Сюжетная основа и обстоятельства написания

Предыстория создания балета

Весной 1914 г. Сергей Прокофьев, которому только что исполнилось 23 года, окончил Петербургскую консерваторию. В ее стенах он провел в общей сложности десять лет. Тринадцатилетним мальчиком он поступил в консерваторию в класс композиции. Учителями его были Н.А. Римский-Корсаков — по инструментовке и А.К. Лядов — по контрапункту. Диплом свободного художника (иными словами — композиторский) Прокофьев получил в 1909 г. в возрасте восемнадцати лет. Римский-Корсаков годом раньше умер, а с Лядовым отношения не сложились по причине откровенного консерватизма его художественных вкусов.

А. Матисс. Портрет С. Прокофьева.1921

Прокофьев в декабре 1908 г. впервые выступил с исполнением своих мелких фортепианных сочинений на одном из “Вечеров современной музыки”, и вот что писала об этом петербургская газета “Слово” 20 декабря 1908 г.: “Молодой автор, еще не закончивший своего художественного образования, принадлежа к крайнему направлению модернистов, заходит в своей смелости и оригинальности гораздо дальше современных французов. Крупный и несомненный талант сквозит во всех причудах этой богатой творческой фантазии, талант еще не уравновешенный, еще отдающийся каждому порыву”.

Лядову подобные новации были глубоко чужды, и на экзамене по композиции весной 1909 г. он, по воспоминаниям Прокофьева, негодовал: “Они все непременно хотят Скрябиными сделаться!” Итог экзамена — скромная четверка. Свое дальнейшее образование в консерватории Прокофьев продолжил у композитора Н.Н. Черепнина как дирижер и у выдающейся русской пианистки А.Н. Есиповой по классу фортепиано. Выпускаясь из консерватории, Прокофьев получил как пианист премию имени А. Рубинштейна и прилагавшийся к ней в качестве награды рояль. И это при том, что на выпускном экзамене-конкурсе он играл не традиционный классический фортепианный концерт, а свой собственный, первый из двух к тому времени написанных.

Результатами композиторской деятельности Прокофьева к началу лета 1914 г. были, помимо двух концертов для фортепиано с оркестром, юношеская опера “Маддалена”, при жизни автора не исполнявшаяся, многочисленные фортепианные произведения и в их числе Токката (1912) и “Сарказмы” (1912–1914).

Летом 1914 г. Прокофьев оказался в Лондоне — таков был подарок, сделанный ему матерью за хорошее окончание консерватории. В Лондоне в это время проходил сезон русских опер и балетов, организованный С.П. Дягилевым. Состоялось знакомство Дягилева с Прокофьевым, которое организовал музыкальный критик В.Ф. Нувель, когда-то участвовавший в организации тех самых “Вечеров современной музыки”, где Прокофьев дебютировал. Прокофьев сыграл Дягилеву свой Второй фортепианный концерт. Поначалу Дягилев загорелся было идеей его сценического воплощения, притом таким образом, чтобы на сцене шла балетная пантомима, а Прокофьев в это время играл фортепианную партию. Но подобрать сюжет для такого спектакля не удалось, и проект остался нереализованным. Прокофьев высказал Дягилеву мысль об опере “Игрок” по роману Достоевского, которая впоследствии стала одной из ярчайших опер XX века, но тот идею отклонил, полагая, что опера отмирает как жанр и потому нужно писать балет — желательно на сказочный или доисторический сюжет. На этом и договорились.

В Петербург Прокофьев вернулся буквально за несколько дней до начала Первой мировой войны. Имя возможного либреттиста будущего балета Прокофьеву назвал все тот же Дягилев: поэт-акмеист Сергей Городецкий.

Их первая встреча состоялась 9 октября 1914 г. К этому моменту, по свидетельству композитора, “сюжет был написан слегка, не окончен и весьма незначителен по содержанию. Вращается в области русских идолов IX века. Неожиданно мне понравился этот аромат, а быки, которые проплывают по небу, предшествуя солнечному восходу, привели меня в восторг. Мы принялись обсуждать сюжет, кроить и так и сяк, изобретать, сочинять, я обнаружил массу сочинительских талантов, горячился, старался и могу гордо сказать, что половину придумал я. В результате через час балет в пяти картинах был сочинен”.

Далее первоначальный эскиз либретто многократно видоизменялся его авторами и в конце концов стал выглядеть примерно следующим образом. Языческие славяне поклоняются богу солнца Велесу и деревянной идолице Але. Добрым богам противостоят покровитель злых сил коварный Чужбог и семь подземных чудовищ. Ночью Чужбог пытается похитить Алу, но его чары действуют только во тьме, и свет луны делает Чужбога бессильным. С небес спускаются сказочные лунные девы, чтобы утешить Алу, но Чужбог снова угрожает ей. На спасение Алы приходит скифский богатырь Лоллий, которого ждет гибель во время поединка с Чужбогом. Однако во время их схватки бог солнца Велес поражает Чужбога своими испепеляющими лучами.

Балет должен был называться “Ала и Лоллий”. Для Городецкого обращение к древнеславянской языческой тематике в данном случае не было первым — она встречалась уже в 1907 г. в его стихотворном сборнике “Ярь”, который Прокофьев, судя по всему, знал.

В русской живописи тех лет язычество было предметом особого внимания Н. Рериха, например в его картинах “Идолы”, “Славяне на Днепре”. Кроме того, именно Рерих был художником постановки знаменитого балета Стравинского “Весна священная”, парижская премьера которого в хореографии В. Нижинского состоялась в Париже в мае 1913 г. и обернулась чудовищным скандалом. С музыкой этого балета, имеющего подзаголовок “Картины языческой Руси”, Прокофьев в то время уже был знаком. По его признанию, музыку эту он тогда не понял, но ее дерзкие гармонии, сложнейший ритмический рисунок, терпкая ладовая архаика на стилистику “Алы и Лоллия”, безусловно, повлияли.

Либретто Городецкого было, однако, драматургически откровенно бездейственным, если не сказать бутафорским. Для Прокофьева же оно, по его замечанию в автобиографии, писавшейся в начале 1941 года, было не более чем желанием “размахнуться на что-то большое”. И его бурный темперамент, ранее прорывавшийся в Токкате, в ранней фортепианной пьесе “Наваждение”, во Втором фортепианном концерте, в музыке “Алы и Лоллия”, выявился с особой силой — изобретательность композитора в плане ритмов, тембров, гармоний, соответствовавших тому “скифству”, каким представлял его себе Прокофьев, оказалась поистине ошеломляющей. И озадачивающей своей “левизной”. Озадачен, в частности, был В.Ф. Нувель, российский “полпред” Дягилева. О своем впечатлении от музыки он сообщил знаменитому импресарио, чем изрядно его взволновал. Дягилев писал: “...мне кажется необходимым видеть его, пока еще не окончательно дописан и оркестрован балет”.

А в это время Европа была охвачена пожаром Первой мировой войны. Свое отношение к ней Прокофьев с предельной ясностью сформулировал в дневнике. Вот его запись (впечатление от поездки в Царское Село), датированная 7 декабря 1914 г.: “Был восхитительный ясный солнечный день, на полях лежал недавно выпавший, запоздавший в этом году снег, я всю дорогу стоял на площадке у раскрытого окна и наслаждался природой. И каким фальшивым фаготом зазвучал поезд Варшавской дороги, следовавший параллельно нам и бежавший с войском на войну. Одни люди, которым не хочется драться, и другие люди, которые думают о покинутом доме, тем не менее лезут друг на друга и выпускают друг другу кишки. Какая тупость!”

И. Репин. Портрет поэта С.М. Городецкого с женой.1914

Прокофьев был вызван Дягилевым в Италию. Ехать с учетом военных действий пришлось кружным путем — через Румынию, Болгарию, Грецию. Встреча состоялась в Милане, и все написанное Прокофьевым Дягилев забраковал, о чем писал И. Стравинскому следующее: “Сценарий — плохая петербургская поделка: это было бы подходяще для Мариинского театра десять лет назад, но не годится для нас. В музыке он, по его словам, не ищет подчеркнуто “русских” эффектов. Это не более чем музыка вообще...” Письмо Дягилева заканчивалось словами: “Я его приведу к тебе. Он должен полностью перемениться. Иначе мы его потеряем навсегда...”.

Л. Бакст. Портрет Вальтера Федоровича Нувеля.1895

Какими были результаты дягилевского “разноса”? Музыка несостоявшегося балета была чуть позже использована Прокофьевым в одном из самых ярких и значительных симфонических сочинений тех лет — “Скифской сюите”. Это во-первых. Во-вторых, во время этой поездки в Италию Дягилев организовал композитору, помимо массы знакомств, первое публичное зарубежное выступление как пианисту — 7 марта 1915 года Прокофьев играл в крупнейшем концертном зале Рима, Августеуме, свой Второй фортепианный концерт и ряд мелких сочинений. И наконец, был подписан контракт на 3000 рублей на сочинение нового балета. Этим балетом стала “Сказка про шута, семерых шутов перешутившего”, работа над которым растянулась на целых пять лет.

На историческом рубеже

В апреле 1917 г., спустя два месяца после Февральской революции (а Прокофьев был в Петрограде ее очевидцем и оставил о тех днях интереснейшие записи в своем дневнике) ему исполнилось двадцать шесть лет. К тому времени он закончил один из своих шедевров — Первый скрипичный концерт. Переживал по поводу постановки в Мариинском театре своей оперы “Игрок” по Достоевскому — постановка не состоялась, ибо против музыки Прокофьева взбунтовались певцы.

Летом 1917 г. композитор создал одно из самых безмятежных своих сочинений — симфонию, ныне известную как “Классическая”. От политики он был, с одной стороны, далек. Показательна его запись в дневнике, относящаяся к августу 1917 г.: “Я не контрреволюционер и не революционер и не стою ни на той стороне, ни на другой”. С другой стороны, Октябрьской революции Прокофьев отнюдь не сочувствовал: “Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом; здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь; здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет. Весной я еду”.

7 мая 1918 г. Прокофьев отправился в путь — разрешение на выезд из России ему подписал тогдашний нарком просвещения А.В. Луначарский. Позже, в автобиографии 1941 года, Прокофьев напишет по этому поводу: “Таким образом, прозевав возможность с размаху включиться в советскую работу, я получил заграничный паспорт и сопроводительный документ, гласивший, что я еду по делам искусства и для поправления здоровья”.

М. Ларионов. Эскизы декорации к балету “Шут”.Постановка 1921 г.

Что жизнь вне России растянется более чем на полтора десятка лет, молодой Прокофьев предположить не мог. Незадолго до отъезда он дал сольный концерт в Петрограде, где впервые сыграл свой фортепианный цикл “Мимолетности”, к которым был предпослан эпиграф из К. Бальмонта:

Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.

31 декабря 1918 г., несмотря на все трудности новой жизни, Прокофьев напишет в своем дневнике: “Я удрал из России, и это много”. И еще одна крайне важная запись, связанная с покушением на В.И. Ленина: “Газеты сообщают об убийстве Ленина. Это человек, сыгравший большую роль в мировой истории. Он принес много зла для России, но ведь с точки зрения социализма нет России или Германии, а есть Интернационал. Хотя я считаю социализм в конечной точке его стремления нелепостью, так как сама природа исключает понятие о равенстве, но всегда оцениваю благородство его идеи. Ленин для социализма принес огромный вред, скомпрометировав идеи социализма в глазах многих. Но если бы когда-либо суждено было социализму воцариться на земле, то Ленина оценят как человека, предвосхитившего многое, и поставят ему памятник”.

А.В. Луначарский	М. Ларионов. С. Дягилев, С. Прокофьев, М. Ларионов на репетеции балета “Шут”.1921

Эту цитату мы привели для того, чтобы понять ряд особенностей творчества Прокофьева и его человеческое поведение после возвращения в Советский Союз. А пока — о начале его жизни за границей и о том, в каких условиях завершалась работа над “Шутом”.

Нужно было “вписываться” в американский стиль жизни и начать зарабатывать деньги на существование. Поначалу — концертами. Первый из них прошел в Нью-Йорке 20 ноября 1918 года. Внешне — с успехом, и критика была в целом благоприятная. Позже Прокофьев вспоминал: “В смысле оценки моих сочинений критики писали глупости, и, например, лучший из них находил, что финал Второй сонаты “напоминает атаку стада мамонтов на азиатском плато”. Про пианизм — что в нем мало градаций, но “пальцы стальные, кисти стальные, бицепсы и трицепсы стальные”, так что в отеле негр-лифтер, тронув меня за рукав, не без уважения сказал: “Стальные мускулы...” — видимо, возведя меня в боксеры”.

При этом по настоянию менеджера Прокофьев вставил в свою программу несколько сочинений Скрябина и Рахманинова, ибо исполнение только его собственных сочинений для американской публики было бы утомительно. А тот успех, который обеспечивал себе концертами в США Рахманинов, для Прокофьева был неприемлем, даже если его независимость иной раз оборачивалась безденежьем: “Программа... Нет, Рахманинов продал свою душу черту за американские доллары! Вальсы Шопена, рапсодии Листа, вариации Моцарта, собственная полька — ужас! Вместо того чтобы играть по крайней мере три четверти из своих сочинений. Зато успех и много долларов. Я рад успеху нашего любимца и рад, что разоренный большевиками Рахманинов отыгрывается на Америке, но мне жаль, что он разменивается на такую “публичную” программу”.

У Прокофьева в это время уже вызревал замысел оперы “Любовь к трем апельсинам”. Идею подсказал Всеволод Мейерхольд незадолго до отъезда композитора из России. Сочинение пришлось на 1919 год, а премьера состоялась в Чикаго 30 декабря 1921-го. То есть спустя более чем полгода после премьеры “Шута”.

М. Ларионов. Эскиз декорации “Спальня купца” к балету “Шут”.Постановка 1921 г.

С завершением же балета дело обстояло так. В марте 1919 г. Прокофьев получил письмо из Парижа от художника М.Ф. Ларионова, оформлявшего прокофьевский балет. “Оказывается, декорации для “Сказки про шута” давно написаны Ларионовым, и это известие ужасно меня порадовало, потому что я привык смотреть на “Шута” как на какой-то миф и даже почти забыл его музыку”.

Встреча с Ларионовым и Дягилевым состоялась лишь в мае 1920 года. Эскизы декораций оказались замечательными, Дягилев был готов ставить балет, благо его клавир был цел, но предстояла большая доработка. Ряд эпизодов по аргументированным замечаниям Дягилева следовало пересочинить. Весь балет оркестровать. Между шестью картинами написать пять симфонических антрактов, чтобы все картины шли непрерывно. Для этого Прокофьев на лето поселился неподалеку от Парижа. В автобиографии 1941 г. он писал: “Переделывая балет, я старался замещать неудавшиеся места развитием музыки, взятой из мест удавшихся. Кое-что присочинить, заключительный танец написать наново. Самое начало “Шута” осталось без изменений — посвистывания и побрякивания, как будто с оркестра вытирают пыль перед началом спектакля”.

Возвращение на родину

Впервые после отъезда из России Прокофьев побывал на родине в начале 1927 года. Двухмесячная гастрольная поездка по городам Советского Союза прошла с огромным успехом. Затем было еще несколько приездов в СССР в конце двадцатых — начале тридцатых годов. Решение вернуться вызревало постепенно, и причины для него были разные. Показательна запись в дневнике от 19 декабря 1928 г. (Прокофьев находился в это время в Париже): “Идя домой, думал о России, и меня страшно тянуло туда. И в самом деле, какого черта я здесь, а не там, где меня ждут и где мне самому гораздо интереснее?”

Ю. Анненков. Автопортрет

С другой стороны — прагматический расчет. Вот что говорил Прокофьев в 1932 г. художнику Ю. Анненкову о своем решении вернуться: “Меня начинают принимать в России за эмигранта. Понимаешь? И я начинаю постепенно терять советский рынок. Но если я окончательно вернусь в Москву, то здесь — в Европе, в Америке — никто не придаст этому никакого значения, и мои вещи будут исполняться здесь так же, как и теперь, а то и еще чаще, так как все “советское” начинает входить в моду. Понял? Почему же в таком случае не доить разом двух коров, если они не протестуют? Понятно?”

При этом в окружении Прокофьева были люди, постоянно жившие в СССР и отговаривавшие его от возвращения. Отговаривал его при личной встрече в Париже Асафьев. Еще раньше отговаривал в одном из своих писем Мясковский: “Вы собираетесь сюда? Зачем? Наши идеологи находят, что ваша музыка рабочим вредна или в лучшем случае чужда...” Прокофьев же считал: “Мне как раз надо ехать для того, чтобы вновь заставить поверить в мою музыку, которую, пользуясь отсутствием, заплевали ревнивые люди”.

Лина Кодина с сыном

После нескольких приездов в СССР Прокофьев окончательно поселился в Москве лишь весной 1936 года. Он вернулся на родину с женой — камерной певицей Линой Кодиной, испанкой по отцу и полуфранцуженкой по матери, и двумя сыновьями, двенадцатилетним Святославом и семилетним Олегом. Вернулся в страну, коренным образом изменившуюся даже со времени его первого посещения: в СССР 1927 г. в разгаре был нэп, в 1936 г. уже были осуществлены индустриализация и коллективизация, в декабре 1934 г. был убит Киров, в июне 1936 г. умер Горький — Прокофьев стоял в Колонном зале в почетном карауле у его гроба. В декабре 1936 г. была принята сталинская конституция.

Осознавал ли Прокофьев произошедшие в стране масштабы перемен? До конца в то время — вряд ли. А соответствовать советским реалиям пришлось. Именно тогда, в 1936 году, дирекция Большого театра отвергла музыку только что законченного балета “Ромео и Джульетта”, посчитав ее нетанцевальной, — триумфальная премьера с участием Улановой состоялась в самом начале 1940 г. в Ленинграде.

С. Прокофьев и М. Мендельсон-Прокофьева.1945

За несколько месяцев до начала войны Прокофьев завершил один из своих шедевров — блистательную по остроумию и полную пленительной лирики оперу “Обручение в монастыре” по комедии Р. Шеридана “Дуэнья”. Но предшествовала ей другая опера — “Семен Котко” по повести Валентина Катаева “Я сын трудового народа” о событиях 1918 г. на Украине, ее оккупации немцами. В мае 1939 г. впервые прозвучала кантата “Александр Невский”, основой которой была музыка Прокофьева к одноименному фильму Сергея Эйзенштейна, вышедшему на экраны страны годом раньше.

И тогда же — небольшая кантата “Здравица” (1939). “Это озарение какое-то, а не сочинение”, — скажет о ней в своих воспоминаниях о Прокофьеве Святослав Рихтер. Кантата была написана на тексты народных песен — русских, украинских, белорусских, мордовских, кумыкских, курдских, марийских — по случаю шестидесятилетия со дня рождения Сталина. А еще раньше были написаны не только музыкальная сказка “Петя и волк” (1936), ставшая ныне признанной классикой музыки для детей, но и монументальная кантата к 20-летию Октябрьской революции для симфонического оркестра, военного оркестра, оркестра аккордеонов, оркестра ударных инструментов и двух хоров. И запрещенная к исполнению, ибо эксперимент Прокофьева по написанию музыкального произведения на тексты из сочинений Маркса, Ленина и Сталина у тогдашних советских руководящих чиновников от искусства вызвал шок. Прокофьевская кантата была впервые исполнена лишь весной 1966 г. под управлением К. Кондрашина, правда, без двух заключительных “сталинских” частей.

Золушка – Г. Уланова, Принц – М. Габович.
1945. Большой театр, Москва

В предвоенную зиму произошло важное событие и в личной жизни Прокофьева. Так сложилось, что его женой стала 25-летняя выпускница Литературного института Мира Александровна Мендельсон, при участии которой создавались литературные тексты двух последних прокофьевских опер, а также либретто балета “Сказ о каменном цветке”.

Золушка – О. Лепешинская1945. Большой театр, Москва

Затем были годы военного лихолетья, трудный эвакуационный быт в Нальчике и Тбилиси, в Алма-Ате, куда Прокофьев приехал для работы с Эйзенштейном над фильмом “Иван Грозный”, и в Перми. В эти годы в значительной степени была написана опера “Война и мир”, завершен начатый еще перед войной балет “Золушка”, созданы фортепианные шедевры — Седьмая и Восьмая фортепианные сонаты.

А. Соколов. Г. Уланова и К. Сергеев – первые исполнители
партий Джульетты и Ромео.1940

В 1944 г. сочинена Пятая симфония, в определенном смысле ставшая для Прокофьева рубежной. Она была впервые исполнена в Большом зале Московской консерватории под управлением автора. Когда Прокофьев встал за дирижерский пульт, над Москвой раздались артиллерийские залпы — столица салютовала очередной победе над гитлеровцами. И лишь после окончания салюта зазвучала великая музыка.

Прием симфонии слушателями был триумфальным. И никто из тех, кто был на премьере, не мог предположить, что слышит авторское исполнение прокофьевского сочинения в последний раз. Через несколько дней Прокофьева свалил тяжелейший приступ гипертонической болезни, его жизнь висела на волоске. Он прожил потом еще неполных восемь лет. И эти годы стали для него годами непоказного личного мужества, ибо композитору было суждено не только писать музыку, преодолевая недуг, но и достойно противостоять вопиющим несправедливостям, обусловленным реалиями первых послевоенных лет.

Время испытаний

В 1947 г. страна отмечала тридцатилетие Октябрьской революции. Прокофьев к этому времени официально был признан одним из выдающихся деятелей советской культуры. Звание народного артиста РСФСР, пять (!) Сталинских премий, орден Трудового Красного Знамени — все это было. В ту осень впервые прозвучали несколько его новых сочинений, среди которых особо выделялась Шестая симфония, прозвучавшая под управлением Е. Мравинского. Прокофьев начал писать (подчеркнем: по заказу Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова) новую оперу, о которой сказал в заметке, напечатанной 30 октября 1947 г. в газете “Вечерняя Москва”: “Мой скромный подарок матери Родине”. “Подарком” была “Повесть о настоящем человеке”. К лету следующего года опера была готова и представлена театру.

А наступивший год для страны, и особенно для ее науки и культуры, стал тяжелейшим. Для науки он стал годом разгрома генетики и утверждения лысенковщины. А для искусства?

В середине января Москва хоронила великого актера и режиссера XX века Соломона Михоэлса, по официальной версии, сбитого на окраине Минска грузовиком, а на самом деле уничтоженного по распоряжению Сталина. Спустя месяц в своей московской квартире в возрасте пятидесяти лет скоропостижно скончался Сергей Эйзенштейн, с которым Прокофьева связывала не только работа над “Александром Невским” и “Иваном Грозным”, но и личная дружба. Через несколько дней после его похорон, 20 февраля 1948 г., была арестована бывшая жена Прокофьева Лина Кодина-Прокофьева, по поводу чего самого Прокофьева в те дни вызывали на Лубянку. (По обвинению в шпионаже она была осуждена на двадцать лет лагерей, из которых отбыла в заключении восемь — ее освободили и реабилитировали через несколько месяцев после XX съезда, летом 1956 года. О смерти Прокофьева она случайно узнала, находясь под Воркутой.)

И было еще одно событие, имевшее для Прокофьева далеко идущие последствия. В день смерти Эйзенштейна, 11 февраля 1948 года, в газетах было напечатано постановление ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели “Великая дружба”, премьера которой состоялась в Большом театре в дни празднования тридцатилетия Октября. Опера эта действительно была малоудачной, но выводы в партийном постановлении касались не только ее, но и творчества ряда крупнейших советских композиторов, объявленного антинародным и формалистическим, — С. Прокофьева, Д. Шостаковича, А. Хачатуряна, Н. Мясковского, В. Шебалина, Г. Попова (напомним, что последний был автором музыки к фильму “Чапаев”).

За постановлением последовали многодневное собрание московских композиторов и Первый Всесоюзный съезд композиторов, начавшийся в середине апреля. Шестая симфония Прокофьева, его последние фортепианные сонаты, написанная в 1945 году “Ода на окончание войны”, опера “Огненный ангел”, ни разу к тому времени не исполненная ни в СССР, ни за рубежом, ранние балеты, и в их числе “Шут”, — все это было объявлено идейно порочным.

В сложившихся условиях для больного композитора со всей остротой встала проблема творческой реабилитации. В начале осени 1948 г. Прокофьев приступает к работе над балетом на сюжет уральских сказов П. Бажова. Осенью в Ленинграде в Кировском театре начинаются репетиции “Повести о настоящем человеке”. Закрытый показ оперы для ленинградской общественности состоялся 3 декабря. Он проходил без декораций, не был элементарно отрепетирован как режиссерски, так и музыкально: певцы путались в своих партиях, оркестр, которым дирижировал Б. Хайкин, играл что-то несусветное.

С. Эйзенштейн. Прокофьев дирижирует.
Шарж сделан на программке в день последнего публичного выступления композитора

Приехавший в Ленинград Прокофьев на обсуждение не остался — он ушел из театра, сославшись на головную боль. На обсуждение осталась его жена как один из авторов либретто. В зале же творилось невообразимое по степени злобности критики новой оперы. “Убожество”, “халтура”, “маразм”, “издевательство над образом советского человека”, “самоуверенность и зазнайство, воплощенные в звуке”, — таким был уровень обсуждения. Защитить оперу пытался, по существу, лишь один человек — им был, как это ни покажется на первый взгляд странным и неожиданным, композитор-песенник В. Соловьев-Седой. Вечером того же дня в гостиничный номер к Прокофьеву зашел Д. Кабалевский. О провале не было сказано ни слова. Прокофьев показал Кабалевскому музыкальные материалы “Каменного цветка”.

С. Прокофьев и С. Эйзенштейн в киностудии
во время работы над фильмом “Иван Грозный”

Что было потом? “Повесть о настоящем человеке” была впервые поставлена в Большом театре лишь в октябре 1960 г., спустя семь лет после смерти ее автора. Не во всем удачная, эта постановка ныне воспринимается как попытка вернуть доброе имя ошельмованному произведению. Да, эта опера Прокофьева, написанная в тяжелейших условиях общественной жизни того времени больным композитором, не относится к его лучшим сочинениям. Но даже если отважиться назвать ее неудачей, то это — неудача гения. И просчеты ее гораздо поучительнее, нежели удачи некоторых ее критиков. Злословие же по поводу неудачи представляется результатом поверхностного знания о произведении, и о его сегодняшних проявлениях недоброжелательства (они, увы, есть) остается лишь глубоко сожалеть.

Н. Черкасов в роли Александра Невского.1939

Неудача с “Повестью...” для Прокофьева была тяжелым ударом. Оставалось одно — работать. Творчеством доказывать свою художническую позицию. К лету 1949 г. был готов клавир балета “Каменный цветок”, к весне 1950 г. — оркестровая партитура. Первое прослушивание музыки (в фортепианном варианте) состоялось в Большом театре 24 июня 1949 года. На вопрос жены “как прошло?” вернувшийся из театра Прокофьев ответил: “Бли-ста-тель-но!”

Отзывы были на редкость доброжелательными. Тогдашний директор театра А. Солодовников говорил о современности темы балета, прославляющего свободный творческий труд, о том, что “Каменный цветок” — это “Садко” в балете. Главный дирижер театра Н. Голованов подчеркнул, что в своем творчестве Прокофьев “всегда русский, но в “Каменном цветке” он русский по-новому”. Ведущая балерина театра О. Лепешинская отметила танцевальность музыки балета. (Эти отзывы мы приводим по материалам опубликованного несколько лет назад дневника М.А. Мендельсон-Прокофьевой.)

Последующее развитие событий, однако, для Прокофьева оказалось драматичным. В результате перенапряжения, вызванного описанными выше событиями, в начале июля 1949 г. у Прокофьева случился инсульт, сопровождавшийся расстройством речи и до известной степени неадекватным поведением. Лечили его там же, где стряслась беда, — на подмосковной даче в поселке Николина Гора, что недалеко от Звенигорода. Лечение дало свои результаты, и осенью композитор начал сочинять — порой несмотря на врачебные запреты.

Между тем приближалось 70-летие Сталина, которое страна торжественно отмечала в декабре. Что написал в эти дни Прокофьев? Чудесную вокальную симфоническую сюиту “Зимний костер” на стихи С. Маршака — поэтичный рассказ о том, как московские школьники в дни зимних каникул отправились в лыжный поход. В следующем 1950 г. была написана (также на стихи Маршака) оратория “На страже мира”, оба произведения были отмечены Сталинской премией, по счету — шестой. Но когда чуть ранее Прокофьеву предложили писать музыку к прославлявшему Сталина фильму М. Чиаурели “Падение Берлина”, он отказался, сославшись и на болезнь, и на то, что после смерти Эйзенштейна свою дальнейшую работу в кино он считает для себя невозможной. Фильм вышел на экраны с музыкой Д. Шостаковича.

Потом были симфоническая поэма “Встреча Волги с Доном”, приуроченная к открытию Волго-Донского канала, симфония-концерт для виолончели с оркестром (переработка виолончельного концерта, написанного еще в середине тридцатых годов). Ее исполнил в начале 1952 г. молодой М. Ростропович, а оркестром единственный раз в своей жизни дирижировал С. Рихтер, который незадолго до этого сломал себе палец и некоторое время не мог выступать как пианист. Осенью же 1952 г. был триумф Седьмой симфонии, исполненной под управлением С. Самосуда. Финал ее в Колонном зале Дома Союзов бисировался — это была последняя премьера, на которой присутствовал автор. В 1957 г. автор был отмечен Ленинской премией — посмертно.

С “Каменным цветком” театр тянул несколько лет. Первая репетиция балета в Большом театре состоялась 1 марта 1953 года. Днем 5 марта Прокофьев внес последние уточнения в нотный текст, а вечером его не стало. Причина смерти — кровоизлияние в мозг.

Смерть великого композитора XX века прошла незамеченной. Страна в те дни хоронила Сталина, умершего с Прокофьевым в один вечер, правда, на пару часов позже. 7 марта состоялось погребение на Новодевичьем кладбище. Некролог в “Советской культуре” был напечатан с опозданием. Таким образом, “Каменный цветок” оказался произведением, завершившим творческий путь Прокофьева, и утверждение балета на сцене проходило уже без участия его автора.

В мире уральских сказов

Либретто и музыка

“Сказ о каменном цветке” — таково название последнего балета Прокофьева. Привычное же для нас словосочетание “Каменный цветок” появилось позже. Начиналось все, что называется, издалека. Первоначально и Прокофьев, и Лавровский (напомним: первый постановщик “Ромео и Джульетты” перед войной в Ленинграде, а вскоре после войны в Москве) искали для балета пушкинский сюжет, тем более что летом 1949 г. отмечалось 150-летие со дня рождения великого поэта. Перебирались разные варианты, однако “Арап Петра Великого” смущал Прокофьева своей незаконченностью, “Метель” казалась более подходящей для оперного спектакля, а сказочные сюжеты не очень привлекали Лавровского. Некоторое время обсуждался “Каменный гость” в расчете на Уланову — донну Анну. В итоге ничего подходящего для балета из пушкинских сочинений подобрать так и не удалось.

Т. Старженецкая. Эскиз декорации к балету “Каменный цветок”.1954

Что же касается уральских сказов Бажова, то некоторые из них Прокофьеву читала его жена, М. Мендельсон, но для оперного спектакля в них, по мнению композитора, не хватало динамичности. Лавровский же, будучи главным балетмейстером Большого театра, думал о возможности появления на первой сцене страны балета по Бажову, но сам его ставить не планировал. А Прокофьев в какой-то момент взглянул на уральские сказы с позиции возможного балетного спектакля — и увлекся. Тем более что сравнительно свежими были впечатления от природы Урала: лето 1943 г. Прокофьев, находясь в эвакуации, провел в окрестностях Перми, а еще раньше, летом 1934 г., он путешествовал на пароходе по Каме и Белой. К тому же основой либретто “Шута” были, как уже отмечалось ранее, сказки из афанасьевского сборника, записанные в Пермской губернии.

1-я страница балета “Сказ о каменном цветке”.Автограф

Либреттистами нового балета стали Мира Мендельсон и Леонид Лавровский. За основу были взяты два сказа Бажова — “Каменный цветок” и “Горный мастер” с добавлением отдельных сюжетных мотивов из сказов “Огневушка-поскакушка” и “Приказчиковы подошвы”. Отметим, что в составлении либретто Прокофьев принимал активное участие, ибо он мог писать музыку лишь при наличии тщательнейшим образом проработанного сценарного плана, в который, по возможности, не нужно было бы вносить изменения (хотя мог что-то доделать и уточнить в случае разумности требований постановщика — это, в частности, отмечает в своих воспоминаниях Л.М. Лавровский).

Н. Чорохова – Хозяйка Медной горы, Ю. Кондратов – Данила	Г. Уланова – Катерина, В. Преображенский – Данила
Сцены из балета.1954. Большой театр, Москва

Содержание балета сводится к следующему. Живет на Урале молодой мастер Данила-камнерез. Задумав создать малахитовую чашу невиданной красоты, он отправляется во владения Хозяйки Медной горы, чтобы взять за образец своей будущей работы волшебный каменный цветок. Его терпеливо ждет невеста Катерина, перенося нужду, одиночество и наглые приставания приказчика Северьяна, от которых в итоге ее спасает Хозяйка Медной горы. Она тоже полюбила Данилу и заколдовывает юношу, чтобы не выпустить его из своих подземных владений. Но Катерина все же проникает в царство Хозяйки с помощью маленькой волшебницы Огневушки и силой своей любви вызволяет Данилу из неволи…

И. Колпакова – Катерина.1957. Ленинградский театр оперы и балета им. С.М. Кирова

Вот что писал о музыке последнего прокофьевского балета летом 1954 г., через несколько месяцев после премьеры спектакля Лавровского в Большом театре Арам Хачатурян: “Когда думаешь о том, что музыка балета “Каменный цветок” написана в последние годы жизни С. Прокофьева, в то время как смертельная болезнь не позволяла композитору работать больше тридцати–сорока минут в день, с особой отчетливостью представляешь огромную силу его творческого дара, неистощимый родник его мелодий — таких русских по духу, по интонациям и таких новых, таких неповторимо “прокофьевских”. Музыка “Каменного цветка” — это сплошной поток мелодий, идущих от сердца к сердцу, от самых истоков русской песенности. Какие там хороводы, какие зажигательные пляски — русские, цыганские! Какой страстью и <