Социально-политическая организация этрусских городов

Этрусская цивилизация являлась преимущественно городской цивилизацией, в то время как у окружающих италийских народов преобладал сельский образ жизни. История Этрурии, как и Греции, стала историей могущественных, независимых городов, объединенных узами братства, национальности и религии, но не сумевших создать эффективный политический союз. Двенадцать племен этрусков назвались по имени их столичных городов, например, вольсинийцы из Вольсиний и тарквинийцы из Тарквинии, каждое из них занимало область, полностью находившуюся под контролем столицы. Рим сильно выиграл от такой раздробленности вражеской страны.

Однако федеративные связи, по всеобщему признанию никогда не бывшие особенно прочными, позволяли завязывать контакты, а порой и действовать совместно. Ежегодно или в случае очевидной угрозы двенадцать племен созывали всеобщее собрание в святилище Вольтумны; оно называлось «concilium Etruriae». Список двенадцати городов Этрурии наверняка менялся с течением времени, но их количество оставалось неизменным, пока не увеличилось до пятнадцати уже во времена Римской империи. К середине VI в. до н. э. возникла необходимость создания Этрусской лиги; она напоминала Ионийскую конфедерацию Малой Азии, состоявшую из двенадцати городов, объединившихся вокруг Эфеса, где находился храм Артемиды. Этрусская лига была религиозным объединением; ее политическая и военная деятельность носила производный и второстепенный характер. Политическое собрание проводилось по случаю всеэтрусских религиозных праздников; они были ежегодными и сопровождались большой ярмаркой.

Ежегодно избирался верховный вождь лиги, который первоначально носил титул rex (царь), а позже, в республиканскую эпоху, sacerdos (верховный жрец). При Римской империи появились также любопытные фигуры, игравшие роль федеральных чиновников, – претор или эдил пятнадцати народов Этрурии. Несомненно, это было напоминание об ушедшем прошлом. Являлись ли общие институты, характерные для Этрусской лиги, отражением в национальном масштабе институтов отдельных городов? У этой привлекательной гипотезы находилось немало защитников, но подобный параллелизм сталкивается с серьезными затруднениями, как только мы попытаемся интерпретировать хвалебные надписи этрусков, прославляющие заслуги покойных должностных лиц. Этрусские федеральные связи, несомненно, были лишены приписывавшейся им прочности и жесткости. Местный патриотизм этрусков допускал лишь нечто вроде свободного союза, которого было недостаточно, чтобы гарантировать будущее империи.

Недавние исследования позволяют нам разобраться в политическом устройстве этрусских городов и его эволюции. Этрусская цивилизация формировалась, как мы теперь понимаем более четко, в сотрудничестве с другими народами Центральной Италии, и политическая эволюция, по-видимому, шла аналогичным путем. Тоскана, Умбрия, Лаций и Рим пережили аналогичные кризисы практически в одно и то же время, и выходы из ситуации, к которым прибегали в различных странах, позволяют лучше понять ход развития политической эволюции.

Первоначально в этрусских городах существовала монархия, особенно яркий пример которой представляет римская династия Тарквиниев. Мы уже видели, что римские историки сохранили для нас точное описание царских атрибутов, титулов и полномочий, которые были идентичны в Риме и этрусских царствах. В конце VI в. до н. э. Этрурия, как и все италийские народы, прошла через кризис государственности. Монархия сменилась республикой; царь – регулярно переизбиравшимися должностными лицами. Новое государство по своей сути было олигархическим, с постоянным и сильным сенатом и ежегодно сменявшимися магистратами. В итоге вся власть оказалась в руках олигархии, состоявшей из principes – ведущих граждан (фото 21). Но подробности внутренней организации нам неизвестны. Аристократический класс – ordo principum – контролировал интересы общины и, по-видимому, делегировал часть исполнительной власти одному из своих членов, виднейшему гражданину. В этрусских надписях содержится множество названий должностей, но, к сожалению, по-прежнему очень трудно определить их суть и место в иерархии. Ведутся обширные дискуссии об относительном значении и взаимоотношениях между такими должностями, как zilath, purthne и maru. Ни одно из предлагавшихся до сих пор объяснений не получило единодушной поддержки.

Рис. 19. Погребальная урна с лежащей молодой женщиной. С гравюры Байреса в «Гипогеях Тарквинии», часть V, илл. 4.

Многочисленные этрусские надписи более поздних времен позволяют нам ознакомиться с запутанной генеалогией крупнейших этрусских семей и проследить ее. Как и в Риме, семьи отличались именами – nomen gentilicum, – но этрусский gens очень часто представляет собой весьма обширную семейную группу, в которой для обозначения различных ответвлений от общего ствола служит cognomen. Наконец, каждый человек имел личное имя, оно принадлежало лишь ему одному. Следовательно, ономастическая система у этрусков была идентична той, что существовала в Риме.

По сравнению с привилегированным классом плебс, состоявший из свободных людей и рабов, вел скромную и тяжелую жизнь. Начиная с VII в. до н. э. в прибрежных городах появляются греческие иммигранты – ремесленники и купцы. В Церах, а позже и в Спине существовали настоящие эллинские колонии. Эти иммигранты занимали в Тоскане ту же позицию, что и иностранные колонисты в Элладе. Этрусская знать и в городе, и в деревне содержала большое число рабов – либо потомков древних умбрийских племен, либо военнопленных. Когда Этрурия зашаталась под ударами римлян, они восстали против своих хозяев, захватив власть в Вольсиниях.

На фресках из Тарквинии мы видим множество рабов, певцов, танцоров и флейтистов, суетящихся вокруг своих хозяев, которые безмятежно возлежат за пиршественными столами, – воспоминание о благословенном времени, когда тусская аристократия пользовалась услугами отборной и изящной свиты (рис. 6, 28). Но подобные произведения искусства не должны заслонять от нас более мрачную реальность – бедственное и угнетенное положение тех, кто не принадлежал к привилегированным классам и не находился под их защитой.

Экономика и торговля

К несчастью, тексты и памятники, которые могут дать какие-то сведения об экономической жизни Этрурии, довольно редки, и лишь в последнее время исследователи начали обращаться к этой доселе малоизвестной области.

Важный отрывок из Ливия (XXVIII, 45) сообщает нам о характере этрусского производства в конце III в. до н. э. Очевидно, различные города Этрурии в то время продолжали, хотя и не так энергично, пользоваться теми богатствами, которые принесли им процветание в предыдущую эпоху. В 205 г. до н. э. Сципион Африканский готовил великую экспедицию, чтобы высадиться на африканской земле и раз и навсегда покончить с Карфагеном. Сенат уполномочил его собрать дань с союзников на постройку флота. И вот что этрусские города предложили римскому полководцу: «Популония – железо; Вольтерра – зерно и оснастку для кораблей; Ареццо – три тысячи щитов, примерно столько же шлемов (рис. 20), пятьдесят тысяч римских и галльских дротиков и длинных копий, топоры, кирки, косы, ведра и весла для сорока больших кораблей, сто бушелей пшеницы и продовольствие для декурионов и гребцов; Перуджа, Кьюси и Руселлы дали сосну для строительства кораблей и пшеницу в больших количествах».

Из этого подробного списка можно узнать, какие округи – например, Церы, Кьюси, Перуджа – занимались сельским хозяйством и эксплуатацией обширных тосканских лесов. Популония, очевидно, была металлургическим центром, а Ареццо – крупным промышленным городом. В сущности, вся северная Этрурия представляла собой горно-рудный район и, очевидно, с древнейших времен играла важнейшую роль в экономике всей страны. Месторождения в холмах на ветулонийской территории, богатые залежи руды на острове Эльба, захваченном жителями Популонии, интенсивно разрабатывались начиная с VII в. до н. э., немедленно став источником и зависти, и огромного богатства.

Рис. 20. Бронзовый церемониальный шлем с серебряными инкрустациями. На нащечниках изображены сражающиеся воины. Из кладбища в Тоди. Середина V в. до н. э. Высота 27,3 см. Музей виллы Джулия, Рим.

Этруски были самыми активными металлургами во всем Центральном Средиземноморье. Железные и медные руды, находившиеся в распоряжении этрусков, позволяли им ковать надежное оружие, превосходное качество которого сильно облегчало экспансию и завоевания, а также всевозможные инструменты и орудия для обработки земли и разнообразную бытовую утварь и предметы для украшения жилищ. Важным центром металлообработки в античные времена был Бисенцио на озере Больсена. В Перудже находились знаменитые мастерские, где делали треножники и предметы из бронзы и кованого железа (фото 33, 34, 44). Вульчи славились бронзовыми треножниками, подсвечниками и оружием.

О колоссальных масштабах производства – сперва добычи руды и выплавки металлов, а затем их обработки – однозначно свидетельствуют шлаковые кучи, которые до сих пор сохранились в некоторых местах в окрестностях Популонии. Поскольку древняя технология не позволяла извлекать весь металл, содержащийся в руде, современные предприятия посчитали целесообразным утилизировать эти отходы. Туристу, путешествующему по этому живописному району Тосканы, не стоит удивляться, увидев, как бульдозеры штурмуют колоссальные груды шлака, оставшиеся с древних времен.

Значение этой конкретной отрасли проливает свет на многие моменты истории. Оно в общих чертах объясняет, почему греки постоянно угрожали северному побережью Тускии, а также стремительную этрусскую экспансию в VII и VI вв. до н. э. Внешняя и внутренняя торговля собирала большие барыши с непревзойденной валюты тех времен – сырых или обработанных металлов. Плодотворные торговые связи установились между этрусскими моряками и купцами с одной стороны и финикийцами, а позже карфагенянами – с другой. В обмен на руды и, несомненно, кое-какую сельскохозяйственную продукцию Этрурии финикийцы и карфагеняне везли свои товары, слоновую кость и изделия из стекла. Не менее активными были отношения с Южной Италией, Сицилией и Грецией. Этрусская бронза высоко ценилась афинянами; в результате раскопок на Акрополе найден фрагмент треножника, сделанного явно в Вульчи.

Рис. 21. Амфора буккеро. VII в. до н. э. Из Черветери. Музей виллы Джулия, Рим.

Рис. 22. Кувшин буккеро. Ок. 600 г. до н. э. Из Черветери. Музей виллы Джулия, Рим.

Эта заморская торговля, очевидно, достигла своего пика в течение VII и особенно VI вв. до н. э. Именно тогда богатые этруски клали рядом с покойниками множество ваз, вывезенных из Греции, в частности из Афин. Эту великолепную керамику – причину грубейших ошибок, совершенных учеными XVIII в., – разумеется, невозможно было приобрести, не дав что-нибудь взамен; греки получали от этрусков предметы из ковкой стали и бронзы, но в первую очередь, вероятно, сырую руду, необходимую для их мастерских.

Этрусская керамика никогда не достигала красоты и законченности греческой керамики (фото 72, 74), отсюда и страсть этрусских аристократов к продукции эллинских гончаров. Однако в архаический период в Этрурии существовало крупномасштабное производство керамики определенного типа, легкоузнаваемого по своему единообразному черному цвету и резным либо рельефным украшениям. Эту керамику итальянцы называют «буккеро». Ее формы были весьма разнообразны и обычно очень изящны: чашки, кубки, чаши для вина. Она пользовалась большим спросом в Галлии, Испании и во многих областях Центральной Европы. Керамику буккеро находят при раскопках от Африки до Британии. Ее подробная классификация дает ценную информацию о путях, которыми пользовались этрусские купцы.

Частная жизнь и обычаи

Психология и душа народа нигде не выражаются более непосредственно и свободно, чем в привычках повседневной жизни. Поэтому вполне оправдан глубокий интерес к частной жизни экзотических или вымерших народов, если мы желаем хотя бы отчасти их понять.

И здесь утрату этрусской литературы, конечно, невозможно ничем возместить. Где мы найдем более подробное и достоверное изображение людей и общества, как не в комедиях, сатирах, нравоучениях, цель которых и состояла в том, чтобы изобразить его и выставить напоказ все его безумства? Если греки и римляне зачастую кажутся нам столь близкими и понятными, то именно потому, что их литература, хотя и дошедшая до нас в сильно изувеченном виде, оживляет их перед нашими глазами со всеми их достоинствами и недостатками, страхами и надеждами.

Но к счастью для этрусков, досадную потерю их сочинений отчасти компенсирует обстановка кладбищ и гробниц, представляющая собой точное изображение форм, в которых протекала жизнь в Этрурии, и ее фона (рис. 31, 37). Большое значение, которое этруски придавали посмертной судьбе человека, их вера в загробную жизнь, аналогичную земной жизни, привели к тому, что они строили подземные жилища для своих мертвых – жилища, представлявшие собой точные копии того окружения, в котором проходила их жизнь. Единственное отличие состояло в прочности и долговечности этих мрачных сооружений. Этрусские дома делали из непрочных материалов, не устоявших перед временем и человеческой алчностью, а свои усыпальницы этруски выбивали в скалах либо строили из каменных глыб (фото 15, 19). Благодаря этому они легко пережили многие столетия, сохранив в своих непроницаемых стенах вазы, оружие, драгоценности и всевозможные предметы, положенные рядом с мертвецами, чтобы те могли ими пользоваться в другой жизни. Весь этот материал чрезвычайно хорошо сохранился, поскольку, после того как гробница запечатывалась, в нее не проникали ни воздух, ни влага. Таким образом мы познакомились с предметами утвари, которыми этруски пользовались дома. Погибли лишь непрочные материалы, такие, как ткань, кожа и большая часть древесины; для того чтобы они сохранились, нужен сухой жаркий климат наподобие египетского.

До этого момента мы говорили о неживых предметах, использовавшихся этрусками. Но некоторым из их погребальных памятников, в частности настенным фрескам и барельефам, все же удается вдохнуть настоящую жизнь в наш материал. Этруски, не довольствуясь тем, что обеспечивали мертвых всем необходимым для загробного мира, окружали их изображениями пиров, танцев и игр, которые сопровождали их жизнь на Земле и, как они надеялись, продолжатся в царстве Аида (фото 24, 26, 27). Эти поразительные картины предназначались не только для того, чтобы оживить прошлое. Этруски верили, что, как только гробница запечатывалась, эти сцены каким-то волшебным образом должны были ожить, создавая реальный фон для нового существования, которое ожидало покойного. Поэтому погребальная живопись и скульптура открывают нам самую суть привычной жизни людей во всех ежедневных и ежечасных занятиях. Невозможно сомневаться в достоверности сцен, изображенных на штукатурке и на камне, происходивших перед глазами художников. Их творения изобилуют конкретными материальными деталями, полными глубокого чувства реальной жизни.

Посетителя, проникшего в подземные камеры Тарквинии, поражает чувство свободы и жизнерадостности, излучаемое древней живописью. Мужчины и женщины бок о бок возлежат за пиршественными столами, предаваясь веселью, их окружает шумная толпа слуг, а также танцовщики и танцовщицы, словно одержимые демоническим ритмом. Различные эпизоды счастливого существования, не знающего никаких ограничений, следуют один за другим на сырых стенах этих мрачных усыпальниц, что, конечно, тоже поражает современного туриста. Однако жизнь этрусских аристократов должна была представлять собой именно такую карусель роскоши и удовольствий. Возможно, древние авторы были правы, когда усматривали в таком чрезмерно беззаботном существовании причину быстрого упадка Этрусской империи. «Дважды в день, – пишет Диодор Сицилийский (V, 40), – накрываются изобильные столы, и в ход идет все связанное с избыточной роскошью – цветы, платья и многочисленные серебряные кубки различной формы; но только не число рабов, ибо прислуги мало. Одни из них отличаются красотой, другие ценой своей одежды».

Рис. 23. Колонна из гробницы Барельефов. Черветери. III в. до н. э. Штукатурные рельефы изображают домашних животных и предметы повседневного обихода.

Рис. 24. Другая колонна из той же гробницы.

Жена участвовала в праздниках и пирах наравне с мужем – мы уже говорили о привилегированном положении этрусских женщин и о том, насколько оно контрастировало с подчиненностью и даже затворничеством, уделом греческих жен вплоть до эллинистической эпохи. Греки и римляне считали такое положение скандальным и не стеснялись в нападках на мнимую аморальность этрусков. Но здесь трудно провести границу между истиной и простым непониманием со стороны другой, зачастую враждебной цивилизации. Эти презрительные или враждебные замечания повторяют два греческих историка IV в. до н. э.: согласно Тимею, у этрусков было в обычае, чтобы им прислуживали нагие слуги. По словам Теопомпа, этрусские женщины свободно отдавались кому попало и часто не имели представления, кто является отцом их детей. Плавт, в свою очередь, упоминает в «Шкатулке», что молодые этрусские девушки зарабатывали себе приданое, открыто занимаясь проституцией. Такой же обычай Геродот приписывает девушкам Лидии (I, 93). Эта параллель производит поразительное впечатление. Высказывались предположения, что лидийское происхождение этрусков, которое в античности обычно не подвергалось сомнению, навело латинского драматурга на мысль высмеять бывших врагов Рима, приписав им этот обряд. Но у нас нет никаких доказательств в поддержку этой остроумной гипотезы.

На фресках и барельефах архаического периода мужчины нередко изображены полуобнаженными, одетыми лишь в нечто вроде расшитой юбки. У нас есть свидетельства, что мужская полунагота была распространена во многих средиземноморских странах того периода. Однако этруски позаимствовали у греков короткие туники – хитоны – пестрых расцветок. Чтобы защититься от холода, они использовали tebennos – плащ; иногда его вышивали или окрашивали, и от него берет происхождение римская тога. Женщины одевались в туники, ниспадающие до пола и сделанные из легкой плиссированной материи. Поверх они надевали разноцветные плащи из толстой ткани. Судя по всему, им очень нравились расшитые вещи.

И мужчины и женщины отличались любовью к роскошной обуви. Этрусская обувь была очень популярна в древней Италии. Ее делали из кожи или расшитой ткани, длинную, с высоко закрытой пяткой и острым загнутым носком. Она называлась «calcei repandi» и имела восточное происхождение. При раскопках были обнаружены также более обычные низкие сандалии.

Рис. 25. Бронзовое зеркало с двумя беседующим эфебами. IV в. до н. э. Лувр, Париж.

Архаические статуэтки изображают конический головной убор – нечто вроде тока из расшитой материи, которым пользовались и мужчины и женщины (фото 45, 46). Он назывался «tutulus», и мода на него также пришла с Востока. В более прохладных районах Паданской равнины этруски носили шляпы с огромными полями, которыми в Тускии, похоже, пользовались лишь слуги и рабы.

Стили причесок, естественно, очень сильно менялись в течение столетий. В раннюю эпоху мужчины носили бороды и длинные волосы, порой до самых плеч. Начиная примерно с 500 г. до н. э. молодые люди коротко стригутся, наподобие греческих эфебов (рис. 25), и всегда бреются. На архаических саркофагах изображены женщины с длинными волосами, уложенными или заплетенными на уровне шеи и плеч.

Чуть позже их волосы уже свободно ниспадают кудрями по обе стороны лица. В V в. до н. э. волосы заплетают в косу, уложенную короной; в IV в. плотные кудри снова обрамляют лицо. В поздние времена в Этрурии прижилась греческая мода на шиньон, присобранный на шее. Но, несмотря на такие перемены в моде, прическа этрусков неизменно свидетельствует о большой утонченности и изяществе. Насколько можно судить по фрескам, в V в. женщины любили осветлять волосы.

В этрусском костюме важную роль всегда играли украшения. В архаический период этрусские ювелиры создавали великолепные украшения (фото 64—71). Некоторые их работы довольно неуклюжей формы почти наверняка предназначались лишь для погребальных целей. Однако большинство ювелирных изделий украшало живых, прежде чем оказаться рядом с покойниками в качестве подарка для загробной жизни. Оригинальность этрусских украшений кроется прежде всего в поразительных достижениях ювелирной техники, к рассказу о которой мы вскоре вернемся. Знатным дамам нравились фибулы, диадемы, браслеты, серьги и перстни. В некоторые периоды – как правило, в очень раннюю или очень позднюю эпоху – такая демонстрация роскоши была чрезмерной и несколько варварской. В то время этруски не стеснялись коллекционировать самые роскошные изделия ювелирного мастерства. Но в VI в. до н. э., в эпоху величайших достижений этрусков, стандарты вкуса полностью соответствуют великолепию их искусства.

В тусских гробницах мы находим многочисленные коробочки для косметики и лопаточки, чтобы пользоваться ею. Эти предметы клали в восхитительные бронзовые сундучки, служившие у аристократии туалетными ящичками и шкатулками для украшений. Согласно источникам, этруски преуспели в приготовлении любовных напитков и разбирались в лекарствах. Кроме того, они наверняка уделяли большое внимание приготовлению косметических средств и красок, пользовавшихся столь большим спросом у женщин.

Рис. 26. Терракотовая статуэтка запеленутого ребенка, предназначенная для подношения. Эллинистический период. Музей виллы Джулия, Рим.

Несмотря на скудность имеющихся в нашем распоряжении источников, мы можем предположить, что в Тускии широко практиковалось искусство фармацевтики и медицины. Согласно легенде, сыновья колдуньи Цирцеи, столь опытной в ужасающем искусстве приготовления зелий, стали этрусскими князьями, по крайней мере, так говорит Гесиод в 1014-м стихе своей «Теогонии». Другие греческие авторы подчеркивают репутацию тосканцев как изготовителей медикаментов. Примечательно, что хвалят их греки, которые достигли больших успехов в медицине. Любовь этрусков к очень свободной и очень активной физической жизни, естественно, сопровождалась углубленным исследованием лекарств против боли и болезней. Они наверняка пользовались природными целебными средствами, которые представляли собой термальные источники. Эти источники до сих пор играют немаловажную роль в тосканской экономике. Многие авторы римской эпохи упоминают целебные воды: fontes Clusini, которые, несомненно, следует идентифицировать со знаменитыми и в наши дни водами Кьянчиано, а также Aquae Populoniae; вероятно, их мы можем отождествить с Калданскими водами под Кампилья-Мариттима. Этруски, безусловно, были предшественниками римлян в медицинском применении термальных вод своей страны. Несомненно, именно этот факт и принес им лестную репутацию специалистов по эффективному лечению.

Рис. 27. Терракотовая статуэтка запеленутого ребенка, предназначенная для подношения. Эллинистический период. Музей виллы Джулия, Рим.

Об этрусской хирургии нам ничего не известно. Зато благодаря раскопкам мы имеем доказательства их мастерства в лечении и защите больных зубов. У скелетов из гробниц Тарквинии, Каподимонте на озере Больсена и Чивита-Кастелланы обнаружены золотые зубные коронки и мосты, причем очень легкие, сделанные с невероятным мастерством тосканскими ювелирами. Этот обычай, должно быть, попал в Рим при Тарквиниях. Законы Двенадцати Таблиц, датирующиеся серединой V в. до н. э. – всего через пятьдесят лет после изгнания Тарквиниев, – запрещают класть в гробницы золото, за исключением того золота, из которого изготовлены зубные протезы покойных. Это свидетельствует о том, какой утонченности достигла этрусская цивилизация.

Любимым развлечением знатных мужчин и женщин были музыка, песни и игры (рис. 18). Существуют многочисленные свидетельства большой любви этрусков к музыке. Самым распространенным инструментом была двойная флейта, чьи резкие звуки сопровождали религиозные церемонии и различные события в частной жизни. Согласно греческим авторам, под пронзительный аккомпанемент флейты пекли хлеб, проводились состязания борцов и даже бичевания. Это подтверждается некоторыми фресками, например из гробницы Велиев, обнаруженной под Орвието. На них мы видим флейтиста, играющего на своем инструменте, пока пекарь месит тесто.

Согласно любопытному рассказу Элиана, греческого ритора, который жил в III в., этрусские охотники пользовались магическим воздействием музыки на животных. Вот интересная страница из «Истории животных» Элиана (XII, 46):

«Рассказывают, что туски ловят оленей и вепрей не только при помощи сетей и псов, как это принято; гораздо чаще они прибегают к помощи музыки. Вот как это делается. Со всех сторон они выставляют сети и другие охотничьи приспособления для ловли животных. Потом выходит опытный флейтист и играет самую чистую и гармоничную мелодию. Он извлекает из флейты самые сладчайшие тона, на какие только она способна. В молчании и тишине звуки легко долетают до вершин холмов, долин и лесов и проникают в логова зверей. Звук, доходя до их ушей, сперва поражает их и пугает, но затем они не могут противиться удовольствию от музыки и, поглощенные ею, забывают и о своих детенышах, и о своих норах. Звери не любят уходить далеко от своих жилищ. Однако они, словно зачарованные, идут вперед, и сила мелодии гонит их в сети, превращая в жертв музыки».

Таким образом, считалось, что флейтист – subulo, как его называли римляне, позаимствовавшие это слово из этрусского языка, – обладает таинственной властью не только над людьми, но и над миром зверей.

Его слава разошлась далеко за пределами родной страны. Греция и Рим никогда не скрывали своего восхищения перед ним. Возможно, в этой любви к двойной флейте следует видеть традицию, пришедшую с Востока. В Лидии и Фригии флейта также была любимым музыкальным инструментом и сопровождала оргиастические сцены во время религиозных церемоний.

Кроме того, большим почетом у этрусков, судя по всему, пользовалась труба. Она была изогнутой и издавала пронзительные звуки. Струнные инструменты, такие, как лира, также изображенные на тарквинийских фресках, своими сладкими и более благородными тонами смягчали резкую песню флейт и фанфарное звучание труб.

Певцы и танцоры, выступавшие под музыку, оживляли праздники и играли важную роль в религиозных церемониях и на погребальных играх, проводившихся в честь покойного в момент захоронения (фото 77, рис. 28). В Этрурии, как и во многих других цивилизациях, игры и танцы имели ритуальное происхождение и характер. Властители Рима призывали этрусских танцовщиков и мимов, чтобы они ритмом своих движений умиротворили злых богов, наславших на город ужасный бич – чуму. Согласно Ливию, это произошло в 364 г. до н. э. «В поисках способов умилостивить гнев небес были учреждены сценические игры – дело для воинского народа небывалое, ибо до тех пор единственным зрелищем были бега в цирке… Игрецы, приглашенные из Этрурии, безо всяких песен и без действий, воспроизводящих их содержание, плясали под звуки флейты и на этрусский лад выделывали довольно красивые коленца». (VII, 2)[11]. Вот какими были танцоры и мимы, которых римляне называли histriones – этот термин также позаимствован у этрусков.

Рис. 28. Каменная погребальная урна с изображением ритуального танца. Конец VI в. до н. э. Из Кьюси. Кьюси, музей Чивико.

Этрусские воины с древнейших времен учились военным танцам, которые были не просто разновидностью воинской тренировки, а имели религиозный и магический смысл – они должны были привлекать внимание и завоевывать расположение богов войны. На фресках и скульптурных барельефах мы видим вооруженных людей в шлемах, танцующих и стучащих копьями по щитам в такт ритму. Этот пиррический танец напоминает те танцы, которые в течение всей римской истории салии – жрецы-воины – исполняли в честь Марса. Нельзя исключить возможность, что эти жрецы имели этрусское происхождение – из города Вейи поблизости от Рима; по крайней мере, так утверждает Сервий в комментариях к «Энеиде».

Греки справедливо отводили гимнастике и атлетике первостепенную роль при обучении. Они считали, что благодаря им человеческое тело достигнет гармонического совершенства, и верили в тесные связи между физической красотой и выдающимися способностями разума и духа. Этрусские игры, похоже, не имели такого возвышенного нравственного предназначения. На гравированных зеркалах и росписях мы часто видим изображение состязаний и скачек. Разведение лошадей почиталось у этрусков, искусных и опытных наездников. Однако были зрелища куда более кровавые и жестокие. На фресках тарквинийской гробницы Авгуров наряду с парой борцов появляется некто в маске, названный ферсу. Он натравливает огромную молоссийскую гончую на человека с головой замотанной мешком. Несчастный пытается отбиться от свирепого зверя дубинкой. Этот странный поединок, несомненно, должен был окончиться смертью одного из противников. Либо человек будет разорван собакой на куски, либо, если ему удастся поразить ее своим оружием, страшной угрозе подвергнется уже сам ферсу. В другой части этой поразительной картины мы видим другого ферсу, участвующего в скачках.

Встречая подобные сцены, мы отчетливее понимаем, что жестокие гладиаторские бои римляне вполне могли позаимствовать из Тосканы, либо непосредственно, как утверждает Николай Дамасский, историк эпохи Августа, либо через Кампанию. Эти игры, проводившиеся в амфитеатрах и при республике, и при империи и разжигавшие в толпе нездоровую и неутолимую страсть, безусловно, стали для Рима печальным наследием. Согласно новейшим теориям, они восходят к погребальным играм Этрурии, во время которых в честь покойников устраивались безжалостные бои между противниками, отчаянно старавшимися спасти свою жизнь. Кровь убитых, пролитая на землю, должна была на какое-то время утешить и оживить мертвецов, которые – по представлениям античности – нуждались в жертвах и подношениях, чтобы сохранить часть своей жизненной энергии. Munera gladiatoria – гладиаторские игры в Риме впервые провел в 264 г. до н. э. консул Децим Юний Брут по случаю похорон отца. Но в Риме погребальный характер этих бесчеловечных боев быстро утрачивается, и популярность игр у толпы, заслужившей вечный позор тем, что она находила наивысшее удовольствие в зрелище человеческой гибели, не знает никаких границ.

Часть четвертая

Этрусская цивилизация

Глава 7

Литература и религия

Нелегко выразить свое мнение о этрусской литературе. Как мы уже видели, литературные тексты погибли, а найденные во многих местах эпиграфические документы по большей части до сих пор нечитаемы. Таким образом, желая вынести суждение о литературной деятельности этрусков, мы вынуждены собирать и тщательно рассматривать отзывы греков и римлян.

Похоже, этруски не отличались литературным вкусом и талантом, в отличие от сферы ремесел, строительства и искусства. Тем не менее, не будучи литературно одаренными в той же степени, что греки и римляне, известных литературных успехов они все же добились. Этруски были знакомы с различными сочинениями, память о которых сохранили для нас древние авторы. По словам Ливия, ему стало известно из своих источников (IX, 36), что к концу IV в. до н. э. римские дети учились этрусским буквам, так же как при возникновении империи они учились греческому письму. Впрочем, Ливий удивлен таким обстоятельством и заявляет, что это сообщение неправдоподобно. Но тем не менее данное свидетельство показательно. В любом случае оно доказывает значение этрусского элемента в начале римской литературной деятельности.

В области письменности, как и в области искусства, этруски не могли не попасть под плодотворное влияние Эллады. До нас дошли многочисленные образные памятники, такие, как саркофаги, погребальные урны, фрески, зеркала, сундуки и даже рельефы, сильно различающиеся возрастом и происхождением, которые иллюстрируют различные эпизоды греческой мифологии, причем этруски зачастую выбирали те сцены с участием героев и богов, которые мы больше нигде не встречаем в античном искусстве. Нас нередко поражает знание этрусскими художниками греческой мифологии. И представленные сцены отнюдь не всегда являются простой имитацией греческих работ. Этрусские художники и ремесленники были хорошо знакомы с греческой религиозной вселенной. Очевидно, они имели в своем распоряжении переводы или сокращенные варианты наиболее широко известных работ греческих мифографов.

В своей книге о латыни (V, 9, 55) Варрон приводит имя автора этрусских трагедий, некоего Вольния, который жил, по-видимому, во II в. до н. э., незадолго до Варрона. Подобные трагедии, написанные в эпоху расцвета эллинизма, несомненно вдохновлялись непосредственно греческими произведениями. Мы не знаем, какую роль в них играло оригинальное тосканское творчество.

Гораций и Ливий несколько раз упоминают фесценнинские песни – сатирические импровизации, излюбленные тосканским народом, мода на которые попала в Рим очень рано. Их название, несомненно, происходит от Фесценния, города фалисков возле Фалерий, чье точное местоположение нам неизвестно. Вот как описывает Гораций в одном из своих посланий (II, I, 139) эту популярную, даже простонародную разновидность поэзии, которая не изменила своего характера, попав из Тосканы на Римскую землю:

Встарь земледельцы – народ и крепкий,

и малым счастливый —

Хлеб уберут лишь с полей, облегчение в праздник давали

Телу и духу… и с детьми, и с супругою верной

В дар молоко приносили Сильвану, Земле – поросенка,

Гению – вина, цветы за заботу о жизни короткой.

В праздники эти вошел Фесценнин шаловливых обычай:

Бранью крестьяне в стихах осыпали друг друга чредою.

С радостью вольность была принята,

каждый год возвращаясь

Милой забавой, пока уже дикая шутка не стала

В ярость открыто впадать и с угрозой в почтенные семьи

Без наказанья врываться… издан закон наконец был:

Карой грозя, запрещал он кого-либо высмеять в злобной

Песне – и все уже тон изменили, испуганы казнью,

Добрые стали слова говорить и приятные только.[12]

Как сообщает Авл Геллий в «Аттических ночах», в Риме во второй половине II в. н. э. некто Анниан собрал и перевел большое количество этих песен, мода на которые еще не прошла.

Согласно достаточно позднему свидетельству Цензорина, Варрон в своих трудах цитировал какие-то «Тосканские истории», несомненно, написанные не раньше чем в IV в. до н. э. Они представляли собой хроники и анналы, касающиеся конкретных тосканских городов. Память о выдающихся событиях в жизни этих городов, должно быть, перемешивалась с преданиями старинных аристократических семей. Свидетельство римского ученого подтвердилось в наше время открытием в Тарквинии, священном городе Этрурии, латинских надписей, датирующихся I в., но превозносящих славу этрусск<