Мужское господство, сексуальность и феминизм

Мужское господство

Изнасилования в патриархате остаются безнаказанными, потому что являются составляющей частью социального статуса-кво, который патриархатная юриспруденция должна гарантировать. Виктимблейминг (обвинение жертвы) в рамках общественного института изнасилования также является элементом системы (в том числе, элементом юриспруденции, медицины, психологии, психиатрии, криминалистики), а не просто результатом непонимания или недостаточной осведомлённости. Говоря о системе мужского господства, необходимо постоянно помнить о том, что это закрытая система, не результат ошибки или глупости, а воплощение принципа параллелизма между репрезентацией и интерпретацией: мужчины создают мир на базе своей точки зрения (например, «женщины — это тела для секса, сексуальные объекты и это правильно и хорошо»), которая становится истиной, «объективной картиной мира», которая должна быть описана и объяснена на основе мужского критерия, называемого «объективностью» (например, «если женщина не получила удовольствие от секса с мужчиной, то она либо ложно обвиняет мужчину, либо совершила какую-то непростительную ошибку»). Суть мужской власти, достижению которой мужчины посвящают свою жизнь и от которой не могут отказаться, состоит в возможности создавать мир на базе собственной точки зрения, конкретно, на базе принципа собственного удовольствия. Ничто другое не имеет значения: мир должен быть приведён в соответствие с принципом мужского удовольствия любой ценой. Разумеется, разные группы мужчин имеют разные возможности для воплощения принципа собственного удовольствия в жизнь (классово и расово дискриминируемые мужские группы имеют гораздо меньше таких возможностей); но в той мере, в какой они оказываются ограничены в возможности подчинять (они мыслят подчинение как процесс созидания, как креативность) окружающий мир собственной точке зрения, они чувствуют себя несчастными, неприкаянными и фрустрированными. Созидание как подчинение окружающего мира принципу мужского удовольствия означает, что сексуальность является базовой сферой мужского господства, основной формой мужской власти, социальная реализация которой воплощена в гендере, в гендерной системе. Изнасилования, инцест, харрасмент, порнография и проституция на самом базовом, глубинном уровне являются эротизацией власти: всё это и есть эротизм, это формы, в которых эротизм существует в патриархате. Это является также и содержанием искусства и морали, созданных и организованных на базе и в соответствии с мужской точкой зрения. Сексуальность является гендерной точно так же, как гендер является сексуализированным (К. Мак Киннон): это означает, что «мужское» и «женское» создаются посредством эротизации отношений господства и подчинения. Различие между господством и подчинением и между «мужским» и «женским» является взаимоопределяемым. В этом заключается социальное значение секса, а его центральным процессом является сексуальная объективация: мужская точка зрения на женщин является определением женщины, формирует и ограничивает её тело и способ её существования, описывает её жизнь. Так как мужская точка зрения является эталоном рациональности и воспринимается как объективность, содержание термина «женщина» с мужской точки зрения является содержанием жизни женщин. Схожим образом, мужское определение женской сексуальности является содержанием женской сексуальности. Запомним, что недопущение альтернативы на всех уровнях является стратегией мужского господства и это очень серьёзный вопрос: частная мужская точка зрения в патриархате является универсалией, процесс её насаждения силой переодет в консенсус, её авторитарность — в демократическое участие, присущие ей контроль и подавление — в парадигму общественного порядка и легитимности. Мужская точка зрения на женщин известна: это сексуальное существо, смысл которого в бытии для другого, социально определённого как «мужчина»; не существует женщин «как таковых» (ср. «общего женского опыта не существует!»), существуют только ходячие воплощения спроецированных мужских потребностей. Оказываясь заключёнными в эту точку зрения, женщины проживают её как вездесущее бессилие перед мужчинами, воплощённое и ежедневно воспроизводимое как «женская сексуальность» — обязанность вступать в сексуальные отношения с мужчинами, сексуальная «повинность», которую очень нелегко избежать. Так как мужчины воспринимают мир как объект собственных нарциссических потребностей, мужской эротизм заключается в «использовании вещей для переживания «Я-опыта» (А. Дворкин). В этой системе женщины являются вещами, а мужчины — теми «Я», субъектами, которые «познают себя через использование вещей». «Вещность» — способ существования женщин, способность вызывать сексуальное желание у мужчин — это стоимость «сексуальных вещей», которая, как и стоимость товара, представляется как качество этих вещей, их неотъемлемое свойство, возникающее спонтанно, а не как результат социальных отношений, основанных на силовом принуждении. В этом смысле, для вещи будет лучше, если она будет вещью добровольно: не стоит вставать поперёк пути мужскому принципу удовольствия. Сексуальная объективация — это первичный и базовый, в буквальном смысле слова органический процесс подчинения женщин (К. Мак Киннон). Для самих женщин объективация и превращение в вещь — это не отвлечённые рассуждения, а реальный жизненный опыт: женщины жили и живут как «природа», «материя», неодушевлённое и неупорядоченное нечто, на которое воздействует Я-субъект, пытаясь воплотиться в социуме (К. Мак Киннон). Объективация — это жизненная реальность женщин, самовосприятие женщин — это восприятие вещи-для-другого: отсюда непреодолимые на сегодня трудности феминизма, который, пробившись к женскому сознанию, оказывается перед фактом, что женщины воспринимают сами себя как вещи-для-мужчин (рационализироваться это может как угодно): в этом месте феминизм умирает. Сексуальная объективация женщин сперва происходит во внешнем мире, затем силой навязывается женщинам как форма самовосприятия: через визуальную аппроприацию (male gaze), через секс-изнасилование и через феминицид. Мужское господство является сексуальным, мужчины сексуализируют иерархически организованные отношения власти (гендер — одна из таких иерархий и одновременно основа для всех остальных). Акты доминирования воспринимаются мужчинами как сексуально возбуждающие, как секс как таковой. Значит, они им являются (см. выше о мужской точки зрения как «объективной реальности»). Интересы мужской сексуальности создают значение сексуальности как таковой, в том числе, определяют то, что должно приниматься за норму, что должно составлять сексуальный опыт, сексуальные переживания, каковы должны быть мысли, ощущения и чувства в контексте «секса» и «сексуальности», «желания». При этом «секс», «сексуальность» и «желание» не считаются чем-то проблематичным, тем, что нуждается в определении и объяснении, они как бы «есть», «предсуществуют» и образуют особую «интимную» сферу «личного», «аутентичного», «истинного».

Сексуальность

Всё, что является отличительными чертами социальной и экзистенциальной второсортности женщин (и по аналогии с женщинами — других подчинённых групп), является и содержанием понятия женской сексуальности, секса для женщин: ограничение, искусственность, изворачивание, неестественность, притворство, подобострастие, эксгибиционизм, причинение себе вреда, аутоагрессия и ауто-увечие, инертность и пассивность, самопрезентация как «красивой вещи», постоянное унижение, бытие в качестве предмета для сексуального использования (К. Мак Киннон). Основной движущей силой сексуальности и эротизма в патриархате является возбуждение от сведения человека к вещи, от дегуманизации; и это возбуждение испытывают как мужчины, так и — увы — женщины. Всё, что сексуально желают мужчины, — это власть, определённая в контексте того или иного общества. По отношению к власти определяется содержание мужского и женского гендера: например, в странах первого мира социальное определение власти включает в себя богатство, тогда «мужским» будет обладание богатством, а «женским» — материальная зависимость; материальное, финансовое могущество мужчин, но не женщин, обладает сексуальной привлекательностью. Принято говорить, что сексуальность конструируется социально, но практически никогда не уточняется, из чего она конструируется, кто её конструирует, каким образом, когда и где. Если же присмотреться, то оказывается, что общепринятое содержание термина «сексуальность» является эссенциалистским чуть более, чем полностью: сексуальность — это некая врождённая сила, изначальная, природная, до- и вне- политическая, безусловная, разделённая на два аспекта (мужской и женский), центрированная на гетеросексуальном коитусе (пенетрации), до-историческая, до-культурная, инвариативная и предсуществующая обществу, и которую общество пытается сдержать и подавить. Феминизм (к сожалению, и радикальный, см. Л. Иригари, все теоретики матристики и сторонницы теории исторического существования эгалитарных обществ, разрушенных патриархатом) бездумно принимает это определение сексуальности и подписывается под ним: общепринятым в феминизме является мнение о том, что женская сексуальность не является сконструированной с позиций мужского господства, а только подавленной им, а проблема изнасилования — это проблема неумения и нежелания мужчин соотносить свои сексуальные потребности с женской сексуальностью, на практике проявляемой как «готовность» и «добровольное согласие» женщин на гетеросексуальный половой акт. И здесь феминизм, а особенно, phеминизм, вступает на скользкую дорогу коллаборационизма с патриархатом. Идеологической осью современного патриархатного определения сексуальности является ось «позволенное/запрещённое», при этом аксиомой является утверждение о том, что всё, что считается сексуальностью, должно «выражаться» и не должно ограничиваться в этом «выражении». Секс и сексуальность априори позитивны и аффирмативны, это значит, что как таковой секс (что бы это не означало) есть нечто положительное, хорошее, должное быть, природное, здоровое, доставляющее удовольствие, то, что должно одобряться и свободно и максимально беспрепятственно выражаться. Установка «чем больше секса, тем лучше» А. Кинси и его последователей, известная как «секс-позитив», в реальности изначает тривиализацию изнасилований и инцеста, определяет отказ женщины от секса как «подавление», «цензуру», «диктат», «ограничение», «насилие», «осуществеление власти», «шантаж», «манипуляции», «принуждение», как направленный против «естественной» сексуальной активности мужчин. В современном патриархате сексуальность понимается прежде всего в контексте «снятия ограничений», «эмансипации сексуального желания», «сексуальной свободы», понимаемой как трансгрессия социальных ограничений, декриминализация доступа к «запретному», короче, как свободный сексуальный доступ всех мужчин к кому/чему бы то ни было. Феминизм в этом смысле мало думает о том, почему в патриархатном обществе существуют сексуальные табу; он просто берёт за принцип идею декриминализации доступа к запретному и говорит: «так как женщины находились под властью мужчин, их сексуальность была подавлена, а её „выражение“ было под запретом, но теперь настало время, когда женщины, и особенно феминистки, могут наконец-то извлечь свою сексуальность из-под груза патриархатных стереотипов и запретов и начать ею наслаждаться». Сексуально раскрепощённая женщина отбрасывает запреты, признаёт, что она заинтересована в сексуальном удовлетворении, и что это удовлетворение представляет собой ничем не ограничиваемые гетеросексуальные половые акты. Это имеет самое прямое отношение к изнасилованиям. С точки зрения «секс-позитива» изнасилования случаются потому, что женщины не могут освободиться от груза патриархатных культурных стереотипов, которые предписывают им отсутствие интереса к сексу, отказ от секса, сопротивление желаниям мужчин. Если бы женщины вели себя ассертивно, мужчины могли бы иметь доступ к добровольному сексу, необходимость изнасилований отпала бы, а сексуальная агрессия и насилие исчезли. Согласно этим рассуждениям, секс происходит тогда, когда женщины ведут себя ассертивно относительно мужского желания, а изнасилование — при отсутствии такой ассертивности со стороны женщины. При этом утверждается, что мужчин вовсе не возбуждает сексуальное принуждение и насилие над женщинами, что они от него тоже плачут. Эти рассуждения продвигают мысль о том, что если женщины просто соглашались бы с мужскими сексуальными претензиями (излюбленный порнографический сценарий), изнасилования исчезли бы: когда женщина добровольно соглашается на то, что иначе было бы расценено как изнасилование, происходит секс; когда женщины добровольно соглашаются с сексуальным принуждением, количество мужчин, получающих доступ к добровольному сексу, возрастает. Таким образом, различие между сексом и насилием исчезает: ни одна женщина не будет изнасилована, так как изнасилование будет принято добровольно и превратится в секс. Насилие становится сексом, когда нормализуется как секс.

Феминизм

Из-за недостатка (и страха) рефлексии феминистки вовсю принимали и принимают участие в создании и пропаганде этого новояза относительно «согласия», «добровольности», «изнасилование — это насилие, а не секс». Стремясь выделить аспекты насилия, принуждения, доминирования, власти в изнасиловании, феминистки старательно уходили от вопроса: «если изнасилование — это не секс, а насилие, почему агрессор просто не избил женщину?», вставая грудью на защиту утверждений о том, что «секс — истинное, настоящее и хорошее», «не все мужчины — насильники», игнорируя тот факт, что абсолютное большинство мужчин формирует свои представления о сексе/сексуальности на базе порнографии, что для них насилие таки означает секс, и что для женщин оно в конце концов также становится сексом: слишком многие женщины развивают сексуальную сабмиссивность и не воспринимают ситуацию как сексуально значимую, если она не содержит элементов насилия. Феминистки создали свой собственный большой миф относительно секса и сексуальности, который гласит: «ничто, имеющее отношение к сексу, не может быть насильственным; ничто насильственное не может иметь отношение к сексу». При этом они упускают из виду, что, соглашаясь с определением секса как «первичного источника энергии и удовольствия», они снимают с аналитической повестки такие аспекты положения женщин в патриархате как:

• социально женщины обозначены и определены как сексуальные вещи (и у них нет альтернативы в этом смысле);
• сексуальность для женщин вовсе не является формой «самовыражения», как для мужчин; для женщин сексуальность означает «быть сексуально использованной другими»;
• изнасилование и абьюз являются основными элементами реального опыта сексуальности женщин;
• женщины не обладают символическими ресурсами для того, чтобы формулировать альтернативное мужскому определение «удовольствия» и/или «желания».

Вместо того, чтобы поднимать все эти вопросы, современный феминизм действует так, словно «удовольствие» и способы его достижения, а не мужское господство и способы положить ему конец, было бы фундаментальной проблемой. Под боевой клич «не лезьте к нам в трусы» phеминистки одним взмахом отбрасывают такие фундаментальные вопросы как:

• Что общего между сексуальностью и гендерным неравенством?
• Каким образом отношения господства и подчинения оказываются сексуализированными и сексуально возбуждающими?
• Как «господство» и «подчинение» соотносится с «мужским» и «женским»?
• Почему сексуальность центрирована на гетеросексуальном коитусе, т.е. на физиологическом репродуктивном акте?
• Является ли маскулинность удовольствием от совершения изнасилования, а феминность — удовольствием от подверженности сексуальному насилию?
• Почему мужчинам необходима порнография? Проституция? Секс-индустрия?
• Какова этиология женской гетеросексуальности?
• Является ли женская гетеросексуальность результатом подчинённого положения женщин?

Радикально-феминистские исследования этих вопросов, а также реалий изнасилований, физического насилия, инцеста, харрасмента, проституции и порнографии раскрыли патриархатные сексуальные механизмы и показали, что это механизмы власти: враждебность и презрение, возбуждение господина при виде страха или уязвимости раба, возбуждение раба перед всемогущим хозяином — вот эмоциональное содержание того, что в патриархате принято называть «сексуальностью» (К. Мак Киннон). «Враждебность, то есть открытое или скрываемое желание причинить вред другому человеку, — вот от чего возникает и растёт сексуальное желание» (Р. Столлер). Книга Столлера «Sexual Excitement: Dynamics of Erotic Life» вышла в 1979 году, но всё не впрок, и сегодня мы как бы не понимаем: «Why do they hate us?» — Не почему, а зачем. Чтобы была эрекция. Сексуальным является то, что вызывает у мужчин эрекцию. Самые сильные эрекции бывают при виде чужого страха, враждебности, ненависти, при виде беззащитности ребёнка или инфантилизированной (например, маленькой, худенькой, очень молодой на вид) женщины, при виде чужого бессилия, ограниченности в возможностях, при чувстве собственной власти над теми, кто находится в положении заложника, в ситуации «я приказываю, ты исполняешь приказ». Они бывают особенно сильными от отвращения, презрения, брезгливости в контексте отношений человек/вещь, господин/раб, господство/подчинение. Порнография не является «извращением» «нормальной сексуальности», порнография — это правда о сексе/сексуальности в том виде, в котором они нужны мужчинам, порнография позволяет мужчинам иметь всё, что они желают сексуально, так как напрямую связывает сексуальную объективацию женщин и мужское сексуальное возбуждение, мужские модели познания, верификации, объективности-объективации. Порнография показывает нам то, как мужчины видят мир, как получают к нему доступ и как овладевают им. Порнография объясняет нам, что то, что мужчины желают сексуально, — это связанные, насилуемые, униженные, деградировавшие женщины, женщины под пытками, женщины, которым причиняют боль, женщины над которыми издеваются, которых избивают и убивают, и которые отвечают на всё это сексуальным возбуждением, энтузиазмом и улыбками. Это сексуально доступные женщины, которые желают быть сексуально использованными. В порнографии каждый акт насилия над женщинами и детьми превращается в сексуальность, становится «сексапильным», становится развлечением. В порнографии женщины становятся любой вещью, которую можно безошибочно определить как «менее человеческую»: это животные, неодушевлённые предметы, дети и другие женщины, которые «меньше, чем женщины» (негритянки, азиатки, латинки, еврейки, беременные, инвалидки, умственно отсталые, нищенки, старухи, толстухи, маленькие девочки, домработницы и т.д.) Основная тема порнографии — это мужская власть, это социальное конструирование мужской сексуальности и конструирование женщин как сексуальных вещей, добровольно желающих и активно стремящихся к собственной дегуманизации. Дело не в том, что порнография опошляет истинную любовь, извращает истинную сексуальность или истинное желание, а в том, что сексуальность — это именно о том, что насилие над бессильными является сексуально привлекательным для мужчин, возбуждает их и доставляет им удовольствие. Порнография говорит нам о том, что для мужчин сексуальное удовольствие неразрывно связано с виктимизацией другого, с причинением вреда и с эксплуатацией. Без порнографии мужская сексуальность не существует (А. Дворкин, К. Мак Киннон). Так как же на самом деле, кем и с какой целью социально конструируется сексуальность? — То, что мы называем сексуальностью, представляет собой динамику контроля, с помощью которого мужское господство определяет в терминах эротического гендерную идентичность мужчин и женщин, это также то, что поддерживает и определяет мужское господство как политическую систему. В контексте сексуальности женщины в абсолютном большинстве принимают и активно (хотя и в различной степени) воспроизводят эту динамику властного контроля на самими собой, по разным причинам. Это может быть ложно понятое самоутверждение, стремление получить мужское одобрение, попытки заработать, попытки выжить ещё один день: в результате этой активности женщины превращаются в «вещи, которые желают», при условии, что если то, что они желают, — это быть вещами (К. Мак Киннон), а современный феминизм интерпретирует это как «выбор» и провозглашает принцип «не лезьте в трусы», игнорируя тот факт, что последним актом превращения человека в вещь является физическая смерть: поэтому современный феминизм бессилен перед феминицидом, как теоретически, так и практически. Также современный феминизм демонстрирует ошеломляющую слепоту перед тем, что «выбор» и «согласие» — это основные элементы типового порнографического сценария, и что они используются с целью сделать невидимым насилие и принуждение. «Желание быть изнасилованной», которое называют женским мазохизмом, а также «принципом добровольности в сексе» определяет женскую сексуальность, делая невидимым то насилие, из которого всё это возникает. Женские «выбор» и «согласие» — это процесс отзеркаливания мужских сексуальных требований и претензий, это воплощение принципа «на самом деле женщины хотят именно того, чего хотят от них мужчины»: так, в порнографии и в коллективном воображении женщины, которые обладают особенно привлекательными для мужчин физическими характеристиками (например, большая грудь), представлены как постоянно жаждущие секса, особенно «бесстыдные» и «развратные». Феминизм оказался перед выбором: либо деконструировать сексуальность и пойти на слом женской идентичности (а значит вызвать яростное отторжение со стороны женщин, так как все без исключения женщины живут в сексуальной объективации, как рыбы живут в воде), либо пытаться сгладить острые углы, последовать патриархатному эссенциалисткому определению сексуальности и заняться мифотворчеством на тему «секс — хорошо, изнасилования — плохо». После разгрома американских радикальных феминисток в 80-х годах, феминизм попросту увяз в таких мифах:

• гомосексуальность, в отличие от гетеросексуальности, прогрессивна и исключает насилие
• гендер — это не об отношениях господства/подчинения,а ... (нужно подставить)
• сексуальный выбор в пользу других женщин автоматически избавляет женщину от сексуальной объективации и социально подчинённого положения
• сексуальность — это личный выбор взрослого человека
• в феминизме есть место всему, в том числе БДСМ (=прямой аффирмации принципов мужского господства)
• проституция — это такая же работа, как и любая другая
• порнография может быть феминистской
• проституция и порнография — это практики эмпауэрмента, секс — это практика эмпауэрмента
• гендерное неравенство не имеет отношения к сексуальности
• секс не может быть изнасилованием, изнасилование не может быть сексом
• изнасилования прекратятся, как только мужчины научатся понимать и уважать женский отказ
• сексуальность — сфера личной свободы, секс — сфера личной свободы
• секс с таким в принципе отличается от секса с нетаким
• ситуация социальной подчинённости не влияет на добровольность женского согласия на секс, оно в любом случае аутентично

и прочее в том же духе. Мейнстримный феминизм старательно подчёркивает воображаемые им разделительные линии между полом, гендером и сексом, отказываясь видеть то, что мужское сексуальное возбуждение возникает от созерцания или фантазии о насилии над женщинами и выражается в значительной степени также в этом насилии. Гендерное неравенство, гендерная иерархия должны поддерживаться для того, чтобы мужчины могли сексуально возбуждаться, и весьма вероятно, что значительная часть мужской заинтересованности в удерживании женщин в подчинённом положении происходит именно отсюда (К. Мак Киннон). Исследования изнасилований подтверждают это: у сексуальных агрессоров акт изнасилования не только сопровождается сексуальным удовольствием и удовлетворением, но и повышается самооценку; единственным неприятным фактором изнасилований мужчины считают возможность быть пойманным (Samuel D. Smithyman, 1978, 1981 «The undetected rapist»). Не существует ни одного специфического отличительного признака, по которому можно было бы опознать сексуального насильника: они такие же, как все. Порнография, проституирование и изнасилования женщин представляют собой эротическую форму ненависти (Р. Столлер) и абсолютное большинство мужчин принимают в них участие на протяжении своей жизни. Более того, мизогиния является частью динамики сексуального возбуждения («люди — это те, кого не ебут»). С мужской точки зрения изнасилование и «нормальный секс» отличить невозможно — этого современный мейнстримный феминизм тоже предпочитает не знать.