Школа в царствование императрицы

Екатерины II

Состояние школьного дела до Екатерины

ЕКАТЕРИНА II вступила на престол тогда, когда в русском обществе было заметно стремление не к специальному, практическому образованию, а к общему, независимому от практических целей. Очень широкая образовательная программа была введена в преподавание дворянских корпусов: там преподавали не только специальные науки, но и ряд общих, не имевших отношения к военному ремеслу его воспитанников. Затем для целей общего образования были построены Академический Университет и гимназия в Петербурге, Университет (1755) и при нем 2 гимназии в Москве и одна гимназия в Казани. Но эти меры были недостаточны. Эти школы удовлетворяли потребности высших классов, крестьяне же попадали в них редко и притом всегда в виде исключения. Но даже и потребности высших классов удовлетворялись крайне недостаточно: школы во всем терпели недостаток.

Московский университет в течение всей второй половины XVIII века пребывал в каком-то эмбриональном состоянии. На юридическом факультете был всего один профессор Дильтей, который читал все юридические курсы и притом на французском языке; на медицинском факультете сначала также был один профессор. Большинство профессоров были иностранцы; они читали лекции на французском, немецком и латинском языках, мало понятных для студентов. Русских профессоров было всего двое — Поповский и Барсов; первый читал философию и дидактику, а второй — сначала математику, а потом российскую словесность. Только потом уже прибавилось еще несколько профессоров.

Даже такое заведение, как Морской Кадетский Шляхетский Корпус, бедствовало от недостатка преподавателей. Иногда от него бывали такие объявления в газетах, что прямо недоумеваешь, как оно могло существовать. В 1765 году этот Морской Корпус дал в газетах такую публикацию: «В Морской Кадетский Шляхетский Корпус потребны: навигационных наук профессор — 1, корабельной архитектуры учитель — 1, подмастерье корабельной архитектуры — 1». Стало быть, основные предметы не имели преподавателей. Далее для обучения словесным наукам вызывалось учителей — 3, латинского языка учитель — 1, шведского языка учитель — 1, французского языка учитель — 1; подмастерьев для преподавания датского, шведского и французского языков — по 1, переводчиков — 2, учитель танцев и учитель геодезии. Таким образом, выходит, что в Морском Корпусе почти совсем не было учителей.

Самая постановка преподавания отличалась крайним несовершенством. Начать с того, что ученики переходили из класса в класс не по,успехам, а по возрасту. Водном классе были ученики 15 лет, в другом — 16 и т. д. При таких условиях учителя занимались не с целым классом, а с каждым учеником в отдельности; случалось сплошь и рядом, что на одной скамейке сидели такие ученики, из которых один учил дивизию, то есть деление, другой мультипликацию, то есть умножение, а третий еще сидел на складах. Общей программы не было, учились каждый по своему желанию; в классе не было никакого общего дела, каждый, не исключая и учителя, занимался своим делом. Учитель ограничивался темучто задавал уроки и выспрашивал отдельных учеников. Для полноты картины надо прибавить еще невежество, пьянство и нерадение учителей.

Такие учителя были обычны, и о них мы имеем красноречивые свидетельства. Майор Данилов рассказывает о своих учителях, что один из них, Алабушев, человек пьяный и развратный, был взят учителем в школу прямо из тюрьмы, где сидел за третье убийство. Известны также анекдоты, рассказываемые Фонвизиным про своих учителей: учитель арифметики «пил смертную чашу», учитель латинского языка — пример злонравия, пьянства и всех пороков, но голову имел преострую и как латинский, так и российский языки знал «преизрядно».

Не удивительно, если при таких условиях ученики ничего не знали. Припомним, как Фонвизин держал экзамены в университетской гимназии. «Накануне экзамена в нижний латинский класс пришел учитель латинского языка, голову имевший преострую; на кафтане его было 5 пуговиц, а на камзоле — 4. Удивленный, я спросил о пуговицах. "Пуговицы вам смешны, — отвечал учитель, — но оне суть стражи чести вашей и моей: четыре пуговицы на камзоле обозначают 4 спряжения, а пять пуговиц на кафтане обозначают 5 склонений. Когда тебя спросят что-нибудь, то смотри на пуговицы; если тебя спросят спряжение, то смотри на камзол, и если я возьмусь за вторую пуговицу, то значит второе спряжение, ты так и отвечай"». Еще оригинальнее был экзамен по географии. Экзаменоваться должно было 3 ученика. Но так как учитель географии был тупее, то он пришел на экзамен без всяких «пуговиц». «Товарищ мой, — рассказывает Фонвизин, — спрошен был, куда впадает Волга. Он отвечал: "В Черное море". Сей вопрос был задан и мне. Я столь чистосердечно сказал: "не знаю", что экзаменаторы единогласно медаль присудили выдать мне».

Если в школах плохо и мало учили, то зато строго и жестоко взыскивали. Иван Иванович Бецкий говорит, что кадеты столь наказывались «фухтелем», то есть палками, что, выйдя из корпусов, на всю жизнь оставались калеками.

Так как правительственных школ было мало, то многие прибегали к частным школам. Многие ограничивались обучением одной грамоте и для этого обращались к попам и дьячкам; но многие обращались и к иностранцам. Приходилось брать то, что предлагалось. В Оренбурге частную школу содержал ссыльнокаторжный немец Розен, человек развратный, жестокий и невежественный. Комедии и сатиры, начиная с Сумарокова, обличают дурное воспитание, которое велось под руководством французских гувернеров. Правительство пыталось оградить общество от плохих учителей, и в 1757 году был издан указ, который предписывал всем иностранцам, желающим быть учителями, держать экзамены на звание домашнего учителя в Петербурге при Академии и в Москве при Университете. Но указ, видимо, не достиг своей цели: учителя по-прежнему оставались невеждами, и в литературе продолжалось обличение их.

Иностранных учителей и мадам приглашали через газеты, где часто и они сами давали объявления. Данные из газет дают нам довольно яркую характеристику этих учителей. Например, два француза и немец в 1757 году дали публикацию, что принимают детей для обучения французскому, немецкому и латинскому языкам новым, скорым и легким способом, а жены их учат служанок мыть, шить и экономии. Содержатель другой школы объявлял, что он имеет аттестат от академии и обучает детей истории, географии, употреблению глобуса, метрике, риторике, немецкому и латинскому языкам; для начинающих имеются особые подмастерья: он же пишет просительные письма на всех языках. Один француз объявлял, что он обучает всем языкам, фортификации, архитектуре, политике, истории, географии и т. д.

Спрос на учителей был очень велик и вызвал к нам прилив всяких отбросов. «Мы были осаждены тучей французов всякого рода, — пишет секретарь французского посольства, — которые не ужились в Париже и отправлялись в другие страны. Мы были оскорблены, увидав среди них дезертиров, банкротов, негодных лакеев, которые лезли в воспитатели. Очевидно, эта дрянь рассеялась везде, вплоть до самого Китая».

ЖЕЛАНИЯ ОБЩЕСТВА, ВЫСКАЗАННЫЕ В НАКАЗАХ

Но эти учителя были доступны далеко не всем, а потребность к образованию в обществе была велика, существующие же заведения не удовлетворяли даже дворян. Поэтому дворянские депутатские наказы хлопочут об учреждении школ, корпусов и гимназий для дворянских мальчиков, а некоторые наказы — даже о введении женского образования. Большинство наказов предлагают открыть эти заведения на казенный счет, некоторые предлагают для содержания их пособие от дворянства и лишь немногие дворяне, в том числе московские, предлагают открыть эти учебные заведения на свой счет.

Наказы не ограничиваются выражением общего пожелания, но намечают и программы, по которым им желательно, чтобы велось преподавание. Например, каширские дворяне требовали преподавания в корпусах грамоты, закона Божия, арифметики, геометрии, фортификации и немецкого языка. Но это были какие-то запоздалые дворяне: их программа пахнет еще временем Петра I. Более современную программу предложили кашинские дворяне: французский язык, рисование, фехтование, тригонометрия, артиллерия и танцы.

Дворяне хлопочут, чтобы эти корпуса предназначались исключительно для детей дворян. «Ученики школ, — гласил белевский наказ, — должны быть непременно дворяне, не примешивая других родов, дабы они не заразились подлостью». То же повторяли в другие дворянские наказы, исключая серпуховского, который готов был допустить в школы наряду с дворянами и детей приказных и купцов.

Некоторые дворянские наказы, а особенно южнорусские, как, например, черниговский, ходатайствуют об открытии не только шляхетского корпуса в академии, но и женского учебного заведения. Для тогдашнего времени это чрезвычайно важный факт, так как вопрос о женском образовании был нов. О том же просили глуховский и переяславский наказы.

Дворяне, требуя открытия школ исключительно для дворян, не прочь были распространить грамотность и среди крестьян. Дмитровский наказ предлагал помещику содержать учителя на каждые 100 дворов для обучения крестьянских детей грамоте и арифметике. Это пожелание было мотивировано тем соображением, что от грамотного крестьянина помещик больше дохода получит, и что грамота не мешает пахать.

Кроме дворян, об открытии учебных заведений хлопотали купцы. Московские купцы просили учинить такую школу, где бы не только дети достаточных, но и сироты на иждивении купечества обучались бы бухгалтерии, языкам и другим полезным купцу знаниям. Некоторые наказы, как, например, ряжский, требовали введения обязательного обучения грамоте с тем, чтобы родители, не обучающие своих детей, штрафовались. Но самый интересный в этом отношений наказ был от архангельского купечества. Архангельские купцы были народ развитый: они вели торговлю за границей, часто бывали там. Эти купцы жаловались, что молодые граждане вступают в жизнь, имея плохое воспитание, жалуются, что среди русских нет искусных негоциантов, которыми наполнена западная Европа, благодаря чему иностранцы берут преимущество в барышах. Для противодействия иностранцам купцы просили обучать их детей грамоте с христианским благочестием и знаниями, необходимыми купцу. Наказ подробно разработал программу: дети должны обучаться правописанию и чтению, купеческому письму, арифметике и науке о весах русских и иностранных, бухгалтерии, купеческой географии, иностранным языкам, праву купцов русских и иностранных и навигации. Эта программа сделала бы честь и теперешнему времени. Наказ предлагал учредить два рода учебных заведений: низшую элементарную школу и высшую. Низшая школа должна находиться в заведовании магистрата: посещение ее обязательно для детей обоего пола без изъятия; уклонение от обучения наказывается чувствительным штрафом отцов и матерей. Большой школой заведует особый ректор; в ней учат купеческим наукам. Магистрат должен снабжать школу всем необходимым — книгами и другими пособиями; он же назначает таксу на плату за учение, но не общую, а каждому в отдельности, смотря по чину и состоянию граждан; на его же обязанности лежит наблюдение за тем, чтобы учителя достаточно жалованья получали, «дабы от недостатка содержания они в другие промыслы не входили».

К хору голосов, требовавших школ, присоединились и писатели, писавшие на тему, предложенную Вольным экономическим обществом. Ведь и Беарде-де-Лабей, и Поленов рекомендовали устроить школу, и образование крестьянам дать ранее свободы.

Таким образом, мы видим, что потребность в школьном образовании была ясно сознана всеми.

Что же сделала Екатерина для удовлетворения выяснившейся потребности?

ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ ИДЕИ И УЧРЕЖДЕНИЯ:

И. И. БЕЦКИЙ

Нельзя сказать, чтобы Екатерина сразу вступила на надлежащий путь. Первоначально она проявила самые широкие философские замыслы, самоуверенные до наивности, точно так же, как это было в законодательстве. Вместо того чтобы сразу пойти навстречу реальным жизненным потребностям и выполнить то, что просило население в наказах, Екатерина задумала перевоспитать общество, «создать новую породу людей». Она увлеклась педагогическими теориями, которые в первой половине XVIII века распространились в Западной Европе и проникли в Россию, главным образом, благодаря ей самой.

Сущность этих педагогических теорий, перешедших в половине XVIII века с Запада к нам в Россию, та, что целью воспитания и обучения является образование характера, направление его к добродетели и нравственности: приобретение знаний, ученость отходили на задний план; они считались не так важны, как воспитание. Воспитание должно быть основано на разуме, на понимании детской природы. Воспитание должно быть естественно и реально, а обучение должно служить лишь вспомогательным ему средством, которым надо пользоваться умеючи. Задача учителей и воспитателей должна состоять не в начинении учеников знаниями, а в возбуждении их мысли. Обучение должно быть наглядным, приятным и таким, чтобы оно казалось отдыхом, а не работой. Воспитатели должны возбуждать учеников собственным благим примером. Воспитание должно начинаться по возможности раньше для того, чтобы не дать возможности укорениться в детях дурным наклонностям.

Вот в кратких чертах сущность новых педагогических теорий, занесенных в Россию.

Эти взгляды проникли в Россию еще при Елизавете и укоренились в Московском Университете в лице профессоров Поповского и Барсова. Поповский перевел на русский язык сочинение Локка «Несколько мыслей о воспитании», Барсов в произнесенной им актовой речи указывал, что знание должно быть дверью к добродетели.

Екатерина не довольствовалась теоретической пропагандой новых идей. Она задалась целью применить их и учредить во всех губерниях и провинциях «пенсионные дома» или «воспитательные академии», дабы гуманным и рациональным воспитанием улучшить породу русских отцов и матерей и таким образом составить новое добродетельное общество.

Задачу разработать план выполнения этого намерения Екатерина поручила своему секретарю Теплову, который и представил ей записку «Мнение о провинциальных школах». В этой записке видны следы основательного знакомства с педагогическими теориями того времени, но не видно следов здравого смысла. Теплов думал, что одно поколение не нужно обучать, а только воспитывать. К воспитанию надо относиться с осторожностью; брать в воспитание детей обоего пола надлежит прямо от груди, «ибо ребенок, оставленный на воле, уже на третьем году есть фурия». При наборе детей Теплов рекомендует предпочитать хорошо рожденных детей, чем детей, происходящих от злонравных родителей. Когда от этого первого, воспитанного в нравственности, поколения произойдет благонравное потомство, «то второе или третье порожденье можно будет обучать наукам».

Екатерина не могла остановиться на таком нелепом плане. Более помог ей в деле насаждения просвещения Иван Иванович Бецкий. Он, был незаконный сын последнего боярина князя Ивана Дмитриевича Трубецкого. Он родился в Швеции, когда отец его был там в плену; как незаконный сын, он получил от отца только вторую половину его фамилии. Воспитывался он за границей, большей частью в Копенгагене. Отец его обеспечил, и как богатый и образованный человек, он путешествовал по Европе. С 1747 года, уже в чине генерал-майора, Бецкий целых 15 лет провел в Париже. Здесь он основательно проштудировал всех энциклопедистов, просветительную философскую литературу и новые педагогические теории, Петр III вызвал его в Петербург и назначил начальником канцелярии строения домов и садов Его Величества. Но Бецкий сблизился не с Петром III, а с его умной и развитой женой, у которой стал часто бывать как умный и понятный собеседник. Иван Иванович непременно бывал в кабинете императрицы, когда она, после обеда, сама сидя за рукоделием, слушала чтение. Этим чтецом часто бывал Бецкий.

В скором времени Бецкий стал выдвигать проект устроить в Москве воспитательный дом для незаконнорожденных брошенных детей. В 1763 году он подал императрице «Генеральный план Императорского воспитательного дома», составленный Барсовым. Екатерине чрезвычайно понравилась эта мысль, и 1 сентября того же года получил бытие Императорский воспитательный дом в Москве. На содержание его были ассигнованы огромные средства. Уже тут Бецкий выразил свои новые воспитательные идеи, которыми он был проникнут. Воспитательный дом должен готовить «новый род людей», людей добродетельных, которые могут служить примером для других, вследствие чего может произойти «счастливая перемена в нравах и наклонностях той части общества, где они будут жить». Для приготовления добродетельных людей Бецкий предлагал действовать на детей хорошим примером, лаской и обещаниями, наказывать редко и только в исключительных случаях. Бецкий был человек умный и свою программу не ограничил только воспитанием: он рекомендовал учить детей с 7-летнего возраста закону Божию, чтению, письму, цифири, а потом обучать способных и другим наукам, художеству и иностранным языкам.

Этот «Генеральный план» был как бы предисловием к другому труду Бецкого «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношей». Здесь развивался план воспитания и обучения согласно с новыми педагогическими теориями, рассчитанный на применение не только в одном учебном заведении, но и во всех школах. План этот был представлен Екатерине, заслужил ее одобрение и лег в основу ее педагогической политики. Поэтому нам необходимо подробно остановиться на ознакомлении с ним.

Корень добра и зла, писал в своем труде Бецкий, есть воспитание. Надо произвести воспитанием «новую породу людей или новых отцов и матерей, которые могли бы те же нравы детям вселить, которые они получили, а отних дети передали бы нравы своим детям и так на будущие веки». Для этого Бецкий предлагал покрыть Россию сетью «воспитательных училищ», куда нужно отдавать детей на пятом году от рождения, пока они еще не испорчены. В этих училищах детей будут безвыездно держать до 18-20 лет; они не должны иметь общения с внешним миром, а свидания с родственниками должны происходить редко и обязательно в присутствии воспитателей: «частое с людьми общение вредит воспитанию». Бецкий был уверен в полном осуществлении своего плана, лишь бы только добыть надлежайших учителей и учительниц, а в особенности — директоров. Воспитатели должны быть всеми любимы, поведение их должно быть безукоризненно, они должны быть преисполнены терпения, твердости, неподкупности, чтобы юноши почитали и любили их. Вся эта система рассчитана была очень оптимистически: стоит только найти воспитателей-ангелов, и дети будут ангелами. Бецкий верит в силу инструкций: пусть все будет точно, ясно, понятно, пусть совершенные учителя будут в точности выполнять их, и все пойдет как по маслу.

Но откуда взять этих учителей-ангелов, если общество русское таково, что его не стоит даже воспитывать, а необходимо создать прямо новую породу людей?

Труд выработать инструкции Бецкий взял на себя. Они написаны им в духе тех воспитательных теорий, которые разделялись и им, и Екатериной. На эти педагогические мечты Екатерины стоит обратить ваше внимание, так как они очень характерны. -

Эти инструкции Бецкий изложил в уставах: им написаны устав «Воспитательного общества благородных девиц» (Смольного института), устав «Художественной академии», «Шляхетских сухопутных кадетских корпусов» и другие. Этими инструкциями Бецкий пустил в оборот русского общества все то, что было сказано на западе Европы — Локком, Монтаньи, Амосом Каменским и Руссо. Педагогические инструкции Бецкого в развитии русской педагогики сыграли ту же роль, что и Наказ Екатерины в истории русского либерализма. От инструкций Бецкого можно вести новое направление в русской педагогике.

Воспитание, по Бецкому, имеет 4 стороны: физическую, физико-моральную, моральную и дидактическую.

Физическая сторона в воспитании имеет огромное значение: только в здоровом теле может быть здоровый дух. По этому вопросу Бецкий собрал лучшее, что было в западной педагогике; он издал «Физические примечания к воспитанию детей». Эти «Физические примечания» настолько понравились Екатерине, что она велела напеча-

тать их и продавать по общедоступной цене. В своих «Физических примечаниях» Бецкий рекомендует воспитателям обращать внимание на воздух, одежду, пищу и телесное развитие детей. Детей следует часто выпускать на свежий воздух, особенно при беге или играх. Труд на свежем воздухе умножает веселье и здоровье, а от душного воздуха происходит леность и худое воспитание, так что дети на всю жизнь остаются хилыми и болезненными. Теперь эти рассуждения представляются трюизмами, а тогда, когда не было даже форточек и вентиляций, это было очень радикальное наставление: оно шло в разрез с общим представлением. Бецкий осуждает излишнюю заботливость о здоровье детей и советует с ранних лет приучать их к стуже и позволять бегать во всякую погоду босиком. При простуде он советует не лечить, а просто сделать диету: вообще к лекарству Бецкий советует прибегать только в редких и крайних случаях. В пище Бецкий устраняет все то, что ослабляет неокрепший детский организм: кофе, вино, водку, пряности и т. д. Всегда лучше вести жизнь несколько суровую. Одежда детей должна быть проста, удобна; не узка и не дорога, чтобы они свободно могли в ней играть. Это рассуждение также было не по нутру многим маменькам, которые любили, да и до сих пор любят наряжать своих детей как кукол. Меховые шубы Бецкий называет вещью безрассудной и советует надевать их лишь в сильные морозы и в пути. Физико-моральное воспитание, по теории Бецкого, имеет большое значение, так как леность — мать всех пороков, а трудолюбие — отец всех добродетелей. Поэтому, когда дети будут достаточно сознательны, их надо приучать к делу, ко всяким рукоделиям, но не употреблять насилия, а приохочивать и выбирать им рукоделия, смотря по возрасту и способностям. Много значения Бецкий придает и играм: для того чтобы в свободное время у детей не возникало желания спать или лежать, спальни следует запирать, а детей выпускать на воздух, где устраивать игры. Игры и рукоделия не только укрепляют здоровье детей, но и приучают их к труду, к бодрости духа, уменьшают коварство, нелюдимость и, соединяя детей вместе, располагают их друг к другу и приучают к общению.

Моральному воспитанию в системе Бецкого отводится первое место. Каким же образом надлежит развивать нравственное здоровье детей? Прежде всего, от их слуха и зрения следует удалять все то, что им может быть вредно, то есть Бецкий предлагал закрытые типы воспитательных заведений. Но ведь это только отрицательное воздействие, а в чем же должно заключаться положительное воздействие? Надлежит, чтобы воспитатели укореняли добродетель своим собственным примером. Но ведь это довольно утопичное желание: дети, удаленные от жизни, не могут даже видеть добродетелей своих воспитателей, которые должны проявляться, конечно, не только по отношению к ним самим, а гораздо чаще по отношению к окружающим. Итак, по Бецкому, живой пример является главной силой в моральном воспитании: от него зависит весь успех или неуспех воспитания. Бецкий не ставит границ живому примеру. Он не считается с тем, что дали ребенку его родители, и не может допустить в ребенке врожденных дурных стремлений, так как душа ребенка — это tabula rasa, чистая доска. Бецкий не признает того, что иногда грифель воспитателя будет скользить по этой «доске», не оставляя никаких следов или не такие следы, каких хотел воспитатель: Поэтому дурной характер детей всецело относится к дурному характеру воспитателей. «Когда худы будут воспитанники, то сие вина их начальников и воспитателей; сие на практике доказать легко». Кроме живого примера воспитателей, Бецкий рекомендует еще совет книги; он предлагает, чтобы в воспитательном заведении по стенам были написаны нравоучительные надписи, вроде «не делай зла», «не предавайся праздности», «не мучай животных», «не бранись» и т. п.

Возвысив значение морального воспитания, Бецкий оттенил на задний план значение обучения. Воспитатели в его системе и по чину, и по содержанию стоят выше учителей, роль которых, по его мнению, второстепенна и маловажна. Бецкий повторяет ошибку западных писателей, что наука есть нечто отдельное и не всегда полезное.

Но все же и по части обучения у Бецкого есть несколько дельных мыслей о характере и способах обучения. Бецкий против принуждения: «Надлежит или отрешись от обучения, или обучать, играя, чтобы это в отдых было.

Многоучение, а особливо наизусть, слишком наполняя юный ум, лишает его сил». Практичность и наглядность должны быть прежде всего; надлежит больше давать детям опыта, чем одни чертежи, географию надо проходить на глобусе, а не на картах, В преподавании закона Божия не следует обременять память заучиванием текстов, а больше обращать внимания на нравственное развитие.

Вот те воспитательные и дидактические идеи Бецкого, которые разделялись и Екатериной. Составляя уставы, Бецкий указывал, что это не только его личное мнение, а также и мнение всемилостивейшей государыни.

Что же сделала Екатерина для осуществления и для развития своих педагогических идей?

Еще ранее, нежели Бецкий написал «Генеральный план воспитания юношей обоего пола», Екатерина думала об учреждении закрытого учебного заведения для благородных девиц. Ей импонировала слава французского Сен-Сирского института, и для устройства такого у себя она намеревалась вызвать опытную наставницу и узнать уставы и журналы института. Но оказалось, что это заведение живет без всяких уставов и журналов; неудачны оказались также поиски наставницы.

После того, как Бецкий поднес ей «Генеральный план воспитания юношей обоего пола», Екатерина решила обойтись своими средствами, и 5 мая 1764 года ею был дан указ об открытии при Воскресенском Новодевичьем монастыре «Воспитательного общества благородных девиц». Так возник Смольный институт, получивший свое имя от урочища Смольного двора, где прежде был построен дворец для царевны Натальи Алексеевны.

Смольный институт был рассчитан для воспитания на казенный счет 200 благородных девиц. Эти 200 воспитанниц делятся по возрасту на 4 класса по 50 в каждом: в первом классе — девочки от 6-9 лет, во втором классе — девочки от 9—12 лет, в третьем классе — девочки от 12-15 лет и в четвертом классе — девицы от 15 до 18 лет. Каждый возраст различался по цвету платья: в первом классе носили платья коричневого цвета, во втором — голубого, в третьем — серого и в четвертом — белого. Прием воспитанниц происходил через каждые 3 года; с родителей бралось обязательство не брать дочерей ранее окончания курса. Родители вообще отстранялись от воспитанниц, так как они, как люди невоспитанные, могли показать им дурной пример.

Учебный план в Смольном институте был шире, чем в Сен-Сире. В первом классе должны преподаваться русский язык, иностранные языки и арифметика, во втором — география и история, в третьем— словесность, архитектура, геральдика, поэзия, музыка, танцы, в четвертом — занятия исключительно практические: воспитанницы по очереди, по две вместе, занимаются с маленькими девочками для того, чтобы приучиться воспитывать детей; они приучаются также и к содержанию доброго порядка и к домашней экономии, для этого они договариваются с поставщиками, каждую субботу производят подсчет расходов, платят по счетам, определяют цену продуктов, наблюдают, чтобы везде была чистота. Воспитанницы обучаются рукоделиям и, начиная с третьего класса, дол-жны сами шить себе платья. Стихи, пение и всякие искусства входят в круг обучения, чтобы сделать воспитанниц приятными членами общества. Эти порядки, этот круг жизни, заведенные еще Екатериной_гс некоторыми изменениями держатся в общих чертах и до сих пор.

Общее направление воспитания в Смольном институте было иное, чем в Сен-Сире. Там из воспитанниц готовили монахинь, все воспитание было проникнуто клерикальным духом; многие воспитанницы, кончив образование, сразу поступали в монастырь. Смольный институт, наоборот, вырабатывал девиц — украшение общества, то есть был рассадником светского воспитания.

Устав требовал от воспитанниц приветливости и благородства в обращении не только с равными себе людьми, но и с самыми низшими. Воспитанницы приучались к пристойности и к благородной скромности в поведении. Для этого им рекомендовалось вступать между собой в благоприличный разговор, высказывать свои мысли с подобающей вольностью. Для того чтобы приучить воспитанниц держать себя и говорить в обществе, по воскресеньям в институт приезжали светские дамы и кавалеры. В одно из таких воскресений воспитанницы давали концерт, в другое — спектакль, а третье посвящалось просто разговору и т. п. Воспитанницы старших классов на этих собраниях должны были играть роль приветливых и учтивых хозяек.

Во главе института стояла начальница, обладавшая огромными правами, которые в качестве пережитка удерживают за собой и теперешние начальницы. Она имеет право назначать и увольнять учителей и учительниц, она ведет все расчеты с экономом, принимает воспитанниц, дает им награды. От начальницы требуются особые качества: она должна быть всеми любима и почитаема, она должна вести себя кротко, весело; ей вменено в обязанность изгонять все то, что имеет вид скуки, задумчивости и печали.

В помощь начальнице должна быть правительница (теперешняя инспектриса): она наблюдает за учительницами и имеет крайнее радение о чистоте.

Для ближайшего надзора за воспитанницами в институте состоят четыре надзирательницы, по одной на каждый возраст; они, не спуская глаз, смотрят за воспитанницами, а также заменяют отсутствующих учительниц.

Всех учительниц на институт полагается двенадцать, по три на каждый возраст. Они не только учат девиц, но и воспитывают их в благоразумии, и искусными словами внедряют благонравие в нежные сердца их. Учительницы должны учить всем предметам, и только в крайнем случае дозволялось пригласить учителя, или, как тогда говорили, мастера.

Таково было «Воспитательное общество благородных девиц».

Но Екатерина хотела создать «новую породу людей» не только среди дворянства, но и в мещанстве и во всем остальном обществе, и поэтому указом 31 января 1765 года основала «Особливое училище» для воспитания дочерей чиновников, купцов и мещан. Им управляла та же начальница, что и в «Воспитательном обществе благородных девиц»; внутренний строй его был такой же, только курс попроще: воспитанниц учили языкам и арифметике: геральдика, архитектура не входили в программу, но зато более выдвинуты были женские рукоделия, а также музыка.

На каждую девицу, поступающую в институт, ассигновалось по 50 руб.; эти деньги клались на ее имя в банк, и ко времени окончания курса вместе с накопившимися процентами считались ее приданым. Обыкновенно само училище выдавало девиц замуж, а если этого не удавалось, то определяло ее в учительницы, договаривалось за нее и получало за нее жалованье. Никуда не пристроившиеся девицы имели право жить в институте, получая там комнату, пищу и свечи, отплачивая за это институту «рукоделием, трудолюбием и добродетелью». Как они могли платить добродетелью, остается непонятным.

Так было положено начало основанию институтов и воспитанию девиц в России.

Екатерина близко приняла к сердцу дело воспитания девиц. Она часто ездила в Смольный институт, и не только по праздникам, но и в будни: она часто звала воспитанниц к себе, и они ставили ей сценические сюрпризы. Екатерина необыкновенно просто и задушевно обращалась с воспитанницами, знала их не только по именам, но и по прозвищам, и, допуская короткое обращение с собой, никогда не роняла своего величия. Дети писали Екатерине письма, и она иногда отвечала им. Не доверяя вполне учительницам и воспитательницам, Екатерина старалась научить детей своим собственным примером. Она искренне полюбила детей и была с ними проста. Екатерина не играла роль матери, как начальница института, но была действительно матерью: дети, бросавшиеся ей навстречу, доставляли ей настоящую материнскую любовь. Переписываясь со своей «черномазой Лёвушкой», Екатерина любовно входила но все подробности ее детской жизни и ее интересы.

Екатерина была очень довольна ходом дел в Смольном институте. В письме к Вольтеру в 1772 году она так отзывалась про его воспитанниц: «они столь знают, что надо удивляться; они нравственны, но не мелочны, как монахини». Падкая на комплименты, Екатерина любила показывать своих воспитанниц и щеголять ими. В 1777 году Смольный институт посетил шведский король Густав III. В честь его воспитанницы давали спектакль, а потом он ужинал вместе со взрослыми воспитанницами. Густав III был очарован (насколько искренне, об этом трудно судить). Из Швеции он написал воспитанницам такое' письмо: «Я с умилением и удовольствием буду всегда вспоминать вас и вашу держащую Основательницу. Это единственное зрелище, которое я только видел: это самое замечательное из всех дел Екатерины».

Основывая «Воспитательное общество благородных девиц», Екатерина задалась целью воспитать не только добродетельных, но и приятных для общества девиц: но вторая цель, как более легкая, взяла верх над первой, оттеснив ее на задний план, и, вместо воспитания добродетельных жен и матерей, Смольный институт стал воспитывать светских женщин. К выработке внешности прилагалось большое старание. То общество, в котором вращались воспитанницы Смольного института, было самое отборное, разговоры велись только на французском языке; вокруг себя они видели ласковое, благородное обращение. Устав не позволял воспитанницам ходить к служанкам и разговаривать с ними, чтобы не заразиться от них дурным примером.

Стол воспитанниц в Смольном институте был простой, но зато туалеты были роскошные. По воскресеньям их рядили в шелковые платья, давали им белые перчатки, ботинки, духи и т. п. Когда девочки подрастали, то их начинали практически знакомить со светом. Для этого начальница приглашала старших воспитанниц к своему столу, куда для общества приглашались светские молодые люди. Тут заключалась явная нелепость: родителей, как людей вредных, оттесняли, а посторонних свободно приглашали в институт. Воспитанницы старших классов часто ездили ко двору, играли в Эрмитаже, бывали в гостях у Бецкого. В Смольном часто давались балы, на которые приглашались кадеты: зачастую кадеты с девицами давали театральные представления. Раз в неделю, по воскресеньям, девочки публично танцевали. Екатерина сообщала Вольтеру о брате бывшего крымского султана Калге-Султане, который каждое воскресенье повадился ездить в Смольный смотреть эти публичные танцы.

Как ни умна была Екатерина, но она не понимала, как вредно отзывается на девочках-подростках 13-15 лет это любованье, эти вечные смотрины. Во всяком случае, атмосфера в Смольном была не такова, в которой вырастают достойные матери и жены. В своем сочинении «О повреждении нравов в России» Щербатов произносит суровый приговор всей воспитательной деятельности Екатерины: «Из "Воспитательного общества благородных девиц" не вышло ни ученых, ни благородных девиц. Там более комедиями занимаются, нежели нравы и сердца исправляют».

Но этот приговор строг. Справедливо, что из Смольного не вышло ученых девиц, да Екатерина и не задавалась целью выпускать ученых девиц. По ученой части она была не требовательна. Часто посещая Смольный, Екатерина ни разу не присутствовала на экзаменах, которые происходили в ее отсутствие. Члены совета обыкновенно давали самые лестные отзывы о знаниях и успехах учениц. Каждый протокол обыкновенно удостоверял, что многие воспитанницы достойны награды. ^Что руководило в данном случае экзаменаторами, дававшими самые лестные отзывы — пленяла ли их благовоспитанность учениц, или они делали угодить Екатерине, — трудно сказать: вероятно, было и то, и другое.

Но всему бывает предел. Екатерина заметила, что в Смольном дела