Что же касается газет, поддерживающих демократическую партию, они для меня просто не существуют, потому что в них нет подлинной гуманности. Меня не трогает то, что они пишут.

Я не считаю, что нужно воздвигать памятник тем, кто еще живет в наших сердцах и чьи кости не истлели в могиле. Но я бы предпочел, чтобы возле здания законодательного собрания штата Массачусетс поставили статую Джона Брауна, а не кого-либо другого из знакомых мне людей. Я счастлив, что живу в этом веке, что являюсь его современником.

Как проигрывает в сравнении с ним та политическая партия, которая всеми силами старается отмежеваться от него и его соратников и ищет подходящего рабовладельца,

которого она могла бы выдвинуть в президенты, или такого человека, который выполнял бы закон о беглых рабах, а также все другие несправедливые законы, против

которых он восстал с оружием в руках!

Прочтите его замечательные ответы Мейсону и его подручным. Какими карликами они кажутся в сравнении с ним! С одной стороны, жестокие и в то же время неуверенные в себе следователи, с другой — воплощение истины, яркой, как молния, поражающая их тупые головы. Им суждено встать рядом с Пилатом, Гесслером и деятелями инквизиции. Как пусты их речи, как беспомощны действия, как бессмысленно молчание! Они лишь безвольные пешки в этой великой борьбе.

Он был слишком прекрасным образцом человека, чтобы представлять подобных нам.

Он не признавал пустого краснобайства, реверансов в адрес угнетателей, не выступал с заранее заготовленными речами — ни в первый раз, ни после. Его вдохновляла истина, а речи его шлифовала искренность.

Я не испытываю уважения к умственным способностям тех, кто может читать эти слова и все же называть сказавшего их безумцем. В них гораздо больше здравомыслия, чем в словах обывателя, живущего по раз и навсегда установленному

порядку и придерживающегося привычных жизненных стереотипов.

Губернатор Уайз говорит о нем гораздо более справедливо и с большим пониманием, чем какой-либо редактор, политический или общественный деятель Севера, которого мне доводилось слышать. Думаю, будет не лишним повторить его слова: «Те, кто считают его безумцем, глубоко заблуждаются... Он спокоен, собран и неустрашим. Нужно отдать ему должное, с пленными он обращался гуманно... Он заставил меня поверить в его правдивость и глубокую порядочность. Он фанатичен, тщеславен и болтлив (оставим это утверждение на совести м-ра Уайза), но в то же время тверд, правдив и умен. Его бойцы, те, что остались в живых, похожи на него... Полковник Вашингтон говорит, что не видел более спокойного и твердого человека перед лицом опасности и смерти. Когда один из его сыновей был убит, а второй лежал раненый рядом, он одной рукой нащупывал пульс у умирающего сына, а другой держал винтовку.

Я вижу в этом восстании пробный камень, который должен с потрясающей отчетливостью выявить характер нашего правительства. Это событие помогло мам увидеть его в исторической перспективе. Ему нужно было увидеть себя со стороны.

Мы говорим о представительном правительстве, но каким же чудовищем является правительство, в котором не представлены благороднейшие качества ума и вовсе

не представлено сердце! Чудовище это рыскает по земле — получеловек, полутигр (или вол) без сердца в груди, а половина черепа у него снесена напрочь. Когда героям отрывало ногу, они сражались на культяпках, но я никогда не слышал, чтобы от правительства, подобного нашему, был какой-то толк.

Единственное правительство, которое я признаю — пусть во главе его стоят немногие и армия малочисленна,— это сила, которая устанавливает на земле справедливость,

а не сила, которая ее уничтожает.

Государственная измена, если она лишь сопротивление тирании здесь, внизу, порождена и внушена нам прежде всего той силой, что создает и вечно обновляет человека.

Когда вы изловите и повесите всех бунтарей, вы ничего этим не добьетесь, разве что отяготите свою совесть преступлением, ибо вы не уничтожите самого источника.

В Соединенных Штатах томятся четыре миллиона рабов.

Их не собираются отпускать на свободу.

Я слышал, многие осуждают этих людей, потому что их было мало. А когда порядочные и смелые люди были в большинстве?

Он не брал в свой отряд разный сброд, падкий лишь на деньги. Уже одно это говорит о том, что перед нами не самый обыкновенный герой. Да, его отряд был немногочислен,

но только потому, что нашлось мало достойных. Каждый его участник, отдавший жизнь за обездоленных и угнетенных, был отобран из многих тысяч, если не миллионов. То были люди принципов, редкого мужества, преданные делу гуманности и в любую минуту готовые отдать жизнь за ближнего.

Поистине для виселицы были отобраны самые лучшие. То была самая высокая честь, которой их могла удостоить родина. Они созрели для ее виселицы. Она вешала

многих, пытаясь казнить самых лучших, и только на этот раз попала в точку.

Особенность его доктрины состояла в том, что человек имеет законное право силой вырвать раба из рук его владельца. Я согласен с ним. Только те, кого постоянно ужасает рабство, имеют право ужасаться насильственной смерти

рабовладельца.

Выступая от имени раба, скажу так: я предпочитаю филантропию капитана Брауна филантропии тех, кто не убивает, но и не освобождает. Думаю, есть что-то противоестественное в том, чтобы тратить всю жизнь на обсуждение этого вопросах трибун или со страниц газет, если только вас к этому постоянно что-то не вынуждает.

И я не тратил. У человека могут быть и другие дела. Я не хочу убивать или быть убитым, но предвижу время, когда мне нужно будет сделать выбор. Мы сохраняем то, что называют «общественным порядком», с помощью мелких актов насилия, совершаемых ежедневно.

Так мы защищаем себя и свои курятники и поддерживаем рабство.

Редакторы газет говорят, что свидетельством его безумия было то, что он считал себя избранным для дела,которое делал, и ни разу не усомнился в этом. Они говорят

так, будто в наше время человек не может быть «избран Богом» ни для какого дела, будто религиозные обеты неприменимы к повседневной жизни, будто агента по борьбе с рабством может назначить лишь президент или какая-нибудь политическая партия. Они говорят так, будто смерть человека есть свидетельство его банкротства, а

продолжение жизни, какой бы она ни была,— свидетельство успеха.

Суть их выступлений такова: наши «лучшие люди» — отличные парни, без всяких вредных идей в голове, они прекрасно знают, что избраны не Богом, а членами своей

партии.

Ради безопасности чьей жизни понадобилось вешать капитана Брауна?

Подумайте о нем, о его редкостных качествах! Нужны века, чтобы создать такого человека, и еще века, чтобы понять его. Это вам не ложный герой и не представитель какой- нибудь партии, а человек, какого может больше не появиться в этой объятой мраком стране. На его создание пошел самый лучший материал, самый твердый алмаз. Он был послан освободить тех, кто томится в рабстве, а вы сочли, что для него не может быть лучшей участи, чем висеть на виселице. Вы говорите, что любите распятого Христа. Подумайте, что вы собираетесь сделать с тем, кто взял на себя роль спасителя четырех миллионов человек!

Я не верю в юристов, в их методы обвинения и защиты, так как нам постоянно приходится опускаться, чтобы говорить с судьей на его языке. В особенно важных случаях даже не имеет значения, нарушим ли мы человеческие законы или нет. Пусть юристы занимаются делами мелкими и незначительными.

Я пришел сюда, чтобы защитить перед вами его дело. Я не прошу вас сохранить ему жизнь, я прошу лишь пощадить его репутацию — его жизнь в вечности. За это уже бороться вам, а не ему. Более восемнадцати веков назад был распят Христос. Сегодня утром, возможно, повесили капитана Брауна. Это два конца одной цепи, которая состоит из многих звеньев. Теперь он уже больше не старина Браун, а ангел света.

Сейчас я вижу, что было необходимо повесить самого отважного и гуманного человека во всей стране. Возможно, он понимал это сам. Я почти боюсь, что еще услышу о его освобождении, поскольку сомневаюсь, что долгая жизнь, вообще жизнь, может сделать столько добра, сколько его смерть.

О восстании он сказал так: «По-моему, это самое большое, что может сделать человек, служа Богу». «Я жалею несчастных рабов, за которых некому заступиться. Вот почему я здесь, а не для того, чтобы утолить свою злобу или жажду мести. Мною двигало сочувствие к несчастным и униженным, которые ничем не хуже вас и столь же дороги Господу». Мы не сразу узнаём наше Евангелие. «Я хочу, чтобы вы поняли, что я уважаю как права самых бедных слоев цветного населения, страдающего под гнетом государства, так и права тех, кто обладает властью и богатством». 1859 г.

Уильям Ллойд Гаррисон.

Опасность, грозящая Америке.

Пятьдесят три года назад четвертый день июля стал для нашей страны днем национальной славы. В этот день четко и ясно были сформулированы права человека; он был отмечен незаурядными изменениями в повседневной жизни общества — нет, в этот день человечество услышало истины, провозглашенные во имя Разума; этот день доказал всесилие общественного мнения, восторжествовавшего над силами королевской власти; подобно грозно рокочущему гигантскому землетрясению, потряс он казавшиеся незыблемыми троны, словно покоившиеся на плечах атлантов; он заставил сильнее биться сердце мира, и по сей день охваченное необыкновенным

волнением.

Любовь к отечеству выродилась в попустительство животным страстям, или, лучше сказать, в отвратительнейшие бесчинства. Свобода выступает у Нас рука об руку с распущенностью — поступь ее лишена величавости, лицо обрюзгло от обжорства и пьянства, одежды вываляны в пыли.