Формат международного присутствия.

Продолжая считать проблему Косово своим внутренним делом и ссылаясь на проведенный еще 24 апреля 1998 г. референдум, на котором 94,73% населения Сербии высказалось против международного посредничества в урегулировании косовского кризиса, югославская сторона категорически отказывалась “нарушать четко выраженную волю своего народа”. Даже допуская возможность участия иностранных наблюдателей в урегулировании косовской проблемы, югославы требовали, чтобы это были представители либо ООН, либо ОБСЕ, но никак не НАТО. Для них была совершенно неприемлема идея о возможности ввода на территорию Косово натовских военных контингентов, поскольку это означало бы ни что иное, как натовскую оккупацию части территории страны.

Албанцы, со своей стороны, напротив, требовали скорейшего ввода натовских подразделений на территорию Косово, полагая, что в условиях присутствия войск поддерживающих их западных держав им будет легче добиться независимости после окончания трехлетнего “переходного периода”.

Серьезные разногласия между сторонами вскрылись и по другим вопросам, что на практике означало только одно — дипломатический тупик.

К тому же и без того нелегкая ситуация на переговорах еще более осложнилась после того, как США в одностороннем порядке передали делегациям дополнительные документы, касающиеся выполнения будущего соглашения, — в частности, условий ввода войск НАТО в Косово. И хотя эти дополнительные документы не рассматривались КГ, западные партнеры США поспешили солидаризоваться с ними. Представители России попробовали было возразить против подобных действий натовцев, но США, проигнорировав мнение российских партнеров, в жесткой форме потребовали от сербов и албанцев немедленного подписания всего пакета документов.

Но даже столь грубое, порой переходящее все рамки приличия, давление на участников переговоров ни к чему не привело. Даже документ КГ, в котором формулировались принципы политического урегулирования проблемы, стороны подписать отказались, хотя формально выразили свое принципиальное согласие с ним. 23 февраля в переговорах был вынужденно объявлен перерыв [5].

Пауза была использована западными странами для усиления давления на югославскую сторону. К этому неблаговидному делу был подключен и российский МИД. Его глава Игорь Иванов, вслед за потерпевшим неудачу спецпредставителем президента США на Балканах Ричардом Холбруком, 11 марта специально летал в Белград, чтобы в очередной раз попытаться убедить президента Югославии Милошевича принять военную часть плана КГ и НАТО — дать согласие на размещение в Косово международных миротворческих сил, основу которых составили бы воинские контингенты стран НАТО. Милошевич на давление не поддался, и миссию Иванова постигла та же судьба, что и миссию Холбрука.

На втором этапе переговоров в рамках “процесса в Рамбуйе”, проходившем 15-18 марта 1999 г. в парижском Центре международных конференций, албанская делегация неожиданно для всех заявила, что готова-де подписать “план мира”. От имени делегации один из руководителей АОК Хашим Тачи заявил, будто “все полевые командиры АОК поддерживают идею албанской автономии в рамках Югославии” при условии ввода в Косово натовских войск. Это был очевидный элемент блефа, умело срежиссированный за океаном: дескать, демонстративно пойдя на уступки, вы практически ничем не рискуете — ведь в Белграде так “уперлись” в свою позицию, что ни о каких компромиссах и думать не желают; вы же наберете выигрышные очки в глазах мирового общественного мнения.

Вслед за этим последовал очередной трюк.17 марта албанцы в присутствии западных посредников в одностороннем порядке подписали так называемое “Промежуточное соглашение по миру и самоуправлению в Косово” — документ, которого не видели ни российская, ни югославская стороны. Стало очевидно, что натовцы готовы решить проблему по-своему. И, хотя, на следующий день сербская делегация в присутствии тех же международных посредников подписала свой вариант соглашения, именно сербскую сторону НАТО объявил виновной в срыве переговоров.

20 марта из Косово были срочно эвакуированы 1400 размещенных там членов миссии ОБСЕ, включая 73 российских представителя. А 24 марта Генеральный секретарь НАТО Хавьер Солана отдал приказ главнокомандующему силами альянса в Европе, американскому генералу Уэсли Кларку начать военную операцию против СРЮ. В тот же день в 23.30 (время московское) натовская военно-воздушная армада нанесла первый ракетно-бомбовый удар по 40 объектам на территории Югославии. Давно готовившаяся НАТО операция “Союзническая сила” началась. Предотвратить ее российская дипломатия не смогла.

Имитация великодержавности

В бессилии нашей дипломатии, как в капле воды, отразилось все бессилие нынешнего российского режима. И в период подготовки, и в процессе уже начавшейся натовской агрессии против непокорной Югославии в Москве предпочли не вспоминать о переговорах в Кремле еще 16 июня 1998 г. между президентами Б.Ельциным и С.Милошевичем. А ведь и на этих переговорах, и в подписанной по их итогам декларации о мирном урегулировании в Косово было произнесено немало слов об исторической дружбе русского и сербского народов, о великодержавности России, всегда, якобы, готовой взять под свое крыло братский сербский народ, о решимости Москвы сохранить свое присутствие на Балканах, несмотря на все происшедшие там перемены.

И в Кремле, и на Смоленский площади предпочли не вспоминать и о трагикомическом спектакле, разыгранном 18 февраля 1999 г., т.е. менее чем за месяц до начала натовской агрессии. В тот день после встречи с канцлером ФРГ Герхардом Шредером, прибывшем в Москву в качестве председателя Евросоюза, и председателем Еврокомиссии Жаком Сантером российский президент направился к группе специально отобранных для работы в Кремле журналистов и с улыбкой кокетливо обратился к ним: “Задайте мне вопрос”. Заранее подготовленный в недрах президентской администрации, вопрос, естественно, касался самой злободневной на тот момент темы: о реакции Кремля на сообщение о том, что министр обороны США Уильям Коэн подписал в среду 17 февраля приказ о дополнительной переброске в Европу 5I военного самолета для возможного нанесения воздушного удара по CPЮ, если на переговорах в Рамбуйе, согласно натовскому ультиматуму, к 12 часам 20 февраля не будет достигнуто согласие между делегациями Югославии и косовских сепаратистов. “Мы не дадим тронуть Косово, — с наигранной категоричностью ответил Б.Ельцин. — Я передал вчера свое мнение и письменно, и по телефону Клинтону, что это не пройдет. Вот и все — весь наш ответ!” Стоявшие рядом Г.Шредер и Ж.Сантер с каменными лицами выслушали “жесткое заявление” президента России...

А через полчаса из Вашингтона поступило сообщение о заявлении пресс-секретаря Белого дома Джо Локхарта. В связи с заявлением президента Ельцина тот уведомил представителей печати, что руководители США и России в последние дни по телефону не общались, ситуацию в Косово и возможные воздушные удары в Югославии не обсуждали, никакого письма от российского президента с таким содержанием также не было, да и вообще президент США все последние дни находится в штате Нью-Хэмпшир, где занят исключительно внутренними проблемами. Из-за кремлевских стен в очередной раз последовали “разъяснения” относительно того, что “имел в виду президент”. Но дело было сделано: народ, а вместе с ним и все мировое сообщество, содрогнувшись, узнали, что “великая держава” Россия Косово в обиду не даст. Правда, оставалось неясным, каким образом, но это уже, что называется, другая песня.

Аналогичный фарс с надуванием щек, призванный прикрыть полную несостоятельность российской дипломатии, был разыгран и российским премьер-министром Примаковым сразу же после начала натовской агрессии. Направлявшийся в США на сессию российско-американской комиссии по экономическому и технологическому сотрудничеству, премьер, узнав о начале операции “Союзническая сила”, приказал развернуть свой самолет, летевший в тот момент над Атлантическим океаном близ побережья Ньюфаундленда, и направиться назад, в Москву. Кое-кто в Кремле и в МИД РФ торжествовал: вот, мол, как мы гневно отреагировали на действия НАТО! Вскоре, однако, выяснилось, что маневр с “разворотом над Атлантикой” был запланирован Примаковым по согласованию с президентом Ельциным как минимум за сутки до вылета самолета из Москвы, т.е. в понедельник 22 марта. Сознавая, что американцы, решившиеся на начало бомбардировок Югославии, вряд ли пересмотрят столь долго готовившееся решение из-за его визита, Примаков неоднократно связывался по телефону со своим партнером по предстоявшим переговорам, вице-президентом США Альбертом Гором и требовал у него гарантий, что операция НАТО не начнется до тех пор, пока он будет в Вашингтоне. Не получив таких гарантий, Примаков поставил в известность вице-президента CШA о возможном маневре над океаном. Гор не только “с пониманием” отнесся к информации российского премьера, но и дал команду связаться с Международной организацией гражданской авиации с тем, чтобы самолету Примакова был обеспечен воздушный коридор от Ньюфаундленда до Москвы. Тогда-то и стало понятно, почему руководитель секретариата премьер-министра Р.Маркарян, отвечавший в российско-американской комиссии вместе с помощником Гора по национальной безопасности Леоном Дертом за экспортный контроль, не полетел 23 марта вместе с шефом. Но, спрашивается, если все было известно заранее, зачем вообще нужно было гонять премьерский самолет, как только не с целью “внутреннего потребления”?

А чего стоит еще один жест отчаяния — на этот раз в СБ ООН? Собравшиися 26 марта 1999 г. по настоянию России на экстренное заседание Совет рассмотрел резолюцию, состоявшую всего из одного пункта: прекратить силовые акции в отношении СРЮ. Кроме России, за резолюцию проголосовали две страны — Китай и Намибия. Остальные 12 стран высказались против. На что, собственно, рассчитывал глава российской дипломатии Игорь Иванов, выражая на предшествовавшей заседанию СБ пресс-конференции “надежду на то, что к нашей позиции присоединятся и другие члены Совета Безопасности, в том числе — и постоянные”? Неужели он всерьез рассчитывал, что три постоянных члена СБ ООН, являющиеся одновременно и членами НАТО, — США, Великобритания и Франция — в одночасье изменят свою позицию и встанут в один ряд с “великой державой”, позицию которой они давно уже не ставят ни в грош? Вряд ли, конечно, Иванов столь наивен. Просто таким образом он в очередной раз пытался спасти лицо режима, который всего месяц назад публично клялся в том, что не допустит расправы над Югославией. О каком уж тут нравственном облике можно говорить...

Подлинное величие нации в те трагические дни проявилось не в официальных декларациях и не в символических жестах российской дипломатии, а в величии духа здоровой части русского народа. Проявлением этого духа стал, например, тот взрыв народного негодования по поводу агрессии НАТО в отношении Югославии, который проявился в массовых демонстрациях, начатых, казалось бы, аполитичной молодежью в Москве и других городах страны. Взрыв этот достиг такой силы, что даже официальная Москва вынуждена была на какое-то время стать на “патриотические позиции” — хотя бы для того, чтобы не казался столь великим разрыв между нею и народом. Внешне это выразилось в некотором ужесточении антинатовской риторики, определенную дань которой отдали и на Смоленской площади, отзыве представителя Министерства обороны РФ при штаб-квартире НАТО генерала Заварзина, отказе “от любых встреч с генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой до окончания натовских бомбардировок Югославии или, по меньшей мере, до начала перевода процесса в мирное русло”.

Но уже через несколько дней “демонстрации оскорбленного величия” прекратились, и все вернулось на круги своя. Используя в качестве предлога провокацию с попыткой обстрела посольства США, мэр Москвы Юрий Лужков запретил всякие демонстрации и пикеты у здания посольства. Кремль прикрикнул на “особенно воинственно настроенных военных”, заявил о невозможности оказания какой бы то ни было военно-технической помощи CPЮ под предлогом того, что это, мол, “втянет Россию в войну на Балканах” [6]. МИД получил, в свою очередь, команду позаботиться о том, чтобы “окончательно не испортить отношения с Западом”.

Запад же был кровно заинтересован в том, чтобы вернуть Россию на путь посреднической деятельности, сознавая, что чем глубже он увязает в воздушной войне в Югославии, тем меньше шансов у него остается на прямые контакты с Белградом. Похоже, без особого труда убедить российское руководство вновь взвалить этот груз на собственные плечи Западу удалось. Во всяком случае, уже 30 марта премьер-министр Евгений Примаков по указанию президента Ельцина летал в Белград, чтобы, как он сам сформулировал цель своей миссии, “вновь направить развитие ситуации в дипломатическое русло”. Миссия окончилась ничем: президент СРЮ Милошевич справедливо отметил, что ни о какой дипломатии под бомбами и речи быть не может.

Следующий шаг по возвращению России на путь посредничества в интересах Запада был предпринят буквально через две недели, когда 13 апреля 1999 г. в норвежском аэропорту Гардермуен, в 50 км от Осло, состоялась встреча министра иностранных дел России с государственным секретарем США Мадлен Олбрайт.

Из кругов российской делегации в те дни просочилась информация о том, что первоначально Иванов — следуя, очевидно, привезенным с собой инструкциям — “занял подчеркнуто жесткую позицию” по отношению к НАТО, “всем своим видом показывая резко отрицательное отношение Москвы к бомбардировкам Югославии”. Еще бы! Запад, по существу, публично унизил российского президента с его декларациями о том, что, мол, “мы не дадим тронуть Косово”. Тронули — и при этом забыли спросить Россию! Для болезненно самолюбивого президента это было тем более оскорбительно и обидно, что в то время над ним нависала угроза импичмента в Государственной думе РФ, а внутри СНГ выявились глубокие расхождения в оценке бомбардировок СРЮ и отношения к НАТО. Да и собственный имидж нуждался в определенной корректировке накануне предстоящей вскоре встречи руководителей стран “Большой восьмерки” в Кельне [7].

Поведение Иванова, однако, изменилось после того, как Олбрайт, ссылаясь на телефонные беседы президентов обеих стран, предложила МИД РФ “при оценке действии другой стороны воздерживаться от воинственной риторики и резких выражений”, прежде всего — в квалификации акции НАТО как “агрессии”. Приняв, очевидно, предложенные ему “правила игры”, российский министр вновь стал проявлять к коллеге необычайную корректность и кротость. В этой взаимно вежливой атмосфере Иванов и Олбрайт попытались выработать нечто вроде совместного подхода к урегулированию конфликта на Балканах в соответствии с теми политическими принципами, которые обсуждались в Рамбуйе: поддающееся контролю прекращение насилия в Косово, вывод оттуда частей ЮНА и югославской полиции, обеспечение эффективного международного присутствия гражданского персонала и сил безопасности, создание временной администрации для Косово, возвращение беженцев.

В дальнейшем эти “принципы” предполагалось предложить для рассмотрения Белграду. Оценивая итоги встречи в Осло, высокопоставленный российский дипломат выразился следующим образом: “Подвижки есть, но о прорыве говорить нельзя”. А околокремлевский источник посетовал:”Американцы стараются пристегнуть нас к своей модели косовского урегулирования. Это их стремление вполне логично. И мы даже готовы со многим согласиться. Но ведь мы не можем объявить, что просто принимаем план НАТО. А лазеек для компромисса партнеры пока оставляют маловато”.

Вот так! Российские дипломаты, оказывается, давно уже были готовы играть по чужим правилам, готовы были принять натовский ультиматум Югославии за основу своих действии и искали только способ сохранения лица. Последовательница Бжезинского Мадлен Олбрайт, похоже, это четко уловила, погладив в Осло российскую дипломатию по шерстке: “Великие державы пытаются вместе найти выход из югославского кризиса”. И этот “выход” был уже предопределен.