрядность заменяет им самые существенные обязанности. Поэтому мы часто

видим, что христиане сочетают щепетильную и мелочную набожность с обычными

пороками, распущенностью и даже преступлениями. Мы видим, что честолюбцы,

мошенники, развратники, пьяницы, прелюбодеи, неправедные судьи, казнокрады,

тираны время от времени припадают к стопам своих духовников, каются, что

"согрешили", и сейчас же вновь предаются тем же порокам, за которые только

что вымаливали милосердие неба.

Мы не находим более прочной добродетели и у тех, которые объявляют

себя-притворно или искренне- обратившимися. Радость, сделавшая их на первых

порах приветливыми, сменяется у них мрачной печалью, приступы которой дают

себя чувствовать всем окружающим. Лишения, которым им отныне предстоит

подвергаться, вызывают у них гнев против наслаждений других.

Каковы же те удивительные выгоды, которые общество получает от такого

множества набожных мужчин и женщин, добродетели которых нам восхваляют?

Разве эти до слащавости богомольные особы, вечно занятые размышлениями и

молитвой, ревностно защищающие непонятные им взгляды бывают просвещенными и

нежными родителями, дружными супругами, старающимися нравиться друг другу,

доступными и достойными любви хозяевами, гражданами, желающими служить

отечеству?

Набожный человек живет только для своего руководителя и для себя.

Мрачное настроение обычно овладевает этими святыми и заменяет у них пороки,

с которыми заставляет их порывать возраст либо обстоятельства. Все

соприкасающиеся с ними становятся ежедневно жертвами их святого рвения или

злобы, истинных мотивов которой они и сами не могут вскрыть. Они считают

себя воодушевленными сильной любовью к богу, в то время как они не

обнаруживают ни любви, ни нежности, ни снисходительности к его творениям.

Преданные без рассуждений руководителю или церкви, наши мнимые святые,

особенно женщины, замышляют заговоры, интригуют, клевещут, благочестиво

терзают людей, чтобы доставить победу какому-нибудь лицемеру или фанатику,

который руководит их совестью, живет за их счет, становится деспотом,

заставляет всю семью трепетать перед его распоряжениями и часто кончает тем,

что обирает ее начисто.

Итак, у нас нет оснований для восхищения тем влиянием, которое

оказывает набожность на нравственность одержимых ею людей. Обычно она бывает

печальной и меланхоличной, поэтому она гасит то всеобщее благоволение,

которое составляет самую приятную связь между людьми. Набожный человек

обычно скрупулезен и мелочен. Это ипохондрик, редко довольный состоянием

здоровья своей души и потому почти всегда недовольный другими. Обычно

человек ударяется в набожность из-за обманутых страстей, из-за

неудовлетворенности, из-за болезней. К богу прибегают тогда, когда не

находят удовлетворения в этом мире. Скука и безделье толкают в объятия

ханжества. Изредка оно становится прибежищем людей, умеющих применять его с

пользой или для забавы. Словом, все показывает нам, что печаль-отец, а

невежество-мать набожности. Вот как один современный автор писал о святошах:

"Человек, который не может стать видной фигурой в свете, часто решает

выдвинуться как святоша. Это достигается быстро: надо только несколько

изменить свою внешность, делать строгое лицо, уметь на все возразить и

преследовать порядочных людей". Поэтому реже всего у набожных встречается

тот "внутренний мир", о котором они неустанно говорят, но который редко

обнаруживают. Впрочем, разве душевное спокойствие-для христианина? Ему

постоянно повторяют, что "трудиться для своего спасения надо со страхом и

трепетом". Ему говорят, что святой Павел, по его словам, сам не знал,

"достоин ли он любви или ненависти". С такими принципами настоящий набожный

человек, если он последователен, должен находиться постоянно в тревоге. Он

должен дрожать, как раб, под жезлом сурового и капризного бога. Ведь только

гордая и преступная самонадеянность может внушить человеку уверенность, что

он заслужил милости бога.

Действительно, обычно мы наблюдаем большую гордыню у людей,

вообразивших, что достигли христианского совершенства. Уверенные в

покровительстве бога, они проникаются барским презрением к его творениям.

Они обычно проявляют огромное высокомерие и жестокость к окружающим их

мирянам, все порицают, все осуждают, превращают самые легкие проступки в

чудовищные злодеяния. Ничто не сравнится с презрением, которое святоши

питают к светским лицам. Таким образом гордость вознаграждает набожность за

те жертвы, часто весьма дорогие, которые она считает себя обязанной

приносить религии. Мы имеем поэтому все основания считать, что "внутренний

мир", которым хвастают святоши, это лишь внутреннее удовлетворение,

являющееся результатом складывающегося у них представления о собственном

совершенстве и о превосходстве над всеми прочими смертными. Эта гордость

господствует в монастырях, так же как при дворах. Набожными становятся

только для того, чтобы играть роль.

Женщины гораздо более подвержены набожности, чем мужчины. Воспитание,

которое им дают во всех странах, имеет, по-видимому, целью держать их

постоянно в состоянии детства. Они поэтому восприимчивы ко всяким влияниям

духовных руководителей. Такое воспитание делает их невежественными, падкими

на чудесное, боязливыми, легковерными, педантичными, мелочными. Все это

содействует тому, что они - особенно в высшем свете-осуждены на безделье,

весьма тягостное для них самих. А когда утрата прелестей погружает их в

ужасающее ничтожество, они прибегают к набожности как единственному обломку,

оставшемуся у них после крушения. Набожность становится для них весьма

подходящим состоянием, чтобы скрасить скуку праздности. Их воображение тогда

находится все время в действии. К тому же, когда они перестают быть

интересными для света, они становятся зато интересными для церкви, где они

под руководством священников рассчитывают сослужить службу религии своими

пересудами, интригами и сплетнями. От возникновения христианства до нашего

времени духовенство жило в добром согласии с женщинами, и "набожный пол"

всегда оказывал церкви величайшие услуги.

У женщин, обладающих ярким воображением и любовным темпераментом,

обычно зарождается та "нежная набожность", которая иногда доводит до полного

умопомешательства. Женщины этого типа всегда чувствуют потребность любить.

Они любят бета с такой же страстностью, какую они вложили бы в свою земную

любовь, если бы посмели ей отдаться. Воздержание, к которому принуждает их

религия, приводит к тому, что их тайно пожирает скрытая страсть. Тогда они

впадают в святую вялость, в состояние экстаза, в судороги. Все это они часто

сами принимают за милость неба, тогда как в этом проявляется темперамент,

расстраивающий воображение. Таков истинный источник квиетизма и той нежной,

любовной набожности, которая особенно часто встречается у монахинь.

Набожность, всегда приспособляющаяся к темпераменту и направляемая им,

ничего не меняет в характере отдавшихся ей людей и доставляет им лишь новые

способы дать себе удовлетворение. Она не смягчает дурного нрава, не

уменьшает гордости. Она не уничтожает духа честолюбия, интриг и коварства у

придворных и знати, не делает их более справедливыми и не возбуждает в них

сочувствия к согражданам. Она не заставляет их отказаться от кривых и

извилистых путей, которыми приходится пользоваться, чтобы достигнуть

величия. Она даже не заставляет их презирать подлость, месть и бесчестные

приемы, когда дело идет о достижении целей, которые они себе поставили. Реже

всего приходится слышать, чтобы набожность действительно произвела перемену.

Стать набожным на придворном языке означает с корыстной целью связаться с

могущественным заговором, покровительствуемым духовенством, при помощи

которого рассчитывают на успех. А так как набожные люди обычно имеют счастье

быть убежденными или внушать другим, что их личное дело всегда дело бога,

они лишь в редких случаях стесняются в средствах для достижения своей цели.

Цель, говорят они, оправдывает средства. Бог пользуется всяческими путями

для исполнения своих предначертаний. Их партия никогда не станет порицать

образ действий, клонящийся к благу религии. Священники всегда в доле в

предприятиях святош, одобряют их именем бога и всегда заставляют нас видеть

перст божий даже в самых гнусных средствах, при помощи которых достигается

торжество благого дела.

Часто говорят о просвещенной набожности, которую противопоставляют

набожности слепой. Но каким образом набожность может быть просвещенной?

Люди, которые никогда себе не позволяют обращаться к своему разуму за

указаниями по вопросам религии, которые не смеют сами иметь суждение о чем

бы то ни было, которые смотрят только глазами своих священников или

наставников, которые обладают лишь принципами, почерпнутыми в книгах

"священного" писания, которые размышляют лишь о мистических творениях и

непостижимых догмах,-такие люди, повторяю, никогда не могут быть

просвещенными. Просвещенная набожность заключает в себе противоречие.

Просвещенный святоша - это так же непостижимо, как слепой ясновидящий.

На священников, которым поручена проповедь евангельской морали, она

производит не лучшее действие, чем на их слушателей. Вообще мы видим, что

они очень редко обманываются насчет возвышенных наставлений и строгих

советов, которые они высокопарно подносят христианским слушателям. От уст до

сердца расстояние большое, как говорит красноречивый Массильон. Во всяком

случае, Христова мораль не искореняет, как видим, в священниках ни

честолюбия, ни жадности, ни страсти к почестям и чинам, ни сварливого и

мстительного характера, ни духа партийности. Напротив, все способствует

тому, чтобы питать в них эти преступные наклонности. Примеры и писания их

святых предшественников отнюдь не способны исцелить их от свойственных их

профессии пороков.

В самом деле, религия не только не производит благотворного влияния на

нравы служителей евангелия, но, наоборот, ведет к тому, чтобы их развратить

и сделать принципиально дурными. Верят ли они искренне в ту религию, которую

возвещают, или смотрят на нее лишь как на средство существовать за счет

черни - ив том и в другом случае все содействует тому, чтобы оторвать

священника от отечества, семьи и общества и привязать его исключительно и

предпочтительно к сословию, которому одному он должен служить, ибо от него

зависят его страхи и надежды. Так как ему не разрешается жениться, то все

общественные узы порываются для него еще более действительным образом. Он не

является ни супругом, ни отцом, ни родственником, ни другом. Он священник,

он живет только для себя. Он пользуется только процентами с имущества,

которым владеет. Он знает, что никакая власть не сумеет у него отнять его

имущество, пока он жив; поэтому само положение его внушает ему равнодушие к

отечеству и согражданам.

Если священник честолюбив и хочет сделать карьеру он должен проявить

усердие на службе господствующей партии и не быть разборчивым в средствах

угождения главарям, от которых зависит его счастье. Он должен плести интриги

и заговоры в пользу сильнейших, подавлять, преследовать, давить слабейших.

Наконец, по мере надобности он должен вносить смуту в государство и

приносить вред, будучи уверен что получит поддержку, награду и отличия от

тех, кому он верно служил. Отсюда понятно, что священник- будь он фанатиком,

будь он лицемером - всегда будет человеком, связанным личными интересами с

сословием вредным для общества, за счет которого только и можно ему служить.

Словом, все ведет к тому, чтобы делать священников дурными. К ним прежде

всего можно отнести слова: врачи, исцелитесь сами.

Что сказать о прелате, который с кафедры проповедует смирение,

бескорыстие, отказ от преходящего богатства людям, прекрасно знающим

происки, интриги и часто позорные средства, при помощи которых достигают

сана епископа и добиваются обилия бенефиций? Что может дать этот самый

прелат, личное распутство которого хорошо известно, когда он вдалбливает

другим строгие правила, а паства видит, что он сам плохо их выполняет? Для

того чтобы достигнуть каких-нибудь результатов, ему приходится обычно

перекладывать заботу о просвещении паствы на наемных проповедников, которые

также понапрасну разглагольствуют против пороков, от которых духовенство,

как всякий знает, не свободно. Тщетно эти платные вероучители каждый день

восстают против распущенности своего времени, которой они сами заражены.

Тщетно они грозят громами небесными, которые их самих мало трогают. Напрасно

они у ног верую<