ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ В СВЯЗИ С ПОЛЬСКИМ ВОССТАНИЕМ 1863 г.

Позиция Пруссии в отношении польского восстания (1863 г.)Бисмарк часто говорил, что у всякого чело­века, следовательно, и у всякого дипломата, бывает так, что ему везет, и счастье про­летает совсем близко от него; разница между дипломатом искусным и бездарным заключается в том, что первый успевает во­время ухватиться за край одежды пролетающей мимо него фор­туны, а бездарный непременно прозевает и упустит этот момент. Для самого Бисмарка таким нежданным счастьем явилось вос­стание 1863 г. в русской Польше. В самом начале восстания Бисмарк думал некоторое время, что, в конце концов, Россия должна будет отказаться от Польши. «Тогда мы начнем дей­ствовать, — говорил он, — займем Польшу, и через три года там все будет германизировано». Когда слушавший эти пред­положения вице-президент прусской палаты депутатов Берендт выразил сомнение в том, серьезно ли говорит Бис­марк или шутит, то его собеседник возразил: «Ничуть не шучу) а говорю серьезно о серьезном деле». Но слабостьповстанцев и безнадежность военной их победы с каждым месяцем становились все более очевидными. Тогда Бисмарк решил, что пользу из польского дела можно извлечь иным спо­собом. Бисмарк и король прусский Вильгельм I взяли реши­тельный курс на «великодушную» помощь царскому прави­тельству.

Великодушие заключалось в том, что 8 февраля (27 января) 1863 г. Горчаков и присланный из Берлина генерал фон Альвенслебен подписали в Петербурге конвенцию, по которой русским войскам позволялось преследовать польских повстанцев даже на прусской территории. Далеко не все в России были довольны этой добрососедской предупредительностью. Например, намест­ник Царства Польского, брат Александра, Константин не скрывал, что ему все это не очень нравится. Чувствовалось, что Бисмарк преследует какие-то свои цели. И действительно: с большой торжественностью, с нарочитыми таинственными умолчаниями и намеками Бисмарк, к неприятному удивлению Горчакова, обнародовал основное содержание конвенции. При этом Пруссия изобразила дело так, будто за конвенцией скры­ваются какие-то секретные пункты уже не частного, но общего значения. Наполеон III, а за ним Англия, сейчас же ухвати­лись за то, что Польша стала в силу самого факта Петербург­ской конвенции предметом международно-правовых соглаше­ний и дипломатических переговоров двух держав: России и Пруссии. На этом основании Наполеон III и Пальмерстон заявили, что и они желают вступить с Александром II в пере­говоры по поводу Польши.

Выступление Франции, Австрии и Англии по вопросу о польском восстании 1863 г.Наполеон III тотчас же повел оживленные переговоры с Австрией по польскому вопросу. Хотя, выступая с какими бы то ни былопротестами по этому вопросу, Австрия, участвовавшая во всех трех разделах Поль­ши ставила себя в весьма неестественноеположение, Франц-Иосиф в конце концов уступил Наполеону III. Австрийское министерство иностран­ных дел только выговорило себе право выступить не одновре­менно с двумя западными державами и составить свою ноту в более сдержанных выражениях.

17 апреля английский и французский послы представили Горчакову свои ноты; два дня спустя, 19 апреля, Горчакову была вручена и австрийская нота.

Резче всех выступила Англия. С 1 июля 1859 г. пост англий­ского министра иностранных дел занимал лорд Джон Россель. Он принадлежал к тому поколению английских государственных людей, которое, уже начиная с русско-турецкой войны 1828 — 1829 гг., догадывалось о внутренней слабости русского государ­ственного организма. Лорд Россель, уверенный в том, что Россия в 1863 г. не в состоянии вести новую войну против Англии и Франции, решил действовать на нее прямым устрашением. Исходя из ложного тезиса, будто Александр I в 1815 г. обязался перед Венским конгрессом дать Польше конституцию, Россель развил в своей ноте ту мысль, что Россия, не давая Польше по­литической самостоятельности, исключает себя из общения с цивилизованным миром. Французская нота в более вежливых тонах, чем английская, указывала на всеевропейское значение польского вопроса и предлагала перенести его на новый евро­пейский конгресс. Австрийская нота ограничивалась вялыми рассуждениями о беспокойстве, которое вносит неразрешенный польский вопрос в жизнь Габсбургской монархии, а также самой России и Пруссии.

Начались совещания у царя. С одной стороны, возникали опасения, не подготовляется ли вновь против России «крымская комбинация», т. е. не грозит ли России война с Англией, Фран­цией и, может быть, с Австрией; к такой войне Россия была решительно не готова ни в военном, ни в финансовом отноше­нии. С другой стороны, уступить требованиям трех держав, да еще при почти нескрываемой угрозе со стороны двух из них, значило подвергать риску целостность Российской империи. Согласиться на конгресс было равносильно тому, чтобы зара­нее примириться не только с отделением Царства Польского, но и с неизбежной постановкой вопроса о Литве, Белоруссии и Правобережной Украине. Александр II, нередко терявшийся в трудных условиях, в данном случае решил не сдаваться. Ноты были вежливо отклонены, но, по совету Горчакова, была торжественно обещана амнистия польским инсургентам, если они в условленный срок сложат оружие.

Однако восстание в Польше и Литве все более разраста­лось. В России нарастало большое возбуждение. В Петербург летели адресы, заявления, резолюции, которые требовали отклонения вмешательства иностранных держав. В среде дво­рянства и купечества разгорались шовинистические страсти.

Но и в белорусском и украинском крестьянстве польские притязания вызывали лишь ожесточение.

Французский посол в Петербурге герцог Монтебелло, по­томок знаменитого наполеоновского маршала Ланна, и анг­лийский посол лорд Нэпир внимательно наблюдали за всем, что происходит в России. Они настойчиво доносили в Париж и Лондон о том, что Россия ни в каком случае не уступит без вооруженной борьбы. Если Англия и Франция, писали они, не собираются воевать, тогда лучше всего бросить опасную затею. Оба посла прибавляли от себя совет: прекратить игру с огнем.

Хотя Наполеон III и не желал воевать в тот момент (он достаточно занят был только что начатой войной в Мексике), он тем не менее не внял предостережениям своего посла. На энергичное противодействие России его подбивали из Англии как Пальмерстон, так и Россель. Оба лорда еще меньше, чем Наполеон III, были расположены в тот момент воевать с Рос­сией, но, натравливая французского императора на Александ­ра II, они на время выводили из строя двух своих опасных соперников. При этом Англия решительно ничем не риско­вала: русский флот как боевая сила в тот момент был почти равен нулю. Решено было представить русскому правительству новые ноты. Эти новые ноты 1863 г. были еще более угро­жающими, чем апрельские. От России не только требовали согласиться на созыв конгресса великих держав для решения польского вопроса; в виде предварительных мер, царю рекомен­довалось: во-первых, провозгласить в Польше общую амнистию, не ставя ее в зависимость от окончания вооруженного восстания; во-вторых, созвать представительное собрание в Польше; в-третьих, даровать Польше местную автономию; в-четвертых, обеспечить права католической церкви; в-пятых, ввести поль­ский язык в правительственные учреждения и учебные заве­дения в Царстве Польском; в-шестых, издать удовлетворяющие поляков новые правила о рекрутских наборах. На этот раз ко­лебаний ни у Горчакова, ни у Александра II не было. Согла­ситься на все это, да еще вдобавок на конгресс, означало при­знать полное политическое поражение империи. Горчаков при­нял ноты и объявил, что державы получат от него письменный ответ. В июне 1863 г., т. е. примерно через месяц после вру­чения нот, последовали три ответные депеши Горчакова рус­ским представителям: барону Бруннову в Лондон для передачи английскому правительству, барону Будбергу в Париж для передачи французскому императорскому правительству и Балабину в Вену для передачи Францу-Иосифу. Ответ был резко отрицательный. Польский вопрос объявлялся делом, касаю­щимся исключительно России, но не Европы. Все требования отклонялись решительно и безусловно.

Англия и Наполеон III попали в трудное положение. Сна­чала лорду Росселю и французскому императору показалось целесообразным, чтобы их представители попробовали еще устно припугнуть Горчакова. Дело в том, что английское и французское правительства, своими выступлениями спровоци­ровав поляков на отказ от амнистии и на продолжение безна­дежного восстания, тем самым взяли на себя тяжкую ответствен­ность за жестокие репрессии царского правительства: муравьевское кровавое усмирение было летом 1863 г. в полном хо­ду. Принять поэтому дипломатическую пощечину от Горча­кова и никак на нее не реагировать казалось невозможным. И вот лорду Нэпиру и герцогу Монтебелло, которые с самого начала считали польское дело безнадежным, а вмешательство западных держав бесцельным и рискованным, пришлось направлять по адресу Горчакова угрозы, в которые они сами не верили, и проявлять возмущение, которого не ощущали. Горчаков, на этот раз уже окончательно удостоверившись, что никакой военной интервенции в пользу поляков не будет, снова отвечал послам самым категорическим отказом. Смысл его элегантных французских фраз сводился к одному: никакого вмешательства Россия не потерпела в апреле, когда еще восста­ние продолжалось, не потерпит подавно и теперь, в июле, когда оно уже окончательно догорает.

Тогда Англия и Франция решили сделать новую попытку спастись от грозившего им полного дипломатического пораже­ния. В нотах, переданных ими русскому правительству 3 авгу­ста, они заявили, что считают русское правительство единствен­ным виновником польского восстания. Напрасно Россия не же­лает следовать советам западных держав: пусть она винит са­мое себя за серьезные последствия, которыми грозит в даль­нейшем восстание.

Вслед за этой нотой лорд Россель написал еще одну ноту, в которой прямо заявлял, что Россия, нарушившая свои обязательства в отношении Польши, никаких прав на дальнейшее обладание ею не имеет. Другими словами, пребывание русских войск в Царстве Польском является отныне в глазах англий­ского правительства беззаконным актом; он уже сам по себе оправдывал бы вооруженное вмешательство европейских держав в любой момент, который они сочли бы для этого удобным. Та­кая нота была почти равносильна объявлению войны. Во всяком случае она делала неизбежным разрыв дипломатических сно­шений между Англией и Россией.

Однако нота Росселя писалась не для того императора, который обитал в Зимнем дворце, в Петербурге, а для другого, который проживал в Тюильри, в Париже. Наполеон III узнал содержание грозной ноты немедленно; но до Александра II ей дойти не пришлось. Она была, правда, отправлена в Петербург британскому послу лорду Нэпиру, но тот, очевидно, сообразив в чем дело, и не подумал передавать ее Горчакову, а возвратил ее лорду Росселю, рекомендуя «пересмотреть» ее содержание. Лорд Россель нисколько не удивился этому поступку своего по­сла, которого вообще очень ценил за сообразительность. Он стал ждать, что сделает Наполеон III. Однако Наполеон, несмотря на видимую решимость Англии итти на разрыв с Россией, все-таки от войны отказался. Проделка лорда Росселя не удалась.

Отказ Англии от вмешательства в польские дела.Снова лорд Россель и Пальмерстон, стоявший за его спиной, оказались в затруднительном положении. Из него они нашли простой выход ярко характеризующий беспринципность английской дипломатии. 26 сентября 1863 г. лорд Россель в публичной речи вдруг заявил:

«Ни обязательства, ни честь Англии, ни ее интересы — ничто не заставляет нас начать из-за Польши войну с Россией». Спустя месяц и восемь дней после этого заявления Росселя, Наполеон III сделал еще одну попытку дипломатического вме­шательства в польский вопрос. У него явилась мысль соблаз­нить Александра II возможностью пересмотра и уничтожения той статьи Парижского мира 1856 г., которая воспрещала Рос­сии держать военный флот на Черном море. Так как это можно было провести только на новом всеевропейском конгрессе, то Александр II мог и согласиться участвовать на таком кон­грессе. А уж когда конгресс соберется, на нем можно будет поставить общий вопрос о пересмотре ненавистных для дина­стии Бонапартов условий Венского трактата 1815 г., а заодно рассмотреть и польский вопрос. Если даже для Польши ни­чего не выйдет хорошего,— все равно, поляки не смогут отныне утверждать, что Франция ничего для них не пыта­лась сделать. 4 ноября 1863 г. Наполеон III обратился к евро­пейским государям с приглашением созвать конгресс.

Эта игра сразу же натолкнулась на противодействие, по­тому что была отлично разгадана и Пальмерстоном и лордом Росселем: они сообразили, что конгресс грозит Англии, во-пер­вых, появлением нового русского флота, угрожающего Констан­тинополю, и, во-вторых, — что гораздо важнее и опаснее, — новым сближением Франции е Россией. Решено было немедленно отка­заться от участия в затеваемом Наполеоном III конгрессе.

Конгресс, конечно, не состоялся бы и без того по одному тому, что Горчаков, не взирая ни на какие соблазнительные перспективы насчет отмены оскорбительной статьи Парижского трактата 1856 г., ни в коем случае не желал, чтобы на конгрессе поднимался польский вопрос, да еще тогда, когда восстание бы­ло уже совершенно сломлено. Но Горчаков, со свойственной ему выдержкой узнав, как забеспокоился Пальмерстон, пред­почел несколько помедлить со своим отказом. Его расчет оказался совершенно правильным: первый по времени от­каз на свое предложение Наполеон III получил не из Петербурга, а из Лондона, что и требовалось Горчакову. Расчет Горчакова на несдержанность и нетерпеливость Пальмерстона оправдался блистательно. Англо-французские от­ношения становились все холоднее. Когда польское восстание было уже окончательно подавлено, Пальмерстон 26 мая 1864 г. громогласно заявил в палате общин, что самая мысль о войне Англии с Россией из-за Польши была бы «сумасшествием», и на­стойчиво утверждал в той же речи, что только «польская бли­зорукость» виновата, если кто-либо из поляков поверил в возможность подобной войны.

Так дело окончилось полной дипломатической победой России.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ДИПЛОМАТИЯ БИСМАРКА В ГОДЫ ВОЙНЫ С ДАНИЕЙ И АВСТРИЕЙ

(1864 ― 1866 гг.)