Обзор традиционных теорий личности

И обычные люди, и ученые-психологи придерживаются теорий личности, которые содержат два основных предположения о человеческом поведении, вытекающих, по-видимому, из повседневного социального опыта.

Первое и наиболее основополагающее предположение состоит в том, что множество ситуаций, имеющих место в социальной жизни, а возможно, даже большинство, вызывает у разных людей явно непохожие реакции. В самом деле, именно картина подобного разнообразия реакций побуждает как обычных людей, так и профессиональных психологов ставить различия в диспозициях на первое место.

Второе предположение, в не меньшей степени согласующееся с повседневным социальным опытом, состоит в том, что в своих реакциях на различные ситуации люди проявляют достаточно высокую согласованность, а, следовательно, и достаточно высокую предсказуемость поведения. Сведение воедино этих двух предположений дает нам основную посылку обыденного диспозиционизма, состоящую в том, что предстающая нашему взору изменчивость реакций различных людей на ту или иную ситуацию отражает не случайный характер или недетерминированность этих реакций, а отчетливо различимые и устойчивые личностные свойства, с которыми приходят в данную ситуацию различные ее участники.

В соответствии с этим работа исследователя личности начинается с двух взаимосвязанных задач: с выявления важнейших личностных свойств, определяющих поведение людей вообще, и с поиска способов измерения этих свойств у отдельных индивидов Последующая, более теоретическая по характеру задача психолога личности заключается в обнаружении закономерности в тех способах, какими отдельные свойства соотносятся друг с другом, создавая структуру личности. Последними (по порядку, но, конечно, не по существу) следуют вопросы личностного развития и личностного изменения. Каким образом индивидуальные свойства сначала развиваются, а затем сохраняются или трансформируются вследствие опыта и субъективных интерпретаций данного опыта индивидом?

Исследователи обычно принимались за решение этих задач, будучи убежденными в том, что, несмотря на наличие огромных методологических проблем, лежащие в фундаменте подобных исследований теоретические посылки являются в основе своей совершенно правильными. Любому наблюдателю, будь то теоретик или обычный человек, кажется очевидным, что люди отличаются друг от друга по своим реакциям и по стоящим за этими реакциями личностным качествам. Почти настолько же очевидным представляется и то, что поведение людей в различных ситуациях несет на себе отпечаток того, кем они являются и что собой представляют. Кажется, что люди разительно отличаются друг от друга по степени дружелюбия, честности, зависимости, импульсивности и другим качествам, проявляемым ими в различных ситуациях в течение жизни.

Наш жизненный опыт подсказывает, что существует упорядоченность в организации личности. Нам кажется, что личностные качества образуют четко различимые и организованные кластеры («пучки»), что позволяет говорить о существовании экстравертов, социопатов, авторитарных личностей, макиавеллианцев, маменькиных сынков, бонвиванов и бесчисленного множества других «типов» личности. В самом деле, если бы подобных согласованных и поддающихся диагностике свойств личности не существовало, было бы трудно объяснить, почему люди, говорящие на одном с нами языке, находят удобным изобретать и постоянно применять сотни и даже тысячи диспозиционных терминов, которые все мы понимаем и применяем. В отчете об одном из своих ранних исследований Оллпорт и Одберт (Allport & Odbert, 1936) сообщают, что обнаружили в современном им издании Полного международного словаря Вебстера (Webster's Unabridged New Inter-national Dictionary) более 4500 таких терминов. В течение прошедших с тех пор 50 лет, обогативших наш кругозор в силу совместно приобретенного социального опыта и наблюдений за всевозможными (новыми, на первый взгляд) социальными типами, этот перечень еще более расширился, включая теперь еще и битников, хиппи, яппи, «супермамочек», эмансипированных женщин, «старых кощелок» и десятки других типов, представляющих род человеческий. Трудно вообразить, чтобы этот богатейший словарь описательных терминов приобрел хождение вне всякой зависимости от реальной согласованности наблюдаемого нами поведения.

И, наконец, основания для существования индивидуальных различий дают нам наш опыт и интуиция. Мы часто находим черты сходства между детьми и родителями, что (в зависимости от нашего взгляда на дихотомию «наследственность—воспитание») предполагает влияние наследственности либо ценностей, выражаемых родителями в своих словах и действиях. Немногие взрослые люди станут отрицать, что их собственные взгляды и способы взаимодействия с миром имеют свои корни в раннем социальном опыте и социальных моделях, бывших у них на виду в детстве. Таким образом, мы не просто выделяем отличные друг от друга личностные черты и типы, но зачастую можем также объяснить, почему они существуют и почему определенный человек не может обладать иными личностными чертами или принадлежать к другому типу.

Короче говоря, по крайней мере в рамках нашей западной культуры повседневный опыт, равно как и истины, изрекаемые нашими мудрецами, поощряет существование в нашем сознании набора общепринятых диспозиционистских воззрений, направляющих, в свою очередь, психологов личности при разработке ими исследовательских программ. За многие годы эти исследователи предложили ряд детально проработанных классификаций черт и типов личности. Причем, создавая некоторые из них, одни теоретики личности черпали вдохновение из определенных теорий структуры и развития личности (в особенности психодинамических), другие — из анализа понимания и использования терминологии личностных черт обычными людьми, а немногие — даже из статистического анализа данных о реальных поведенческих реакциях. Они разработали также буквально тысячи инструментов оценки личностных качеств: от простых самоотчетов и самоописаний в вопросниках, ориентированных на отдельные черты личности и особенности поведения, до утонченных проективных тестов (подобных тесту Роршаха) и гигантских тестовых «омнибусов» (вроде Миннесотского многофазного личностного опросника), предназначенных для анализа и количественного определения личностных свойств и их последующей группировки.

Какими бы ни были источники вдохновения представителей традиционной психологии личности, взгляд на индивидуальные различия, полностью согласующийся, а по сути дела, являющийся прямым развитием расхожего обыденного взгляда на свойства личности и социальное поведение, представляет собой «сухой остаток» их эмпирических и интеллектуальных трудов. На наиболее высоком уровне обобщения нам предлагают три интегральных характеристики или три фактора: экстраверсия-интроверсия, доброжелательность-антагонизм и эмоциональная стабильность-нестабильность (см., например, Eysenck, 1967; Norman, 1963). Круг других обобщающих факторов, выявленных в ходе некоторых исследований, включает: доминирование-подчиненность, сознательность-нецеленаправленность и культурность-невоспитанность (например, Digman & Inouye, 1986; Norman, 1963). На более низком, чем уровень интегральных факторов, уровне обобщенности находятся традиционные черты личности. Так, например, под понятием «экстраверсия» (в отличие от интроверсии) объединены такие черты, как разговорчивость (противоположность молчаливости), общительность (противоположность мизантропии), смелость (противоположность осторожности) и искренность (противоположность скрытности). А под понятием «доброжелательность» объединены такие качества, как уравновешенность характера (противоположность раздражительности), склонность к сотрудничеству (противоположность отказу от сотрудничества) и т.д.

Множество исследований было проведено в целях демонстрации того, что люди вполне солидарны друг с другом в выборе тех интегральных личностных характеристик и конкретных черт личности, которые наиболее полезны для выявления различий между

ними самими и между окружающими. Наделяя конкретных индивидов определенными чертами, они к тому же проявляют высокий уровень согласия. При этом оценки, даваемые людьми как своим собственным чертам личности, так и чертам личности других людей, характеризуются существенной устойчивостью во времени.

Наконец, в ходе подобных исследований было показано, что оценки собственных черт личности и оценки черт личности окружающих могут предсказывать поведение как в жизни, так и в лаборатории. При перечислении тем настоящей главы мы говорили о том, что данные этих исследований все же уже долгое время таят в себе проблему и вызов диспозиционистским убеждениям как обычных людей, так и профессионалов. Более подробным анализом этого вызова мы сейчас и займемся.

Научные открытия и дискуссии

Учитывая «очевидность» личностных различий между людьми, искушенность исследователей и огромное количество томов, содержащих описания выполненных экспериментов, обычный человек может резонно ожидать или даже опасаться того, что технология оценки личностных качеств и предсказания поведения доведена до высокой степени совершенства. Это означает, что существуют инструменты и формулы, позволяющие с высокой точностью предсказывать поведение конкретных людей в конкретных ситуациях.

Однако множество имеющихся фактов демонстрирует ложность любого из подобных ожиданий. Говоря конкретнее, исследователям удалось показать существование статистически значимых корреляций между поведением, измеренным в одной ситуации, и поведением, измеренным в другой ситуации. Им удалось также показать, что любого рода шкалы оценки личностных качеств дают статистически значимые корреляции как с другими оценочными инструментами, так и с объективно фиксируемыми показателями поведения.

Проблемой, а впоследствии и вызовом для психологов личности стал лишь вопрос о масштабности эффекта, или — более конкретно - вопрос о расхождении между наблюдаемыми уровнями кросс-ситуативной согласованности поведения и тем ее уровнем, которого Можно было бы ожидать, исходя из широко распространенных диспозиционистеких теорий. В самом деле, хотя соответствующие уровни корреляций, и были значительно выше нуля, подтверждая тем самым, что личностные переменные действительно отвечают за некоторую долю изменчивости наблюдаемого поведения, они оказывались все же достаточно низкими, чтобы согласованность и предсказуемость поведения выглядели менее впечатляющими и информативными, чем несогласованность и непредсказуемость.

Полувековая история исследований так и не дала нам «классических» диспозиционистских образцов, которые можно было бы «на равных» противопоставить результатам экспериментов Эша на конформность, экспериментов Милгрэма на послушание, экспериментов Фридмена и Фрейзера, основанных на феномене «нога в двери», или даже «полевого» Беннингтонского исследования социального влияния, предпринятого Ньюкомбом. Иными словами, на сегодняшний день не существует сколь-нибудь известных исследований, в которых устойчивые личностные свойства — оцененные экспериментатором либо выявленные на основе данных о предшествующем поведении — проявили бы себя в качестве инструментов предсказания лучше, чем ожидали бы от них сами ученые или даже обычные люди. Не существует также и исследований, демонстрирующих, что кажущиеся малыми и незаметными индивидуальные различия (оцененные личностными вопросниками или любыми другими способами) порождают большие и надежные различия в наблюдаемом социальном поведении. Напротив, как мы покажем далее, существующая литература по предсказуемости и согласованности поведения дает больше доводов в руки критиков традиционной теории личности, чем ее сторонников.

Вызов 1968 года

Мощным потоком исследований в области психологии личности ознаменовался 1968 г. Именно в этом году Уолтер Мишел (W. Mischel) и Дональд Питерсон (D. Peterson) в двух независимых друг от друга обзорах литературы отметили, что предсказуемость индивидуальных реакций в конкретных ситуациях крайне низка, т.е. в действительности настолько низка, что этого было бы достаточно, чтобы подвергнуть сомнению наиболее основополагающие предположения о согласованности поведения, разделяемые как обычными людьми, так и психологами личности.

Работа Мишела (Mischel, 1968), посвященная личностной психодиагностике, до самого основания потрясла здание психологии личности. Несмотря на то что первоначальной целью автора было простое обобщение некоторых, хорошо известных большинству исследователей фактов, потрясения, вызванные его работой, продолжают сказываться и по сей день.

Возможно, наиболее важным из этих фактов было то, что средний уровень корреляции между различными поведенческими показателями, которые были специально созданы для выявления одной и той же личностной черты (такой, как импульсивность, честность, зависимость и т.п.), находился обычно в пределах между 0,10 и 0,20, а зачастую оказывался даже ниже. В терминах процентных сравнений, использованных нами для оценки масштабности эффектов, это означает, что знание о том, каким образом вел себя некто в ситуации № 1, почти не увеличивает точность нашего предсказания того, как он поведет себя в ситуации № 2. То, что корреляция между значениями дружелюбия, проявленного в любых двух ситуациях, составляет, скажем, 0,16, означает, что знание о том, что в ситуации № 1 Джейн была более дружелюбной, чем Эллен, повышает вероятность проявления ею большего дружелюбия и в ситуации № 2 лишь до 55% (тогда как ожидаемая вероятность ее большего дружелюбия в ситуации № 2 в случае нашего полного неведения о ситуации № 1 равнялась бы, разумеется, 50%). Более того, корреляция между показателями различных оценочных шкал, созданных для измерения определенных черт личности, и поведением в отдельных ситуациях, в которых эти черты предположительно должны проявляться, редко выходит за пределы интервала 0,20-0,30. По сути, ни один из коэффициентов корреляции как между отдельными поведенческими реакциями, так и между индексом какой-либо черты личности по оценочной шкале и отдельным поведенческим проявлениям этой черты не преодолевает «барьера» в 0,30.

Реакция Мишела на обескураживающе низкие корреляции между объективными поведенческими показателями была совершенно новаторской. В отличие от предыдущих комментаторов он не стал пытаться объяснять факт низких корреляций методологическими погрешностями, а предложил рассмотреть возможность того, что подобные низкие корреляции могут отражать некую важную истину о человеческом поведении (т.е. то, что кросс-ситуативная согласованность поведения может являться исключением, а специфичность поведения — правилом). Он заставил нас считаться с тем фактом, что объективные данные о поведении не могут служить оправданием ни нашей склонности навешивать готовые ярлычки личностных черт, ни нашим исходным посылкам о согласованности поведения, на которые мы при этом опираемся.

При этом Мишел четко поставил две задачи. Первая состояла в том, чтобы определить, какие перцептивные, когнитивные и мотивационные факторы могут заставлять нас «усматривать» высокую согласованность и предсказуемость поведения там, где она почти или полностью отсутствует. Вторая задача заключалась в том чтобы по-новому понять детерминанты реакции людей на свое социальное окружение. Мишел настаивал на необходимости объяснения как повторяющихся, так и специфических реакций не в терминах личностных черт, а в терминах когнитивной компетентности, стратегий обработки информации, личных целей, субъективных ожиданий и других факторов «социального научения» (Mischel, 1973; см. также Cantor & Kihistrom, 1987).

Далее мы перейдем к описанию резонанса, вызванного работой Мишела, и попытаемся ответить на различные поставленные им вопросы. Однако для начала было бы полезно остановиться на исследованиях, приводимых Мишелем в качестве свидетельства наличия низкой кросс-ситуативной согласованности поведения! После этого читатель сам сможет в полной мере оценить проблему, которую эти исследования поставили перед современными психологами личности. Она существует и по сей день. Причем с нею сталкиваются не только теоретики личности, но и обычные люди, настаивающие на том, что их собственные повседневные впечатления о согласованности и предсказуемости поведения представляют собой нечто большее, чем когнитивные или перцептив-| ные иллюзии.