Он сделал гораздо больше, чем кто-либо другой, для того чтобы Канзас стал свободным.

Я бы сказал, что он был человеком несколько старомодным. Он благоговел перед конституцией и верил в незыблемость Союза. Рабство он считал противоречащим конституции и был его решительным врагом. Он происходил из рода новоанглийских фермеров и был наделен характерными для этого типа людей здравым смыслом, практичностью и осмотрительностью, только в нем эти черты были развиты в несколько раз сильнее.

Он стал врагом рабства не после лекции аболициониста.

а он решился на противоборство со своей страной, когда она пошла по ложному пути. Он не обучался в Гарварде, нашей доброй старой новоанглийской Alma Mater. Зато он обучался в великом университете Запада, где усердно изучал науку Свободы, к которой очень рано обнаружил пристрастие. Получив несколько ученых степеней в этом университете, он, как вам известно, занялся практикой туманности в Канзасе.

Он был одним из тех, о ком мы много слышим, но кого практически нигде не видим,— пуританином. Он умер во времена Кромвеля, но вновь появился сейчас, здесь, и в этом нет ничего странного. Говорят, потомки пуритан прибыли в Новую Англию и поселились там. Они были не демократами или республиканцами, но людьми аскетическими, прямыми и набожными, которые не слишком задумывались над действиями правителей, не боявшихся Бога; они редко шли на компромиссы и не искали подходящих кандидатов на выборах.

«Пусть уж лучше,— говорил он,— в лагере разразится эпидемия оспы, лихорадки и холеры вместе взятых, чем появится человек без принципов... Люди ошибаются, уважаемый сэр, если считают, что громилы — лучшие бойцы и что они-то как раз и нужны, чтобы справиться с южанами. Дайте мне дюжину людей высоких нравственных принципов, богобоязненных, обладающих чувством собственного достоинства, и я смогу справиться с сотней молодчиков, подобных головорезам Буфорда». В его отряде никогда не было более двух десятков бойцов. Половину из них составляли его сыновья, которым он полностью доверял.

Это был человек спартанской закалки, в свои шестьдесят лет он ел очень мало и в основном простую пищу.

Его отличали здравый смысл и необыкновенная прямота в речах и поступках. Он не позволял себе поспешных или необдуманных действий. Осознав свою жизненную миссию, он неуклонно шел к ее выполнению.

говорил он сдержанно, не выходя из определенных границ.

Он был подобен вулкану, который венчает обычная печная труба.

Он не был оратором в обычном понимании слова, не выступал с лицемерными заявлениями и не занимался предвыборной болтовней. Ему не нужно было придумывать что-либо. Он говорил голую правду и высказывал только собственное решение. Поэтому его речи производили глубокое впечатление, перед которым, на мой взгляд, бледнеет красноречие членов конгресса или других законодательных собраний.

И хотя было известно, в каком именно болоте он скрывается, его враги обычно не отваживались идти на поиски. Он появлялся даже в городах, где было гораздо больше пограничных

разбойников, чем сторонников свободного штата, быстро делал свои дела и спокойно уходил,, поскольку горстка людей, по его словам, не хотела связываться с ним, а собрать с этой целью большой отряд было нелегко.

Что же касается его последнего выступления, закончившегося неудачно, то мы еще не знаем всех фактов. По всей видимости, оно не было необдуманным или безрассудным. Даже его враг, м-р Валлэндигем, вынужден был признать, что оно «было одной из самых дерзких операций, потерпевших неудачу».

Все его предшествовавшие выступления увенчались успехом, но разве можно назвать неудачным последнее? Разве оно было плохо организовано? Разве он не освободил

из рабства двенадцать человек и не продвигался с ними, неторопливо, у всех на виду, средь бела дня в течение нескольких недель, а то и месяцев? Переходя из штата в штат, разве не прошёл он половину территории Севера?

Он смог это сделать не потому, что слуги правительства проявляли снисходительность, но потому, что его боялись. И все же он не приписывал свои успехи везению или чему-то сверхъестественному. Это было бы глупо. Он справедливо говорил, что значительно превосходящие силы противника отступали перед ним потому, что — как признал один из его пленных — у них не было высокой цели.

Но пора перейти к его последним действиям и их последствиям.

Газеты, кажется, умышленно не замечают того факта — а может быть, действительно не знают о нем,— что в каждом городе на Севере есть по крайней мере два-три человека, которые придерживаются того же мнения о нем и его операции, что и произносящий эти слова. Я говорю с полной уверенностью в том, что их число и влияние растут.

Мы не хотим быть тупыми и боязливыми рабами, которые только делают вид, что читают свои библии и книги по истории, а на самом деле оскверняют дом, в котором

живут, и воздух, которым дышат. Возможно, политикам и удастся доказать, что в недавней операции были замешаны только семнадцать белых и пятеро негров. Но само их желание доказать это, возможно, откроет им глаза на то, что это не вся правда. Почему они все еще уходят от признания истины? Потому, что смутно сознают: по

крайней мере миллион свободных граждан Соединенных Штатов был бы рад успеху этой операции.

В целом же мое уважение к согражданам, за исключением одного человека, который стоит миллион людей, не слишком увеличилось за последние дни. Я обратил внимание на то, что и газеты, и широкая публика реагируют на это событие совершенно спокойно, словно речь идет о поимке и повешении обычного злодея, обладающего, правда, «необычайным мужеством» (губернатор Виргинии, прибегнув к армейскому жаргону, назвал его «самым бравым воякой, которого он когда-либо встречал»).

Выходит, тот, кто восхищается человеком, напавшим в одиночку на банду обычных грабителей и убийц, тоже губит свою жизнь? Я слышу вопрос вполне в духе янки: «А что это ему даст?» — как будто он рассчитывал набить себе карманы в результате этой вылазки. Подобные люди видят выгоду лишь в материальных вещах. Любые действия, если они не приносят им голосов на выборах, или пару новых ботинок, или приглашения на обед, кажутся им бесполезными. «Но это же ничего ему не даст!» — восклицают они. Действительно, не даст.

Но герои не торгуют своей кровью на ваших рынках. Подобные люди не подозревают, что в мире нравственном, как и в мире природном, действует закон: что посеешь, то пожнешь. Если посеять доброе, оно взойдет и без ухода или поливки. Если посадить, или, скажем иначе, предать земле героя, то на этом месте непременно взойдет

целое поле героев. Зерно это заключает в себе такую силу и жизнеспособность, что оно прорастет и без нашего согласия.

Упорное и большей частью успешное наступление, которое этот человек на протяжении многих лет вел против легионов, имя которым — рабство, повинуясь приказу гораздо более высокой власти, настолько же превосходит по своему значению натиск английской армии под Балаклавой, насколько совестливый и культурный человек превосходит машину. Неужели же его подвиг не будет воспет?

Наши враги — среди нас и всюду вокруг нас. Едва ли найдется дом, не разделенный сам в себе, ибо наш враг — почти повсеместное одеревенение сердца и мозга, отсутствие в человеке жизненной силы, что является результатом нашего порока.

Джон Браун был исключением: между ним и его Богом не было посредников.Он не признавал никаких кумиров — даже политических. Как может существовать церковь, которая отреклась от Христа? Долой все ваши широкие и низкие церкви, равно как узкие и высокие!

Современный христианин — это человек, который послушно прочтет все молитвы во время службы при условии, что затем отправится домой и спокойно заснет в своей

постели. Все его молитвы начинаются словами: «Спокойно ложусь я и сплю». Он вечно ждет момента, когда отойдет к «вечному сну».

Мы мечтаем о чужих краях, других эпохах и народах, которые кажутся нам далекими и во времени, и в пространстве. Но стоит произойти какому-то важному событию, вроде этого, как нам открывается глубокая пропасть отчуждения между нами и ближайшими нашими соседями.

Человек умный становится отшельником среди суеты торжища.

Разница во взглядах, темпераменте, складе ума — вот что воздвигает непреодолимые преграды между людьми и государствами, а не реки или горы. Только единомышленники могут стать полномочными послами при нашем дворе.

С тех пор я встретил лишь одно сообщение, содержавшее благосклонную оценку происшедшего. Оно было помещено в бостонской газете, правда, не в редакционной статье. Несколько газет решили не печатать полностью слова Брауна, чтобы не потеснить другие материалы, занимавшие много страниц. Это все равно что отвергнуть рукопись Нового завета и напечатать последнюю речь Уилсона.

Я возражаю не столько против того, что они опустили, как против того, что напечатали. Даже «Либерейтор» назвал его действия «дикими и совершенно безумными». Я не знаю ни одного редактора газеты или журнала в нашей стране, который пошел бы на то, чтобы сознательно поместить материалы, способные сократить в конечном счете число подписчиков.

Совершит человек смелое и гуманное дело — и сразу же со всех сторон раздаются голоса отдельных людей или партийных группировок: «Як этому не имею отношения и никогда не имел. Ума не приложу, кто мог его на это толкнуть».

Он остановил ветер (точнее — легкий бриз), который наполнял их паруса, и теперь им остается лишь убрать паруса и встать на ремонт. Что из того, что он не принадлежал к вашей партии? Пусть вы не одобряете его методов борьбы или его принципов, но признайте хотя бы его великодушие!

Вы боитесь запятнать свою репутацию!

Разве можно запятнать то,*чего нет?

Некто, назвавший его сумасшедшим, сказал: «За ним всегда признавали такие качества, как совестливость, скромность, ярко выраженное миролюбие. Но стоило

наговорить при нем о рабстве — и он преображался и гнев его был страшен».

Редакторы наших влиятельных газет и журналов, привыкшие иметь дело с политиками, людьми гораздо более низкого порядка, говорят в своем невежестве, что он действовал «из чувства мести». Они просто не знают его. Им нужно еще вырасти, чтобы получить хоть какое-то представление о нем.

Если Уокера считают представителем Юга, я бы хотел назвать Брауна представителем Севера. Он был человеком высоких нравственных принципов. Телесная жизнь не имела для него такого значения, как жизнь духовная. Он не признавал несправедливых человеческих законов и противился им в соответствии с велениями своей совести.

Никто в Америке не боролся так действенно и упорно за человеческое достоинство,

как он. Он считал личность равной любому правительству и всем правительствам мира вместе взятым. В этом смысле он был больше американцем, чем все мы.

Он был выше всех судей, которых могут избрать американские обыватели и чиновники разных рангов.

Рядом с ним мы кажемся преступниками. Для вас дело чести признать его. А он в вашем уважении не нуждается.