Лицо и Личность: онтологический аспект.

Часто бывает так, что очень серьезная и «взрослая» беседа начинается с наивного «детского» вопроса, ответ на который на первый взгляд представляется нам общеизвестным. Вот и я хочу начать беседу о природе лица и личности с простого «детского» вопроса: Что такое лицо? Это – кожа мышцы кости и связки? Это – карта наших с вами чувств и эмоций? Это – наша горячо любимая нами персона? Это – образ Божий, данный нам?

Ответов может быть множество, и все они как ни странно по-своему верны.И все же: кого мы наблюдаем утром в зеркале? Самый распространенный ответ: себя, конечно себя. Однако, что мы говорим себе, когда человек в зеркале удивляет или расстраивает нас своим видом? Мы в таком случае часто восклицаем: «Боже Правый, да неужели это я?»Удивительно, но мы вновь оказываемся правы. Лицо телесное - это всегда маска, всегда Другой.

Слово «персона» произошло от греческого πρόσωπον («prosopon») - «через отверстие» (в античном театре голос актера звучал через его отверстие в маске). И коль уж стало так модно именовать многих из нас «очень важными персонами», то придется признать, что лицо – всего лишь маска.

Другой — это не Я, тот, кто противостоит мне, находится по ту сторону меня, моих ценностей, моего мировоззрения. Другой – такой же как Я: он мыслит, чувствует, говорит. Мое отражение в зеркале (лицо) является Другим по отношению ко мне как личности, выражая при этом её внешнюю форму и структуру.

Фактически лицо (как внешность) - это персонаж. Когда я говорю, что лицо - это Другой (L'autre), я имею в виду простую ситуацию: вообразите мир без отражающих поверхностей. Лицо теряет смысл и функцию, когда его никто не видит, включая носителя. Да, лицо - своего рода ландшафт личности, оно ассоциируется у нас с человеком его «носящим», но человек ассоциируется не только с лицом. Лицо - другой - оно образ и подобие. Тень, идея человека, но не в смысле «идея-суть» (εἶδος), а лишь в смысле «автограф, визитка».

Лицо – есть Другой, к которому мы начинаем проявлять живой интерес, только начав общаться со своим отражением. То есть, примерно, на третьем месяце жизни.

Психоаналитик и философ, ученик Фрейда Жак Лакан в своей работе «Стадия Зеркала» утверждает, что наше отражение и узнавание себя в нем в младенчестве формирует «ту символическую матрицу, в которой «я» оседает в первоначальной форме, прежде чем стать объектом»[47].

То есть человек уже осознает, что видит в зеркале кого-то, но ещё не может судить о нем в терминах «Я» - «Не Я».

«Зеркальный образ является, кажется, порогом видимого мира, если мы замечаем роль зеркального аппарата в появлении дубля, в котором о себе заявляют психические реалии».

То есть видимый мир замыкается для нас на образе в зеркале, которое отражает как наши физические, как и психические свойства.

Итак: «…стадия зеркала есть драма, которая измышляет фантазмы, постепенно переходящие к водруженным на себя доспехам некой отчуждающей идентичности»[53., с.89-97].
Драма эта как раз и состоит в нашей неразрывной связи с тем обликом, нашим лицом, которое мы, тем не менее, понимаем как «дубль», «фантазм», «Другого».

Под «отчуждающей идентичностью» можно понимать тот самый возглас, узнавшего себя в зеркале: «Да неужели это я?»

Однажды, Иосиф Бродский придал этой проблеме лаконичную поэтическую форму:

Сумев отгородиться от людей,

я от себя хочу отгородиться.

Не изгородь из тесаных жердей,

а зеркало тут больше пригодится[43., с.145].

Как выйти из этого странного противоречия?

Даже беглый взгляд побуждает нас задать ещё один вопрос: а что вообще значит видеть?

Согласно платоновскому «Тимею» зрительное восприятие возможно благодаря одновременному истечению световых лучей из видящего глаза, и из видимого им предмета, причем оба луча сливаются («слияние лучей», synaygeia) в нечто одно, целое и неделимое, «зрительное тело». Эта теория относится не только к зрению, но и ко всему восприятию в целом. Synaygeia (синавгия) предстает « зрительным телом», лишенным каких бы то ни было фактических свойств видимого и видящего: оно есть чистый смысл или, как говорит Платон, эйдос – чистая идея.

Загляни в «Федр» (если не ошибаюсь, там персонаж по имени Лисий развивает световую метафору эроса, которую потом возьмет на вооружение М.Фичино, а также Бруно, Мессмер и гештальт-психология)

Это непосредственная данность, в которой сущность и явление слиты в одно неразличимое целое.

Мы видим свет, потому что он различает и видит нас, потому что мы видимы им и видим себя изнутри этой видимости. Вся новизна света в этом абсолютном ощущении иного, которое уже пронизывает нас; в этом встречном взгляде, который вплетается в мой и фиксирует его, замирая в нем как свет.

Узнавая свое отражение в зеркале, мы захватываем как будто чужую позицию, смотрим со стороны, то ли со стороны зеркала, то ли извне его, но в любом случае высвобождая взгляд из-под власти собственного лица, подчиняя свою мимику этому свободно парящему взгляду.

При всей культурной значимости лица, уже на уровне повседневного опыта поражает некая его призрачность, а долгое всматривание и вовсе превращает лицо в маску, заставляя вспомнить сартровские слова о лице как о дыре бытия (Le visage n’est qu’un trou dans l’existance). Умозрительно лицо – пустое пятно, открытое место, и, возможно, как раз поэтому все, что каким-либо образом занимает в нашем сознании место, обладает для нас особой силой воздействия, силой реального как такового.

Собственное лицо не противится зрению и известно нам во множестве искусственных и естественных отображений, но и не принадлежит им. Наше лицо никогда так и не становится в полной мере объектом созерцания. Почему мы и говорим о нем скорее как о некоем пустом объекте, пустом или, по крайней мере, никогда полностью не заполненном месте.

В свете идеи Лица как Другого, крайне любопытна концепция, предложенная Э. Левинасом. О Другом У Левинаса сказано, «только через него, внедряется в бытие». Обнаруживается Другой, как лицо (visage), характеризующееся своей наготой — лишенностью всякого культурного покрова.

Лицо требует от меня признания себя и своей наготы и неповторимости: «Неповторимость Я заключается в том, что никто не может ответить вместо меня». Таким образом, в видении созерцании лица возникает связь Времени Я и Другого.

Видение для Левинаса это не трансценденция, а интенция, конституирующая увиденное Проще говоря, мы не видим Другого, а просто фиксируем взгляд на нем.

При встрече с Другим (пусть даже и в зеркальном отражении) сам акт существования становится парным. Плюральное бытие, по Левинасу, — это множественность существующих, не сводимых друг к другу; Я и другое, или два различных бытия встречаются лицом к лицу. Открываемое и одновременно скрываемое в такой встрече — встрече с лицом — и есть Другой.

Субъект открыт миру, и такая открытость — это нагота кожи, открытой для прикосновения, для ласки, которая всегда - даже, двусмысленным образом, в сладострастии — есть страдание за страдание другого. Уязвимость, способность страдать, и делает субъекта, по мнению Левинаса, ответственным. Он отвечает за собственную уязвимость, сталкиваясь с уязвимостью — наготой лица — Другого.

Первая связь с Другим — это претерпевание от него боли и страдания, предшествующее всякой причинности. Страдать из-за другого существа, согласно этой идее — значит быть озабоченным им, сносить его, быть на его месте, быть снедаемым им. Страдание, претерпеваемое от Другого – есть форма ответственности, данная в искуплении, но не только. Чувствуя нечто к Другому, чувствуя Другого, созерцая его и проявляя о нем заботу, мы тем самым, создаем самих себя, точнее даем себе возможность стать собой.

Лицо Сына Человеческого – Иисуса становится Ликом Спасителя и Богочеловека, Претерпевающего страдание. За этим лицом чудом Боговоплощения, кроется Другой (Бог- Отец), являющийся Апостолам на горе Фавор. Двуприродная суть Личности Христа, являет собой предельный пример, Лица как Другого или меня, как Другого и встречи Я с этим Другим.

Ссылаясь на Ж. Ж. Руссо, Ю.М. Лотман утверждает, что Я — это собственное имя, то, что не имеет множественного числа и не может быть отчуждено от одной единственной и незаменимой человеческой личности.

Обращаясь к себе, мы, подобно древнеримскому Поэту Авлу Персию Фракку, утверждаем: «Ego te intus et in cute novi» — «А тебя и без кожи и в коже я знаю». Но почему «тебя», если речь идет об обращении к себе? Потому что мы говорим это собственному лицу, или шире – своему облику вообще, обращаясь к нему на ты, как к Другому.

Просто встретить Другого, недостаточно. Нужно еще сохранить с этим Другим личностное отношение. Примером такого личностного отношения становится отношение полов и любовь, в которой невозможно схватить, обладать, познать Другого. Но любовное отношение, как пример личностного отношения с Другим, - пребывание лицом к лицу без посредников дается нам в трех нераздельных и самостоятельных формах любви: эросе, филосе и агапэ.

Мы лишены возможности напрямую видеть свое лицо как внешнее, по крайней мере, как завершенное в каких-то внешних (зримых) формах. За редким исключением, нам не снится собственное лицо, оно отсутствует как образ. Отсутствие собственного лица восполняется своеобразным предъявлением чужих лиц.

Взгляд в зеркало всегда сугубо вторичен: только потому я и узнаю себя в отражении, что уже и так знаю, что это я. Отражение не то, что позволяет нам видеть своё «Я»: глаза не видят нашей «сущности» как «сущего», для этого нужны глаза Другого. Лицо служит экраном для нашего контакта с Другим. Взгляд Другого свидетельствует о нас, позволяя нашему лицу, увиденному кем-то, стать для нас «реальным». Поэтому, даже когда во сне мы видим чужое лицо, глядящего на нас человека, в действительности мы пытаемся посмотреть на себя. То же происходит, когда мы вспоминаем чье-то лицо. Видеть – значит показывать себя Другому. Выставлять себя напоказ (Voir veut dire se montrer aux autres, s’etaler). – Делится с нами своим соображением Лакан.

Прежде, чем мы научимся вызывать в самих себе образы прошлого, мы уже находим их явленными в лице другого.

В лице другого субъект встречается с собственным ожиданием того, что должно возникнуть и состояться как его собственное лицо. узнавание себя в зеркале возможно лишь потому, что весь предшествующий этап и был ни чем иным как овладением своим лицом в лице Другого.

Можно сказать, что лицо другого являет собой некое другое настоящее, в котором все еще продолжает сбываться прошедшее и уже каким-то образом совершается будущее. Лицо другого наделяет осмысленностью восприятие, предоставляя нам себя как отправную форму видения.

«Показывая себя Другому», мы выходим за грань разумного, за границу власти органов чувств. «Душа» у Платона и Аристотеля не «психологическая» реальность, она рассматривается как умозрительная категория. Наша «душа», «суть» наше «я», - есть то, что Платон называет «εἶδος» (идея, суть). При этом отражение – есть скорее «εἶδωλον» - изображение, призрак, двойник, и обозначает копию или образ идеи, не отражающий ее сущности. Душа видит себя в душе другого, когда разговаривает с ним, это «субъект» речи.

Дело в том, что лицо не является синонимом нашего «Я», оставаясь при этом его зримым и осязаемым воплощением.

Георг Гегель, приводя в пример работу художника над портретом, так говорит об этой двойственности в своей «Эстетике»: «Одно дело передать лицо в тех поверхностных и внешних чертах, которые лицо спокойно сидящего перед портретистом человека являет ему именно в данный момент, и совершенно другое дело уметь изобразить те истинные черты, которые представляют собою выражение самой настоящей души данного человека. Ибо для идеала требуется, чтобы внешняя форма сама по себе соответствовала душе. То есть той ненаглядной, абсолютной сути, лику, в котором лицо отражает дух сущностный личностный»[21., с.168].

Вспомним также главную метафору романа Оскара Уайльда «Потрет Дориана Грея», где лицо и портрет (облик) молодого и красивого господина меняются местами, и все тяготы физического старения отражаются только на холсте, однако «дух сущностный личностный» неотвратимо меняется, в соответствии с возрастом, вопреки желанию своего вечно молодого (внешне) обладателя.

Итак, лицо, являясь отражением нашей личности, нашего «я», не становится при этом его синонимом. Поэтому воспринимается нами (как личностью) одновременно и как «я», и как «кто-то Другой».

Но, говоря о лице и личности в духе дуалистического единства-противоречия, нам никак не удастся уклониться от другого, не менее важного вопроса.

Пусть наше лицо – есть «образ», «облик», «чистая структура» и телесная маска нашего «Я». Маска, неотделимая от этого «я», и все же «другая». Но что тогда есть такое «лицо живущее», лицо-личность и чистый дух, о котором говорится в противоположность лицу телесному?

И теперь нам уже не обойтись без религиозных аллюзий. Поскольку «Лицо-Личность» (ипостась) - это (в связи с христианской трактовкой понятия «личность») первоначально Божественное Лицо, которое лишь впоследствии переносится на человека.

Лицо становится ликом как раз в тот момент, когда утрачивает свою субъективность, свои привычные черты. Вспомните Преображение. В Иисусе Христе Всесильный и невидимый Бог Ревнитель обретает плоть и лицо, но Христос явно намекает Ученикам, что, видя Его лицо, они не видят Его сущности: «Когда вознесете – (на крест) – Сына человеческого, тогда узнаете, что это Я (Есмь)» (Иоанн. 8, 24, 28). А вот что говорится о Преображении: «преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет и пали все трое в страхе великом» (Мф.17:2-3). Лицо исчезает, возникает Лик.

В учении о Св. Троице ключевую роль играет выработанный в IV в. отцами-каппадокийцами концепт Лица или Ипостаси (ιποστασιζ) для передачи специфического рода отдельного бытия Отца, Сына и Св. Духа. Основным качеством данного бытия виделась конкретная выраженность, индивидуальная отличность в соответствии с понятием индивидуальности, индивида, особи - как носителя определенной роли. Однако бытие Божественное, совершенное и абсолютное в отличие от земного, обладает еще одним качеством: всякое содержание данного бытия носит характер совершенной выраженности, явленности, открытости. Именно оно может быть определено как тождественное личности Лицо-Ипостась[128]. Итак, поскольку в Человеке нам явлен Образ Божий, а Бог воплотился в человеке, то личность, скрывающая себя за лицом, есть Ипостась, Лик, являющийся нам, когда исчезает лицо. Лицо же являет образ и скрывает суть «носящей» его личности.

Под «Ипостасью», «лицом» и латинским «индивидуум» Святые отцы понимали одно и то же, а именно: нечто состоящее из субстанции и акциденций (сути и качеств), существующее само по себе и самостоятельно, поддающееся исчислению и выражающее такого-то, например, Петра, Павла, Иоанна. Название «ипостась» (ὑπόστᾰσις) происходит от υφιστημι, - стоять в основании чего-либо, быть в основании, служить основой для чего-либо.

У Аристотеля этот термин означал истинно существующее в противоположность концептам и идеям и часто употреблялся как синоним слова «природа». Кроме того, он понимался как эквивалент латинского sub-stantia. В нем более определенно, чем в термине «природа» проявлялось индивидуальное существование. Потому в терминологии Аристотеля, воспринятой византийской мыслью, ипостась — это «вторая природа», то есть конкретное существование конкретного предмета. (По Аристотелю «нет природы без ипостаси»).

При этом «Индивидуум» — это просто «неделимое», «нераздельное». Просто «самый настоящий объект, и больше ничего». И стол и любая кошка есть такой «индивидуум», — напоминает А. Ф. Лосев[58]. А ипостась в античности — это синоним латинского субстанция и русского подлежащее, «подставка». Тогда как природа (сущность) — это те специфические качества, которыми обладает данный предмет. Скажем, природа человека в строгом смысле — это то, что отличает человека от животного и ангельского мира. В более широком смысле «человеческая природа» — это вообще все, что свойственно человеку. А Индивидуальность — это те особенности, которыми отличаются друг от друга носители одной и той же природы. Это различия людей между собой. Можно сказать, что каждый из нас лишь отчасти обладает человеческой природой — каждый на свой лад. Индивидуальность — это и есть аристотелевская «вторая природа»: сущность, явленная в конкретном многообразии.

Наконец, личность — это собственно тот субъект, который обладает всеми природно-индивидуальными свойствами. Само по себе личностное бытие качественно не выражено. Любые характеристики относятся к природе. Личность же — это тот, кто владеет этими качествами, свойствами, энергиями, кто развертывает их в реальном бытии. Природа отвечает на вопрос «что?», индивидуальность — на вопрос «как?», личность — на вопрос «кто?». Личность — субъект действий. Индивидуальность — способ осуществления действий. Природа — то, что действует, источник энергий, реализованных, воплощенных действием. Личность оказывается над-качественным, над-природным бытийным стержнем, вокруг которого и группируются природные качественные признаки.

«Во Св. Троице иное есть общее, а иное особенное: общее приписывается существу, а ипостась означает особенность каждого Лица», — учит св. Василий Великий. «Первое, — говорит также св. Григорий Богослов, — означает природу Божества, а последнее - личные свойства Трех». Св. Григорий Нисский разъяснял, что три Ипостаси относятся к отличному в Боге, а Бог есть имя единой и неразличимой сущности, личности.

Следуя этой мысли, личность (по мнению отцов Церкви) не является частью сущности или природы, не сводится к природному бытию, не мыслится в природных категориях.

Божественные Лица, по словам ученика каппадокийцев свт. Амфилохия Иконийского, есть способ бытия Божественной природы. Это значит, что единый Бог христианства не является безличной сущностью философских спекуляций, не есть абстракция, лишенная живого личного отношения к человеку. Он имеет конкретное Личное (Ипостасное) существование, Его природа существует лично, она — живое личное бытие.

Ипостасью Богочеловека Иисуса Христа в Православии признается Ипостась Сына Божия, Нетварного Божественного Логоса. Ипостась Иисуса Христа именуется единой и сложной.

В Богочеловеке Иисусе Христе нет двух лиц или ипостасей. В Нем единое Лицо - Лицо Сына Божия. Лицо Сына Божия объединяет в Себе две природы - Божественную и человеческую. Прежде воплощения Ипостась Сына Божьего именуется простой, поскольку Она не пребывала в двух природах, была единоприродной Божественной Ипостасью, - Логосом, Словом, Духом Божьим: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоан. 1:1). После Воплощения Ипостась Сына Божьего названа сложной, поскольку Она усвоила, соединила в Себе две природы – Божественную и Человеческую: «И Слово стало плотию, и обитало с нами» (Иоан. 1:14).

Лик Христа тем и отличается от лица, что заключает в себе равно две Ипостаси, Две Сущности, Две Личности: Смертного сына Человеческого и Бессметного Предвечного Бога. Можно говорить и о том, что Христос (в своей Божественной Ипостаси) и есть «Образ Божий», по которому сотворён человек: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему…» (Быт. 1: 26).

Это представление о личности и бытии расшатывается в эпоху Возрождения и в Новое время, когда на первый план выходит задача удостоверения представлений. Человек говорит себе: «Я не могу полагаться на вселенский распорядок сущего: он меня не держит. Я должен сам выяснить, кто я есть». Складывается субъект-объектная парадигма («Я», «Он» «Они», «Оно»). Тут и появляется «душа психологическая» под именем «сознания» и «самосознания». Сознание как термин изобрел Джон Локк. Душа по его разумению есть именно то, что у меня в голове (на уме и в сердце), мой «внутренний» мир.

Джон Локк различает опыт внешний и опыт внутренний. Внешний опыт связан непосредственно с чувственным восприятием. А внутренний опыт – с рефлексией как «восприятием деятельности нашего ума», который сопоставляет впечатления, полученные из внешнего опыта. Этот внутренний опыт и есть душа-сознание.

Человек, пишет Локк, отличается от животного тем, что в процессе зрения, осязания, обоняния, обдумывания и прочего всегда знает, что это делает он. Таким образом, единство личности, согласно Локку, представлено в самосознании, которое является неотъемлемым моментом любого индивидуального опыта. И как раз это индивидуальное самосознание Локк превращает в исток и основание личного Я или индивидуальной души, если пользоваться традиционной терминологией.

Человек, согласно парадигме Нового Времени, есть личность, которая включает в себя некоторое тело и лицо, но только таким образом и до тех пор, пока она осознает это тело как часть самой себя. Это значит, что тело, согласно Локку, присутствует в составе личности лишь в качестве собственного чувственного образа. Телесная субстанция и внешность, в соответствии с этой логикой, является фактом сознания, частью нашей личности. (Моя внешность есть я, если я осознаю ее моей).

Если для схоластов мыслящим началом в индивиде выступала душа как нематериальная субстанция, то у Локка, согласно концепции о тождестве личности, мыслит индивидуальное Я, тождественное нашей жизнедеятельности и опыту и способное осмыслять самое себя. В этом новом качестве чувственный опыт отличается от опыта животных, поскольку в нем появляется новое измерение под названием сознание. Сознание, вырастая из индивидуального опыта, в свою очередь организует и направляет его. Так выглядит эмпирическое понимание личного «Я» или человеческой души, впервые заявленное в Новое время.

Эмпирически понятая душа ограничена процессом моей непрерывной жизнедеятельности. А там, где он прерывается сном, потерей сознания или другими естественными или катастрофическими событиями, «Я» сознательно устанавливает связь своих прошлых и настоящих состояний, подтверждая тем самым цельность личности. Благодаря этому «Я» остается собой в каждом из своих состояний.

Так, лицо, некогда бывшее ипостасью высшей духовной сущности, Образом Божьим в Человеке, превращается в отражение личного «Я», в своего рода карту эмоций, на которой живо отражается «деятельность ума». «Глаза – Зеркало души» превращается в типичное утверждение Нового Времени, где Лицо – становится отражением внутреннего опыта, опыта личности.

Если прежде личность вырастала из единства природы и индивидуума, то в Новое Время именно индивидуум выступил как определяющее качество личности. «Я» тождественное себе есть только «Я», отраженное в зеркале. Однако, в силу свойственной постмодернизму «экзистенциальной относительности», уже нельзя уверенно утверждать, что отражение в зеркале есть в точности «Я». Локк писал, что когда запахи, очертания и звуки исчезают из нашего сознания, они исчезают вовсе, становясь своего рода «свободными радикалами», витающими в пространстве. Пусть мое «Я» не таково, каким я вижу его, но таково, каким я его мыслю. Все равно, личное и зримое теряют свое прежнее тождество даже в моем сознании.

Именно конфликтный характер самовосприятия движет человеком в стремлении преобразить личность посредством изменения лица. В здешнем эмпирическом бытии лицо во многом предопределяет не только наше собственное отношение к себе, но и отношение окружающих. Вспомним хотя бы выражение «потерять лицо», которое означает стать чужим для людей, общества и для себя прежнего, что ведет к неизбежной социальной, а часто и физической смерти. Иллюстрацией к этому утверждению может послужить судьба героя романа японского писателя Кобо Абэ «Чужое лицо». Получив ожог жидким кислородом, он навсегда теряет свою прежнюю внешность. После этого его мир меняется навсегда. Он не может как прежде общаться с семьей и другом, а любимая им до этого несчастного случая музыка кажется ему теперь не бальзамом, а комком глины. «Неужели изуродованное лицо способно влиять на восприятие музыки?» — сокрушается он. Герой размышляет, не потерял ли он ещё что-то вместе с лицом.

Интересно, что если прав Локк, а иначе говоря, человек – есть существо тождественное себе, в котором душа-личность равна внешности, то герой Абэ обезличен в прямом смысле слова. Без лица - он уже не личность. Он – не есть он сам.

Все ухищрения героя романа: многочисленные маски и «протезы лица» увы, не способны обмануть ни ребенка, ни умственно-отсталую девушку, ни даже собаку. Не вынеся и не приняв своей новой внешности, герой Кобо Абэ сходит с ума и неизбежно погибает.

Внешность, неотделимая от личности, вступает с нею в непримиримый конфликт. Так, лицо, утратившее вместе с внешностью и ипостась (свою живую суть), становится непримиримо, непоправимо «Другим», и в этом качестве его отказывается принимать наше «Я».

Следовательно, наше лицо и личность находятся в отношениях вечной двойственности и единства в системе «Я - Другой». Они не тождественны, но и не разделимы. Лицо телесное – есть маска, чистая структура и отражение личности. Лицо-личность, ипостась воплощают наше абсолютное Я, «чистый дух», придающий лицу телесному все его живые черты и выражения. В истории мысли данная амбивалентность взаимоотношений лица и личности прошла путь от природной индивидуально-личностной средневековой парадигмы через рационалистическое тождество внешности и личности к экзистенциальной относительности.

Лицо, его восприятие, обладание им не только как инструментом межличностной коммуникации, но и как онтологической категорией способом представить себя, играет значительную роль в переоценке ценности человеческой жизни.

Категория представления не может видеться нам как нечто усредненное и обезличенное. Мысль Нового времени – мысль представляющая. Все должно иметь облик, «лицо» так или иначе. О том, чего с нашей точки зрения, не существует, мы говорим: «Я не могу представить этого». «Позвольте представить Вам…» «Позвольте представиться…» «Представьте себе…» «Позвольте представить Вас…» «Мои представления об этом…»

- Я на приём.

- Как Вас представить?

- Представьте меня с бокалом дайкири. Все эти многочисленные и разнообразные «представления» не возможны без лица.

Что означает утрата лица в парадигме современной цивилизации? Что значит «потерять лицо», «ударить лицом в грязь»? Есть выражение: «Faceless it’s seems like selfless» - обезличенный утрачивает себя. Как и почему так происходит?

Чтобы попытаться ответить на эти вопросы, нужно, прежде всего, задаться вопросом: что такое лицо?

Представим человека как существо, живущее в трех, несводимых к самим себе и друг другу пространствах. Пространстве физическом, (включающим и физиологическое), социальном и смысловом. Последнее условно можно отнести к области гегелевского абсолютного духа, хотя вернее было бы указать на прямую связь пространства смысла с сущностным, но незримым миром духа как такового, миром идей, в его платоническом и религиозно-мистическом значении.

Однако, оставив сноски и предисловия, приступим к анализу понятия лицо в физическом пространстве. Для физиолога все вроде бы просто. Перед ним – поле деятельности в виде множества мышц, кожного покрова и связок. Все это великолепие подкреплено костным каркасом черепа, непосредственно отвечающим за внешний облик – форму лица.

Опытный специалист, сталкивающийся с травмой (или последствиями травмы), ожогом, опухолью, делает все возможное, чтобы доступными ему средствами устранить повреждения, или хотя бы свести их к минимуму. Спасти нас от потери физического лица.

Но почему же именно внешний облик так важен для нашей самоидентификации? Замечу, что мы почти никогда не видим собственного лица со стороны. Да, существует зеркало, камера и множество иных способов рассмотреть каждый сантиметр своего ненаглядного лица, но все эти способы в изначальном смысле – теоритические («теория» - дословно: разглядывание).

Подобно ребенку, встречающему в своем отражении «другого мальчика или девочку», и стремящемуся познакомиться с этим другим, мы всегда видим в зеркале (или на фото) лишь отражение, призрак, платоновский «эйдолон» - «идол», отражающий вовсе не суть, не идею, а лишь ее форму. Отражение становится по Ж. Лакану, нашей «символической матрицей», а зеркало «порогом видимого мира», за которым мы скрываемся от того, кто должен помочь нам увидеть нас.

Действительно, видеть всегда значит «выставлять себя напоказ, поскольку, чтобы увидеть себя нужны глаза другого» (Ж. Лакан). В этом смысле крайне ценным для нас становится явление синавгии (Платон. Тимей, 45b — 47c; Государство, 508—509; Менон, 76с) – скрещения лучей, исходящих от субъекта и объекта, на который тот смотрит.

«Мы видим свет, потому что свет видит нас. И этот свет, встреченный нами в увиденном, образует зрительное тело, тело идеи» (Тимей) – так и возникает единственная возможность видеть себя: видеть глазами другого.

Лицо – важнейший социальный маркер. Оно отвечает за узнавание, коммуникацию, говорит о нашем социальном статусе. Этот факт не в последнюю очередь является причиной того, что человек (часто неосознанно) стремится к красоте.

Согласно словарю Макса Фасмера, В русском слове урод – «некрасивый» и польском uroda – «красота», украинском врода – «красота», (вродливий – «красивый») имеется общий протославянский корень. Это сообщает «красоте» и «уродству» не только один и тот же семантический «родовой» признак, но и делает внешность социальным маркером.

Культ физической красоты, существовавший в античности, обожествлял ее обладателей, считавшихся проводниками воли богов. Именно поэтому красавцам и красавицам прощались поступки и поведение, непринятые в обществе.

При этом, наше лицо в обществе, лицо социальное, также зависит от способности соблюдать приличия, находиться при личине, скрывать свои чувства, притворяться, лгать, держать лицо. Потерять лицо социальное (в отличие от потери лица физического) зачастую означает быть искренним и откровенным с самим собой и другими. В обществе, где человек «хорош», поскольку «красив» (и ни в коем случае не наоборот), срывание с себя и других надлежащих масок считается нарушением «правил приличия».

Мы много слышим о сопоставлении и даже отождествлении понятий личность и индивидуальность. Однако, боюсь, это не совсем верно. Природа, к примеру, «человеческая природа» — это вообще все, что свойственно человеку. Индивидуальность — это те особенности, которыми отличаются друг от друга носители одной и той же природы. Это различия людей между собой. Можно сказать, что каждый из нас лишь отчасти обладает человеческой природой — каждый на свой лад. Индивидуальность — это и есть аристотелевская «вторая природа»: сущность, явленная в конкретном многообразии.

Наконец, личность — это собственно тот субъект, который обладает всеми природно-индивидуальными свойствами. Само по себе личностное бытие качественно не выражено. Любые характеристики относятся к природе. Личность же — это тот, кто владеет этими качествами, свойствами, энергиями, кто развертывает их в реальном бытии. Природа отвечает на вопрос «что?», индивидуальность — на вопрос «как?», личность — на вопрос «кто?». Личность — субъект действий. Индивидуальность — способ осуществления действий.

В пространстве смыслов лицо выступает как лик, чистый дух, утративший дистанцию между личностью и индивидуальностью. В «мире ином» - личность лик – есть именно то, что мы видим. И то, что мы видим, является абсолютной идеей, абсолютно выраженной личностью – ликом. Вследствие утраты нами всех индивидуальных (в том числе и греховных черт), из-за отсутствия необходимости «быть таким или не таким, как все», в отсутствии изящного лицемерия, мы можем стать самими собой. Стать гармоничной сущностью, по мнению теологов определяющей соотношение в природного, индивидуального и личного в каждом из нас. Это чистое Я, лицо-личность-лик иначе называется душой.

В Новое время (XVII-XVIII в.) человек говорит себе: «Я не могу полагаться на вселенский распорядок сущего: он меня не держит. Я должен сам выяснить, кто я есть». Складывается субъект-объектная парадигма («Я», «Он» «Они», «Оно»). Тут и появляется «душа психологическая» под именем «сознания» и «самосознания». Сознание как термин изобрел Джон Локк. Душа по его разумению есть именно то, что у меня в голове (на уме и в сердце), мой «внутренний» мир.

Джон Локк различает опыт внешний и опыт внутренний. Внешний опыт связан непосредственно с чувственным восприятием. А внутренний опыт – с рефлексией как «восприятием деятельности нашего ума», который сопоставляет впечатления, полученные из внешнего опыта. Этот внутренний опыт и есть душа-сознание.

Человек, пишет Локк, отличается от животного тем, что в процессе зрения, осязания, обоняния, обдумывания и прочего всегда знает, что это делает он. Таким образом, единство личности, согласно Локку, представлено в самосознании, которое является неотъемлемым моментом любого индивидуального опыта. И как раз это индивидуальное самосознание Локк превращает в исток и основание личного Я или индивидуальной души, если пользоваться традиционной терминологией.

Человек, согласно парадигме Нового времени, есть личность, которая включает в себя некоторое тело и лицо, но только таким образом и до тех пор, пока она осознает это тело как часть самой себя. Это значит, что тело, согласно Локку, присутствует в составе личности лишь в качестве собственного чувственного образа. Телесная субстанция и внешность, в соответствии с этой логикой, является фактом сознания, частью нашей личности (моя внешность есть я, если я осознаю ее моей).

Если для схоластов мыслящим началом в индивиде выступала душа как нематериальная субстанция, то у Локка, согласно концепции о тождестве личности, мыслит индивидуальное Я, тождественное нашей жизнедеятельности и опыту и способное осмыслять самое себя. В этом новом качестве чувственный опыт отличается от опыта животных, поскольку в нем появляется новое измерение под названием сознание. Сознание, вырастая из индивидуального опыта, в свою очередь организует и направляет его. Так выглядит эмпирическое понимание личного «Я» или человеческой души, впервые заявленное в Новое время.

Эмпирически понятая душа ограничена процессом моей непрерывной жизнедеятельности. А там, где он прерывается сном, потерей сознания или другими естественными или катастрофическими событиями, «Я» сознательно устанавливает связь своих прошлых и настоящих состояний, подтверждая тем самым цельность личности. Благодаря этому «Я» остается собой в каждом из своих состояний.

Так, лицо, некогда бывшее ипостасью высшей духовной сущности, Образом Божьим в Человеке, превращается в отражение личного «Я», в своего рода карту эмоций, на которой живо отражается «деятельность ума». «Глаза – зеркало души» – типичное утверждение Нового времени, где лицо становится отражением внутреннего опыта, опыта личности.

Если прежде личность вырастала из единства природы и индивидуума, то в Новое время именно индивидуум выступил как определяющее качество личности. «Я», тождественное себе, есть только «Я», отраженное в зеркале. Однако в силу свойственной постмодернизму «экзистенциальной относительности» уже нельзя уверенно утверждать, что отражение в зеркале есть в точности «Я». Локк писал, что когда запахи, очертания и звуки исчезают из нашего сознания, они исчезают вовсе, становясь своего рода «свободными радикалами», витающими в пространстве. Пусть мое «Я» не таково, каким я вижу его, но таково, каким я его мыслю. Все равно, личное и зримое теряют свое прежнее тождество даже в моем сознании.

В этом отношении именно принятая <