Турне мага. Как слово действует на сознание

В укреплении суеверий решающим является не только наличие пропаганды, но и ее отсутствие. Астрологические и метапсихологические общества, профессия предсказателя будущего, вера в приметы и предчувствия, некритическая готовность согласиться с реальностью чуда – все это будет существовать до тех пор, пока человечество не сочтет нужным разделаться с взглядами на мир, противоречащими науке. Разумеется, вера в чудеса претерпела большие изменения. Между дикарем, увешанным амулетами, респектабельным профессором конца прошлого века, беседующим с тенью отца Гамлета, и нашим современником, изучающим методами математической статистики влияние человеческой воли на выбрасывание игральной кости шестеркой кверху, есть различия, но, право же, более существенно сходство.

У новой магии много школ и направлений. Одни ее адепты представляют себе нематериальный мир в виде душ мертвых, гуляющих по загробной Вселенной. Иные полагают, что он существует в виде астральной материи, элементами которой являются человеческие мысли, живущие отдельно от породившего их мозга.

А. И. Китайгородский. Реникса

«Дела мои между тем шли хорошо. И в 1917 году господин Цельмейстер сообщил мне, что мы выезжаем в большое турне. Маршрут его охватывал чуть не весь земной шар. За четыре года мы побывали в Японии, Бразилии, Аргентине… Было очень много, пожалуй, даже слишком много впечатлений. Они находили одно на другое, нередко заслоняя и искажая друг друга. Так искажается форма вещей, если их слишком много набить в чемодан.

В 1921 году я вернулся в Варшаву. За те годы, что я провел за океаном, многое изменилось в Европе. В России произошла Октябрьская революция. На перекроенной карте Европы обозначилось новое государство – Польша. Местечко, где я родился и где жили мои родители, оказалось на территории этой страны.

Мне исполнилось 23 года, и меня призвали в польскую армию. Прошло несколько месяцев. Однажды меня вызвал к себе командир и сказал, что меня приглашает сам «начальник Польского государства» Юзеф Пилсудский.

Меня ввели в роскошную гостиную. Здесь было собрано высшее «придворное» общество, блестящие военные, роскошно одетые дамы. Пилсудский был одет в подчеркнуто простое полувоенное платье без орденов и знаков отличия».

Психолог недоверчиво покачал головой, а Физик продолжил чтение:

«Начался опыт. За портьерой был спрятан портсигар. Группа „придворных“ следила за тем, как я его нашел. Право же, это было проще простого! Меня наградили аплодисментами… Более близкое знакомство с Пилсудским состоялось позднее в личном кабинете. „Начальник государства“ – кстати, это был его официальный титул в те годы – был суеверен, как женщина. Он занимался спиритизмом, любил „счастливое“ число тринадцать… Ко мне он обратился с просьбой личного характера, о которой мне не хочется, да и неудобно сейчас вспоминать. Могу только сказать, что я ее выполнил».

Физик поправил очки и отложил в сторону мемуары гипнотизера:

Ну и что вы, коллега, скажете на этот пассаж? Я имею в виду мировое турне и встречу с маршалом Пилсудским.

Психолог с улыбкой пожал плечами:

Что тут можно сказать? Все время повторяется одно и то же – полное отсутствие каких‑либо архивных данных и независимых свидетельств. С Пилсудским связано очень много воспоминаний его современников, но ни один из них не упоминает об опытах гипнотизера Мессинга или вообще о паранормальных увлечениях «начальника Польского государства».

Здесь я хотел бы еще раз остановиться на том, как в начале двадцатого века отдельные психологи, психотерапевты, философы и естествоиспытатели приступили к серьезному изучению гипнотизма, – Психолог снова решил обратиться к истории. – В общем и целом они все старались выяснить, какие особенности человеческого организма содействуют возникновению гипнотических явлений, обращая особое внимание на отдельные участки коры головного мозга. Можно сказать, что именно в этот период возникло разделение направлений собственно гипноза и самогипноза, отрицающего какое‑либо управляющее магнетическое влияние со стороны магнетизера. Произошло разделение и на рациональную и патологическую гипотезы, объясняющие саму сущность гипнотического воздействия. Рациональная теория гипноза утверждала, что, подобно внушаемому искусственному сну, гипноз представляет собой совершенно нормальное явление, не связанное с болезненными предрасположениями.

Патогенная теория гипноза родилась из опытов над больными с тяжелыми формами истерии, из которых и был сделан вывод, что гипнотический сон – явление патологическое, подобное искусственному истерическому неврозу, и вызывается оно только у лиц с истерическим предрасположением.

Вот тут и надо вспомнить, что детство Мессинга прошло под сильным мистическим воздействием иудейской религии, в которой особую роль играл мистицизм торы и кабалы. Врачевание словом, молитвами и психотропными препаратами проводилось иудейскими священнослужителями в синагогах, хедерах и иешиботах с незапамятных времен.

Конечно, рациональные приемы иудейской медицины соседствовали с мистическими обрядами изгнания злых духов и порчи, но многое из практики древних иудейских «психотерапевтов» впоследствии вошло в научную медицину. Прежде всего это касается храмового гипноза, внушения во время молитвенного транса, ведь все различные заговоры и заклинания торы и талмуда, не говоря уже о кабалистическом «чародействе», имеют в своей основе элементы словесного внушения.

Во время предполагаемого мирового турне «факира Мессинга» и его последующей службы в польской армии самая передовая часть психиатрической науки основывалась на психофизиологических исследованиях выдающихся русских ученых И. М. Сеченова, В. Я. Данилевского и В. М. Бехтерева. В их основе лежали представления о сне как «связывании внешних органов чувств и произвольных движений для нормальной психической и физиологической жизнедеятельности человека и животных», как писал в своем бессмертном труде «Мозговая деятельность» академик Бехтерев. При этом гипнотизм сомнамбулического состояния понимался как своеобразный «эмоциональный гипношок», выражающийся в чисто рефлекторной «заторможенности мышления и управляющей воли». Тут же подчеркивалась своеобразная «роковая зависимость» психических реакций от воздействий окружающей среды как психорефлекторных актов.