Пересекать желтую черту запрещено

Охраняется рокет‑автоматом

Эге. А желтой черты что‑то не видать. Параллельно трубе, на расстоянии метров эдак в пятнадцать, тянутся однотипные черные кубы без окон, без дверей. Между кубами – узкие проходы. Сквозь них видно, как кто‑то по кому‑то стреляет.

В воздухе вспыхивают трассы от активных пуль. Скорость у них такая, что след в любой атмосфере видно – воздух ионизируется и слабенько так искрит.

Ясно, эти кубы – какие‑то химические блоки скорее всего. Секретные?

На матовой поверхности одного из кубов – длинный свежий потек. Микротрещина? Какая дрянь из нее подтекает?

И где же обещанная желтая полоса?

Тут только я замечаю, что желтая полоса все‑таки есть. От нее осталось не сказать чтобы очень много. Нет‑нет да и проглянет тусклое пятнышко, еле различимое на темном полимериде.

Почему так? Кажется, здесь произошла маловразумительная реакция. Некая жидкость вытравила напрочь краску, которой была нанесена желтая полоса.

В голове мельтешат неоформленные мысли о всякой химии, в которой я разбираюсь как прозектор в косметической хирургии. Вспоминаю некстати, что кроверны иногда используют при климатизации планет так называемые химические реакторы.

Кроверны – короли планетарных преобразований. Мы тоже это умеем, но у кровернов подход покруче.

На образцовую климатизацию Марса Содружество потратило восемьдесят лет. Наши двоякодышащие недруги сварили Эсквемелин за десять стандартных суток.

Говорят, кроверны могут «просчитать» целую планету. С ядром и мантией, плитами континентов и океанами, вулканами, горами, впадинами и ледниками. И якобы благодаря этим своим расчетам кроверны знают, как одним пальчиком разрушить на планете прежний экобаланс. На всей планете! И устроить новый, по своему вкусу…

Много думать вредно. Здоровенная «мамаша» выпрыгивает из прохода между двумя кубами. Да так неожиданно, что задумавшийся о премудростях химии салабон Серж ван Гримм даже не успевает как следует перетрухнуть.

Любопытно: проход таки охранялся рокет‑автоматами. Но самое любопытное: они были включены!

Кто и когда привел их в действие – знать не знаю. Может даже статься, что их никто не включал, а кровернам просто не хватило ума их выключить. За целую неделю? Сомнительно.

«Мамаша» поймала сытный заряд, разваливший ее на куски прямо в воздухе.

Лохмотья неопрятной, хлюпающей плоти завалили меня с ног до головы. Слабенькие разряды затрещали между металлизированным костяком монстра и трубой.

А вот если б эта улиточка была, так сказать, в сборке, меня ожидал бы мегавольтный электрический разряд.

Не могу сказать, что экоброня на это не рассчитана. Я, пожалуй, немного еще потрепыхался бы. Но что бы я делал в тяжеленной мертвой скорлупе, у которой отказала вся энергетика?

Успел бы, наверное, пару раз матернуться. А потом крепкий, как закрылки «Фалькрама», клюв меоравиоля отыскал бы слабое место в моих умерших доспехах…

Меоравиоль – так «мамаша» называется. Но кто же это выговорит?

Дальше – больше. Вслед за электрическим моллюском из прохода выскочил… человек. И никакой рокет‑автомат его не срезал.

Просто – человек. Не штурмовой пехотинец.

Он был одет в рабочий комбинезон, густо замазанный кровью и, кажется, содержимым этих перегонных кубов. Комбинезон аж дымился.

Да на нем даже перчаток не было, не то что экоброни! Впрочем, левая кисть отсутствовала, что снижало потребность в перчатках ровно вдвое.

Неизвестный герой довольствовался легкой кислородной маской. В правой руке он держал ажурное железное бревно. За бревном волочился шланг толщиной в три пальца.

Кому, как не мне, бывшему монтажнику‑подводнику, было узнать в этом варварском агрегате сварочный плазмомет старой модели! Отличная штука. Можно скалы резать, можно при должной квалификации консервы открывать.

Изредка применяется и по прямому назначению. А сегодня вот оказалось – в качестве импровизированной замены рокет‑автомата тоже сгодится.

Мужик – а это был, конечно, здоровенный, смуглокожий мужичара, иначе как бы он уволок в одной руке эту хреновину? – подковылял ко мне.

Я показал ему большой палец. Молодчина. Спасибо. Ты – номер один. Я твой должник. Двойной бурбон – за мой счет.

Он что‑то орал и вид имел скорее гневный, нежели обрадованный спасением жизни правительственного штурмового пехотинца. Что за язык такой?

Милитум осведомился, требуется ли перевод. Он еще спрашивает!

«Язык – испанский. Встречаются слова из индейского языка „киче“, – сообщил милитум. Какого еще, к черту, „киче“?

– Уматывайте! Быстро! Тут никого нет! Никого! – орал мужик на этом самом языке.

С виду вроде не сумасшедший. Как же это – «никого нет»? А он кто? Да если кроверны позволили разгуливать здесь персоналу Копей, так, может, и все остальные уже на поверхность вылезли, а?

– Сейчас всему крышка! Тернарный компонент потек! Ты что, не видишь?! – Он гневно завращал глазами, тыча своей железкой прямо под ноги.

Тернарный компонент чего? Я, конечно, олух, но, по‑моему, для крупных неприятностей нужны еще по меньшей мере два. Два компонента, два других сорта химического дерьма. Иначе какой же он «тернарный»?

– Объясни внятно! – рыкнул мой речевой синтезатор на испанском. – Кто ты? Что здесь происходит?!

Мужчина наконец скумекал, что лучше перейти на интерлингву.

– Офицер биологической безопасности Чака Дюмулье. Вчера они прорвали контур. Здесь все не так, как вы думаете. Людей больше нет. Последние передачи были не от нас, это обман кровернов. Мы ничего не могли сделать. Шибальба!

– А что компонент?

Дюмулье аж зарычал от злости. Кризис коммуникации у нас наметился, значит. Не петрит ничего собеседник. Ка‑акой тупой солдафон попался, это ж надо!

– Им не нужен иридий, – просипела его кислородная маска. – На Копях их интересовали только синтез‑машины. Благодаря нашей трофейной технике кровернам не пришлось завозить почти ничего своего. В синтез‑машинах, – Дюмулье кивнул на черные кубы, – уже наработаны реагенты. Осталось меньше часа. Возможно – минуты. И кроверны начнут климатизацию. Но неуправляемая климатизация будет прямо сейчас, потому что я выкрутил пару предохранителей.

– Вы понимаете, что подставили по меньшей мере восемьсот человек?

– Откуда же я знал о вашей операции? Я думал, что убью сотню кровернов и целую армию термитов. Я вывернул предохранители. Вышел из аппаратной. И тут раздались первые выстрелы. Да я понятия не имел о вашем десанте! Я думал, что честно исполнил свой долг.

– До того, как идти в аппаратную, вам следовало бы задержаться на одну чашечку кофе.

Дюмулье не улыбнулся.

– Я выполнял свой долг, – повторил он.

Ага. Это типаж. Герой‑самоубийца. Умираю, но не сдаюсь типа.

Впрочем, его можно понять. В самом деле, сам факт операции был строго засекречен. Не говоря уже о точном времени.

Он думал – кровернам удастся уйти от возмездия. И сам решил стать карающим мечом.

– Можно ли вернуть предохранители на место?

– Уже поздно. Компонент потек.

Мое дело – не думать, а доводить информацию до командования.

– Альфа‑один, вызывает Клык! Вызывает Клык! Повторяю: Клык на связи. Бета, Кси: кто меня слышит?

Ни гугу. Я расширил диапазон до батальонного уровня. Имею право – информация экстренная.

Вот будет сейчас климоклазм… Вот окажусь прямо в эпицентре… Ураганный ветер – сильнее того, что был в дни творения, – отделит кожу от мяса, мясо от костей. Разберет меня по кусочкам. Растреплет по всей планетке.

Но если мое сообщение засекут в штабе – «Огненный Крест» мне гарантирован. Посмертно, конечно.

И матушка моя, по меткому замечанию сержанта Гусака, будет всю оставшуюся жизнь ходить на золото. Даром что она майор специальных сил и получает от правительства такие бабки, рядом с которыми компенсация за непутевого сынка‑рядового просто не угадывается… пара фаршированных омаров и шубка‑шар от престижного модельера…

– Взвод‑два рота‑один вызывает батальон. Всем, кто меня слышит. Всем, кто меня слышит!

А никто не слышит.

Ну и дела…

Может, всех уже того?

Ума хватило – запустил телезонд. Это мои запасные глаза, уши, а если повезет – то и язык.

Ясно же, что эфирная обстановка в таких местах может быть любой степени говенности. Да и кровернам уже пора было глушилки включить.

Телезонд повис под арматурой поврежденного купола и сообщил, что приступил к сканированию.

Ну наконец‑то. Отозвались. Оказалось, мой разговор с Дюмулье слушал Гусак.

Интересно только, как он нас слышал, если я только что докричаться не мог и до батальонного начальства? А, не чешет. Значит, у меня на выход все работало нормально, а коротковолновый вход был перекрыт. Может, электрический кусок «мамаши» что‑то не то закоротил, я же себя со спины не вижу.

Ну, прекрасно. Гусак в курсе, лейтенант в курсе, эдак скоро и до Оперативного Штаба дойдет. В любом случае – не пришлось пересказывать всю историю с начала. Наверху, как оказалось, уже жутчайший переполох.

Соображали там, впрочем, на удивление быстро. Итак, приказ номер раз: все прочь с площадки синтез‑машин. Зарыться в землю, да поглубже!

Меня просить два раза не надо было.

Я приказал Дюмулье выбросить плазмомет и вцепиться в меня покрепче.

Он расстался со своим оружием весьма неохотно. Думаю, если б был уверен, что длины шланга хватит – оставил бы при себе.

Глидерам пришлось малость поднапрячься. Мы – я и пристроившийся на моей левой ноге как орангутанг на пальме Дюмулье – взмыли над трубой.

Я скосил глаза вправо, изучая тактическую разметку, спроецированную милитумом на смотровое стекло. В тяжелую годину климоклазма я буду рад сдохнуть вместе со своими задушевными корешами: Загом, Зигфридом и Гусаком.

Ага, вот и они. Скучились в районе второго вентиляционного ствола.

Ох, что я увидел, пока летел!

Наша пехота сновала над заводом целыми стаями. Мне, похоже, достался один из самых глухих маршрутов – возможно, как новенькому. Потому что в основном наши работали секциями по три – пять человек.

И сейчас все эти секции спешили убраться от синтез‑машин подальше.

Я прошел на бреющем полете над сворой неподвижно замерших термитов. Как новенькие – только черные. Это потрудилась плазменная пушка, главный козырь огневых секций.

А вот кому‑то из наших не повезло. Голова отдельно, тело выдавлено наружу через трещины в экоброне. Внутренний взрыв.

Интересно, чем это его так?

Оставшийся без хозяина «Сьюздаль» носился как заводной, стукаясь с оглушительным звоном о штабеля швеллеров.

В «Сьюздале» закоротило разделитель стрельбы. Автомат плевался реактивными струями, но не стрелял.

Вот это ярость, я понимаю.

Тут‑то вибробуры и пригодились.

Когда я подлетел к своему отделению, то обнаружил, что под фундаментом свинофермы – да‑да, там была свиноферма, рабочие Копей не желали жрать консервы! – под фундаментом уже выкопан великолепный бункер. В него‑то мы с Дюмулье и занырнули.

– Это он? – осведомился Гусак.

– Ясный перец… эхм, виноват… Так точно, сениор!

Гусак смерил Дюмулье взглядом.

– Лучше бы вы, офицер, не аппаратную захватили, а узел связи, – проворчал он. – И растолковали нам что к чему.

– А вы‑то сами узел связи захватили? – парировал Дюмулье.

С моей точки зрения, разговор был исчерпан.

Ан нет. Сержант утащил Дюмулье в глухой уголок и стал у него что‑то потихоньку выпытывать, отключив передатчик. К моему удивлению, не прошло и минуты, как к ним присоединился возникший словно из‑под земли капитан.

Капитан, джентльмены! Капитан Рафаил де Веракрус собственной персоной! Похоже, командование жаждало от Дюмулье новых откровений.

Тем временем Тони Сицилия посвятил меня в дела наши скорбные.

Эвакуировать нас просто не успевали. И судя по всему, не очень‑то хотели. Мы прилетели сюда не для того, чтобы сразу дернуть обратно, а чтобы вывезти вещички подороже золота.

Бой за взлетную полосу другие взводы закончили вот только что. И теперь, несмотря на угрозу климоклазма, хапали все, что только можно было захапать.

А челноки кровернов пришлось сбить при попытке к бегству. Жаль, конечно, – в идеале их тоже следовало бы захапать.

Кроме того, наверху не желали мириться с тем, что целая планета превратится в бурлящее варево из гиперактивных биохимических компонентов и вторичных реагентов. Глокк считался очень перспективной колонией.

Так что вместо эвакуации командование придумало кое‑что покруче – термическую обработку. Будь нам заранее известно, что кроверны сумеют использовать наши синтез‑машины в своих целях, с этого следовало бы начинать всю операцию.

Кто успеет быстрее – «Фалькрамы» или неумолимо растущее давление, которое вскроет емкости с остальными двумя компонентами тернарной смеси?

Чтобы штурмовики смогли влететь прямо на территорию завода, танковые пушки полностью размолотили северный и южный скаты купола. Стеклопластик испарялся огромными кусками – от каждого выстрела ухало так, что ходила ходуном земля под ногами.

Хорошо, что все свиньи на ферме сдохли еще во время нападения кровернов. Отравились местной атмосферой из‑за разгерметизации купола, а может, от страха окочурились. Не то от их свинячьего визга мы бы все там на месте и чокнулись бы, точно говорю. Я сам хотел визжать, как резаный – так страшно было.

Не хочу «Огненный Крест»! Хочу домой, на базу, к резиновым бабам.

Мы снова включили фильтры.

Сразу вслед за тем рвануло так, что мало не показалось. Я потом только узнал, что то была еще не бомбардировка – просто один из «Фалькрамов» не вписался в дыру в куполе.

А потом что‑то тихонько свистнуло‑пискнуло вдалеке. И наступила тишина.

Бомбы «Фалькрамов» сделали с синтез‑машинами то же самое, что незадолго до этого – с лесом. Грубо вырезали из ландшафта и переместили в небытие.

Успели!

Успели, короли воздуха, драная гвардия поднебесья!

Говорят, за тот вылет всех пилотов четырнадцатого сквада повысили в звании. Всех уцелевших пилотов, я имею в виду.

Они спасли всех нас, а заодно и планету Глокк. Даром что ненадолго.

Мне бы так! Нажал на пару кнопок – и уже лейтенант.

Командование на то и командование, чтобы командовать. Если события развиваются в соответствии с намеченными планами – зачем нужны командиры? Знай слушай себе милитум и делай, чего он скажет.

Но планы – их любят сперва составить, а потом на лету поменять. Для этого нужно вдохновение, а вдохновение компьютеру иметь по уставу не положено.

Сперва план был все захватить, кровернов перебить… Э, ребята, а видел ли кто живого кроверна? Не, здесь не видели. Только меоравиолей. И термитов, ясно.

Да. Кровернов, значит, перебить и всех людей из мрачных подземелий вывести к свету и радости.

Потом наложили в штаны и думали, что планы уже не нужны будут: всех климоклазм накроет.

Климоклазм проехали. А тем временем и Дюмулье допросили.

Он не уверен, что все погибли. Точной уверенности у него нет. То есть присягнуть в том, что триста восемнадцать женщин, мужчин и детей были растерзаны термитами, он не может.

Присягнуть – не может. Но если головой подумать, вот просто взять и подумать: герметичность аварийного контура нарушена, кислородных масок – только на каждого пятого.

И термиты…

Они дурные, конечно. Но тепловые сенсоры у них имеются, заодно с прочими. Даже если там была тьма кромешная – все равно ведь всех видно как на ладони. Засек термит красное пятнышко – и кислотным лазером туда!

В общем, правильно Дюмулье считает, что погибли абсолютно все.

Сам он, если ему, конечно, верить, отстреливался до последнего патрона. В отсеке перебили всех, прямо на его глазах. Потом отрубился свет.

Дюмулье приготовился к встрече с демонами смерти, но прогремел взрыв.

Он нашел себя в кольцевом коридоре периметра. Там аварийное освещение все‑таки работало.

Дюмулье спасся благодаря баллону с жидким гелием и офицерской закалке. Он ведь все‑таки офицер, хотя и не правительственный!

Заливая пол гелием, чтобы погасить свой тепловой след, он добрался до переходника из аварийного контура к лифтам. Термитов там, к счастью, не оказалось.

Лифты, конечно, не работали. Зато сыскался секционный силикатовый баллон.

Обычно такие используют, когда нужно наглухо залепить отсек, через который происходит утечка воздуха. Загоняют в него гелий под давлением, баллон раздувается, силикат благодаря своей аморфности принимает в точности форму отсека и прилипает ко всем поверхностям. Разумеется, так он законопачивает и все дыры в стенках поврежденного отсека.

Ладно, Дюмулье никаких дыр конопатить не собирался. Наоборот, ему было нужно, чтобы силикат ни к чему не прилип. Для этого он обрызгал его гелием снаружи, а потом уже подогнал секции баллона под диаметр шахты лифта и накачал его. Так он и выбрался на поверхность – через шахту, на своем персональном воздушном шаре.

Звучала история дико. Может, потому Дюмулье и не очень‑то поверили насчет гибели остальных рабочих.

И тогда наше благородное командование, ведомое соображениями высокого гуманизма, вернулось к первоначальному плану.

Поскольку внезапную климатизацию планеты удалось предотвратить, а Копи Даунинга были вроде как захвачены, возникло желание все‑таки послать под землю один взвод на предмет общей разведки и спасения тех, кого – кто знает? – может, еще можно спасти.

Не зря я хотел назваться Висельником. Как чуял! Потому что эту сомнительную честь поручили нашему взводу. Он, видите ли, был единственным, который до сего момента не имел потерь в личном составе.

Все должно быть по справедливости. Решительно все.

Глава 2

Аварийный контур

Небо и Земля беспощадны.

Лао‑Цзы

– Заг, дай свет.

И стал свет.

– Заг, еще.

И стало еще.

Несколько пятнышек крови на полу. Оплывший под кислотными лазерами пластик. Все как‑то скособочено. Потолок и пол местами присобраны гармошкой. Неподвижный термит в углу. Несколько рваных дыр в полу вокруг него – похоже, от обычного огнестрельного оружия с разрывными пулями.

Кое‑где пол покрыт светлыми пятнами. Следы гелия, который разбрызгивал Дюмулье.

Проходим кессонный отсек.

Это впечатляет. Сами бронедвери – крепчайшие, монолитные плиты – кроверны взломать не смогли. Но термитам или каким‑то другим роботам удалось подкопаться под керамический фундамент отсека.

Двери просто не вынесли собственной тяжести. А может, кроверны помогли им для верности хорошим направленным взрывом.

Так или иначе, весь отсек ухнул в черную бездну, открыв кровернам свободный проход внутрь аварийного периметра.

Светим вверх – туда, где раньше находилась крыша отсека.

Ничего не видать. Сонары сообщают, что над нами – внушительная пещера с оплавленными стенками.

Ну вроде ясно. Отсек был подкопан снизу, а сверху термиты вырыли камору для подрывного заряда. Пещера, которую мы имеем удовольствие зреть, образовалась после того, как взрыв выжег порядочный объем породы.

До базальтовой плиты здесь довольно далеко. Под слоем земли и глины – в основном туф. Впрочем, термиты справились бы и с базальтом, сомнений нет.

Продвигаемся до пересечения с кольцевым коридором.

Контрольный выстрел влево. Вправо стреляет Заг Дакота. Вверх, в черный отвор технологического канала – шедший третьим Чентам. Точнее, Чен Молчун, извиняюсь, сержант.

Такая вот у нас подобралась тройка. Так мы и топаем: впереди я, за мной Заг, потом – Чен. Чен все больше пятится раком, чтобы нас с тыла никто не обидел.

Пока все нормально. Никаких признаков движения. Ни термитов, ни кровернов, ни людей.

Вполне доверять нашим датчикам нельзя – здесь есть чему экранировать и радио‑, и тепловые волны. И даже микросейсмическая локация не всегда точна. Однако есть все‑таки надежда, что нам не грозит встреча с большими стаями термитов.

Проходим по кольцевому коридору сорок метров вправо – до первой двери жилого отсека. Дверь отсутствует, в отсеке – темнота.

Возвращаемся к пересечению с радиальным коридором.

Проходим сорок метров влево – там тоже, совершенно симметрично относительно радиального коридора, расположена дверь другого жилого отсека.

Везде одна и та же картина: разгром.

Уже видели первые трупы. Чен несколько раз без выражения повторяет: «Выблядки сатанаиловы». А еще Молчун.

Снова возвращаемся к пересечению с радиальным коридором. Туда уже подтянулись остальные солдаты нашего отделения во главе с сержантом Гусаком.

С ними сразу чувствуешь себя как‑то веселее.

Блицразведка выполнена. Заходить дальше мы пока что не имеем права.

Пора подозвать от лифтов отделение Бета. Оно займет узловую точку на пересечении коридоров, и только тогда мы продвинемся на всю катушку.

Это очень трусливая тактика. Но иначе нельзя. В закрытых помещениях, а тем более под землей, штурмовая пехота сразу теряет и скорость, и три четверти своей наступательной мощи. Огневая секция со своими громоздкими плазменными пушками на гравилафетах сюда просто не пролезет. У тяжелого оружия свои недостатки.

Воздушной разведки нет. И космической нет. Засада может ожидать где угодно. Вырвался чуть вперед – и покойник.

Главное, что даже отомстить за тебя не успеют. Термит выстрелил – и убежал в вентиляционный канал. А ты лежишь с дыркой в груди, и кругом – никого, ничего.

– Чен, Серж, попробуйте‑ка вызвать лейтенанта, – просит Гусак.

Лейтенант ждет вместе с огневой секцией у входа в шахту. По идее – чтобы координировать операцию через свой командирский милитум и держать связь с капитаном Веракрусом.

Его трудно заподозрить в трусости. И все‑таки мы знаем – иные лейтенанты считают делом чести лезть вместе с передовым отделением своего взвода в самое пекло. Наш не из таких.

Голос у Гусака спокойный. Как обычно. Но его просьба говорит о том, что с ротной связью снова начались неполадки.

Мы вызываем. Тишина. А ведь крошечный мобильный ретранслятор на присоске – вон он, его отсюда видно. Мимо него сейчас как раз проходит сержант Феликс, возглавляющий отделение Бета.

Я машинально повторяю: «Клык вызывает роту», – и вдруг замечаю, что по плечам Феликса ползет отблеск. В шахте лифта – красный сполох.

Когда мы спускались сюда, я при помощи вибробура превратил крышу кабины лифта в труху. Там уже была дыра, через которую выбрался на поверхность Дюмулье. Но дыра несерьезная, кроличья, поэтому для удобства я сделал так, чтобы шахта лифта открывалась прямо в коридор. На случай, если бы пришлось очень быстро драпать.

Время вдруг замедляется. Я отдаю себе отчет в том, что воспринимаю происходящее с нечеловеческим тактом, по миллисекундам, как сверхчуткая видеокамера.

Красный сполох становится все ярче.

Мои мышцы начинают непроизвольное сокращение. Им нужно:

– инстинктивно поднять левую руку, чтобы защитить лицо, то есть смотровое стекло экоброни;

– опрокинуть мое тело на спину;

– заставить его откатиться вбок по кольцевому коридору.

Тугая, неистовая, вся свитая из пунцовых, кровавых, порфировых жгутов струя огня наконец достигает дна шахты.

Выплескивается в коридор. Я вижу, как она поглощает парней из отделения Бета.

Захлестывает сержанта Феликса.

Пламя – полупрозрачное. Сквозь него по‑прежнему просматриваются и силуэты пехотинцев, и даже шахта лифта.

Длинная заостренная штуковина, немного подотставшая от огненного потопа, входит в пол кабины лифта.

Я успеваю узнать в этой штуковине носовой обтекатель «Фалькрама». Потом пламя густеет и плотным валом катится по коридору, минуя разрушенный кессонный отсек.

Я больше ничего не вижу, потому что моя ладонь – а точнее, механизированная перчатка экоскафандра – наконец‑то заслонила смотровое стекло от огня.

Пламя – уже на излете – бьет мне в грудь. Захватывает меня и сержанта Гусака в свои призрачные объятия. И – иссякает.

Я все‑таки успеваю упасть и откатиться за угол по кольцевому коридору.

Второй взрыв сильнее первого.

Ударная волна несет меня по коридору прочь. Я ударяюсь о неподвижного ремонтного кибермеха, я видел его во время нашей блицразведки.

Мимо меня по коридору проносится раскаленным болидом пылающий сгусток плоти. Похоже, это сержант Феликс.

В моих наушниках – густой человеческий рев.

Пол несколько раз делает вверх‑вниз. Как кровать в хорошем борделе.

Когда я поднялся на ноги, мне показалось, что я уже достаточно хорошо представляю себе всю мерзость нашего положения.

Невесть откуда взявшийся и невесть кем сбитый «Фалькрам» угораздило упасть ровно в шахту лифта. Попутно у него взорвался двигатель. А потом, с какой‑то мизерной задержкой, остатки боеприпасов.

Не исключено также, что…

Я подбежал к пересечению коридоров.

Так и есть. В районе бывшего кессонного отсека произошел обвал породы.

Но – хорошие новости! – обвал небольшой. Даже не до потолка. Тут можно и без вибробура управиться.

Я подпрыгнул и заглянул поверх кучи черного, сплавленного в горячую пластичную массу туфа.

А теперь – плохие новости.

Отделение Бета, похоже, спеклось в полном составе. В шахте лифта бушует лютый пожар. От жара оплывает, как свечка, остов «Фалькрама». Вьются голубые искры размером с откормленного голубя.

Стоит ли говорить, что от нашего ретранслятора – того, который на присоске, – не осталось и воспоминания?

В лучшем случае шахта останется непроходима еще часа полтора. Такого жара экоброня не выдержит, вот и милитум с этим согласен. Может быть и хуже: порода потечет, снизу наглухо залепит шахту спекшейся коркой, а сверху придавит оползнем.

Ладно, вибробурами справимся. К тому же наверху о нас не забудут. Помогут. Позаботятся.

Хватило бы только кислорода.

Судя по матюгам в наушниках, сержант Гусак был жив‑здоров и собирал наше отделение в кольцевом коридоре.

– Задача у нас прежняя: поиск и спасение уцелевших рабочих. Ясно?

– Да, сениор, но как мы?..

– Не понял?

Переспросить Зигфрид не решился. Но Гусак все‑таки снизошел до комментариев.

– Кислорода у каждого из нас еще на шесть часов. Одного часа нам хватит, чтобы обойти весь аварийный контур. Даже если мы не найдем здесь ни людей, ни кислородных баллонов, ни дополнительного земнопроходного оборудования – все равно у нас будет еще целых пять часов, чтобы вернуться к нашим. Да за такое время хороший штурмовой пехотинец башкой до поверхности продолбится!

Не смешно. Но мы все‑таки погыгыкали. И даже не для проформы, а от всей души.

На войне чувство юмора становится таким же примитивным чувством, как страх или ненависть. Боишься – смерти, ненавидишь – врага, смеешься – над доисторическими шутками про однояйцевых близнецов, у которых одно яйцо на двоих…

Нас осталось семеро – от всего взвода. Ясно ведь, что лейтенанта и огневую секцию падающий самолет‑амфибионт тоже накрыл.

Гусак, я, Чен, Заг, Зигфрид, Джордж и Тони.

В нашем отделении тоже есть жертвы. Одного ударной волной так в стенку впечатало, что шейные позвонки не выдержали. Да, внутри экоброни тоже бьются насмерть, абсолютной защиты не существует.

А второй совсем глупо погиб. Тонюсенький, крохотный осколок обшивки «Фалькрама» на космической скорости прошил его экоброню насквозь.

Стена напротив радиального коридора была вся изъязвлена небольшими выщербинами, в которых поблескивали расплющенные осколки. Это еще хорошо, что под эту картечь только один человек попал, а не пол‑отделения.

Итак, мы пошли. Всемером, компактной группой. Дробиться на несколько секций в нашей ситуации было неразумно.

Мы обследовали помещение за помещением. Двое оставались у входа, пятеро шарили по всем углам. И находили людей.

Эти картины остались со мной навсегда.

Люди, умершие от отравления атмосферой.

Люди, разобранные термитами на косточки, позвонки и хрящики. Они так иногда делают.

Зачем? Слухи ходят самые тошнотворные.

Люди, сожженные кислотными лазерами. Испепеленные меоравиолями. Застреленные в суматохе своими же.

Женщина и мужчина, застигнутые нападением термитов врасплох, прямо в постели. Мужчина застыл над своей подругой. Чем‑то смахивает на выпрыгивающего из воды дельфина.

Такое впечатление, что мужчина задушил женщину, но так только кажется. Скорее всего он вцепился ей в шею во время последних судорог. Оба отравились атмосферой Глокка, как и большинство других.

Я подумал, что если кто‑то сейчас брякнет шуточку про Отелло и Дездемону, я просто застрелю кретина. Но, похоже, о том думали и все остальные, даже Заг, король сортирного юмора.

– Надо бы их разнять, – пробормотал Заг.

– Нет, – отрезал Гусак.

Он поднял простыню и осторожно накрыл любовников. Получилось похоже на занавешенную статую в мастерской скульптора. Кажется – вот сейчас придет мэтр с бородкой и в берете, снимет покрывало, тюкнет пару раз молоточком во имя совершенства формы…

– Идем дальше.

На кухню я заходил первым.

Термитов почуял даже быстрее, чем увидел.

Отскочил в сторону от дверного проема, упал на колено и выпустил очередь из «Сьюздали». Три твари издохли, разбрызгивая снопы красных искр.

На кухню влетели Чен, Зигфрид и Гусак.

Зигфрид выпустил слепящую гранату. У меня тоже две штуки были, в маленьких таких мортирках, в левом рукаве экоброни. Но я сэкономил.

Граната разорвалась. Облако металлизированной пыли заволокло полкухни.

Я подскочил на глидерах к самому потолку и увидел по ту сторону разделочного стола не меньше двух десятков термитов, затянутых искрящимся маревом.

«Сьюздаль» заревела, выжигая реактивной струей стену за моей спиной. Меня даже немного потянуло вперед, но глидеры скомпенсировали избыток тяги. Значит, милитум жив‑здоров и занят своим делом.

Чен и Гусак присоединились ко мне, тоже подпрыгнув под самый потолок, но в другом углу кухни.

Термиты кое‑как сообразили, что в них стреляют, и даже худо‑бедно нащупали меня в оптическом диапазоне. Все‑таки облако от Зигфридовой гранаты не смогло полностью ослепить их лидары.

Уцелевшие пятеро термитов – остальные были разнесены в клочья нашими активными пулями – одновременно пульнули в меня из кислотных лазеров.

Вот для этого‑то и нужно экранирующее облако! Его твердые частички рассеивают большую часть энергии луча‑струи кислотного лазера. Он в состоянии сохранять достаточную эффективность в обычном тумане, но в металлизированном уже никак.

И хотя все пять лучей попали мне в область солнечного сплетения, экоброне было хоть бы хны. А через несколько секунд наши пули разнесли в клочья последнего урода из этой стаи.

Кухня была свободна. Но настроение у нас сразу испортилось.

Все‑таки в нас теплилась надежда, что все термиты отсюда ушли на поверхность и там были истреблены нашим батальоном во время штурма. Оказалось, не все.

А вдруг их здесь еще тысячи?

На кухне тоже сыскались мертвецы. Два повара в белых опрятных комбинезонах и молодая женщина в халате.

Четвертым мертвецом был мужчина в кислородной маске. Шеврон, нашитый на плечо форменной тужурки со стоячим воротничком, свидетельствовал, что передо мной – еще один офицер биологической безопасности. Везет же мне на них!

Мужчина лежал у белой шеренги холодильников. В лице его мне почудилось что‑то нездешнее, надмирное. Интересно, какие чудеса он видел перед смертью?

В одной руке мужчина сжимал что‑то вроде пластиковой трубки для капельницы с длинной тонкой иглой.

Да не «что‑то вроде», а именно трубку и именно для капельницы, там еще медицинская маркировка была. «Только для рас Т и Ц».

А вокруг мужчины лежали… битые бутылки. По меньшей мере дюжина бутылок отличной русской водки. И даже две целых было.

Я опустился на корточки.

В затылке у мужчины темнел пулевой вход. Застрелен, причем из легкого огнестрельного оружия. Судя по ожогу вокруг отверстия входа – стреляли практически в упор.

Кобура офицера была пуста.

Я перевернул его. «Чака Дюмулье, офицер ББ[4]» – сообщала нашивка на его нагрудном кармане.

Ну ни хрена себе.

Я стащил с него кислородную маску. Чем‑то он отдаленно смахивал на того мужика, который выдавал себя наверху за Дюмулье. Те же крупные черты лица, узкие, раскосые глаза, такой же сливообразный нос, смуглая кожа… Но на этом, пожалуй, сходство и заканчивалось.

Вот так. Если это Дюмулье, то кто же тогда тот, второй? Если же не Дюмулье, то зачем напялил на себя его форму? Братья они, что ли? Со сна костюмы перепутали?

Я приказал милитуму сделать несколько снимков с улучшенным разрешением. У моего правого виска несколько раз мигнула вспышка – милитум посчитал свет обычных фар экоброни недостаточным для качественной съемки.

– Во дела, – пробормотал Гусак. – Я сразу заметил, что этот Дюмулье какой‑то странный. И, кстати, акцент у него очень подозрительный.

– Сержант, он на моих глазах разнес в клочья «мамашу», которая собиралась сделать из меня гуляш. Прошу это учесть.

– Мало ли. Может, он в тебя целился, а не в «мамашу».

– Это вряд ли. С того места, откуда псевдо‑Дюмулье шмальнул по «мамаше» из сварочного плазмомета, он меня просто не видел.

– Ладно, разберемся.

Гусак тоже сделал несколько снимков. Мы пошли дальше.

На большой электроплите стояли кастрюли с готовым мясным супом весьма аппетитного вида. Морковь была нарезана могендовидами, лук – кольчиками, кораллы цветной капусты висели у дна, сверху плавала зажарка и куски копченой свинины, с жирком. У меня даже слюнки потекли.

«А вот если бы электричество не отрубилось – суп выкипел бы до донца; а свинина превратилась бы в мерзкую спекшуюся массу», – это было единственное, что тогда пришло мне в голову.

На самом деле с момента падения «Фалькрама» моя психика пребывала в состоянии шока. Легкого, тяжелого – трудно сказать.

Оставив в покое кастрюльки, я невесть зачем начал проверять содержимое всех холодильников. Может, свинина эта сработала…

В одном из холодильников я обнаружил несколько ящиков фуззи‑колы. Достал одну баночку, положил в левый набедренный карман. Что я себе думал? «Сувенир на долгую память»?

Я даже открыл морозильную камеру – вот до чего я дошел.

Кого я надеялся встретить там, в морозилке? Начальника Копей Даунинга, господина Севиньи, в токсидо и с призовым чеком на миллион талеров на имя своего спасителя Сергея ван Гримма?

В морозильной камере находились бутылка русской водки и внушительный металлический контейнер. Едва ли не в метр длиной.

Я поглядел себе под ноги.

Ну да. Этот застреленный в затылок человек, в форме офицера Дюмулье, ворвался на кухню. Открыл дверцу холодильника. Открыл морозильную камеру. В спешке выгреб содержимое морозильной камеры на пол – у него явно не было ни времени, ни желания переставлять бутылки на стол.

Потом он положил в камеру контейнер. Закрыл ее. Закрыл холодильник.

Кто‑то – почти наверняка тот мужик, который выдает себя за Дюмулье, – в этот момент оказался у него за спиной и незаметно достал из его кобуры пистолет.

Застрелил офицера.

Что он хотел сделать потом? Достать контейнер, да?

Но ему помешали. Кто? Да наверняка термиты, какие еще могут быть варианты!

Все это я прокрутил в голове, пока извлекал контейнер из морозильной камеры.

Я не сразу сообразил, что перед моими глазами.

Это была спасательная капсула для грудных детей. С автономным жизнеобеспечением. С полной теплоизоляцией. И с аккумуляторами на 108 часов – так гласила надпись в красном прямоугольнике под окошком.

Из окошка на меня смотрело… Нет, это я «смотрел». Глаза у маленького человеческого детеныша были закрыты, так что он