Послесловие, или «куда свой путь вершим?»

Перестройка, как и большинство реформ в России, была осуще-
ствлена самой элитой, то есть «сверху». Горбачев – новатор,
выросший в среде консерваторов. Его действия привели к разрушению социалистического лаге­ря и СССР. Горбачевские реформы раскололи правящий класс надвое – на коммунистов-ортодоксов и коммунистов-демократов. Последние и составили костяк нынешней политической элиты. Первые были жестоко выброшены за борт большой политики. Но горбачевская «революция» не привела к власти новый правящий класс. Это была не смена элит, это была смена генеральной линии.

Ельцин, несмотря на личную вражду с Горбачевым, был лишь продолжателем его дела. Он углубил начатые своим предшественником экономические изменения, продолжил реформирование политической системы. Пример, реально подтверждающий это, состоит в том, что, несмотря на серьезное обновление, Ельцин использовал кадры, более чем на треть состоящие из горбачевской номенклатуры. Каковы же основополагающие цели, задачи тех тектонических социально-политических и экономических преобразований, которые именуются собирательно «перестройкой»?

За шелухой горбачевского ускорения, ельцинского сумбурно-лихорадочного реформаторства скрывается попытка элиты за 10–15 лет «пробежать» со всей страной 500–600 лет эволюционного развития капитализма на Западе и «догнать и перегнать» передовые, высокоразвитые страны мира. При этом, как всегда, «Мы за ценой не постоим!» – естественно, ценой «человеческой» [211, 212].

К чему же это привело? Произошла трансформация общества на знаково-семиотическом уровне: низвергаются памятники, меняются с переброской смысловых и ценностных полюсов символы и лозунги. Что касается политики и экономики, то происходит восстановление структур, уже когда-то существовавших, но самым трагическим образом показавших свою нежизнеспособность, что на деле означает – перемены «пошли» в рамках некоего цикла: военно-феодальный капитализм конца XIX – начала XX столетий трансформируется в ленинско-сталинский имперский социализм, чтобы к концу ХХ столетия перестроиться в «дикий» капитализм образца XIX столетия, который в настоящее время присущ лишь некоторым странам Латинской Америки и Африки [211].

Таким образом, можно констатировать изменения в рамках некоего замкнутого цикла при отсутствии элементов новизны, творчества. О подобном явлении во Франции говорят: «Много перемен – мало изменений». Маятник истории, насильственно удерживаемый большевизмом у одного полюса, ныне качнулся в противоположную сторону. Большевизм же, формально покинувший подмостки истории, яростно отрицаемый и попираемый, возрождается в стиле, методике и содержании мышле­ния своих отрицателей. Исходя из этого, ряд западноевропейских ученых считает, что взаимоотношение «коммунизм – посткоммунизм» представляет собой систему, образовавшуюся в результате «раздвоения единого». Чтобы получить одну систему, надо «наиз­нанку» вывернуть другую. Подобное «выворачивание наизнанку» с некоей цикличностью совершалось как на российском имперском геополитическом пространстве, так и на постсоветском в ходе «революции сверху» [211, 212].

Принципиальное же отличие подобного преобразования «сверху» от западного в том, что европейские демократии в значительной мере строились «снизу» различными общественными институтами, начиная с цехов, гильдий. Это затем закреплялось, «конституировалось» западной правящей элитой на государственном уровне. Подобное эволюционно-поступательное развитие, формирование государственности «снизу» привело к качественно новому этапу развития западноевропейских стран: там давно уже нет капитализма в его марксистско-ленинском понимании.

Система обнаружила свою удивительную мобильность, пластичность, готовность к эволюционной трансформации. Однако коммунизм предельно консервативен, предельно устойчив. Будучи вынужденным маневрировать, он только потому так легко перерождается в ретро-капитализм, что последний глубоко родственен ему по своему духу. Не является ли подобное утверждение абсурдным?

Подобный «старый», «незрелый» капитализм со значимой степенью вероятности вновь и вновь продуцирует возврат к коммунизму. Коммунизм, подвергаясь инверсии, перерождается в консервативный, хищный, безграмотный, бескультурный, антисоциальный капитализм XIX века. Таким образом, большевизм очень своеобразно мстит за свою историческую неудачу – он отступает, но отступает в историческое прошлое, то есть снова отбрасывает общество на десятилетия назад! [212].

Заслуживает внимания то, с какой легкостью и непринужденностью вчерашние коммунисты становятся воротилами-миллионерами! Дело вовсе не в беспринципности, а в глубоком родстве коммунизма и дикого, нецивилизованного капитализма XIX века – не творческого, не производящего спекулятивно-посреднического «рая» для теневых дельцов, из которого со значимой долей реальности можно возвратиться... к коммунизму [211, с. 96–101]; [212, с. 75–78].

Именно поэтому в силу ментальности СНГ-овского общества механизмы западной демократии дают прямо противоположные результаты по сравнению с либерально-демократическими эталонами. Рассмотрим данную закономерность на примере процедуры парламентских выборов – важного компонента западной демократии. Выборы в странах западной демократии – процесс обычный, рутинный, с вполне предсказуемыми последствиями, коридор возможных изменений весьма узок, ибо главная их цель – ротация кадров внутри правящей элиты [213].

При этом в наиболее развитых странах западной демократии действует гениальное изобретение тернарно-эволюционной системы государственности: двухпартийная система реального правления, функционирующая по системе «вдох-выдох». Десятки же, сотни борющихся за власть партий являются лишь фоном для ротации кадров внутри правящей элиты. Данная форма правления обеспечивает гармоничное сочетание приемственности при разумной, не превышающей порога устойчивости системы обновляемости.

То же самое с понятием «левое-правое», что меняется при переходе данных партий к влас­ти внутри тернарных сообществ: «левые», приходя к власти, – «правеют», «правые», в зависимости от социально-политической обстановки, «смещаются» к «центру», порой – «левеют».

Совсем другая ситуация с функционированием данного западного института – парламентаризма – в переходных бинарно-тернарных сообществах. В ходе выборов в бинарном обществе с привнесенными в него демократическими элементами контрэлита желает любыми способами вернуться к власти, декларируя, что печется прежде всего о благе сирых, убогих, о чистоте идеалов.

Актив партии старой власти состоит из той части номенклатуры, которая была вытеснена с политичесной арены. Это партия бывших и проигравших. Это контрэлита общества, жаждущая реванша. Армия ее сторонников – все те, кто потерял статус, деньги, привычный образ жизни, молодость [213, c. 5]. Выборы в подобном обществе по ожесточенному накалу страстей, последствиям для их участников идентичны «холодной» гражданской войне, ведь на Руси: «Кто не служил – тот и не жил, а кто служить перестал, – тот, считай, умер».

Поэтому дилемма для элиты и контрэлиты на всем СНГ-овском пространстве – достижение любой ценой власти, что опять-таки возвращает развитие системы на путь бинарности. Ведь то, что коммунист называет порядком, демократ – тоталитаризмом; коммунист говорит о хаосе, когда демократ имеет в виду свободу. Но и те и другие в преддверии выборов делают запасы продуктов, про­дают государственные ценные бумаги, покупают доллары и билеты подальше [213]. Выборы в СНГ – как песочные часы: когда время истекло, часы переворачивают, и низ становится верхом. И тогда «кто был ничем, тот станет всем». И это закономерно – в истории стран с бинарной системой разви­тия легко найти примеры остракизма, но трудно найти примеры воздавания почестей бывшим правителям.

Важную ролъ в решении общественных проблем имеет изучение феномена лидера, правящей элиты, ибо именно им делегирует общество в той или иной форме право на принятие решений, определяющих судьбы миллионов и миллионов людей и, в конечном счете, – их жизнь и смерть, благополучие и горе, процветание и прозябание (при этом цари и генсеки, президенты и премьеры – сами во многом зависимые от многих обстоятельств люди).

Феномен лидера дает ключ к пониманию основополагающих закономерностей развития эпохи, государств и народов. В свете последних научных достижений место и роль правящей элиты, а также руководящей личности в обществе определяется понятием, введенным в гуманитарные науки американским ученым Э. Ласло, – понятием «бифуркации», которое описывает состояние жизнеспособности неравновесных систем, в том числе и социальных. Роль личности определяется ролью факторов, которые способны воздействовать, нейтрализуя или усугубляя способы проявления социальных закономерностей [5, с. 284].

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что лидерство представляет собой руководящий или управляющий аспект политики – как самый значительный и видимый его компонент. Эта руководящая функция выступает как совокупность ряда элементов – сочетания персонального, окруженческого и структурного изменений, что включает в себя такие компоненты: 1) лидер как личность, как носитель политической воли; 2) направляющая элита как политическое подразделение, выражающее взаимодействие между лидером и его окружением; 3) бюрократическая структура как система вертикальных и горизонтальных рабочих иерархий. Лидерство не может осуществляться без личности, без ее ярких индивидуальных качеств.

Лидер зависит от узкого круга сторонников, малой группы, кото­рую обычно идентифицируют с элитой или командой лидера. Характер их взаимоотношений во многом определяет масштаб лидерства. Подлинное лидерство заключается в настойчивом влиянии на людей таким образом, что они поступают согласно желаниям лидеров. Одаренный руководитель государства способен создавать свое собственное окружение, одновременно превращая ситуацию, которая возникает на его пути как тормоз, в ситуацию, дающую ему возможность творить действительность [5, c. 283].

Однако не все западные ценности могут быть восприняты и адаптированы. Переход от соборности, определяющей образ жизни славянских народов на протяжении многих столетий, к западному индивидуализму – путь сложный, болезненный, чреватый значимыми потерями в сфере духовности и культуры. Известный западноевропейский философ Эрих Фромм, суммируя положительные и отрицательные стороны западного индивидуализма, отмечал: «...Традиции, общие ценности и подлинно общественные личные связи с другими по большей части исчезли. Современный массовый человек изолирован и одинок, даже если он является частью толпы, у него нет убеждений, которые он мог бы разделить с другими: только лозунги и идеологии, заимствованные у средств массовой информации. Он превратился в атом (греческий эквивалент слова «индивидуал» т.е. неделимый), связанный с другими лишь посредством общих, хотя зачастую и противоположных интересов, а также денежных отношений» [215].

Как бы продолжая и развивая мысли Эриха Фромма, известный литератор, мыслитель и диссидент, отдавший значительную часть жизни борьбе с коммунизмом, А.И. Солженицын подчеркивает: «Конечно, какая-то определенная политическая форма постепенно будет нами принята, – по нашей полной политической неопытности скорей всего не сразу удачная, не сразу наиболее приспособленая к потребностям именно нашей страны. Надо искать свой путь. Сейчас у нас самовнушение, что и нам никакого собственного пути искать не надо, не над чем задумываться, а только поскорей перенять, как делается на Западе. Но на Западе делается еще очень по-разному! У каждой страны своя традиция [216, с. 17].

А.И. Солженицын конкретизирует вышеизложенное: «Государственное устройство – второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве – допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве – невыносима самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности, – это проявится при любом строе. Политическая жизнь – совсем не главный род деятельности для человека, политика – совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей идет в стране политическая жизнь, тем более утрачивается духовная. Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг народа. Кроме прав, человеку нужно отстоять и душу, освободить ее для жизни ума и чувств» [216, с. 18].

Подлинное величие любого государства проявляется, прежде всего, в том, способно ли оно создать нормальную жизнь для каждого своего гражданина, не обижая и не унижая его ни нищетой, ни дес­потией, ни всеобъемлющей зависимостью. Если же оно не хочет или не в состоянии решить эту задачу, то рано или поздно окажется приговоренным к серьезнейшим социальньм потрясениям.

Обобщая основополагающие причины многовековых глобальных потрясений, испытаний, выпавших на долю славянства, известный российский ученый начала XX столетия Густав Шпет писал:

«Кто ж мы такие есть – крестились и

крестимся по-византийски,

азбуку выучили болгарскую,

книжки читаем немецкие и английские?» [217, с. 34].

В риторическом вопросе содержится ответ: механическое заимствования чужого опыта, традиций дает обратный результат – из зерна произрастают плевелы.

Мы жили в прекрасном и жестоком, фееричном и разрушительном XX веке – веке, завершающем второе тысячелетие и открывающем дверь в третье. Не это ли является причиной глобальных мировых войн, невиданной жестокости «просвещенных» обитателей XX столетия? Время III тысячелетия настоятельно требует осмысления пройденного «Homo sapiens» пути за прошедшие тысячелетия, определения «параметров» грядущего, предотвращения самоуничтожения человечества.

На древних и старых архитектурных сооружениях были разные надписи, символы эпох: в античности – «Познай самого себя» (храм Аполлона в Дельфах); в эпоху Ренессанса – «Делай, что хочешь» (Телемская обитель в романе Рабле).

В середине XX века сердце Европы обо­гатилось чудовищной иронией-перевертышем: «Каждому – свое» (ворота в Бухенвальде»). Последний лозунг был «развит» далее – вот три лозунга-директивы нацистской ксенофобской доктрины: «техника обезлюживания» (Гитлер), «ставка на негодяя» (Геринг), «вперед, по могилам» (Геббельс) [2]. Фашизм – анахронизм истории? И да, и нет – за последние три с половиной тысячелетия весь цивилизованный мир прожил без войн всего 230 лет.

Человек – единственное существо, которое не дано раз и навсегда, а постоянно находится в процессе становления, осуществления, вочеловечивания. Человек не весь в человеке, мы идем к себе издалека, и пока идем, многое может с нами случиться. Человек есть усилие быть чело­веком. Если нет этого усилия – неизбежна деградация.

Наступивший после II мировой войны период «холодной войны» был характерен тем, что речь шла о «соперничестве в упадке», то есть соревновании, победителем в котором был бы не самый могущественный, а дольше сопротивляющийся силам распада. Конец же «холодной войны» ускорил раскол международного пространства, ставшего одновременно еще более расчлененным и более раздробленным регионально.

Роберт Макнамара констатировал, что региональные, «периферические» конфликты в Северном полушарии унесли за период «холодной войны» сорок миллионов жизней.

«Долговременный мир», о котором столько говорили, коснулся только развитых стран и отношений Восток-Запад. Между тем некоторые конфликты в «третьем мире» обязаны как раз этой самой «биполярности» – сверхдержавам, предпочитавшим «столкновения через посредников». От чего мы действительно были отдалены – это от третьей мировой войны и ядерного конфликта. Сорок лет формула Раймона Арона «Мир невозможен, война невероятна» остается в силе.

Сегодня можно было бы сказать, что мир в меньшей мере невозможен (благодаря исчезновению коммунизма), а война в меньшей степени невероятна (из-за почти повсеместно растущей анархии и «обесценивания» ядерного оружия у одних и его бесконтрольного распространения среди других) [218].

В настоящий период развитый Запад является относительно стабильным центром, по сравнению с которым Восток и Юг представляются неспокойной периферией, зависимой и стремящейся к одной цели. Запад занимает доминирующую позицию в экономическом, военном, идеологическом плане, но это внушает еще большее беспокойство, поскольку Запад знает, что не располагает ни мужеством, ни солидарностью, ни просто способностью распространить свое процветание на Восток или Юг, контролировать царящую анархию, региональные войны. «Соотношения сил» уже нет (впрочем, между кем и кем?), есть отношения, отмеченные господством или равновесием, конфликтом или сотрудничеством. Они различаются по сферам (например, денежная или военная) и регионам – Балканы или Кавказ и т.д.

Несомненно, сегодня можно говорить о глобальной гегемонии Соединенных Штатов, но поддерживать эту гегемонию становится все труднее и труднее. Причина этого – внутренние проблемы американского общества, а также отсутствие возможности контролировать транснациональные явления. Анархия и раздробленность ставят под сомнение даже само понятие мощи.

Как это ни парадоксально звучит, в настоящее время весьма актуальным остается вопрос о дальнейшем становлении демократии в высокоразвитых обществах – в США, Англии, Франции т т.д.

В самом деле, чего стоит демократия, которая «предпочитает, чтобы о ней судили по ее врагам (коммунизму, фундаментализму), а не по ее результатам», отмечает автор «Комментариев к обществу зрелищ» Ги Дебор. «Искушение тоталитаризмом, – писал он, – это изнанка современной демократии. Я отнюдь не хочу сказать, что сталинизм или нацизм – за углом, но мне кажется бесспорным, что западные демократии переживают уже сейчас двойной кризис доверия: с одной стороны, общества по отношению к своим институтам и своему политическому классу, с другой – граждан и народов между собой. Либеральные демократии, между собой живущие в мире, часто проявляли или слабость, или агрессивность по отношению к другим режимам. Они часто бывают растеряны перед теми, кто поддается искушению традиционным фанатизмом и жаждой завоевания» [218, с. 7–12]

Известный французский философ и писатель Аспер Пьер, анализируя тенденции и перспективы развития современного мира, отмечает в книге «Ветер с Востока»: «Война заложена в самой структуре международного пространства, то есть в многочисленности государств и отсутствии верховной власти. В разные эпохи это «естественное со­стояние» межгосударственных отношений могло быть «освоено» военным равновесием, в частности, ядерным, а также дипломатией, международным правом, некоторыми правилами сотрудничества.

Философы от Канта и Гегеля до Конта и Маркса видели решение проблемы в создании общества, где война потеряет свой смысл. Действительно, современное общество – это общество скорее индустриальное или гражданское, а не военное: оно стремится больше к богатству, чем к славе, и война в нем потеряла свою историческую функцию и свой моральный престиж.

Но возникает вопрос, сможет ли оно удовлетворить или погасить индивидуальные или коллективные страсти: страх, ненависть, жажду разрушения или мести, так же, как и сострадание или стремление к идеалу. А эти страсти, не повлекут ли они за собой обострение индивидуального или социального насилия, тем самым компенсируя утрату роли войны? Ведь мы живем в обществе, где наисовременнейшая техника, позволяющая манипулировать массами, побуждает к регенерации самых примитивных инстинктов [218].

При этом международная система гораздо легче организуется экономически, чем политически, ибо политика проводится очень множественная и не поддающаяся инструментальной рациональности. Какие-то элементы совместного управления и мировой организации пробива­ются на свет. Среди них: некоторая способность восприятия мировых проблем; консенсус по отношению к тому, что неприемлемо, некоторое слияние между могущественными державами и членами Совета Безопасности и Секретариатом ООН [218, c. 10–35].

Английский философ и общественный деятель А. Тойнби в своей фундаментальной работе «Столкновение цивилизаций» поставил вопрос: «Какое наиболее характерное событие ХХ столетия выберут историки, вглядываясь столетие спустя в наше время? – Воздействие западной цивилизации на все другие, жившие в мире того времени общества. Воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и верования отдельных людей – мужчин, женщин, детей, – затронув те струны человеческой души, которые не откликались на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Суть же этого процесса в том, что это первый шаг к унификации мира в единое общество» [52].

По мнению А. Тойнби, в обозримом будущем единство человечества будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни – как бы часть природного миропорядка ...и локальное местечковое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть тысячелетий своего существования будут восприниматься с трудом – ... как будто та или иная страна является центром, а то и всей Вселенной [52, с. 129–139]. А. Тойнби на основе этого заключает: «Наши потомки не будут лишь западными жителями, как мы. Они будут наследниками Конфуция и Лао-цзы, так же, как и Сократа, и Платона, и Плотина, наследниками и Гаутамы Будды, так же, как и Второ Исайи, и Иисуса Христа, наследниками Заратустры и Мухаммеда, так же, как пророков Илии и Елисея, и апостолов Петра и Павла...» [52, с. 66].

В. Соловьев еще в конце XIX века с той же страстью искал возрождения человека и общества на качественно преображенных началах, при которых «...индивидуальность – как и национальность и все другие особенности и отличия, – перестает быть границею, а становится основанием положительного соединения с восполняющим его собирательным всечеловечеством... Всечеловечество... не есть отвлеченное понятие, а согласная полнота всех положительных особенностей нового или возрожденного творения – значит, не только личных, но и народных» [5, с. 9–10].

Но какова же в свете вышеизложенного будет судьба национально-культурного достояния различных стран и народов? Л.Н. Гумилев дает следующий ответ на данную фундаментальную проблему ХXI столетия: «Всякая культура, развивающаяся на перекрестке субэкумен, может породить новый синтез и стать центром новой группировки культур. Такие процессы начинались в Тибете, еще раньше в Византии, но субэкументальные узлы, образовавшиеся там, были смяты историческим процессом. Духовный взлет России и XIX веке вызвал у Шпенглера ожидания, что Россия станет новым культурным кругом.

В этом свете (почти как Белый и Блок) Шпенглер воспринял и революцию. Такие надежды до известной степени разделял А. Тойнби. Но после неутешительных итогов XX века он отказал России в звании самостоятельной цивилизации. На сегодняшний день вопрос остается теоретически открытым. России предстоит еще освоить огромный опыт XX века, усвоить тысячи идей и множество форм жизни и только потом, возможно, их опровергать. Хомяков и Достоевский з н а л и Европу, с которой спорили, и нам, прежде всего, надо узнать и усвоить кое-что жизненно нужное, без чего в ХХ веке не проживешь» [14].

Какие же перспективы развития славянской цивилизации в грядущем ХXI столетии? Есть народы, особенно с тысячелетним прошлым, которые и сегодня продолжают жить духовно этим своим прошлым, дышать в основном своим животворным вечным наследием, как, например, народы Индии. Другие народы, те, у кого «короткая» история, скажем, североамериканцы, напротив, живут преимущественно своим настоящим – им ближе, дороже и волнительнее всего то, что происходит с ними сейчас, здесь, сию минуту.

Встречаются случаи, когда массу людей не устраивает ни их настоящее, ни их прошлое. Тогда им не остается ничего другого, как только жить будущим. Таковы, по-видимому, славяне. Один из наиболее «неистовых» умов XIX столетия, Виссарион Белинский, так и говорил: «Россия по преимуществу страна будущего».

В числе важнейших составляющих русской идеи на протяжении пяти веков была идея собирания земель, расширения и экспансии. Именно эта идея в конце концов исчерпала себя, и с середины XIX столетия территориальные присоединения прекратились. Начался постепенно переход к следующему этапу – от количественного к качественному росту, к обустройству собранного, к интенсивному развитию, западноевропейские государства перешли к этой фазе еще в ХVI–ХVIII веках, а Россия начала свой переход тогда, когда стала самым большим государством на планете.

Иногда европейские страны отходили от выбранного маршрута и пытались вернуться к экспансии – вспомним походы Наполеона или гитлеровскую манию жизненного пространства – но из этого, кроме трагедии, ничего не получалось.

Всякий народ на стадии экспансии не нуждается ни в какой демократии: американские колонисты, выбивавшие индейцев с их земли, не проводили ни выборов, ни референдумов, Карл ХII, пытавшийся резко расширить шведские пределы, не занимался введением многопартийности ни под Нарвой, ни под Полтавой [215].

С переходом к интенсивному развитию демократия становится жизненно необходимой. Утверждение демократических начал, а вместе с ними норм правового государства, это не навязчивая дидактика и урок, который дает России запад Европы, а импульс, напрямую вытекающий из всего прежнего опыта и истории страны, а также из мирового исторического опыта.

Ленин, Троцкий, Сталин попытались вернуть «Славянский мир» на путь экспансии – на этот раз мировой – что было неразрывно связано с тоталитаризмом. Большевики попытались «раздуть мировой пожар и устроить мировую революцию вместо того, чтобы наконец разжечь камин в собственном доме и постричь траву у себя во дворе» [219, с. 4].

Перейти от экспансии к обустройству, собирать, а не разбрасывать камни, и таким образом восстановить собственную идентичность немыслимо без утверждения демократических начал. Путь к этому непрост. Мы сами еще несем в себе множество черт, воспитанных сталинизмом. В психологии есть такое понятие при характеристике личности – когнитивная комплексность. Это система координат, в которой мы видим мир. Можно так: хороший – плохой, и будет одна ось: любые оцен­ки проецируются на нее одну, других ориентиров нет. Можно чуть сложнее: хороший – плохой, свой – чужой. Вот уже двухмерная система. Можно: хороший – плохой, свой – чужой, романтик – практик [219].

Чем человек интеллигентнее, культурнее, тем его система координат комплекснее, тем она сложнее. Та система координат, в которой мы воспринимали окружающее, совсем недавно была исключительно примитивна. Мир был черно-белым. Люди делились, к примеру, только на эксплуататоров и эксплуатируемых. На своих и чужих – и все.

Сейчас система ко­ординат усложняется. Оказывается, капиталист – не обязательно толстый и пустоглазый, с ним можно разговаривать, он не обязательно прячет нож за спиной и бомбу в кармане (хотя твой карман «обчистит» наверняка!).

Простое восприятие мира дает простые рецепты. Например, уничтожить целые группы населения для того, чтобы другим группам населения было хорошо. Или, например, так: надо построить еще одну домну, еще одну ГЭС (тысячу домен, сотню ГЭС) – и все станет хорошо! Нам не хватает чугуна, значит, будет чугун – все будет хорошо. Это тоже представление об очень простом мире. Оказывается, есть чугун, а все равно не так уж хорошо, появился зарубежный ширпотреб, аппаратура, автомобили – при этом наше общество оказалось в катастрофическом состоянии: догоняя Запад, мы все больше от него отставали!

В настоящий период отношения Восток–Запад потеряли свою специфику, которую давал им примат идеологического противостояния на протяжении столетий. Сейчас на первый план выходят отношения экономические и социальные: в них обнаруживаются те же проблемы, что и в отношениях «Север–Юг»: долги, помощь, миграция и т.д. Политические проблемы того же свойства: хрупкость государств, гражданские войны, этнические и религиозные конфликты. Таким образом, отношения Восток–Запад все больше становятся похожи на отношения Север–Юг. И тысячелетний фактор противостояния–сотрудничества «Запад–Восток» «перетекает», трансформируется в отношения «Север–Юг» [219].

Макроисторический анализ развития общественных формаций позволяет автору сформулировать ряд важнейших закономерностей, обуславливающих успешность развития стран и народов.

1. Основополагающий, фундаментальный закон бытия «Homo sapiens» – закон кодификации личности, т.е. самовыражения, самореализации своего «Я» в своих свершениях, делах, в потомстве.

Специфика «свободы» состоит в том, что человек может делать выбор межу решением правильным или ошибочным, причем, в ­последнем случае его ожидает гибель. Свобода выбора – отнюдь не право на безответственность – это тяжелый моральный груз, ибо, находясь в социуме, человек отвечает не только за себя и свое еще не родившееся потомство, но и за свой коллектив, своих друзей, соплеменников, наследие предков, благополучие потомков, и, наконец, за идеи, формирующие его культуру и даже идеалы, ради которых стоит жить и не страшно умереть [16, с. 51].

2. В основе успешного развития общественных и государственных образований находится «закон динамического равновесия» между новым, обновленчески-эволюционным началом развития и консервативно-апробированными общественными устоями. Это соотношение с предельными параметрами отклонения в ту или иную сторону поддается строго математическому определению, что позволяет выработать наиболее приемлемую формулу развития для каждой из стран в соответствии с её менталитетом (в самом широком понимании)! При этом абсолютизация одного из начал (обновленчески-эволюционного, либо консервативно-апробированного) с неизбежностью приводит к социальным катаклизмам, т.е. к революциям и контрреволюциям, гражданским войнам, крушению государств.

3. Превышение «порога динамического равновесия» в сторону доминирования обновленческого начала подрывает устойчивость общественной системы, приводит к преобладанию энтропийных начал, переводу общества в состояние анархической неуправляемости (т.е. так называемой «пугачевщины») – и, в конечном итоге, – к распаду основополагающих общественних институтов.

4. Нарушение «динамического равновесия» в сторону абсолютизации консервативно-апробированных начал приводит к таким же катастрофическим последствиям, как и превышение «обновленческого» порога – к революциям, гражданским войнам, крушению государств.

Нежизнеспособные социальные структуры, сообщества, приходящие в упадок, обновляются в «огне» распада и гибели. «Руины» служат при этом своеобразным «гумусом» для нарождающихся новых сообществ. При всей жестокости подобных исторических событий нельзя не при­знать их закономерность. Природа не знает категории «жалость», она признает лишь целесообразность.

5. Ориентация общества и отдельных индивидуумов на взрывные, скоропалительные перемены в социально-политической сфере чревата лишь такими апокалипсическими потрясениями, как революции, ­контрреволюции, гражданские войны. Коренная причина этого заключается в том, что динамическое равновесие в обществе поддерживается лишь оптимальным соотношением апробировано-консервативных начал и обновленчески-энтропийных. «Перекос» в любом из этих направлений вызывает «взрывные» изменения апокалипсического характера, отбрасывавшие общество на порядок в развитии.

6. Войны, революции, контрреволюции, гражданские войны – это выброс инстинктивной жизненной энергии индивидуумов, достигающей в тот или иной исторический период «пиковых фаз» (по причине противодействия их проявлению либо невостребованности). Кроме «горячих» способов «моделирования хаоса», дающего выход неуправляемым и неиспользованным обществом в своих конструктивных целях форм самопроявления и самореализации личности (революций, гражданских войн), все более доминирующую роль в XXI веке приобретет так называемое «холодное» моделирование хаоса посредством ре­гулярных карнавалов, спортивных мероприятий, народных празднеств, Олимпиад (т.е. так называемая «разрядка» через сопереживание).

7. Существование человека в истинном смысле этого слова невозможно вне «поля действия» той или иной идеи, созвучной устремлениям общества и личности. «Атомизированный» человек, т.е. человек, существующий вне «поля действия» той или иной идеи, созвучной поступательному разви­тию общества, является потенциальным либо активным «носителем» начал дисгармонии, энтропии. Основополагающая причина этого – диссонанс в формах самореализации индивидуума и доминирующих тенденциях развития общества.

Для успешного эволюционного преобразования общества при его реформировании необходимо принимать во внимание такие понятия, как мифологическое сознание, ценностная система, национальные и групповые стереотипы, идеалы, образ будущего, все то, что позволяет человеку оценить себя адекватно в окружающем мире. Общество не может жить без идей и идеалов, именно они – главный дефицит в обществе, его движущая сила, залог успеха, процветания, порой – гибели!

8. Условием успешности значительных социально-экономических преобразований в обществе (без социальных потрясений и жертв) возможно лишь на основе эволюционных изменений, охватывающих период жизни 2–3 поколений, – «константа Моисея», – т.е. период, необходимый для формирования новой ментальности как индивидуумов, так и этноса в целом.

Рубеж XX–ХXI веков, второго и третьего тысячелетий – период величайших революционных изменений основ бытия человеческого сообщества, в основе которых – переход от индустриальной эпохи развития цивилизации – к информационной. К природным, как, впрочем, и другим традиционным ресурсам, которыми располагает та или иная страна, присоединяется необычный, но главенствующий – информационный. Присоединившись, тут же возглавил ресурсный ряд, определяя место той или иной страны в системе мировых координат, мирового «табеля о рангах».

Таким образом, необходимо отметить тенденцию перехода наиболее развитых стран мира к совершенно новому типу общества – к информационному, что влечет за собой глобальное переосмысление многих основополагающих параметров бытия человеческого сообщества.

Невероятно ускорившаяся динамика их изменения, определяемая темпами научно-технического прогресса, требует адекватного «ответа», «быстрого реагирования» со стороны стран и народов, не жела­ющих оказаться «на обочине» исторического развития цивилизации. В сложном, динамическом, противоречивом мире Украина (как Россия и Белоруссия), в силу ментальности своей более чем 1000-летней истории имеет все основополагающие предпосылки для того, чтобы, уловив ветер прогресса и процветания в «паруса» своей государственности, достичь благополучия, войти в состав наиболее развитых, процветающих стран мира. Для этого необходимо четко сформулировать национальную идею как составляющую глобального мирового развития «Homo Sapiens», стратегию и тактику ее реализации!