Обработка и представление статистических результатов

Обработка статистических данных ведется с целью выявления объективно существующих закономерностей. Прежде чем перейти к анализу какой-либо социолингвистической переменной, следует очертить круг лиц, для которых ее значение релевантно. Так, вопрос о предпочтении того или иного языка, на котором издается пресса, целесообразно разрабатывать только в отношении тех лиц, кто читает газеты. Доля последних в выборочной совокупности определяется не только индивидуальными психологическими особенностями, но и доступностью прессы (а по отдельным регионам она сильно различается), а также общегосударственной или региональной социально-политической и культурной обстановкой в момент опроса[85]. Мнения школьников по поводу преподавания языка или использования его как средства обучения могут представлять определенный интерес, но очевидные привходящие субъективные факторы требуют отдельного анализа ответов этой группы респондентов. Нередко круг лиц, относительно которых следует разрабатывать определенную социолингвистическую переменную, выявляется только в результате анализа анкеты.

Вот один пример. Опрос всех жителей практически полностью двуязычной литовско-русской деревни Дегучяй (245 человек, из них 62% литовцы, 34% русские), проведенный в начале 1970-х годов, показал, что 96% из них смотрели фильмы на обоих языках, в то же время книги на втором языке читали лишь 22% из тех, кто пользовался библиотекой [Михальченко 1975: 286-299]. При поверхностном анализе из этого могли бы быть сделаны какие-то выводы относительно предпочтений языка художественной литературы, однако выясняется, что письменной формой второго языка владели 93% лиц в возрасте 19-30 лет и лишь 4% лиц старше 51 года (возрастное распределение читателей местной библиотеки в публикации не указано). Вывод ясен: читающих на обоих языках мало в первую очередь потому, что представители старших когорт грамотны лишь на родном языке.

По каждому разрабатываемому вопросу важно четко различать отсутствие явления, неприменимость вопроса к какой-либо категории респондентов, отсутствие данных (например, ввиду неполного заполнения вопросника) и, конечно, не смешивать эти данные с ответами тех, кто в явном виде затруднился ответить. Учитывая эти факторы, исследователь приступает к обработке результатов по каждому вопросу анкеты.

В статистике способ упорядочения информации называется измерением. В процессе измерения ряду социолингвистических фактов ставится в соответствие некоторое множество чисел. Данные могут измеряться с различным уровнем точности.

Номинальная шкала лишь классифицирует данные, указывает, к какой группе они принадлежат: значениям "мужской пол"-"женский пол" или ответам типа "да"-"нет" могут быть присвоены как значения 0-1, так и значения 1-0 или 2-1, за числами не скрывается ничего, кроме разнесения данных по определенным категориям. Номинальная шкала может быть и многозначной - таковы, например, данные о языке, на котором получено образование.

При порядковой шкале данные получают числовую оценку, которая указывает лишь на их иерархию, порядок следования, но о количественном значении признака говорит лишь очень условно. Например, шкале ответов типа Только А - Чаще А –А и Б - Чаще Б - Только Б может быть сопоставлен числовой ряд 1 – 2 – 3 – 4 – 5, но это не означает, что различие в оценках 1 и 2 (Только А и Чаще А) в точности таково же, как и между оценками 3 и 4 (А и Б и Чаще Б). Неравномерность порядковой шкалы не мешает ее использованию в социолингвистике. Вот, например, как выглядит шестибалльная шкала степени владения языком: 1 – свободно говорит на языке и предпочитает этот язык всем остальным; 2 – свободно говорит на языке, но предпочитает какой-либо другой язык; 3 – говорит на языке, однако старшие замечают в его речи ошибки; 4 – хорошо понимает речь, но сам способен произнести лишь десяток обиходных фраз; 5 – понимает общий смысл сказанного, говорить не может совершенно; 6 – не знает языка [Бахтин 1984: 70–71]. Несмотря на свою "импрессионистичность", эта шкала служит хорошим инструментом при описании языковой ситуации. Вот какие результаты по степени владения эскимосским и русским языками получил Н. Б. Бахтин при обследовании эскимосов, живших в 1984 г. в нос. Си-реники (по итогам интервью, опросов, наблюдений баллы были выставлены всем жителям поселка, а затем усреднены для каждой возрастной когорты) – табл. 3:

Таблица 3

Эти данные очень наглядно и вполне объективно иллюстрируют темпы вымирания эскимосского языка.

На шкале, которая называется интервальной, величины отражают равные единицы измерения и могут сопоставляться не только по упорядоченности, но и по расстоянию. В действительности в применении к большинству социолингвистических (и социологических) измерений точнее будет говорить о примерном равенстве расстояний между единицами шкалы. Примером использования интервальной шкалы в социолингвистике является известная работа У. Лабова о централизации дифтонга /aw/ у носителей американского варианта английского языка, живущих на о. Мартас-Винь-ярд [Лабов 1975а: 206-213]: "архаичной" реализации [аи] был присвоен балл 0, наиболее центрированной [эй] – 3; баллы 1 и 2 получили промежуточные варианты произнесения центрального гласного дифтонга. Информантам предлагались списки слов, где дифтонг находился в разных позициях: перед глухим шумным (как в out), перед звонким (как в found), в абсолютном исходе (как в now). Для каждого из 69 информантов в результате усреднения числовых значений, приписанных каждому произнесению слова из списка, был подсчитан показатель централизации. У отдельных индивидов он колеблется от 0,10 до 2,11, при этом наблюдается отчетливая связь с возрастом информанта. Средние показатели в пределах 15-летних когорт таковы (табл. 4):

Таблица 4

Интервальные шкалы разделены на равные расстояния, но сама единица измерения имеет довольно условный характер, она не существует вне процесса измерения. Так, в описанном исследовании Лабова степени централизации дифтонга можно было бы измерять не от 0 до 3, а от 1 до 3, или достаточно произвольным образом менять масштаб измерения, введя не четыре позиции, а пять или шесть[86]. В том случае, если единица измерения получает четкую наглядную интерпретацию, говорят о количественной шкале. Такими шкалами измеряется, например, возраст (нет нужды пояснять, что единицы в таком случае вполне реальны) или число испытуемых. Социолингвистика широко пользуется этим типом измерения при описании подходящих характеристик населения, хотя выявляемые в ходе описания переменные пока не удавалось привязать к количественным шкалам.

Приведенные примеры иллюстрируют такое важное понятие, как зависимость двух переменных: одна из них (и у Бахтина, и у Лабова – возраст) независимая и обусловливает степень выраженности второй, зависимой переменной (владение языками, степень централизации дифтонга). Фактически часто наблюдается взаимодействие переменных – когда две или более независимых переменных воздействуют на зависимую. В цитированной работе У. Лабов специально стремился к социальной однородности информантов: "Всё это янки, принадлежащие к числу исконных поселенцев острова; все они связаны различными родственными отношениями, многие принадлежат к одной семье; все одинаково относятся к своему острову. Все они получили деревенское воспитание и все, за одним исключением, были плотниками или рыбаками" [Лабов 1975-210].

Зависимость переменных иначе называют корреляцией. Корреляция может быть положительной (переменные возрастают или убывают одновременно) или отрицательной, когда они изменяются в разных направлениях. Так, у эскимосов наблюдается положительная корреляция возраста с уровнем владения этническим языком (т. е. чем старше человек, тем выше его уровень владения этническим языком) и отрицательная – по владению русским: чем старше человек, тем ниже его уровень владения русским языком. (Тут мы еще раз убеждаемся в условности единиц при неколичественном измерении: степень владения языком тем выше, чем ниже ее числовое выражение.) О корреляции говорят и при номинальных измерениях: так, уровень двуязычия часто коррелирует с полом (билингвов больше среди мужчин) или с родом занятий (билингвов больше среди торговцев, чем среди крестьян).

Наличие корреляции не обязательно говорит о причинно-следственной связи: оба сопоставляемых показателя могут зависеть от третьего или быть связаны с ним не вполне тривиальным образом. Только что упомянутые половые различия в знании языков связаны, разумеется, не с физиологическими различиями полов, а с половыми стереотипами поведения, которые, по этнографическим данным, не обладают универсальностью. Показатель пола в данном случае является всего лишь удобным ярлыком для обозначения трудноформализуемых сложных поведенческих комплексов. Другой пример – связь языка, которым пользуются в быту и в рабочем коллективе, с национальностью коммуникантов. Выбор языка общения определяется языковым репертуаром контактирующих индивидов, в частности их родными языками (и массой других факторов, о которых в соответствующем месте говорилось достаточно подробно). Взаимосвязь этнической идентификации и родного языка очевидна, но их корреляция может быть устроена сложно. При обработке результатов обследования использование языков надо связывать не с национальностью, а с родными языками респондентов. На практике это делается далеко не всегда.

Вернемся к результатам микропереписи населения России 1994 г., показывающим, какой язык (этнический или русский) используется представителями разных народов в различных ситуациях в пересчете на 1000 человек. Для большинства народов русский и этнический языки в сумме дают цифру, близкую к 1000; "третьим" языком среди 1000 татар дома пользуются 4 человека, на работе – 2, среди украинцев – 1 и 1, среди немцев – 1 и 0, среди аварцев – 13 и 2, среди даргинцев – 6 и 4, среди ингушей – 8 и 1, среди тувинцев и калмыков – 0 и 0, среди карачаевцев – 1 и О и т. д. Однако для некоторых народов число использующих "третий" язык довольно велико. Вот каковы данные микропереписи (табл. 5):

Таблица 5

Вполне очевидно, что причины использования "третьего" языка во всех этих случаях связаны с хорошо известными процессами языковой ассимиляции, и у башкир этот другой язык – татарский, а у трех остальных народов – якутский. Картина была бы более объективной, если бы разработка велась по двум направлениям: родной язык в зависимости от национальности и языки коммуникации в зависимости от родного языка (понятие родной язык, конечно, надо было пояснять).

Взаимозависимость переменных представляется в табличном или графическом виде. Графическим представлением служит либо собственно график зависимости, когда по осям координат располагаются числовые значения сопряженных переменных, либо диаграмма. Почти всегда исходной является табличная форма. Она может быть использована и при представлении данных, но важнейшее ее назначение – быть инструментом анализа, помочь структурировать полученные данные, яснее понять выявляемые закономерности. Графическое представление табличной информации может быть решено по-разному, чаще всего – в виде столбчатых диаграмм, отражающих соотносимые величины линейно, или в виде круговых диаграмм (гистограмм), разделенных на пропорциональные соответствующим величинам сектора.

Конечной задачей социолингвистического исследования является обнародование полученных выводов. Форма их подачи во многом зависит от того, кому адресована публикация. Если публикация рассчитана на массового читателя, предпочтение отдается наглядным диаграммам. Профессионала же интересуют более точные и детализированные сведения, которые легче получить при табличном представлении результатов. Читатель-специалист оценивает не только выводы, но и надежность тех исходных данных, на которых они базируются. Задача публикатора – убедить в достоверности и показательности собранного материала и аргументировать выводы. А для этого полезно эксплицировать обоснованность выборки, методику сбора и обработки той первичной информации, на анализе которой строятся выводы; перестараться здесь невозможно[87]. Важно иметь в виду, что существенная часть социолингвистических исследований строится на сопоставлении ранее опубликованных результатов, а сама возможность сопоставления результатов, полученных разными авторами, зависит от степени сходства использовавшихся методик.

Анализ письменных источников

При решении большинства социолингвистических задач важное значение имеет метод анализа письменных источников. Письменные источники можно условно разделить на первичные и вторичные. В первую категорию попадают документы, фиксирующие речевые произведения, авторам которых могут быть приписаны какие-либо социальные характеристики, во вторую – исследовательские работы, материалом для которых служили первичные источники. Сюда попадают не только собственно социолингвистические работы предшественников – первичный материал мог анализироваться при решении задач, далеких от лингвистики. Данные, полученные от респондентов, обычно одновременны с исследованием (хотя запрета на вопросы о языковых фактах в прошлом не существует), письменные же источники дают возможность получить документальные свидетельства о предшествующих состояниях языка.

Остановимся сначала на первичных источниках. Социолингвистически значимые данные можно почерпнуть из письменных текстов различной стилистической и жанровой принадлежности. Например, изучение служебных документов, межведомственной переписки, разного рода инструкций, постановлений, актов и т. п. дает материал, позволяющий составить представление об официально-деловой стилистической разновидности языка на данном этапе его развития, о своеобразии реализации этой разновидности в многообразных жанрах (от заявления об отпуске до президентского указа).

В этом многообразии особое место занимает так называемый чиновничий жаргон, который, как считал К. Чуковский, создан "специально затем, чтобы прикрывать наплевательское отношение к судьбам людей и вещей" [Чуковский 1982: 172]. Иногда общество и даже власть протестуют против этих свойств чиновничьего языка, побуждая государственных служащих выражаться ясно и просто, о чем свидетельствует, например, следующее сообщение. «Администрация США всерьез взялась за вопросы языкознания. Белый дом направил во все правительственные учреждения строгое распоряжение, требуя, чтобы все исходящие документы, прежде всего предназначенные для публикации, были написаны простым и ясным языком, в коротких предложениях и без привычных чиновникам бюрократических терминов и оборотов. Распоряжение вступает в силу с октября. Надо же дать бюрократам, привыкшим общаться между собой на им одним понятном жаргоне, время на то, чтобы вспомнить, как говорят между собой простые граждане. В верхних эшелонах вашингтонской власти справедливо считают, что бюрократический "волапюк" официальных документов воздвигает трудноодолимый барьер между правительством и населением» ["Известия", 1998. 9 июня]. Характерна концовка этого сообщения: "Однако даже две странички упомянутого распоряжения Белого дома грешат туманными и невнятными формулировками, которые могут правильно истолковать разве что опытные юристы".

Интересные результаты может дать исследование с социолингвистической точки зрения дипломатических документов – договоров, нот, меморандумов, коммюнике и т. п., которые отражают в себе не только лингвостилисти-ческое своеобразие способов языкового выражения, но и определенные политические и идеологические установки, также облекаемые в специфические обороты, формулы, синтаксические конструкции. При этом каждая эпоха оставляет свои следы в языке дипломатии. Если, например, сравнить русские дипломатические документы советского времени и самого конца XX в., то в первых бросается в глаза их открытая идеологизированность (ср., например, речи А. Я. Вышинского и А. А. Громыко на заседаниях ООН, ноты протеста, в изобилии направлявшиеся советским правительством правительствам других государств), тогда как в дипломатических текстах последнего времени преобладают нормы использования языковых средств, в большей степени соответствующие международным стандартам.

Язык средств массовой информации также дает пищу для размышлений о социальных различиях в позиции авторов, принадлежащих к кругам общества, разным по своей политической ориентации и ценностным установкам. Например, в демократически настроенной российской прессе 90-х годов XX в. отчетливо проявляется тенденция к увеличению спектра языковых средств, в частности к широкому включению в газетный текст разгоборных, просторечных, жаргонных слов и выражений; в молодежных газетах поощряется сознательное обыгрывание слова, языковое ёрничанье, намеренные переделки слов и окказиональные неологизмы (слухмейкеры, ресторанмен, музей войсковых фигур, переселение в душ и т. п.). "Левая" пресса активно использует архаическую лексику (вече, соборность и т. п.) как средство политической демагогии.

Богатый материал для социолингвистического анализа языка предоставляет "неформальная" литература: в недавнем прошлом – "самиздат", не подвергавшийся редакторской правке, "Хроника текущих событий", сборники публицистических текстов, направленных против существующего строя, и менее политизированная, а то и просто бытовая литература – вроде сборников самодеятельных песен, анекдотов, частушек, присловий (иногда имеющих авторство – ср, одностишия В. Вишневского, "гарики" И. Губермана и др.).

Существование в течение нескольких десятилетий тоталитарного режима и соответствующей идеологии не только на территории России и бывших советских республик, но и в странах Восточной Европы способствовало формированию особого "тоталитарного языка" – со своей лексикой, специфическими оборотами, особым синтаксисом. В недрах тоталитарного строя рождалось и сопротивление этому языку или, по крайней мере, неприятие его в виде "языковой самообороны", пародирующей, намеренно искажающей расхожие штампы коммунистической пропаганды: "Ответим на красный террор белой горячкой!", "Товарищи ракетчики! Наша цель – коммунизм!", "Пролетарии всех стран, извините!" и т. п. (см. об этом [Вежбицка 1993; Купина 1995]). Характерно, что приемы переделок слов и расхожих штампов, языкового ёрничанья использует и "левая" пресса, оппозиционная правительству: деръмократы, чубаучер (из сложения фамилии Чубайс и слова ваучер), прихватизация и пр. (см. [Какорина 1996]).

Малоисследованным в современной социолингвистике остается язык частной переписки, дневниковых записей "среднестатистических" носителей языка (не писателей, не политиков, не общественных деятелей и др.). Между тем он представляет особый интерес как с точки зрения социального своеобразия речевых форм в определенной человеческой среде, так и с точки зрения новых тенденций, "точек роста", которые обнаруживаются раньше всего в речи, не скованной нормативными рекомендациями и запретами. В этом отношении примечателен жанр "наивного письма", воплощенный, например, в публикации писем и повседневных записок малограмотной женщины Е. Г. Киселевой, которая «пишет, как слышит, с массой "ошибок", не подозревая, как надо» [Козлова, Сандомирская 1996]. Лингвистическая и культурная ценность этого издания в том, что публикаторы сохранили все особенности текстов Е. Г. Киселевой, не подвергая их правке и "переводу" на литературный язык.

Социолингвисту интересен именно оригинальный, не тронутый литературной правкой текст, принадлежащий обычному, "не отягощенному" филологическим образованием человеку. Такой текст дает представление о подлинном функционировании языка в той или иной социальной среде. Однако частные письма, бытовые записки и заметки ("для себя" или для членов семьи) и другие тексты личной сферы человека труднодоступны для анализа: эти тексты мало кто сохраняет, а сохранив, неохотно раскрывает перед посторонним человеком (а именно таким посторонним и является исследователь) перипетии личных отношений и мелочи семейной жизни.

Первичные источники не обязательно бывают письменными. Важные сведения об эволюции фонетической нормы можно получить из документальной фиксации звучащей речи. Сейчас с экрана телевизора довольно часто звучат хроникальные записи 1930-х годов. На слух современного носителя русского литературного произношения многое в них выглядит странно – например, сохранение неударного [о] в тех заимствованиях, которые сейчас кажутся давно освоенными (типа м[о]дёлъ). Такой материал еще мало освоен историками литературной нормы. Из фоноархивов можно получить данные и об относительно непринужденной речи – как современной, так и недавнего прошлого (интервью и другого рода документальные записи).

Полезная для социолингвистических исследований информация содержится не только в первичных документах, но и в материалах переписей, различных справочниках, научных работах предшественников. Среди неопубликованных архивных материалов можно найти фактические данные, полученные в ходе различного рода опросов – как прошлых, так и современных; в последние годы стал возможен доступ к их электронным версиям. Повторное вовлечение подобных сведений в научный оборот может быть полезным при решении многих социолингвистических задач. Основной проблемой при таком вторичном анализе документов является их достоверность.

Говоря о достоверности данных, социологи противопоставляют их надежность (reliability) и валидностъ (validity). Надежность определяется соответствием повторных измерений исходным. Валидность же – это степень соответствия измеренного тому, что предполагалось измерить. Выше много говорилось о том, что респондент может неправильно понимать вопрос и даже намеренно искажать информацию; повторный опрос может дать результаты, идентичные полученным ранее, – следовательно, данные надежны, но их валидность может оказаться сомнительной. Оценка ва-лидности собственных результатов лежит на совести исследователя, но при методической безграмотности он может добросовестно заблуждаться, как, вероятно, обстоит дело с организаторами последней советской переписи, обнаружившими 324 человека, для которых родным является давно мертвый чуванский язык (см. разд. 3.3).

К решению вопроса о достоверности при вторичном документальном анализе следует подходить со всей тщательностью. При использовании чужих материалов исследователю легко ошибиться в определении того, что реально измерялось предшественниками. Классическим примером неверной интерпретации является использование социолингвистами данных переписей СССР при определении уровня двуязычия. Начиная с 1970 г. в переписном листе опрашиваемый наряду с родным языком должен был указать другой язык народов СССР, которым свободно владеет. Разработка этого вопроса ведется по русскому языку, этническому языку опрашиваемого (если он указал родным не этнический язык), а в национальных автономиях также по титульному языку. Полученные данные вполне валидны в отношении заданного вопроса, но, как много раз указывалось выше, они заметно занижают степень двуязычия, поскольку предлагается указать лишь один язык, при этом собственный этнический язык часто указать нельзя (например, немцам, полякам, болгарам, поскольку их языки не входят в число "языков народов СССР").

Любые статистические материалы предшественников следует специально анализировать на предмет их валидно-сти для данного исследования: ведь собирались они для других целей и не всегда так, как этого хотел бы исследователь; поэтому методика предшественников интересует его не менее, чем фактический материал.

К официальной статистике следует подходить с осторожностью не только по причине ее возможной невалидно-сти. Она может отличаться неполнотой и тенденциозностью (например, в ходе межвоенных переписей в Польше этническая принадлежность определялась вероисповеданием и всякий католик считался поляком). О "подводных камнях" отечественной этнодемографической статистики подробнее см. [Беликов 1997].