Качественные аспекты теории личности

Начнем рассмотрение с качественных аспектов обыденной теории личности. Действительно люди являются такими уж закоренелыми теоретиками личностных черт, какими мы пытаемся их представить? Из материалов исследований, равно как и из повседневного опыта, мы знаем, что когда людей просят описать друг друга, они делают чрезмерный упор на термины, характеризующие черты личности. В ходе своих исследований Парк (Park, 1986, 1989) обнаружила, что хотя испытуемые и прибегали иногда в подобных ситуациях к описанию поведения, социальной принадлежности, аттитюдов, демографических данных и внешнего вида человека, однако термины, описывающие личностные черты (такие, как добрый, застенчивый, эгоцентричный, беззаботный), употреблялись более чем в два раза чаще, чем следующая за ними по частоте употребления форма описания.

Остром (Ostrom, 1975) просил студентов колледжа перечислить содержательные пункты информации, которую они хотели бы получить о другом человеке с целью сформировать о нем впечатление. Информация о личностных чертах составила 26% количества всех перечисленных пунктов, в то время как информация о поведении, социальной принадлежности, аттитюдах, демографических данных и внешности составила лишь 19%. Лайвсли и Брам-ли (Livesley & Bromley, 1973) показали, что употребление детьми, принадлежащими к нашей культуре, терминов, характеризующих черты личности, неуклонно возрастает по мере их развития, становясь с течением времени наиболее частым способом описания, используемым для свободной характеристики других людей. Смысл, который люди нашей культуры начинают с течением времени вкладывать в эти термины, является примечательно единообразным. Кантор и Мишел (Cantor & Mischel, 1979), а также Басе и Крейк (Buss & Craik, 1983) предлагали людям проранжировать различные варианты поведения в зависимости от того, насколько они представляют те или иные стандартные личностные черты. Степень согласия в ранжировании поведения была близка к их согласию в ранжировании различных предметов (например, столов или диванов) как представителей тех или иных предметных категорий (таких, как, например, «мебель»).

Весьма поучительно сравнить частоту использования людьми личностных черт для объяснения поведения с частотой привлечения для этой цели различных аспектов ситуаций или общего социального контекста. Джоан Миллер (Joan Miller, 1984) предлагала людям описать какой-либо неблаговидный поступок, совершенный недавно человеком, которого они хорошо знали, а также какой-либо поступок хорошо знакомого им человека, принесший кому-то другому пользу. Сразу после описания каждого из поступков, испытуемых просили объяснить, почему данные поступки имели место. В половине объяснений, данных испытуемыми негативным поступкам, использовались диспозиции общего характера (например, «он очень небрежен и нетактичен»). Таких объяснений было в три раза больше, чем объяснений, основанных на ситуационном контексте («было плохо видно и велосипед слишком сильно разогнался»). Аналогичным образом, когда речь шла о просоциальном поведении, одна треть предложенных объяснений была дана с привлечением диспозиций общего характера, что оказалось на 50% больше общего числа ситуационных объяснений. Таким образом, испытуемые проявили себя как теоретики личностных черт, а не как ситуационисты.

Похожие выводы следуют и из пилотажного исследования, проведенного Россом и Пеннингом (Ross & Penning, 1985). В ходе эксперимента испытуемые сначала делали предсказания о том, как некоторые индивиды будут вести себя в ситуации, описание которой было недостаточно конкретным, а затем обнаруживали, что их предсказания неверны. Получив такую обратную связь, испытуемые быстро начинали строить новые предположения о диспозициях рассматриваемых индивидов, не спеша при этом выдвигать Новые предположения о подробностях непосредственной ситуации. Например, испытуемым говорили, что вопреки их предсказаниям оба студента Стэнфордского университета, которых они только что сочли очень разными на основании выполненных ими рисунков, пожертвовали деньги на рекламу движения «За права гомосексуалистов». При этом испытуемые были более склонны давать этому факту диспозиционные объяснения («эти два студента, должно быть, сами были голубыми или либералами»), чем ситуационные («студентов, должно быть, попросили об этом таким образом, что им трудно было отказаться»).

Пожалуй, наиболее убедительная линия исследований, демонстрирующих стремление обычных людей полагаться на диспозиционные конструкты типов личностных черт, восходит к серии экспериментов Уинтера и Улемана (Winter & Uleman, 1984; Winter, Uleman & Cunniff, 1985), показавших, что основанные на личностных характеристиках интерпретации формируются непосредственно в момент наблюдения соответствующего поведения и фактически могут кодироваться вместе с ним в памяти как неотъемлемая его часть.

Уинтер и Улеман предложили вниманию своих испытуемых ряд слайдов с высказываниями, описывающими конкретные действия конкретных людей, например «Библиотекарь помогает старушке перенести сумку с продуктами через улицу». Затем испытуемым выдавались «контрольные листы», на которые они должны были выписать как можно больше предложений из числа только что увиденных. Для облегчения задачи припоминания им предлагалось два рода «подсказок». В некоторых случаях это были расхожие названия личностной черты или диспозиции, согласующиеся с действием, описанным на соответствующем слайде (например, для фразы о библиотекаре, помогающем старушке перенести сумку через дорогу, таким ярлыком служило слово «предупредительный»). В других случаях подсказкой служило слово, вызывающее близкую смысловую ассоциацию с подлежащим или сказуемым соответствующего предложения (например, слово «книги» по ассоциации со словом «библиотекарь»).

Неудивительно, что при наличии диспозиционных подсказок испытуемым удавалось припомнить существенно больше предложений, чем при отсутствии таковых. При этом намеки, связанные с личностными чертами, оказались более эффективными, чем смысловые подсказки, несмотря на то что последние были гораздо теснее связаны с конкретными словами в предложениях (если судить по их оцениваемому сходству или по силе ассоциаций). Интересно, что при первом ознакомлении с высказываниями у испытуемых не возникало мыслей о диспозиционных понятиях, о сущности, испытуемым казалось маловероятным, что их представления о личностных диспозициях могут пригодиться им для припоминания предложений.

Имеющиеся на сегодняшний день данные позволяют предположить, что люди автоматически (и при этом неосознанно) интерпретируют информацию о поведении в терминах личностных диспозиций (см. также Park, 1986, 1989; Lewicki, 1986). Эти данные позволяют также увидеть, что личностные диспозиции, которым люди отдают при этом предпочтение, подозрительно похожи на личностные конструкты, о которых поется в песнях, повествуется в художественной литературе и в работах по психологии личности.