Экономическая и политическая конкуренция

Использование предрассудков здесь преследует прямую материальную выгоду:

• очень удобно считать, что женщина предназначена природой заботиться о ближних, рожать и растить детей (отдельно, природа, видимо, озаботилась предусмотреть бескорыстный и бесплатный характер этого предназначения, поставив получение продуктов питания половиной населения в зависимость от того, насколько эффективно оно позаботится о другой половине и сколько нарожает детей);
• очень удобно считать, что женщина слаба умственно и физически, чтобы просто не принимать ее в расчет в системе распределения ресурсов, закрыть ей доступ к высокооплачиваемым профессиям/рабочим местам или вообще на рынок труда.

2. Смещение агрессии на общественно санкционированную жертву (=козла отпущения)

Для индивида жизнь в обществе сама по себе предполагает фрустрацию. Жизнь в обществе, основанном на идее господства/подчинения, означает фрустрацию системную и организованную, перманентную и беспредметную, так как трудно идентифицировать механизмы экономической и политической эксплуатации, в которой большинство из нас пребывает. Личная и групповая ситуация конфликта в нашем обществе (таким, каким мы знаем его теперь и исторически) разрешается с помощью смещения агрессии на специально для этого маркированную и видимую группу, которая понимается всеми членами общества как санкционированная жертва, то есть, как те, в отношении которых агрессивные действия разрешены как таковые, при условии, что агрессия будет осуществляться в формах, одобряемых доминантной группой. Санкционированная жертва, в свою очередь, лишена права и возможности защищаться, так как попытка защиты интерпретируется как агрессия в терминах самосбывающегося пророчества («мы так и знали, видите, они действуют против нас»). Отказ обществом в помощи своим официальным жертвам — это условие sine qua non для организации смещения агрессии. Для оправдания отказа в помощи и для внушения санкционированным жертвам, что они «сами виноваты» в том, что с ними происходит, применяют четыре «жертвенных мифа»:

• Мазохизм жертвы. Декларируется получение жертвой удовольствия от своего положения жертвы. Так, совершенно очевидно, что негры бедны, потому что им нравится быть бедными, если дать им возможность с утра до ночи плясать, а женщины получают удовольствие от изнасилований, потому что в глубине души только и ждут, чтобы с ними так поступали, так это дает им возможность почувствовать себя значимыми.
• Провокация со стороны жертвы. Декларируется злонамеренное и показное невыполнение «правил» и «законов» со стороны жертвы. При этом «правила» и «законы» совершенно откровенно создаются ad usum: раскулачим всех, у кого в хозяйстве две коровы, так как ясно, что только враги держат двух коров. Понятно, что женщина, не соблюдающае правила, запрещающие выходить на улицу ночью одной, провоцируют насильственные действия со стороны мужчин.
• Ложь и преувеличение со стороны жертвы (в корыстных целях). Декларируется отсутствие «веских доказательств» совершенной в отношении жертвы агрессии. Холокост? Какой еще холокост?
• На самом деле это всё выдумки с целью нажиться на чужом чувстве вины. В случае изнасилования отсутствие тяжких физических повреждений — это прямое доказательство того, что женщина «была согласна», а потом решила «отомстить» за то, что мужчина не захотел больше иметь с ней дела.
• Выхода нет, могло бы быть и хуже. Жертве напрямую предлагается отказаться от попыток защитить себя: евреям во время погромов лучше «отсидеться» (и отдать то, что от них требуют), а женщинам рекомендуется «расслабиться и получать удовольствие» во время изнасилования.

Личные потребности людей, воспитанных в системе предрассудков

Здесь политическое становится личным и наоборот, это точка осуществления обратной связи между социально навязанным гендерным воспитанием мужчин и их личным решением жить в соответствии с «полученными инструкциями». Здесь речь идет о модели социализации мальчиков, которая со временем формирует особый тип характера, который реализуется в определенной модели поведения.

Предрассудки из конформизма

Человек «просто живет» согласно существующим в обществе «нормам» и «понятиям». В гендерном разрезе, такое поведение характерно как для мужчин, так и для женщин. Роли и поведенческие паттерны просто некритически усваиваются и воспроизводятся, а также навязываются другим (=процесс воспитания детей). Личностная идентификация с гендерной ролью должна будет поддерживаться именно системой предрассудков. Сексуальное насилие (изнасилование и домогательства) в отношении женщин является составляющей частью социокультурной модели, в которой женщина занимает подчиненное по отношению к мужчине положение. Эта модель позволяет осуществлять в отношении женщин перманентную агрессию (гендерное насилие), по-разному выраженную в зависимости от сферы, в которой эта агрессия имеет место:

1. бытовое насилие в семейной сфере (включая супружеские изнасилования)
2. сексуальная агрессия в общественной сфере и
3. сексуальные домогательства в профессиональной сфере.

Эти явления носят повсеместный характер, имеют особые характеристики, преследуют определенные цели и обусловлены общими факторами. В этой модели реализуется стереотип мужчины, как всегда сексуально активного и неспособного контролировать свои импульсы, и женщины, как всегда сексуально пассивной, подчиненной и в любом случае ответственной за возможные последствия сексуальных отношений (вне зависимости от того, были они добровольными или нет). Как уже говорилось выше, перманентная агрессия внутри общества может осуществляться в том случае, когда она понимается как направленная на чуждый обществу элемент — на «другого», «козла отпущения». Основным предрассудком, позволяющим стереотипировать женщин как «другого», является уравнение «женщина=телесность-вещность». Женщина понимается как существо, подчиненное собственной физиологии и определяемое ею, морально и интеллектуально недееспособное (неспособность определить самостоятельно, что для нее хорошо или плохо, неспособность различать между добром и злом по причине «эмоциональности», «подчиненности страстям»). Таким образом, женщина не является членом общества (так как не мыслится — или не совсем мыслится — как человеческое существо), а стоит вне его, относится к области «природного», «хаотического», «неопределенного». В общественной жизни ее участие возможно лишь опосредовано через две (и только две) взаимоисключающие роли:

1. роли сексуального объекта, предназначенного для удовлетворения сексуальных потребностей мужчин;
2. роли матери, предназначенной для удовлетворения репродуктивных потребностей общества.

Эта дихотомия проиллюстрирована, например, в истории с синдромом Питера Пэна, когда мужчина норовит одновременно воспроизвести с «Венди» отношения «мама — сынок-переросток» и беззаботно-сексуально порезвиться с «феей Динь-Динь». Ну, и заодно, столкнуть лбами означенных Венди и Динь-Динь так, чтобы искры летели. Мужчинам, как высокоорганизованным разумным и моральным человеческим существам, по своему положению «человека среди вещей» принадлежит право власти над женщинами и обязанность контролировать их поведение («надзирать и наказывать»). Власть и контроль в отношении женщин понимается в первую очередь как власть и контроль над и за их телами (это следует из уравнения «женщина=телесность»). Мужчина приобретает женщину себе в собственность, дает ей статус в глазах общества и отвечает перед обществом за то, чтобы женщина соблюдала правила отведенной ей социальной роли — именно для этого общество дает ему право осуществлять агрессию в отношении женщины, в первую очередь — сексуальную. Изнасилование — это самое распространенное и угрожающее действие, которое внушает страх всем женщинам, и потому означает, что мужчины могут сохранять над ними контроль. В этом контексте изнасилование становится институциональной необходимостью, одним из орудий контроля всех женщин, которое позволяет мужчинам сохранять власть, доминирование и контроль. Изнасилование имеет негласную легальность как общественный институт, и, как результат, общество предоставляет мужчинам лицензию на использование женщин в соответствии со своими потребностями (Кэтлин Барри, 1971 «Институт и психология изнасилования»). Сексуальные агрессоры — это те, кто доводит до логического завершения сексистские постулаты общества. Угроза сексуального насилия выполняет две важные в социальном контексте функции — пространственный и временной контроль (контроль за перемещениями и комендантский час). Как правило, мы не задумываемся о том, что женщины не могут свободно передвигаться (некоторые места небезопасны), иметь свободный и безопасный доступ в общественные места (если с женщиной произошло что-то неприятное в ресторане/баре, то это случилось просто потому, что она туда пошла), выходить из дома в определенное время суток (на деле это выглядит так, что с наступлением темноты «порядочные» женщины/девушки исчезают с улиц), мы принимаем это как должное и требуем, чтобы наши дочери всегда отчитывались, с кем, куда и на какое время они идут. И мы ждем, что в сопровождении мужчин с нами не случится ничего дурного. Ищем Защитника, не думая о том, что он и Насильник — близнецы. Чтобы закамуфлировать вульгарную реальность того, что насилие против женщин подразумевается и принимается, мужчины принимают роль защитников женщин, которая сама по себе подразумевает насилие. Мужчины защищают женщин от насилия других мужчин. Таким образом, институт изнасилования с целью контроля предоставляет мужчинам двойное преимущество: или право насиловать, или возможность принять на себя роль защитника женщины, и тем самым ее контролировать. Ведь если не будет насильников, то и защитники будут не нужны (Кэтлин Барри, 1971 «Институт и психология изнасилования»). Общество в целом посылает «рядовым» мужчинам амбивалентный сигнал: «Ты можешь делать что хочешь и как хочешь, но смотри, чтобы тебя не поймали». Многие считают, что «мужская солидарность» сплотит ряды «в случае чего», упуская из виду то, что на самом деле от последствий избавляют деньги и статус, а не мужская солидарность. «Мужская солидарность», конечно же, проявляется, как никогда, именно в случаях насилия над женщинами, как ни в каких других. Однако она исчезает, как только юстиция и правоохранительные органы начинают делать свою работу, как в случае со шведским законом о проституции: его бойкотировали почти два года, как полиция, так и суды, пока всем не пригрозили массовым увольнением. Здесь мы опять возвращаемся к вопросам социализации, так как недостаточно уверить человека в возможности безнаказанного осуществления сексуальной агрессии, — необходимо, чтобы у человека были личные мотивы и воля к ее осуществлению. Я не верю в спонтанность и в имманентность. Люди, которых я вижу, контекстны, историчны и миметичны (Рене Жирар). Для того, чтобы мужчины были насильниками, необходимо научение, идеологическая и групповая интеграция, необходим контекст. Необходима идентификация со определённым стереотипом и самовосприятие, определяемое этим стереотипом. «Изнасилование — это не какая-то форма психопатологии, от которой страдает небольшое количество мужчин. На самом деле, изнасилование не сильно отличается от того, что мы считаем социально приемлемым и социально желательным мужским поведением. Различия между мужчинами, которые насилуют и мужчинами, которые этого не делают, частично зависят от того, верят ли они тем догмам, которым учат большинство мальчиков — о том, что настоящий мужчина должен вести себя как «мачо» в худшем смысле этого слова. Некоторые исследователи называют эту отличительную черту фактором «гипермаскулинности». Другие ученые называют мужчин, которые принимают такое поведение, «фанатиками мужественности». Их представления формируются другими мужчинами: отцами, дядями, дедушками, тренерами, молодежными лидерами, даже поп-звездами. Мальчиков учат с помощью постоянных вербальных и невербальных намеков тому, что они должны сфокусироваться и постоянно думать о сексе, что они должны воспринимать женщин как объекты, с помощью которых получают секс, а не как равноправных партнеров, у которых есть собственные желания и предпочтения. Мальчики учатся тому, что они всегда должны сами инициировать сексуальную активность, что они могут встретиться с нежеланием со стороны девочек, но что они должны его игнорировать и продолжать настаивать, уговаривать, не сдаваться, и в конечном итоге обязательно получить то, чего они хотят. Они начинают воспринимать женщин как своих противников, которых надо завоевывать, и учатся использовать свои физические и социальные преимущества, чтобы подчинять себе более слабых, менее значимых людей. Это то, что большинство мальчиков — не только будущие насильники — узнают о сексуальности. Практически не упоминается, что секс — это взаимодействие между двумя людьми, которые принимают в этом равное участие и вместе получают удовольствие. Лишь немногие мальчики могут увидеть пример положительных сексуальных отношений среди окружающих их мужчин. Исследование Вирджинии Гриндлингер и Донн Бирн показывает, в какой степени распространено следование этой мужской социализации среди 114 мужчин-студентов. В этом исследовании мужчин спрашивали, согласны или не согласны они с серией утверждений о половых ролях и сексуальности. Вот некоторые из полученных данных:

• «Я предпочитаю относительно маленьких женщин» — 93,7% согласны.
• «Мне нравится доминировать над женщиной» — 91,3% согласны.
• «Мне нравится завоевание как часть секса» — 86,1% согласны.
• «Некоторые женщины выглядят так, как будто напрашиваются на изнасилование» — 83,5% согласны.
• «Меня возбуждает, когда женщина сопротивляется во время секса» — 63,5% согласны.
• «Было бы приятно использовать силу, чтобы подчинить женщину» — 61,7% согласны.

Такой взгляд на секс и женщин поддерживается и усиливается в разговорах между мужчинами. Посмотрите на язык, который используют мужчины. В своей книге «Мужчины об изнасиловании», которая основана на интервью с мужчинами о сексуальном насилии, Тимоти Бенеке показывает, как мужские разговоры о сексе наполнены терминами, которые представляют секс как достижение и предмет потребления, то есть, как обладание женщиной. Например:

• секс как достижение: «Я бы хотел сделать это с ней»; «Я надеюсь забить гол этой ночью»; «Я бы научил ее парочке трюков»: «Уж я с ней своего добьюсь!»;
• женщина как предмет потребления: «Она мне так и не дала»; «Я держу пари, что получу ее, если постараюсь»; «Она — лучшая задница, что у меня была»; «Ты бы не хотел немного такой?»

Бенеке объясняет, что мужской язык приводит к еще большей объективации женщин, помещая их на уровень детей, животных или просто половых органов: «Эй, детка!», «Пойдем, поохотимся на кисок», «Она просто пизда». Бенеке считает, что подобный язык, выражает те силы, которые формируют насильника. Секс становится синонимом личного достижения, любое общение с партнером является неважным или даже нежелательным (поскольку такое общение может стать препятствием для достижения мужской цели).

«Если мужчина ходит на свидания с той мыслью, что секс — это достижение и обладание ценным предметом, то согласие женщины, с большой вероятностью, будет восприниматься как нечто несущественное», — пишет Бенеке.

Язык не только способствует тому, что мужчины объективизируют женщин, они также объективизируют и диссоциируют себя от своих собственных половых органов. Пенис мужчины становится «инструментом», часто он может даже иметь собственное имя. Он становится самостоятельным существом, обладающим собственным разумом, так что мужчина освобождается от какой-либо ответственности за его действия. Эта концепция соответствует популярному мифу о неуправляемости мужских желаний, согласно которому если мужчина сексуально возбужден, то он уже не сможет остановиться и принудит женщину к сексу. Такое представление является удобной рационализацией для мужчин, которые насилуют женщин («Видишь, до чего ты меня довела? Теперь нам придется это сделать»). Более того, диссоциация мужчины в отношении своего пениса и миф о том, что он не может нести ответственность после того, как он возбудился, позволяет обвинить саму женщину в том, что она сама возбудила его и его «друга». (В такие мифы верят не только мужчины. Исследования, проведенные среди студентов и студенток, показывают, что обе группы верят, что секс — это биологическая необходимость для мужчин, но не для женщин)" (Robin Warshaw, 1988 «I Never Called It Rape»). Хочется особенно подчеркнуть, что описанное выше не представляет собой неких «характерных примет насильника», это — описание коллективных норм, обязательных к исполнению и воспроизведению.

Изнасилование и ПТСР

«Большую часть времени боль протекает среди бесчеловечной и тотальной тишины» Дэвид Б. Моррис «Искренне считаю, что нет такой вещи на свете как терапевтический нейтралитет. Это кое у кого резьбу сорвало от самомнения. Люди не могут быть нейтральными, они могут быть или смелыми, или трусами» Acción Positiva

Скелет сексуального насилия в отношении женщин и детей извлекли на свет из шкафа общественного игнора в 70-х годах американские феминистки. Сексуальное насилие в отношении женщин в сфере межличностных отношений стало первоначальной парадигмой американского феминистского движения. Расследование сексуальной агрессии и эксплуатации, которой подвергаются женщины, очень скоро привело от феномена уличных изнасилований (совершаемых в тех самых темных подворотнях теми самыми злобными и дикими понаехавшими) к настоящей проблеме — к изнасилованиям, совершаемым в семье или в близком кругу жертвы (родственниками, мужьями, друзьями и коллегами). И как уже было ранее, исследование сексуального насилия в отношении женщин — неизменно — приводило к «открытию заново» масштабного сексуального насилия в отношении детей. Далее — текст, написанный по книге Judith Herman «Trauma and Recovery. The Aftermath of Violence from Domestic Abuse to Political Terror». Этот текст — о травме изнасилования и о ее преодолении. Изнасилование вызывает психотравматическое стрессовое расстройство (ПTCР), и жертвам изнасилований необходима квалифицированная помощь и поддержка окружающих. Необходимо, чтобы в обществе сформировалось четкое представление, что последствия изнасилования — это не позор-позор, молчи-молчи, сама-дура-виновата, надо-было-кричать-громче, почему-не-сопротивлялась, не-придумывай-он-твой-муж, почему-ты-села-к-нему-в-машину, — это угроза здоровью и жизни человека, которая не исчерпывается с прекращением конкретной ситуации насилия. Каждый, кто говорит жертве, что она сама виновата, и что лучше молчать и скрывать происшедшее (даже если таким «советчиком» будет мама жертвы), становится пособником преступника и наносит дополнительный — часто не менее жестокий, чем само изнасилование, — вред пострадавшей.

Диалектика психотравмы

Сексуальное насилие — одна из основных причин ПТСР. Травматические события разрушают нормальные системы психической защиты, дающие людям ощущение контроля, связанности с окружающим миром и смысла происходящего. До недавнего времени считалось, что такие травмирующие события относительно редки и касаются ограниченного числа людей (природные катаклизмы, транспортные катастрофы, вооруженные конфликты). Но оказалось, что симптоматика ПТСР присутствует у жертв изнасилования, гендерного («домашнего») насилия и в огромном количестве «обыденных» эпизодов жизненного опыта большинства женщин и детей. Травматические события необычны не потому, что происходят редко, а потому, что превосходят обычные адаптивные способности человеческих существ. Травматические события включают угрозу жизни и физической целостности, они ставят людей перед лицом экстремального состояния беззащитности и панического страха. Тяжесть травматических событий нельзя измерить, но удалось выявить отягчающие факторы, приводящие к длительной и тяжелой психической травме: неожиданность нападения, насильственное пребывание в изоляции и доведение до физического и психического истощения, изнасилование и физические увечья. И во всех этих факторах присутствуют две составляющие: чувство беззащитности и чувство острого страха. Стандартная реакция человеческого организма на опасность — это сложная интегрированная система психофизиологических реакций: активируется симпатическая нервная система, повышается уровень адреналина, обеспечивая пребывание организма в состоянии тревоги, внимание полностью концентрируется на происходящем. Часто в ситуации витального риска восприятия могут изменяться: в таких ситуациях человек может игнорировать чувство голода, усталости и/или боли. Ситуация опасности/угрозы вызывают чувства страха и гнева. Все эти изменения способов физического и эмоционального реагирования, концентрации внимания и восприятия являются нормальными адаптивными реакциями, они мобилизуют человека для того, чтобы в ситуации опасности тот сражался или бежал. Травматические реакции развиваются тогда, когда действие (сражаться или бежать) невозможно или не дает результата. Когда нет возможности ни сразиться с противником, ни спастись бегством, психофизическая система защиты человека оказывается дезорганизованной и разрушенной. Оказываясь бесполезным, каждый из элементов этой системы остается в измененном состоянии в течение долгого времени после того, как реальная ситуация опасности завершилась. Травматические события изменяют всю систему физиологических и эмоциональных реакций, функционирование познавательных схем и памяти, фрагментируя и препятствуя их нормальному взаимодействию. Травмированный человек может испытывать интенсивные эмоции при полной амнезии или частичном (и/или искаженном) воспоминании о травматическом событии или наоборот — сохранять детальные воспоминания о происшедшем и демонстрировать отсутствие каких-либо эмоций. Человек может находиться в постоянном состоянии гиперактивности и/или хронического раздражения и сам не знать, почему, — травматические симптомы имеют тенденцию отделяться от конкретной ситуации, в которой они возникли, и существовать «сами по себе» (их принимают за черты характера и/или расстройства личности). Именно такая фрагментация является тем, что разрушает систему самозащиты человека, которая при нормальных обстоятельствах функционирует интегрировано. Жане назвал этот процесс «диссоциацией»: люди с истерией теряли способность интегрировать в сознание воспоминания о травмирующих событиях и эти воспоминания пребывали отделенными от сферы «обычного» сознания. Экстремальный страх прерывал навсегда нормальные связи между сферами памяти, познания и эмоций; Жане писал об эффекте «растворителя» синтетизирующей способности человеческого мышления, которой обладает страх. Травмированный человек как бы выпадает из реального настоящего, из жизни в настоящем времени, его психика реорганизуется согласно «диалектике травмы» — многочисленные симптомы психотравматических стрессовых расстройств (ПТСР) организуются в три основных кластера:

• гиперактивация/повышенная возбудимость/сверхбдительность — постоянное ожидание опасности;
• вторжение/флэшбэк — повторяющиеся и навязчивые воспроизведения в сознании психотравмирующего события;
• сужение/констрикция — повторяющиеся и навязчивые воспроизведения реакции бессилия, неспособности противостоять опасности.