Направленные на научение демонстрации тела как декоративной поверхности.

Женское тело рассматривается как декоративная поверхность, которую раскрашивают с помощью косметики, украшают килограммами поделок из бижутерии и выставляют напоказ с помощью такого моделирования одежды и обуви, которое максимально затрудняет движения (не говоря уже о физических нагрузках) и структурирует движения женщины как серию микропоз. Особого внимания заслуживают «синдром лежащей женщины» и «синдром раздетой женщины» — универсальная в западной культуре (живописи, фотографии) тенденция изображать женщину в горизонтальной позе, лежа или полулежа, несколько неглиже или обнажённой. Причем именно такие изображения считаются «традиционно женственными» настолько, что даже не привлекают внимание, они обычны и уже представляют собой устойчивый ряд ассоциаций: «женщина-decubito supino-без одежды/мало одежды». Потребление этого образа происходит одинаково в западных и восточных культурах, разница лишь в том, что производится массово он на западе. Горизонтальная поза и отсутствие одежды являются символическим представлением беззащитности. Подобных мужских изображений вы нигде не найдете. Также вы нигде не увидите мужчину в шелковых или крепдешиновых брючках с рюкзачком в виде плюшевого мишки. И это еще один момент: женская одежда должна не только дисциплинировать и моделировать тело, но и выделять его как сексуальный объект, беззащитный\слабый\детский\кукольный и доступный визуально и физически. Эти практики в совокупности делают из человека сексуальный объект (примените их к воспитанию мальчиков, и результат будет тот же). Они являются именно дисциплинарными, осуществлятся насильственными методами запрета и принуждения и не имеют под собой никакого «естественного стремления женщин хорошо выглядеть». Это стремление — социальное принуждение, навязывание (красота требует жертв). Перед девочкой, а затем женщиной ставят задачу превратиться в сексуальный объект, способный вызвать эротический отклик у окружающих, и оставаться таковым как можно дольше — именно это рассматривается как социальный статус женщины. Дисциплинарные практики в отношении девочек и формируют львиную их субъективности, если не всё их субъективное пространство, так как на самом деле происходит не развитие субъективности, а интроекция стереотипа. Основные положения этого стереотипа таковы:

• Женское тело несовершенно, оно нуждается в постоянных усовершенствованиях и украшении. Социально приемлемо только идеальное тело.
• Привлекательность и сексуальная привлекательность — это одно и то же; если кто-то хорошо относится к тебе, он должен тебя «хотеть» и наоборот: «хотение» предполагает благорасположенность.
• Женское тело враждебно (своей неидеальностью) по отношению к самой женщине (=отчуждение), к нему необходимо применять постоянную дисциплину, чтобы застраховать себя от потери привлекательности, прежде всего, это диета, «здоровый образ жизни» и мода. Женщина должна «следить» за собой (но «заботиться» о других).
• Стареть неестественно и аморально; общество имеет право осуждать за морщины; целлюлит — это удел неудачниц.
• Стилизовать тело — единственный доступный для женщины способ выразить себя. «Выражение себя» должно строго соответствовать предписываемым для этих целей способам.
• У женщин не может быть собственного критерия привлекательности\непривлекательности, красоты-некрасивости. Единственный верный критерий — оценка со стороны других (понравилась-не понравилась).
• Награда за красивое тело — мужская любовь и протекция.

Задача, которую ставит общество перед женщинами, — это «послушное тело», которое можно контролировать, использовать, переделывать и усовершенствовать. Психологически женщины приучаются к тому, что их тело (и, как следствие, они сами, потому что их личность совпадает с их телом) должно быть легитимированным через «желание» или «нужды» другого (в большинстве случаев это одно и то же), и что любая манипуляция с их телами со стороны других не только «нормальна», «естественна», но и желательна . Эта установка коррелирует с установкой «быть-для-других» и находится в прямом противоречии с инстинктом самосохранения. Это приучение осуществляется прежде всего с помощью диффузного контроля, который находится везде и нигде одновременно, и осуществляется всеми и никем. Главный механизм диффузного контроля — уничтожение интимного, персонального пространства: девочка/женщина всегда должна быть на виду, чтобы можно было контролировать и оценивать ее телесные (приравненные к личностным) характеристики. Во всем этом бреду имеется момент: женское идеальное тело не должно быть телесным и материальным. У этого тела не может быть потребностей, болезней, отправлений, у него не должно быть даже органов — это бестелесное тело, гладкая поверхность, в буквальном смысле слова «Идеал», и достигается он в основном за счет подавления (ключевое понятие «феминности» и ее «мистики») физиологических проявлений (опять возвращаемся к дисциплинарным практикам). Перефразируя поговорку про мертвого индейца, лучшая женщина — это та, которой нет. Далее, идеальное женское тело несовместимо ни с интеллектом, ни с духовностью. Интеллект и духовность маркируются в девочках/женщинах как отклонение, ненормальность, ложные представления, маскировка и/или сублимация сексуальной неудовлетворенности, то, чего следует избегать и, в любом случае, то, что необходимо скрывать (=подавлять) (кто не знает о том, что умная женщина — это та, которая умело скрывает свой ум и приписывает его мужчине?) И так замыкается дисциплинарный круг: в женщине ничто не может быть обычным, спонтанным, волевым, естественным, но всё должно таким казаться. Причем «всё» понимается со знаком плюс, это должно быть проецирование вовне довольства, удовлетворения, счастья, пропорциональности, эффективности, функциональности, готовности, послушания, позитива, покладистости. Что бы ни произошло, женское не может разочаровывать, доставлять неудобства. Не быть, а казаться тем, что может быть удобным, подходящим для других в каждый конкретный момент. Отрицание негативных эмоций/мыслей и замещение их на «позитив» имеет под собой физиологическую основу. В ходе приучения «не замечать плохого» в коре головного мозга (конкретно, в одном из участков левого полушария) формируются устойчивые синаптические связи, которые активируются каждый раз, когда человек воспринимает нечто негативное, тревожащее. Активация этих синаптических связей блокирует процесс осознания события как негативного и наоборот, представляет тревожащее и угрожающее событие как нейтральное или позитивное. Люди, приученные к проецированию вовне беспроблемного, позитивного образа самих себя и личных обстоятельств, не лицемерят, они действительно не воспринимают негативные реалии как таковые. Прежде чем они успеют о чем-то подумать, это «что-то» — уже позитивное и нестрашное, они не замечают угрожающих их безопасности обстоятельств или минимизируют их. Такой способ мышления требует огромных энергетических затрат, поэтому люди позитивных проекций страдают бессилием реально предпринять что-либо, например, оказать эффективное сопротивление или оказать помощь нуждающемуся в ней. Вся эта информация вложена глубоко в подкорку (процесс вкладывания начинается с прививания поистине обсессивных гигиенических привычек, гендерно резко маркированных), навыки автоматизированы и «натурализованы». Мы не подозреваем, что очень многие наши инстинктивные реакции ничего общего с инстинктами не имеют. Мы не подозреваем, что наше тревожное, обсессивное, алчущее заглядывание в каждую отражающую поверхность и нервное одергивание, поправление, приведение в порядок, попытки вывернуться и заглянуть со спины, — это не «кокетство», а настоящий страх, что сегодня по какой-то причине мы не пройдем тест на сексуальность-женственность (а тест этот ежедневный, семь дней в неделю, 365 дней в году) и всё (всё!) — нас забракуют и сдадут на слом. Применительно к ситуации сексуального насилия эти дисциплинарные практики дают как результат то, что:

• у нас нет навыков физического сопротивления и самозащиты (мы не можем даже быстро бегать);
• мы приучены воспринимать сексуальное возбуждение мужчин как положительный сигнал, как положительную оценку нас;
• мы приучены подавлять восприятие опасности и поступать вопреки собственному здравому смыслу («я не знаю, почему я туда с ним пошла, хотя чувствовала, что этого не надо делать»);
• мы приучены чувствовать себя бессильными и ничтожными перед лицом физической силы;
• мы приучены диссоциировать: в ситуации опасности мы не убегаем и не сражаемся, мы ведем себя, как кролик перед удавом — мы просто «отключаемся» ( потупляем глаза, глупо улыбаемся).