Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






А' /; Юнг. Собрание сочинений, т. 4, 5 756 (1930)

Современный человек, изучающий глубинную психологию, признает, что Альфред Адлер входит в триумвират, создавший данную область исследований, и на этом его знакомство с Адлером, как правило, заканчивается. Не существует ни архива Адлера, ни тома его переписки. Существует лишь несколько фотографий Адлера. В кругу энтузиастов популярной психологии его имя мало упоминается. Родом Адлер из Бургенланда в Австро-Венгрии (родина Листа и Гайдна). Он был врачом общей практики со специальной подготовкой в области офтальмологии. Еврей, обращенный в протестантскую веру, Адлер выглядел пухлым, приземистым человеком с бледным лицом. Во время первой мировой войны он служил на русском фронте. Большую часть своей жизни он прожил в Вене. Был моложе Фрейда лет на четырнадцать и на пять лет старше Юнга. Адлеру было 32 года, когда в 1902 году Фрейд предложил ему войти в состав группы из пяти человек, которые основали психоаналитическое общество. Несколько лет спустя, в 1907 году, когда была издана классическая работа Юнга «Психология раннего слабоумия» (CW 3, русский перевод: Избранные труды по аналитической психологии, том 1. Цюрих. 1939), Адлер опубликовал свою классическую работу «Ueber Min-derwertigkeit von Organen», которая была издана через десять лет на английском языке под названием «Исследование неполноценности органов и ее психическая компенсация».
Адлер сам отчасти был виновен в невнимательном отношении к своему открытию. Свое дружелюбное остроумие и проницательный ум он тратил на рассказывание анекдотов и беседы в кафе либо скрывал в стиле изложения, который слишком упрощал и искажал мысль в одном и том же предложении. Его психическая восприимчивость была направлена на оценку достоинств музыкальных и вокальных произведений и на работу с портными, учителями и работниками социальной сферы, составлявшими клиентуру, которая существенно отличалась от клиентуры как Фрейда, так и Юнга. В отличие от стоического патриархального величия Фрейда перед лицом страданий и варварской пышности огромных знаний Юнга, дальнейшая жизнь Адлера характеризуется уединенностью. Он вел жизнь изгнанника в нью-йоркской квартире в период депрессии, проводя вечера в кинотеатрах, а не за письменным столом в кабинете. Умер в возрасте 67 лет на улице далекого шотландского городка. Адлер, как и его великие соратники, воплотил в своей жизни и смерти свои основные идеи: человеческую неполноценность и чувство сострадания (fellow feeling).
Фрейд и Юнг после издания их переписки, как члены первоначального триумвирата основателей психоанализа, выдвинулись на передний план. Последователи в основном оставляли без внимания взаимосвязь между идеями Адлера и Юнга.3 В своем капитальном исследовании начальных форм глубинной психологии Эл-ленберг, например, лишь дважды, и притом вскользь, упоминает о Юнге в главе, посвященной Адлеру. Сам Юнг был достаточно хорошо знаком с ранними основными работами Адлера, вкратце изложив их содержание в своих публикациях. Во многих местах он неоднократно высказывал свое уважение к Адлеру. Во время борьбы Адлера с Фрейдом Юнг вначале поддерживал Фрейда, но затем в одном из важных писем (FJL, Dec. 1912, J 335) он допускает оговорку, указывающую на его отождествление с Адлером и независимостью от Фрейда.
Юнга и Адлера объединяло нечто большее, чем совместная борьба с Фрейдом. Они оба испытали на себе влияние Канта и Ницше и оба опирались (разрабатывая по-разному) на такие общие основные понятия, как смысл, индивидуальность, коллективное сознание и чувство близости, противоположности и ком пенсация, а также психическая бисексуальность. Если говорить о наличии у Юнга параллелей, то даже в большей степени, чем фрейдовские, существуют параллели адлерианские.
В своих исследованиях Адлер затрагивает практические аспекты той темы человеческой судьбы, которая составляет тему данной главы и одну из основных тем этой книги: что мы делаем с сознанием нашего несовершенства? Как нам жить с этим сознанием? Если в каждом из нас одновременно существуют ощущения изначальной неполноценности и базовое человеческое стремление к совершенству, то как мы можем распознать наши низины и возвыситься к нашим вершинам? Разве не здесь заключено исцеление, которое мы ищем: освобождение от двойного проклятия нашего западного мифа — видение совершенства духа и фундаментальная ограниченность материи, два архетипических вымысла, которые определили даже два значения слова «потребность» — влечение и полное отсутствие. Далее: какая связь существует между местом вымысла в исцелении, к которому мы стремимся, и местом пребывания психики, между совершенством духа и ограниченностью материи? Адлер был глубинным психологом, и он взял эти темы — двойственность человеческой природы, неполноценность, совершенство, вымысел — в качестве основных концепций для своей метафоры человеческой природы.
Если точно следовать идеям Адлера, то эти концепции, вероятно, лучше представить как вымыслы. Ибо, несмотря на характерную мрачность его стиля, он не так уж педантичен и лишен воображения, как кажется. Все основные концепции Адлера можно рассматривать как поэтику жизни в той мере, в какой фрейдовская теория сновидений и юнговская теория архетипических образов рассматриваются в качестве поэтики, как результат деятельности воображения.

а. Неполноценность органов и неполноценность органического

Уже в египетских медицинских обрядах существовала взаимосвязь между определенными органами тела и изображениями определенных божеств. При подготовке мумии к бальзамированию легкие помещали в сосуд в форме обезьяны, кишки — в сосуд с крышкой в форме сокола, желудок — в сосуд, увенчанный головой шакала, а печень — в сосуд, увенчанный головой человека. Органы физически размещались под «рубриками» изображений божеств или архетипических структур, которым, как считалось, они должны были соответствовать либо принадлежать.4 В средневековой медицине, отчасти благодаря Галену и исламу, различные виды душ — животные, растительные, генеративные, духовные, родовые — ставились в соответствие различным областям и системам человеческого организма. Позднее Платнер (1744—1818) указывал, что каждый основной орган обладает своей жизненной силой. В середине прошлого века Домрих (Domrich) подчеркивал взаимосвязь между определенными эмоциями и определенными органами. В конце прошлого века Вернике считал, что основные органы имеют свои символические изображения. Юнг (CW 15, par. 166, русский перевод: Юнг, том 15, с. 158; CW 12, par. 140) ссылается на точку зрения Вернике и в своих тавистокских лекциях (CW 18, par. 135, 299) приводит несколько замечательных диагностических соображений, сопоставляя психические образы с органами тела.5 Аналогичные рассуждения лежат в основе фрейдовской теории особенностей характера, которые соотносятся с различными физиологически эрогенными зонами.
Адлеровская теория характеризуется большей всеобщностью (more general) и в то же время большей детализацией. Адлер утверждает, что у каждого из нас существует точка наименьшего сопротивления, органическая ахиллесова пята, которая определяет основные направления нашей психической жизни. Адлер приводит множество примеров, среди которых он упоминает «дегенеративное расположение ушей Моцарта, отосклероз Бетховена, меченое ухо Брукнера», галлюцинаторные явления в психозе Шумана и предполагаемую детскую глухоту Клары Шуман (01, par. 60). В одном из примеров он ссылается на исследование, в котором показано, что более 70% учащихся художественных училищ имеют дефекты зрения (01, par. 61).
Адлер устанавливает взаимно-однозначное соответствие между аномалией органа и психической деятельностью: уши — музыка. На чрезмерную упрощенность и «ненаучность» такого подхода ему указали в учебной комиссии, которая единогласно отказала ему в приеме в докторантуру венского университета (EII, 586). Его теорию неполноценности органов не сочли достаточно научной на основании существовавших в то время критериев, во-первых, потому что эта теория рассматривает органы как целостные функциональные системы, связанные с конституцией (что не тождественно наследственности), и, во-вторых, потому что она не учитывает микроуровень органов и их взаимосвязи.
Таким образом, наше внимание привлекает отнюдь не физиологически буквальное представление о неполноценных органах. Напротив, наше внимание привлекает психологически образное представление о том, что вся наша психологическая жизнь проистекает из ощущения органической слабости (то есть не столько из ощущения неполноценного органа, сколько из ощущения органической неполноценности), что мы, как физические существа, слабы по природе и что именно неполноценность претворяет нашу психическую жизнь в действие (par. 161). По словам Адлера: «Осознание индивидом соматической неполноценности превращается в постоянную движущую силу развития его психики» (NC, par. 1). «Неполноценный орган постоянно требует к себе особого интереса и внимания» (NC, par. 11). Та или иная из наших органических систем — горло и опухоль, колени и их подвижность, кожа и ее экспрессивная/защитная чувствительность — становится комплексом или образом, на котором сосредоточивается наше психическое внимание аналогично тому, как крошечное пятнышко влаги (petite tache humide) на легком Ганса Кас-торпа делается источником появления образа волшебной горы психической деятельности.
Неполноценный орган способен говорить, поскольку существует то, что Адлер называет «диалектом органа», «жаргоном органа», с помощью которого этот орган расскажет нам о нас самих, когда мы изучим его язык. В качестве доминирующего образа пораженный орган постоянно требует нашего внимания и служит «неиссякающим источником данных» (NC, par. 7) для наших психических фантазий и проявлений. Таким образом, «благодаря интроспекции и сосредоточению внимания на этих неполноценных точках» (NC, par. 8) они служат местами сосредоточения огром ных потенциальных возможностей. «Вся наша человеческая культура основана на ощущениях неполноценности» (L, par. 45).
Мы не должны слишком узко и буквально понимать местоположение органа и ощущение неполноценности. В этом случае Адлер имел в виду также и крайние проявления своеобразия любого рода, включая необыкновенную красоту (ОС'67, par. 473). Тем не менее жизнь души проистекает из (и поэтому требует) ощущения своеобразной неполноценности, сосредоточенного в одном существенном органическом образе, причем это место сосредоточения становится pars pro toto для неполноценности всех живых существ вообще и каждого живого существа в частности, то есть это место превращается в образ во плоти, который, подобно дей-мону, направляет и оберегает действительное развитие психической жизни индивида. Наше развитие осуществляется в области наших слабых точек, которые служат источником нашей жизни. Поэтому, погружаясь в глубины адлеровской интуиции, мы обнаруживаем, что любая фантазия об исцелении, которая утрачивает это ощущение органической неполноценности, определенное местоположение в телесном образе, также утрачивает ощущение самой души. В письме к Лу Саломэ (Lou, par. 161) Адлер подчеркивает следующую мысль: «Психическое — это название для обозначения потенциальных возможностей жизни неполноценного существа». Вообще говоря, ощущение души означает ощущение неполноценности. В настоящее время благодаря Адлеру древнее стремление определить местоположение души в теле получило иной смысл: наша душа есть наше место наименьшего сопротивления.
Место наименьшего сопротивления безусловно служит тем местом, в котором сопротивление концентрирует оборонительные силы. В местах нашей наибольшей уязвимости и незащищенности мы проявляем наибольшее упрямство и прилагаем максимальные усилия, чтобы скрыть такие места. С точки зрения психотерапии адлеровская теория неполноценности органов означает, что наиболее близко мы приближаемся к душе, когда самым внимательным образом рассматриваем ее защитные механизмы. Терапевтическая задача состоит не столько в том, чтобы разрушить защитные механизмы и преодолеть сопротивление, сколько в том, чтобы вновь открыть необходимость этих механизмов и проявлений, которые служат реакциями психики на свои слабости. Душа состоит из своих защитных механизмов и проявлений.
В плане исцеления адлеровская теория неполноценности органов позволяет сделать несколько интуитивных открытий. Во-первых, она позволяет переместить «бессознательное» из ментальной сферы в сферу переживания неполноценности. Бессознательное обеспечивает непосредственное переживание неадекватности, и поэтому мы постоянно создаем бессознательное, защищаясь от ощущения неполноценности. Во-вторых, Адлер придает особое значение телесным симптомам. Они позволяют нам сохранить связь с душой, поскольку напоминают о неполноценности. В качестве девиза можно было бы взять слова «ваша душа — в вашем симптоме». В-третьих, Адлер дает новую формулировку старой проблеме конфликта между душой и духом и прослеживает его существование в жизни человека начиная с детского возраста. Устремленная ввысь часть нашего существа, которая исторически считается духовной, подавляет другую часть, считая себя совершенной, а свою соседку — неполноценной и женственной. Иерархическая перспектива духа помещает душу в сферы, которые считает более периферическими и низкими, то есть в органическое тело, в котором душа сообщает о своем существовании с помощью симптомов.

б. Невротическое мышление и гермафродит

Неполноценность проявляется в стиле нашего мышления. Из-за ощущений неполноценности и неуверенности мы создаем умственные концепции для установления над ними контроля. Эти концепции выполняют функцию путеводных вымыслов, руководящих фантазий, с помощью которых мы объясняем мир. Самую существенную из этих форм невротической защиты, к которой, вероятно, можно свести все другие формы, Адлер называет «антитетическим мышлением», «которое реализуется в соответствии с принципом противоположностей» (NC, 24ff, 34ff). Ум создает противоположные полюса: сильный/слабый, верхний/нижний, мужское/ женское — и эти путеводные вымыслы формируют наш жизненный опыт. Антитезы разделяют мир на две ясно очерченные части, позволяют применять силу в волевых действиях и спасают нас от ощущения слабости и бессилия. Более важным, чем эти пары, представляется то, что антитетическое мышление служит утешительной мерой защиты от истинной реальности мира, которая, по мнению Адлера, характеризуется скрытыми дифференциациями, а не противоположностями (L, par. 74). С точки зрения Адлера, представление о том, что абстрактные противоположности отражают реальность, опирается на невротическое мышление, поскольку все антитезы в конечном счете относятся к ситовой концепции соотношения между высшим и низшим, воплощенными в обществе в форме мужского и женского начал.
Таким образом, вместо следования логике реальности, антитетическое мышление создает иллюзию власти над ней. Кроме того, антитетическое мышление характеризует примитивное сознание (как это было «открыто» Леви-Строссом в его бинарной структуре мифа). Как говорит Адлер, в «мифологии, легендах, космогонии, теогонии, примитивной эстетике и произведениях психотиков осуществляется резкое разграничение основ философии и явлений с помощью абстрагирующего вымысла. Стремление к такому разделению ... берет начало в защитной тенденции» (А&А, par. 248). Эта «антитеза, сформулированная в аристотелевских категориях, и противоположности, приведенные в таблице Пифагора, проистекают из ощущения неуверенности... Не следует впадать в широко распространенное заблуждение, усматривая в этом сущность вещей» (NC, par. 25'PLS A&A, par. 229).6
Конечную основу антитетического мышления составляет пара мужское/женское, «единственная реальная антитеза» (NC, par. 99), которая в свою очередь сводится к переживанию в раннем детстве «психического гермафродитизма» 7 (такое название имела научная статья, опубликованная Адлером в 1910 году). «Психика имеет как женские, так и мужские особенности (IP. par. 21), поэтому начиная с детского возраста мы отождествляем с женским не только слабость и неполноценность, но и амбивалентность, обусловленную слабостью. Более того, гермафродитическая амбивалентность указывает на неполноценность и «воспринимается в определенно антитетической форме», которая защищает нас от ощущения неполноценности (NC, par. 353). Общество убеждает нас, что возможны только две половые роли» (U, par. 135), и поэтому происходит «рассечение» (NC, par. 345). Неуверенности соответствует необходимость выбора либо/либо или альтернативное мышление, которое Юнг связывал с сознанием эго (CW 5, pars. 4—20, 8, par. 557) и с односторонностью невроза (CW 16, par. 257, par. 456).
Мы можем отметить здесь, что «открытие» бессознательного произошло одновременно с «открытием» бисексуальности. С тех пор глубинная психология — начиная с Флисса, Вейнингера, Эллиса и Ломброзо и кончая Фрейдом, Адлером, Юнгом и Нью-манном, двуполушарностью (bicameral) мозга и причуд андрогин-ности — продолжает соединять эти два вида двойственной природы. Бисексуальность становится неотличимой от биментальности, поэтому два вида ментальной деятельности наделяются признаками пола, а двойственность ума также выражается в терминах мужского или женского рода (IP, par. 21).
В этом вымысле, как мне кажется, скрывается архетипическая личность, та фигура, которую Адлер назвал Гермафродитом, фигура, которая соединяет в себе не только два рода, но и две основные мысли глубинной психологии: алхимические тайны и герменевтику с эротическим воображением, которое приписывает тот или иной пол своим предметам. Гермафродит — ребенок Гермеса и Афродиты. Он предвещает появление всей мифологической темы,8 которая одновременно характеризуется бесчестием, либидиноз-ностью, неестественностью, невероятной причудливостью и тем не менее увлекает нас в область мистерии, вызывая ненасытное любопытство.
Эта фигура одновременно проявляется в виде антитетических противоположностей, которые составляют ее суть и тем не менее не могут восприниматься буквально. Мы сталкиваемся с замечательными амбивалентностями, со снедаемым любопытством субъектом познания (сексуальный компонент герменевтического стремления) и с непостижимым объектом познания (сопротивление алхимической тайны). Сколь бы отталкивающей ни была эта фигура, она в то же время является ребенком Афродиты, неизменно соблазнительным и привлекательным. Глубинная психология, подобно гермафродиту, требует дальнейшего раскрытия загадок, она способна придавать объектам форму либидо без их эротизации и переносить фантазию в сферу неправдоподобной любви, которая не предназначена для натуралистического производства потомства. Глубинная психология попыталась свести эти явления к различным рациональным объяснениям, но мифологическую основу лучше искать в той фигуре, о существовании которой напомнил Адлер.
Не только Адлер, но и Фрейд с Юнгом опирались на фигуру гермафродита в своих представлениях о цели психоанализа. С точки зрения Фрейда эта цель состоит в преодолении страха перед кастрацией у мужчин и стремления к обладанию пенисом у женщин. С точки зрения Юнга, эта цель выражается в откровенно сексуальных представлениях об инцесте, небесном браке и гермафродити-ческой конъюнкции. Только гротескный образ Гермафродита позволяет в определенной мере понять то, что эти научные, объективные и серьезные идеи выражаются с помощью столь странного, почти порнографического языка органов.
Если восстановление в той или иной форме психического гермафродитизма имеет существенное значение для понятия исцеления во всех трех глубинных терапиях, тогда любую дизъюнктивную операцию следует считать противопоказанной. Мы не можем рассчитывать, что эго, созданное по образу и подобию героя с мечом принятия решения в руках, приведет нас к исцелению. В нем воплощена лишь одна из очевидных форм мужского протеста против ощущения неполноценности, а его эдипова нога, ахиллесова пята и геркулесово одеяние служат признаками его врожденного гермафродитизма. Психический гермафродитизм заключает в себе рядоположенности, не воспринимая их в качестве противоположностей. Противоположности между сознательным и бессознательным, мужским и женским, позитивным и негативным, индивидуальной душой и обществом расчленяют естественную для гермафродита амбивалентность. Гермафродит являет собой образ, в котором естественное является неестественным,— изначальный образ противоестественного (contra naturam). Физический подход к проблемам естественных тел и биологического пола подвергается пересмотру на основе особенностей неестественной фантазии. Природа трансформируется с помощью деформирующей ее имагинации, физическое (physis) преображается поэтическим (poiesis).
На основании вышеизложенного мы можем составить представление о том, какие вымыслы исцеляют: абсурдные, неосуществимые, вымыслы неточные, которым органически чужда однозначность. Разве это само по себе не есть вымысел? Не поэтому ли после нескольких веков просвещения психотерапия в отчаянии обратилась к мифам за поддержкой для своей терапии, ибо без мифа гермафродит превращается в грустного, странного транссексуала, в обычного пациента, лишенного вымышленной истории. Если Асклепий являет собой архетипическую фигуру целителя, то Гермафродит воплощает в себе архетипическую фигуру исцеления, психическое исцеление воображения, исцеляющий вымысел, вымышленного целителя, для обозначения которого не подходит ни одно личное местоимение. Он не может существовать в жизни и необходим в воображении.
Эта фигура также помогает нам произвести переоценку антитетического способа мышления. Сам способ мышления становится сиамским близнецом инсайта. Идея никогда не существует в одиночестве, она всегда нераздельно включена в сизигию и интуитивно постигается другим членом пары.9 В пределах этих пар мы можем созерцать саму интуицию, рассматривать свое собственное отношение. Любая интуиция предполагает наличие точки зрения, с которой она рассматривается: то, что представляется мне как неполноценное и слабое, рассматривается с точки зрения другого элемента пары как превосходство и сила. Ничто не существует как таковое. Я не могу видеть пылинку, не замечая в то же время луч света.
Таким образом, когда мы сталкиваемся с антитетическим мышлением, нас перестает интересовать, как реализовать конъюнкцию, выйти за пределы опыта, найти синтетическое третье или произвести андрогина. Ибо при таких операциях антитезы понимаются буквально, не позволяют сознанию отойти от своих невротических построений и перейти от фрейдовских фактов к адлеров-ским вымыслам (Lou, par. 52, par. 127). Вместо этого нас интересует, что мы уже сделали, дабы избавиться от нашего двойника, который был нам дан вместе с душой, от амбивалентного, неполноценного, даже постыдного сознания нашего психического гер мафродита. Эта фигура не только скрывается в «противоположностях» (которые используются в качестве защиты от нее), но и реализуется в качестве цели терапевтической деятельности, странной, в высшей степени неестественной и фантастической, а в некотором отношении даже постыдной.

в. Вымышленные цели

Основной дискредитирующий отход от двойственной природы души Адлер называет «мужским протестом», потребностью победить, занять верховенствующее положение. Он также называл этот отход «стремлением к совершенству» или «превосходству». Вначале он полагал в качестве оснований этого стремления соци-алдарвинизм и борьбу за выживание, неполноценность биологических органов и потребность преодолеть слабость, а также ницшеанскую волю к власти. (В то же время Юнг рассматривал перс-ход от неоднозначности к направленному гелиосознанию на основе героического мифа [CW 5]). По мере развития своих воззрений Адлер стал рассматривать индивида как единственную основу стремления к совершенству. Оно составляет своеобразие человеческой природы, «стремление, побуждение, нечто такое, без чего жизнь стала бы немыслимой» (А&А, par. 104). В своих последних работах он меняет местами передний и задний планы: ощущение неполноценности не вызывает у нас стремления к превосходству, а проистекает из «врожденного» стремления к превосходству. Возвышенный дух теперь не вознаграждает преисполненную благоговения душу и не компенсирует ее слабость, а требует от нее больше, чем она способна реализовать.
Не следует слушать Адлера ушами Юнга, полагая, что «великое стремление ввысь», как называет его Адлер, и есть самость как реальность в буквальном смысле этого слова.
Это очень важный и деликатный момент. Адлер говорит: «Стремление к совершенству является врожденным. Это высказывание не следует понимать конкретно, как будто стремление способно все привести к совершенству и нуждается лишь в саморазвитии». (А&А, par. 104). Я полагаю, что он проводит различие между врожденным духовным финализмом, который характери зует всю психическую деятельность, и вымышленными целями, с помощью которых душа представляет себе идеальные цели. Он предостерегает против понимания «врожденного» стремления как конкретного влечения (в понимании Фрейда) или как эмпирического факта, для доказательства которого мы собираем данные (в понимании Юнга). Мы стремимся к совершенству, но совершенство не имеет конкретной эмпирической цели. Адлер мог бы первым ответить на наш вопрос о стремлении души следующим образом: душа стремится, поскольку конечная причина стремления (его telos) должна оставаться нереализованной. Каждое ее движение характеризуется внутренней целенаправленностью, и тем не менее она не способна воплотить свою целенаправленность в виде какой-либо конкретной цели.
Здесь мы имеем дело с проницательностью адлеровской мысли, ибо его «стремление к совершенству» составляет концепцию духа, который невозможно зафиксировать ни в одном из его откровений даже в тех случаях, когда он насыщает смыслом все стремление. В данном случае позиция Адлера скорее сближается с позицией того Юнга, который рассматривает конечное как точку зрения на все психические события (психические события как целенаправленные), чем с позицией того Юнга, который стремился конкретизировать цель, включая ее в состав доказуемого процесса индивидуации самости.
В отличие от Фрейда и Юнга, Адлеру удалось устранить конкретизацию потому, что он пользовался иным источником, «Философией условности» Ганса Вайгингера, которому он неоднократно высказывал свою признательность (IP, par. 224, 230, NC, El, pars. 606—608, 630—631, A&A, pars. 76—89). Хотя Адлер и не всегда способен разглядеть условности |0 в своих конкретизациях, тем не менее наиболее характерная или ценная для нас особенность его психологии состоит в его понимании абсолютно вымышленного аспекта нашей сознательной психики. Как сказал Вайгингер, «субъективное есть вымышленное» (V, par. 108). Психика создает концепции и образы, а ум использует их в качестве проводников или, по словам Адлера, «путеводных вымыслов».
Таким образом, совершенство является необходимым вымыслом, который в прагматическом отношении так же необходим, как и то, что истина «является лишь самым целесообразным заблуждением» (V, par. 108). Когда мы осознаем цель совершенства, к которой мы стремимся, как нечто невозможное в объективном и буквальном смысле, тогда мы также можем осознать, сколь необходимо это вымышленное совершенство. Психика подбрасывает нам цели в качестве наживки, чтобы поймать «живую рыбу», и создает вымыслы, чтобы подтолкнуть нас к действию и направить наши действия в нужное русло. Как сказал Юнг, «духовная цель, указывающая на нечто запредельное, абсолютно необходима для здоровья души» (CW 17, par. 291). И в этом случае мы имеем не определенную цель, не сформулированную задачу, а ощущение цели (у Адлера и Юнга), которое характеризуется перспективностью. Это — телеологический подход, ибо, как говорит Юнг, «бесцельных психических процессов не существует» (CW 5, par. 90). Все имеет значение, все значимо. Мы сознаем целенаправленность, а именно что существует путь и мы движемся по этому пути, находимся в процессе движения вперед, который Адлер назвал стремлением к совершенству, а Юнг — индивидуацией.
Для обозначения пути в греческом языке употребляется слово methodos, метод. Понимание того, о чем говорят Адлер и Юнг, соответствует пути, или методу, психотерапии, чья основная задача состоит в сохранении ощущения пути с помощью се метода. Мы можем идти этим путем, только защищая целенаправленность от конкретизации в виде определенных целей. Действие целей, особенно возвышенных и прекрасных целей, можно сравнить с действием идей, получивших слишком высокую оценку, или с действием корней заблуждений, питающих огромные кроны деревьев, под которыми укрывается паранойя, или с распространением идеалов огромной значимости, характеризующих позитивные цели огромного числа современных направлений терапии. Мы достаточно часто наблюдаем пагубное воздействие целей в повседневной жизни, когда вера в доминирующую идею нашей жизненной задачи, в то, что мы должны сделать, в смысл нашего существования (raison d'etre) оказывается именно той целью, которая преграждает путь. Поэтому психотерапия включает в свою сферу неполноценную личность, малые орбиты путей как целей. Психотерапию, быть может, можно было бы определить как метод малых величин, где малые величины и составляют сам путь.
Поскольку цель служит путеводным вымыслом, она является вымыслом исцеляющим. Исцеление составляет ту цель, которая приводит нас в сферу терапии, и мы исцеляемся от этой цели, когда сознаем ее как вымысел. Теперь цель превратилась в психическую реальность, стала самой психической реальностью, и поэтому путь действительно превратился в цель. Этот лишенный конкретизации метод исцеления, столь ироничный, неопределенный и парадоксальный, одновременно способствует и препятствует реализации нашего стремления (как будто два значения слова «стремление» неожиданно объединяются) и свидетельствует о наличии меркурианского сознания Гермеса, проводника душ, путеводителя, наставника на жизненном пути.
Таким образом, самое лучшее, что психотерапия может сделать,— это обеспечить гармонизацию вымышленного ощущения. Тогда цели, к которым стремится терапия,— полнота развития, завершенность, целостность, актуализация — можно рассматривать как путеводные вымыслы. В этом случае они не блокируют путь. Терапия становится не столько опорой «великого стремления ввысь», сколько задачей устранения конкретизации вымыслов, в которых определяется цель, и мы фактически защищаемся от врожденной «устремленности» души с помощью наших целей. В этом заключается герапия «перспектив» (U, par. 14). При этом цели духа не становятся иллюзиями, к которым относятся с известной долей цинизма, поскольку являются «всего лишь» вымыслами. Мы просто не воспринимаем их в пределах их конкретики как цели и истины. В качестве вымышленных перспектив или фантазий они плодотворны и целесообразны, поскольку значение вымысла состоит в том, что он составляет «более сознательное, практичное и плодотворное заблуждение» (V, par. 94).
Ощущение вымысла как бы становится целью психотерапии и должно составить путь нашего совершенствования. Отсюда следует, что единственное возможное совершенствование, к которому может стремиться душа,— это совершенствование своего вымышленного понимания, самореализация в своих образах, когда она сама становится вымыслом в ряду других вымыслов. Терапия подвергает душу процессу разложения ее самопроявлений (EI, par. 608) на ряд перспектив. Этот метод условностей сохраняет открытым путь и занимает положение, аналогичное методу Адлера в тех случаях, когда он максимально сближается с религиозным представлением о том, что конечная цель составляет сам путь, в данном случае путь вымысла.

 

г. Социальное чувство

Четвертым основным компонентом адлеровской теории является социальное чувство (Gemeinschaftsgefiihl), или социальный интерес. «Мы отказываемся признавать ценность и рассматривать отдельного человека» (А&А, par. 127), поскольку невозможно отделаться от «ироничной логики общественной жизни» (А&А, par. 127). Несмотря на доктринерский педантизм, у Адлера все еще сохраняется субъективистский «вывих», ибо социальный интерес является не социальным фактом, а социальным чувством, «сокровенным чувством принадлежности ко всему человечеству» (ОС, par. 472), sub specie aeternitatis (A&A, par. 142). Железная логика социальной включенности рассматривается не с социологической, а с психологической точки зрения. Дело не в том, что на первое место ставится общество, а в том, что психическое в своей основе mitmenschlich.
С точки зрения Адлера, для индивида составляют проблему, в том числе и социальную, не только обстоятельства, но и их значение (L, par. 9). Следует учитывать, что адлеровский социальный интерес, начиная с его раннего марксистского социализма и кончая поздним альтруистическим идеализмом, был психосоциаль-ным аналогично тому, как фрейдовское рассмотрение сексуальности было психосексуальным. Те, кто обладал менее изощренным умом, чем Адлер и Фрейд, впоследствии истолковали их идеи в узком, буквальном смысле. Так, возникло ошибочное представление о том, что интересы Фрейда ограничиваются сексуальностью как таковой, а интересы Адлера ограничиваются обществом (интересы Юнга ограничиваются религией). В своей психологии Адлер формулирует присущий психике альтруизм аналогично тому, как Фрейд разрабатывает концепцию сексуальности психики, а Юнг — концепцию ее религиозности.
Таким образом, общественное бытие составляет неотъемлемую часть человеческого существования вообще. Чем более полную и зрелую форму приобретает это существование, тем в большей мере социальный интерес определяет поведение и цели человека. '' В качестве существ, наделенных душой, мы ощущаем свою глубоко внутреннюю связь со всем человечеством, прошлым, настоящим и будущим. В тех случаях, когда Юнг приводит объективные доказательства существования этой всеобщей связи на основе архетипических моделей, проявляющихся с помощью истории, культуры и инстинкта, Адлера интересует ощущение всеобщей взаимосвязанности, ее реализация,— как она действует на практике. Каким образом поведение людей соотносится с их альтруистическим ощущением принадлежности к мировому сообществу? В данном случае философской основой служит этика Канта, императив человеческих отношений.
На вопрос, «где происходит соединение кантовского этического идеала с ницшеанской волей к власти?», следует ответить, что такое соединение происходит в обществе. Кажущееся противоречие между «двумя великими стремлениями» — врожденным социальным чувством (Gemeinschaftsgefiihl) и врожденным стремлением к превосходству (UHN, par. 120) — разрешается в теории Адлера с помощью идеи разума, которая также была заимствована у Канта. Для того чтобы путеводный вымысел был полезным с точки зрения эвристики и не носил невротический характер, он должен быть разумным и отражать здравый смысл и общезначимые умозаключения о существующем обществе. Мы достигаем превосходства только тогда, когда становимся разумными, а это предполагает признание значимости социального интереса, в результате чего наши поступки рассматриваются как превосходные с точки зрения общества и становятся полезными для других людей.
Поэтому гениальная личность, с точки зрения Адлера, — это не отдельный человек, опередивший свое время или изгнанный из общества. «Гениальная личность — это преимущественно в высшей степени полезная личность». «Человечество называет гени1 ями только тех индивидов, которые внесли ощутимую лепту в развитие общего благосостояния. Мы не можем представить себе гения, который не принес бы человечеству никакой пользы»
(A&A, par. 153). В своем высшем развитии конечное представление о превосходстве — фантазия гения — также содействует формированию социального чувства. Действительно, гений представляет собой личность, обладающую максимальной способностью постигать железную логику общественной жизни и выражать «общую взаимозависимость космоса, который живет в нас, от которого мы не можем полностью абстрагироваться и который наделяет нас способностью ощущать себя в других людях» (El, par. 609).
Поэтому когда мы еще раз <

Последнее изменение этой страницы: 2016-06-09

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...