Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






ЕЩЕ ОДИН ВЗГЛЯД НА «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»

 

В моем магическом кристалле играют радуги...

В. Набоков. «Лолита»

 

Комментаторы «Евгения Онегина» всегда старались угадать, что значит у Пушкина магический кристалл как реалия. Предполагали стеклянный шар, изделие из прозрачного камня, зеркало, даже чернильницу. Однако для нас важнее символическая сторона пушкинского образа. Для самого Пушкина это могла быть опредмеченная метафора творческого замысла или романного текста. Для нас - пушкинский текст, преломляющийся в кристаллической решетке структуры. Книга В.С. Баевского (1)* посвящена поэтике «Евгения Онегина», а поэтика - это и формы организации поэтического текста, и дисциплина, изучающая текст в данном аспекте. В результате магический кристалл может символизировать и «Евгения Онегина», взятого как целое, и инструмент аналитического проникновения в это целое.

Действительно, «Евгений Онегин» - большой фрагмент или фрагмент фрагментов, сложно и многогранно построенных. Соответственно, и книга В.С. Баевского, хотя и названа монографией, представляет из себя «собранье пестрых глав», впрочем, достаточно монолитно прилегающих друг к другу. Всего их шесть, не считая предисловия и послесловия. Пять глав, известных нам ранее, были опубликованы отдельными статьями в различных академических изданиях, что уже изначально предполагает их высокий рейтинг. Широкий диапазон исследований В.С. Баевского, относящихся к стихосложению и русской поэзии XX в. (Б. Пастернак, Д. Самойлов, Н. Рыленков и др.), распространился теперь на классику, и пушкинский «Евгений Онегин», оригинально увиденный, помогает многостороннему раскрытию возможностей самого ученого.

В полигенезе «Евгения Онегина» играют роль самые различные жанры и тенденции. Одна из первых глав книги - «Традиция "легкой поэзии"» - вводит целый пласт материала, который «исследователями романа наименее обозначен и почти вовсе не изучен» (с. 31). В.С. Баевский, будучи истинным эрудитом, изучил множество французских лириков XVII - XVIII вв., противостоящих высокой традиции классицизма, и обнаружил их «существенное влияние на формирование образной системы, языка, жанровых особенностей романа в стихах» (с. 31). Выделив две школы в этой «легкой», или «мимолетной», поэзии: «альбомную» (Шолье, Дора и др.) и «элегическую» (Парни, Мильвуа и др.), - исследователь показывает, как их жанры и ценности, обращенные к частной жизни человека, преломились в русской лирике начала XIX в. (Батюшков, Вяземский и др.). Пушкин развернул всю эту линию в своих дружеских посланиях и элегиях, и оба эти жанра в значительной мере задали тональность и главные мотивы «Евгения Онегина».

Интимность, естественность и непринужденность авторской речи в стихотворном романе содействуют построению двупланной структуры, смешивающей установки на вымысел и достоверность, благодаря чему в «Онегине» действуют как литературные персонажи, так и знакомые и друзья автора. Стилистика «легкой поэзии» помогает Баевскому успешно доказать, что эпиграф на французском языке «из частного письма», открывающий роман, целиком относится к Онегину, а не к автору. В этом же духе анализируются посвящение, письмо Татьяны, строфы из первой главы, воспевающие деревенскую тишину, негу и свободу, и многое другое. Весь осуществленный автором книги анализ двух ветвей «легкой поэзии», отразившихся в «Евгении Онегине», смыкается с мыслью Ю.Н. Тынянова о конструктивной роли интонации фамильярной беседы, господствующей в романе, - и подтверждает эту мысль. Необычное сочетание «разговорной интонации со стихом» (2)* создает «прозаический жанр в стихотворной форме» (с. 50), то есть такую синтетическую и динамическую структуру, которая позже отзовется в романе XX в.

Одна из самых крупных глав книги - «Слова и вещи» - отличается, кроме объема, еще и чрезвычайно разнообразным материалом. Ее открывает раздел «Слово - тема». Это небольшой теоретический трактат о том, что в поэтическом произведении каждое знаменательное слово представляет тему (с. 52). Мы узнаем о смысловой емкости поэтического слова, о роли второстепенных, «колеблющихся признаков значений» (3)*, актуализирующихся в поэтическом контексте, о важности стилистической окраски слова, о сложении слов с вещественным значением в большие сюжетные темы. При этом В.С. Баевский ориентируется на крупнейших классиков литературоведения: А.Н. Веселовского, Б.В. Томашевского, Р.О. Якобсона и др. Затем исследователь переходит к вопросу о точности выбора Пушкиным в «Евгении Онегина» подробностей вещного мира. Это позволяет автору монографии увидеть, как роман «внезапно оборачивается историческим и этнографически точным свидетельством о своем времени» (с. 54). После этого легко было выйти из области теории к стоящим за словами реалиям, то есть перейти к проблемам комментария, чему посвящены следующие девять разделов главы.

Здесь мы встречаемся с многоцветной россыпью фактов и сведений, далеко выводящих за пределы поэтического текста в самые разнообразные отрасли знания и культуры. Комментарий - один из самых неблагодарных и трудоемких жанров литературоведения, и то обстоятельство, что В.С. Баевский им великолепно владеет, лишний раз свидетельствует о том, как теорико-логическое оснащение сочетается у него с поистине энциклопедической эрудицией. Достаточно назвать здесь этюд «Русская Терпсихора», где, рассказывая о знаменитой балрине Истоминой, наш автор со знанием дела пишет о необходимости «элевации» для танцовщицы и добавляет, что «кроме полетности отличительной чертой романтической хореографии стала развитая пальцевая техника» (с. 63). Экскурс в историю балета необходим здесь для того, чтобы прокомментировать эффектнейшее описание танца Истоминой в «Онегин»:

 

Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина; она,

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет

И быстрой ножкой ножку бьет.

(VI, 13)

 

«Ритм стиха, - пишет В.С. Баевский, - был для Пушкина опосредованным отражением ритма танца» (с. 68).

Столь же увлекательны и содержательны комментарии в разделах «Двойной лорнет», «За лес и сало возит нам», «...панталоны, фрак, жилет», «Я думал уж о форме плана», «Стихов российских механизм» и т. д.

В главе «Тематическая композиция» Баевский от комментария снова возвращается к вопросам поэтики, связанным с поэтическим словом. На этот раз он рассматривает «природу и функции тематических повторов» (с. 85). Главка небольшая, да и переклички словесных тем могут иному читателю показаться лишь украшением стиха, сравнительно с важностью взаимоотношений героев и чертами их характера. А между тем автор книги, прослеживающий одиночные повторы и параллельное повторение тем, основывает на них единство и жизнеподобие романа, его связность и цельнооформленность. Тематический повтор, по Баевскому, - один из основных механизмов так называемой «возвратности», которая заставляет «снова и снова обращаться мыслью к предшествующим фрагментам текста, помогая удерживать в сознании его целостный образ» (с. 92). Несколько страниц главы посвящены, далее, психологическим основам тематических повторов у Пушкина. Как и в других случаях, автор строит свои выводы на глубоком знании предмета, в данном случае - психологии творчества. В ряду других наблюдений он, в частности, отмечает, что «тематические повторы часто возникают в однородных ритмико-синтаксических условиях» (с. 96).

Подводя итоги по содержанию главы «Тематическая композиция», нельзя не согласиться с автором, утверждающим, что «у истоков осознания русской литературой всеобщего единства жизни, повторяемости, переплетения, связи событий стоит «Евгений Онегин» (с. 94).

Последние две главы посвящены образам пространства и времени в «Евгении Онегине». Обе вместе они занимают более трети книги, но львиная доля принадлежит времени. В начале главы о пространстве В.С. Баевский формулирует методологические основания для изучения обеих категорий. Они настолько существенны, что стоит выписать их почти полностью:

«1. Имеет значение вся система временных и пространственных сигналов в совокупности и смысл каждого из них в данной системе.

2. <...> Необходимо противостоять соблазнам хронологического и географического (топографического) натурализма.

3. Коннотативные значения временных и пространственных знаков по меньшей мере равноправны с их денотативными значениями.

4. Имеют значение отношения временных и пространственных знаков между собой, их отношения с системой персонажей, фабулой и другими структурными факторами текста» (с. 98).

Эти важные положения имеют значение не только для описания художественного пространства в «Евгении Онегине» и других текстах - ими определяются системные подходы к пониманию различных сторон в области поэтики вообще. В пространстве пушкинского романа Баевский выделяет более крупные образования, которые он называет топосами, и дробления топосов, называемые локусами. Большое значение придается границам между топосами, которые трудно проницаемы для персонажей. Среди основных топосов называются Дорога, Петербург, Деревня, Сон Татьяны, Москва, Лета и другие. В городах выделяются локусы, имеющие преимущественно публичный характер: театр, ресторан, бальная зала, гостиная, улица и т. д. Топосу Города (городов) противопоставляется топос Деревни. Он неделим и своим единством противостоит Городу как область идиллического мира. Естественно, что пространству города и деревни свойственны различные ценностно-смысловые обозначения, но они не соотносятся друг с другом как минус и плюс: знаки ценностей неустойчивы, и антитеза не носит абсолютного характера. Получается, как в «Цыганах», что «от судеб защиты нет» нигде.

Говоря о противопоставленности Города и Деревни в «Евгении Онегине», мы хотели представить здесь в самом элементарном виде черты и смыслы его художественного пространства, как его видит В.С. Баевский. На самом деле его описание значительно сложнее. Например, строго очерченным топосом представляется Сон Татьяны, которому сообщены сказочно-мифологические черты. Среди локусов внутри Города и Деревни выдвигаются Нева, реки, ручьи и ручейки, отмечается обилие проточных вод. Зато по границам романного мира протекает река забвения Лета, пространственный образ всепоглощающего времени или вечности. Ирреальные пространства Сна Татьяны и Леты стоят в одном ряду с топосами реальной жизни, потому что их всех вместе объединяет поэтическая реальность онегинского текста.

Несмотря на широкую географию романа, «плотность» его художественного пространства невысока. Это имеет принципиальное значение для поэтики романа, потому что «разреженное» пространство создает эстетическую неопределенность и образ пространства резко отличается от пространства эмпирического, не поддаваясь измерению географическими координатами. Наконец, исследователь указывает на значение вертикальной оси, придавая ей в романе этический смысл.

Надо признаться, что изложение пространственной концепции В.С. Баевского в «Евгении Онегине» представляет для нас известную сложность. Существует сборник, где наши статьи о пространстве пушкинского романа стоят рядом (4)*. Любой читатель может убедиться, что наши видения и наши описания сильно различаются. Но это не значит, что я должен опровергать В.С. Баевского или, соглашаясь с ним, признавать, что я сам ошибался. Наши взгляды на пространство «Евгения Онегина» отличаются не столько концептуально, сколько по выделенным областям, их соотношениям и осмыслениям. Так, в моей работе выделяется собственно пространство поэтического текста «Евгения Онегина» в соотношении с внешним и внутренним пространством изображаемого мира. В.С. Баевский не ставил себе подобной задачи. С другой стороны, изображенное пространство в обсуждаемой книге описано гораздо подробнее и дифференцированнее. С некоторыми осмыслениями ее автором мне трудно согласиться. В то же время мною, очевидно, было недооценено значение вертикального измерения. И т. п. В целом же оба наших описания ориентированы на мифологическую пространственную модель, о чем свидетельствуют отсылки к одной и той же работе В.Н. Топорова (5)*. Поэтому они не опровергают, а, скорее, дополняют друг друга.

Художественное время «Евгения Онегина» рассматривается Баевским исключительно подробно, но писать об этом мне значительно легче. Автор успешно оспаривает различные концепции онегинского времени, и пишущий эти строки в основном с ним полностью согласен. Глава начинается с общей характеристики художественного времени в его отличии от эмпирического. Затем Баевский, проявляя глубокую философско-эстетическую эрудицию, различает свойства времени в разных искусствах: в хореографии, музыке и поэзии. Сложнее всего оно в поэзии: «здесь движение времени может быть разнонаправлено и <...> нелинейно, образовывать циклы, петли, «завихрения», быть дискретным и неравномерным, представленным несколькими параллельными или сходящимися потоками, иметь начало и конец» (с. 115). Поэтические тексты всегда отличались переслоением времени, и «Евгений Онегин» демонстрирует это свойство более чем сполна, предшествуя в этом смысле сложнейшим формам переживания времени в романах XX в.

Основное место в главе занимает критика традиционного подхода к исчислению хронологии в «Евгении Онегине». На протяжении нашего столетия сложилось устойчивое мнение о том, что художественное время романа полностью совпадает с историческим временем. Р.В. Иванов-Разумник, Н.Л. Бродский, С.М. Бонди, В.В. Набоков, А.Е. Тархов, Ю.М. Лотман пришли к близким результатам. Евгений Онегин стрелялся с Ленским через год после расставания с Пушкиным, которого выслали на юг в 1820 г., Онегину было 26 лет, из чего следует, что он родился в 1795 г. (почти ровесник Чаадаева). Последнее свидание Онегина с Татьяной приходится на весну 1825 г., после чего, согласно точке зрения, развитой Г.А. Гуковским, герой успевает попасть в число декабристов.

В.С. Баевский оценивает эти концепции так: «Все факты сцепляются между собой, как колеса зубчатой передачи, даты выстраиваются в последовательный ряд. Тем не менее вся цепь умозаключений представляется нам ошибочной» (с. 118). Автор начинает с того, что считает невозможным устанавливать хронологию «Евгения Онегина» из самых разнообразных источников текста, а не по последнему прижизненному изданию романа. Затем указывает на строки «Все украшало кабинет Философа в осьмнадцать лет», что исключает 1795 г. К этому прибавляются другие данные. Например, замужняя Татьяна в большом свете описана так:

 

К ней дамы подвигались ближе;

Старушки улыбались ей;

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей.

Девицы проходили тише

Пред ней по зале, и всех выше

И нос и плечи подымал

Вошедший с нею генерал.

(VI, 171 - 172)

 

А между тем, «согласно традиционной хронологии комментаторов романа, ей 20 лет» (с. 127). Возможно ли это? По мнению Баевского, «поэт размыкает сцепление взаимно связанных эпизодов и создает временную неопределенность, столь важную для построения целого» (с. 127). Он считает также примечание Пушкина о том, «что в нашем романе время расчислено по календарю», элементом авторской игры считателем, и это совершенно справедливо. В результате исследователь отказывается от поисков совпадения романного и исторического времени. Он считает, что «поэт создал полножизненный, обобщенный, многослойный, далекий от рабского следования за какой-либо заранее избранной хронологической схемой образ времени» (с. 137). Нам тоже приходилось писать о линейности времени Онегина и цикличности времени автора, мы согласны, что роман является своеобразным дневником пушкинских переживаний на всем протяжении работы над текстом (то есть до 1830 г. и позже). Глава заканчивается рассмотрением грамматического времени, романного и внероманного времени, биографического времени Александра Пушкина.

Научный уровень книги В.С. Баевского настолько высок и в целом, и в частностях, что критические замечания по ходу изложения наблюдений и суждений ее автора представляются неуместными и излишними. Тем не менее, заканчивая наш обзор, мы хотели бы коротко коснуться тех положений, по которым у нас другое мнение.

Они сосредоточены в самой первой главе - «Мир романа», заявлены в ней и окрашивают ее. Речь пойдет о реализме и психологизме «Евгения Онегина», двух категориях, связанных между собой. Психологизм В.С. Баевский тут же (с. 24) ограничивает, а в следующих главах он почти не заметен, но в «Мире романа» подробные характеристики героев весьма психологизированы. На наш взгляд, Пушкин в изображении персонажей, как правило, идет через их поведение, а не психологию, в стихотворном же романе тем более. Что касается реализма «Евгения Онегина», то даже коррективы о «стадии становления» (с. 15) вызывают возражение. В литературе конца XX в. peaлизм, думается, давно отыгран и скомпрометирован, его философские и теоретические основания нуждаются в коренном пересмотре, и прикрепление «Евгения Онегина» к этому «методу», на мой взгляд, роняет роман в глазах читателя, даже если бы оно впоследствии оказалось верным по существу.

Именно клише реализма и психологизма позволяет приписать Пушкину, а затем и автору романа «черты научного мировоззрения», которые мало соответствуют как персонажу, так и поэтическому тексту. Некоторые общие схемы, объясняющие судьбу героев, выглядят чрезмерно жесткими, а при их абсолютизации вызывают недоумение. Так, В.С. Баевский усматривает три стадии развития образов Онегина, Ленского и Татьяны: благоприятные исходные обстоятельства, разрыв общественных отношений и саморазрушение (с. 17). Термин «саморазрушение» из-за своей категоричности представляется сомнительным в отношении и к Онегину, и к Ленскому. Здесь, конечно, играют роль вопросы описания, концепты; их выяснение здесь невозможно. Но почему же «саморазрушение» касается Татьяны? Из ее авторской характеристики на светском рауте, которую Баевский цитирует в другом месте, следует лишь, что она из «простой девы» превратилась в блистательную и достойную княгиню N; что можно, видимо, говорить о ее необъясненной инициации, но уж никак не о «саморазрушении». Автор книги справедливо отмечает в «Евгении Онегине» мотивы отчуждения, одиночества и разобщенности, хотя порой их слишком педалирует. Никакие оговорки, осложнения и компенсации не отменяют вывода о пессимизме, который якобы сквозит повсюду в пушкинском романе. Читаем, например: «Мир автора таков, что в нем живые завидуют мертвым» (с. 20). В подтверждение цитируется концовка восьмой главы:

 

Блажен, кто праздник Жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел Ее романа...

(VI, 190)

 

Эти стихи не могут столь буквально иллюстрировать вышеприведенный тезис. Вообще в «Евгении Онегине» слова, полные лирики, патетики и иронии, лишены проясненых и устойчивых смыслов. Кроме того, в данном случае перед нами традиционный шаблон из той самой «мимолетной» поэзии, о которой с таким знанием дела Баевский пишет в дальнейшем. Эпикурейский мотив, разумеется, осложнен у Пушкина предшествующей меланхолической интонацией и еще - близкой драматической развязкой фабулы, но игровые отблески блаженной и беспечной смерти, настигающей посреди наслаждений, присутствуют и здесь.

О книге В.С. Баевского можно и хочется писать еще долго и много, соглашаясь и не соглашаясь. Но наши несогласия - это не исправление ошибок, это другая позиция. Притом наши взгляды, как подтверждает и

сама книга, находятся в соответствии и вместе вписываются в современную картину пушкинистики, в научную парадигму, сложившуюся вокруг «Евгения Онегина». В.С. Баевский вполне постиг «механизм» российского пушкиноведения, это - высший уровень!

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

(1)* Баевский В.С. Сквозь магический кристалл: Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А. Пушкина. М.: Прометей, 1990.

(2)* Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 69.

(3)* Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка: Статьи. М. 1965. С. 87.

(4)* Чумаков Ю.Н. Пространство «Евгения Онегина»; Баевский В.С. Из наблюдений над художественным пространством - замечания // Художественное пространство и время. Рига; Даугавпилс, 1987. С. 32 - 62.

(5)* Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983.

 

 

VII. ПРИЛОЖЕНИЕ

 

ПРИНЦИП «ПЕРВОДЕЛЕНИЯ»

Последнее изменение этой страницы: 2016-06-09

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...