Лекция 14. Проблема ценности в философии.

1.Когда мы рассматривали платоновское учение о благе, то отмечали: наша жизнь, наполненная преходящими страстями и желаниями, фактически лишь закрывает нам «доступ» к Благу как к истинному и неизменному основанию бытия. Иначе говоря, Благо в этом учении было не только идеальным, но и одновременно реальным, в противовес иллюзорности повседневной жизни. Затем перед нами открылось понятие ценности, и родственное (практически тождественное) благу, и противопоставляющееся ему тем, что оказывалось соизмеримым и подвластным нашему собственному выбору. В этом случае ценности находились по отношению к благу как бы в подчинённом положении, представляя собой не только конкретные примеры реализации блага (в поступках), но и «шаги», необходимые для достижения благой жизни. Таким образом, понимание ценностей в философии, во-первых, начало строится на совершенно ином принципе – принципе свободы, во-вторых, в отличие от идеи блага, ценности не относились к области «подлинного бытия».

Если мы будем продолжать разговор о соотношении понятий бытия и ценностей, то начнём его с весьма неоднозначного утверждения: ценности, как таковые «не бытийствуют» – «Ценности сами по себе … не имеют места в мире сущего, они «живут» в мире должного, в виде идеальных целей»[30]. Как возможно это объяснить? Допустим, перед нами находится «объект культурного наследия»: несколько полуразвалившихся стен, груда замшелых камней, о которой мы с гордостью говорим: колоссальная историческая ценность. Речь в этом случае будет идти не о камнях как таковых, и даже не об их совокупности, а о значимости для нас некоего факта прошлого, с которым находящиеся перед нами стены когда-то были связаны, который они символизируют, и воскрешают в нашей памяти каждый раз, как мы с ними соприкасаемся (и это воскрешение в памяти, в данной случае, будет идеальной целью). Но самой ценности как сущего мы здесь не увидим. Ценность будет определять наше отношение к тому, что её воплощает, её признание для нас знаменует принятие на себя некоторых обязательств: чтить памятник истории, охранять его, реставрировать, показывать детям... Без своего признания и нашего совершения тех действий, которые предписываются ею, ценность перестанет существовать.

На этом основании некоторые исследователи вообще отказывают понятию ценностей в «праве на жизнь» – слишком легко отыскать множество иных, менее «идеальных» синонимов, действительных феноменов человеческого бытия. Кроме того, обращение к понятию ценностей неизменно затрагивает многовековую философскую и религиозную традицию их осмысления, некоторые положения которой с неизбежностью будут не просто оспорены, но «оскорблены», обесценены (ведь дело-то касается ценностей (!) ).

Речь, конечно же, в этом случае идёт не о девальвации всех без исключения ценностей как таковых, но о тех положениях, которые позволяют «отказывать» им в статусах всеобщности, трансцендентности, и выводят их из бытия, в том числе физиологического, самого человека. К примеру, А. Маслоу предпринимая психологическое исследование ценностей, «уходит от ответственности» за свою «строго-научную» позицию следующим образом: «давайте предположим, что я изучаю свободный выбор или вкусы различных типов человеческих существ, здоровых или больных, старых или молодых, находящихся в разных обстоятельствах. Мы ... имеем право это делать, точно так же, как исследователь имеет право изучать свободный выбор белых крыс, обезьян или невротиков. Многих пустых и уводящих в сторону споров можно избежать при таком подходе к делу, который, к тому же ... подчеркивает научный характер предприятия, полностью выводя его из царства априорности»[31].

Итак, фактически, перед нами, оказываются две противоположных друг другу, но равнозначных позиции, назовём их условно «трансценденталистская» и «научная», общим положением для которых будет то, что ценности как таковые не наличествуют ни в какой иной форме, как только в отношении к бытию самого человека.

Вообще бытие человека, как именно человека, то есть не биологическое существование, не слепое повиновение инстинктам, а осмысленная ориентация своих поступков с точки зрения необходимого и должного представляет собой не что иное, как ценностное бытие, которое и оказывается основанием нашей деятельности, открытием данного нам в поступке мира. «Мир, где действительно протекает, свершается поступок, единый и единственный мир, конкретно переживаемый: видимый, слышимый, осязаемый и мыслимый, весь проникнутый эмоционально-волевыми тонами утверждённой ценностной значимости»[32]. И этот мир наших действий, реальность наших поступков трансформируется в соответствии с ценностным долженствованием, где «Ценность должна не отобразить реальность, а преобразить её по своему образу и подобию, т.е. сама нуждается в отображении в реальности»[33]. То есть ценности необходимо отразить, или лучше сказать, воплотиться в реальности, причём обеспечить это воплощение способны лишь мы сами.

Но что в данном случае означает долженствование? Н.З.Чавчавадзе предлагает следующее определение: «должное – это то, чего ещё нет, что ещё не имеет ни объективного, ни субъективного бытия»[34]. Именно в этой точке кроется «парадокс ценностного долженствования»: находясь в сфере идеального, не обладая наличным бытием, но лишь возможностью быть воплощёнными, ценности задают направленность наших поступков. И.Кант, впервые в философии разделивший сферы сущего и должного, так описал этот парадокс: «каким образом должное, которое ещё никогда не случалось, может определять его (человека – прим. авт.) деятельность и быть причиной поступков, действие которых есть явление в чувственно воспринимаемом мире. Между тем причинность разума в отношении действий в чувственно воспринимаемом мире была бы свободой, поскольку объективные основания, которые сами суть идеи, признаются определяющими в отношении разума»[35]. То есть ценности как таковой, воплощённой в носителе, реализованной в действии ещё нет, когда мы совершаем свободный выбор, определяя «план действий», и вследствие этого выбора оказываемся должными поступать именно так, а не иначе.

Теперь нам предстоит выяснить «откуда есть пошло долженствование?». На первый взгляд, очевидным ответом на этот вопрос будет: «из нашего знания о том, что необходимо для достижения ценности». Если, например, здоровье как ценность предполагает отказ от курения, то, тот, у кого есть такая вредная привычка, непременно должен от неё избавиться. Однако сам факт знания о том, что «курение убивает» вовсе не означает, что желающий спасти свою жизнь курильщик сейчас же покончит со своим пагубным пристрастием. Признавая здоровье ценностью, он может найти тысячи иных способов его укрепления, и никакие увещевания, лекции и даже угрозы не изменят его позиции.

Всё дело в том, что долженствование не возникает извне, например, из общепризнанного факта (истины). Признание какого-то положения истинным, вовсе не означает, что человек соотносит его со своей собственной жизнью. «Со мной такого не произойдёт», – говорим мы, и продолжаем жить так, как жили раньше. Долженствование возникает в момент поступка, «из соотнесения истинности (в себе значимой) с нашим действительным актом познания»[36]. То есть в случае рассматриваемого примера, курящий человек решает, что должен «бросить курить» лишь тогда, когда осознаёт, что ухудшение его самочувствия связанно именно с никотиновой зависимостью. Иначе говоря, он «бросает» именно потому, что «должен бросить» для сохранения здоровья (ценности). Человек совершает свой поступок, потому что должен поступить так ради ценности, признавая ценность ценности (ценность здоровья).

С этой точки зрения каждое совершаемое нами действие становится декларацией неких ценностей, которые мы публично признаём, и тем самым обнаруживаем своё собственное (личностное) ценностное основание. То есть фактически, обусловленный долженствованием поступок превращается в ту точку, в которой оказываются объединены в конкретном времени и пространстве наш свободный волевой акт (признания ценности), общепринятые истинностные суждения, и этическая оценка происходящего. «Здесь стягиваются в конкретно-единственное единство различные с отвлеченной точки зрения планы: и пространственно-временная определённость, и эмоционально-волевые тона и смыслы. Высоко, над, под, наконец, поздно, еще, уже, нужно, должно, дальше, ближе и т. д. приобретают не содержательно-смысловой – только возможный – мыслимый [характер], но действительную, переживаемую, тяжелую нудительную, конкретно-определенную значимость с единственного места моей причастности бытию-событию»[37].

Тогда значимость отказа от курения будет заключена не в подтверждении общеизвестного факта «да, я согласен, это вредит моему здоровью», и не в наглядной демонстрации правильного поведения (если, конечно, речь не идёт о социальном пиаре), но в конкретном осуществлении долженствования, в индивидуальном утверждении ценности как таковой. Однако здесь нас вновь поджидает весьма коварный вопрос, не дающий спокойно спать не только многим поколениям философов, но и в повседневной жизни доставляющий массу сложностей: если ценность утверждается в индивидуальном акте поступка, то, все они субъективны, а как же тогда обстоят дела с общепринятыми, абсолютными ценностями? Что позволяет нам свободно отделять некую вечную для всего человечества значимость от преходящей, относительной, субъективной?

2.На первый взгляд, вопрос об абсолютных ценностях должен «вернуть» нас к теме «Блага», и тем самым – в стихию утверждения абсолютного долженствования, но здесь присутствует некоторый «подвох». Конечно же, большинство из нас с уверенностью скажет, что «свобода, равенство, братство, мир и любовь» – это ценности абсолютные, а их сочетания, например, «свободная любовь», «социалистическая уравниловка» – ценности весьма и весьма сомнительные, разделять которые готовы далеко не все. Не слишком радужная картина складывается и в том случае, если мы пойдём по пути безоговорочного утверждения абсолютной ценности. Сотни утопий и антиутопий, а ещё больше – страшных исторических примеров учат нас, что такое безотносительное утверждение едва ли возможно. В реальности достаточно трудно представить столь безусловное долженствование, которое не учитывало бы специфики конкретного событийного контекста. Следовательно, абсолютные ценности, аналогично благу, оказываются внеположенными по отношению к реальному бытию человека (человечества), и, по этой причине – недостижимыми. Д. А. Леонтьев характеризует их как «жизненные цели, смыслы и идеалы, несводимые к однозначным предписаниям и задающие только общую направленность деятельности, но не её конкретные примеры»[38].

Именно абсолютные ценности мы можем отнести к общепринятым, то есть таким, которые разделяет большая часть людей. В то же время относительные ценности связаны с конкретными и потенциально-достижимыми устремлениями, целями и потребностями человека или определённой социальной группы, не редко не только не поддерживаемыми, но и вступающими в конфликт с ценностными представлениями других людей. Так сторонники спасения исторического наследия города сражаются с застройщиками-модернизаторами, религиозные фанатики с непримиримыми атеистами, защитники животных с охотниками и т.д. Противоречия возникают даже в сознании отдельного человека, обрекая его совершать нелёгкий выбор. Действительно, что может быть важнее: временная забота о недееспособном родственнике, или собственное благополучие? Счастье близкого человека или общественное признание/честь семьи? Верность идеалам или жизнь?

Как правило, человек принимает решение, основываясь на сложившейся иерархии ценностей, в которой абсолютные ценности как бы подчиняют себе всё многообразие возможных ценностей относительных, позволяя жертвовать одними ради других. Например, десятки тысяч воин, актов насилия и примеров самопожертвования сопровождают движение к горизонту «абсолютного мира», где ценность конкретной человеческой жизни оказывается менее значимой, нежели «счастливое будущее потомков».

В структуре ценностной иерархии ценности абсолютные и относительные присутствуют в нескольких формах существования: предметно-воплощённых, личностных, формах общественного идеала, определяя грани нашего отношения к миру[39]. Так общественные идеалы – наиболее близкие к абсолютным ценностям – являются укоренёнными в культурную ткань повседневности представлениями о совершенном и должном. Это та категория ценностей, которую мы воспринимаем как «саму собой разумеющуюся», и потому – объективную. В качестве примера ценностей такого рода можно привести дружбу, взаимопонимание, любовь к Родине и т.д.

Как уже отмечалось выше, одну часть общественных идеалов мы воспринимаем как объективную реальность, идеальный контекст своей деятельности, другую же избираем, или разделяем её всеобщность осознанно. Некоторые общественные идеалы нами отвергаются. Те высшие цели и представления о должном, которые мы определяем в качестве таковых сами для себя, независимо от того, в каком положении по отношению к общественным идеалам они находятся, являются нашими личностными ценностями. Например, речь может идти о тех или иных проявлениях индивидуальной свободы.

Но что будет означать «проявление индивидуальной свободы» в данном случае? Прежде всего то, что воплощается в конкретные действия, обретает в том числе и вещественную форму. Более того, любая ценность как довлеющее над нами долженствование, нуждается в том, чтобы быть зафиксированной, увековеченной, обрести конкретные вещественные/действенные формы, быть явленной миру. В этом и состоит специфика предметно-воплощённых ценностей.

Не смотря на то, что формы существования ценностей нельзя рассматривать изолированно друг от друга, поскольку все они находятся во взаимообусловленном положении по отношению друг к другу, в структуре иерархии ценностей одна из них всегда будет для нас более предпочтительной, нежели остальные. Это происходит по той причине, что в момент определения тех или иных аспектов нашего выбора, затрагивается пласт социологических и психологических проблем, в общем и целом сводящихся к вопросу формирования взаимосвязи между индивидуальными и коллективными представлениями и их обуславливающем влиянии на поступки людей. М. Бахтин разрешает данную проблему через ценностное сопоставление индивидуального бытия и «глобального» мира: «Пафос моей маленькой жизни и бесконечного мира пафос моего участного не-алиби в бытии, это есть ответственное расширение контекста действительно признанных ценностей с моего единственного места»[40]. То есть, признавая нечто ценностью, как своей собственной ценностью, например, свободу, совершая действия в соответствии с данной ценностью, выбирая эту ценность как цель своего бытия и принимая на себя ответственность, мы постулируем не только нечто сугубо индивидуальное, но подтверждаем его всеобщую значимость.

3.Наша способность выбирать, разделять и утверждать ценности, выстраивать ценностные отношения с миром относится к области ценностного сознания. В чём состоит его специфика? Ценностное сознание включает в себя не только осведомлённость о том, что нечто является ценностью (произведение искусства, милосердие, историческое наследие), но и формирует наше пристрастное, целеположенное отношение к миру, задаёт высшие целевые (идеальные) ориентиры нашей деятельности[41]. В философии и психологии выделяется несколько уровней ценностного сознания, в зависимости от ракурса осмысления, каждому из которых присущи своя специфика и элементы. Обычно речь идёт об индивидуальном, групповом, межгрупповом и идеальном (общекультурном) уровне[42], ценностном отношении, ценностных ориентирах, и собственно тех типах ценностей, которые характерны для того или иного уровня сознания.

Важнейшим элементом в структуре ценностного сознания является ценностное отношение как специфическая форма взаимодействия с ценностями, способ их включения в реальность нашей жизни. Через ценностное отношения выстраиваются «переходы» между различными уровнями сознания. Так наши непосредственные желания и потребности (например, комфорта, безопасности, сытости), ожидания (заботы, участия, поддержки) и предпочтения образуют первичные основания ценностных отношений, базовые жизненные ориентиры. Здесь в качестве основного носителя и учредителя ценности выступаем мы сами, а источником формирования ценностных представлений служит наш личный опыт и адаптированные (усвоенные) нами взгляды и убеждения ближайшего окружения, например, семьи.

Вторичные ориентиры – мы будем называть их надличностными или групповыми образцами – относятся к сфере наших взаимодействий с другими людьми и сопряжены с необходимостью действовать в рамках существующего этического модуса. Мы полагаемся на них в ситуации непосредственного выбора, когда базовых ориентиров оказывается недостаточно. Скажем, перед нами дилемма что предпочесть: удовлетворение сиюминутных потребностей или преследование стратегических целей: «совершить нечто безрассудное, поддавшись минутному импульсу», или «сохранить репутацию и/или здоровье»? В таких «затруднительных» случаях человек полагается уже не только на собственные переживания, но и на культурные образцы, принятые в той социальной группе, принадлежность к которой он ощущает, и действует сообразно с ними. Таким образом, совершая выбор, мы как бы получаем негласное подтверждение его допустимости.

Постепенно на смену необходимости принимать решение каждый раз в соответствии с уникальностью ситуации, вырабатывается целостная система – иерархия ценностей, задающая уже общие жизненные ориентиры, причём не только на групповом, но и на коллективном уровне. Теперь наше ценностное отношение строится на принципе рефлексии над общепринятыми коллективными ценностями, устойчивыми идеальными представлениями как моделями должного[43]. На основании последних формируется наша индивидуальная способность судить о тех или иных явлениях социальной жизни, чужих устремлениях, поступках и т.д. Иначе говоря, мы приобретаем способность оценивать происходящее.

Процесс оценки представляет собой не простое деление всего многообразия сущего по принципу «ценность – не ценность», но является способом привнесения в переживаемое/созерцаемое дополнительного ценностного смысла, или же, постулирования невозможности оного (закат – красив, паук – безобразен, поступок неизвиняем и т.д.). В этом состоит отличие оценивания от родственных ему действий: мы говорим «ценить» – в том случае, когда подтверждаем, что нечто обладает ценностью, и поясняем, какой именно ценностью (этот фрукт ценится за свой необыкновенный вкус); тогда как просторечное «заценить» предполагает наделение объекта ценой[44].

Безусловно, что при оценивании ценностный смысл не берётся «из неоткуда». Для того чтобы мы признали нечто ценностью, или наоборот, отказали в этом статусе, требуется обладать критериями признания. Как они формируются?

Когда мы говорили об иерархии ценностей, то отмечали: на вершине такой иерархии находятся «абсолюты» – наиболее абстрактные ценности, идеалы. Совокупность абсолютных ценностей складывается в нашем сознании в идеальную модель мира. На её основании и формируются критерии признания «ценностных свойств», где нечто оцениваемое не только оказывается соотнесённым с идеальными представлениями и тем, что уже было оценено, но и вписывается в структуру ценностной иерархии, в свою очередь, влияя на наши представления о мире. Так, например, после ссоры понимается значение дружбы.