II. Организм и его внешняя среда

Общий хозяин в организме и то, во имя чего он работает.

1. Организм должен быть сынтегрирован, собран воедино, суммирован как единое целое в своих реакциях во внешней среде, перед лицом тех задач, которые ставит перед ним внешняя среда.

2. Крайнее разнообразие внешней среды, непрестанная смена ее.

Внешняя среда никогда не повторяется в целом; повторяются некоторые ее детали, более консервативные.

В общем, мир и все вокруг нас уходит, как односторонне утекающий поток.

Πάντα ρει Гераклит Темный из Ефеса

V век до Р. X. Термодинамические подкрепления этой мысли.

3. Предположение бесконечного разнообразия рефлексов. Бесконечное разнообразие человеческих задач — бесконечное разнообразие их решений.

Даже за одну индивидуальную человеческую жизнь безграничное разнообразие проходящих мимо него сред, соответствующих задач, побуждений.

4. Но мы обладаем относительно очень ограниченным количеством умений, очень ограниченным числом готовых механизмов реакций.

В том-то в особенности сказывается бесконечное разнообразие среды, что умений у нас всегда меньше, чем нам нужно, т. е. чем их требует среда.

5. Великий круг мысли и жизни.

Мысль всегда хочет сказать реальности фаустовское «остановись». Когда реальность будет исчерпана мыслью, дальнейшего опыта не потребуется, и его не будет, ибо все уже будет предвидено и предрешено «общими законами», какие установлены мыслью.

Одна из грандиознейших попыток исчерпать мыслью и ее законами совокупность мира — система Гегеля. И его ученики с полною последовательностью спрашивали, зачем же продолжается опыт, продолжается течение мира с его все

новыми и новыми волнами, когда уже <все> разрешено принципами учителя!

Мысль все гонится за миром и кричит ему: ^остановись^. А он все утекает от нее вперед, все дарит ее новыми непредвиденностями, требует все новых и новых умений.

6. Перед нами стоит задача: с одной стороны, как управиться с малым количеством готовых умений (реактивных механизмов) при необыкновенном разнообразии внешних стимулов. С другой стороны, выработать новые умения.

<...>

10. Ограниченное число исполнительных приборов. Как устроиться с ограниченным числом исполнительных приборов при огромном числе все новых и новых заданий

из среды?

11. Приходится прежние двигательные приборы пускать в ход по разнообразным поводам.

Однажды встав на этот путь, работающий, пластически развивающийся организм дифференцируется двояко:

а, увеличивается количество поводов для применения прежних умений (имеющихся двигательных приборов)

и β, приспосабливаются прежние умения (двигательные пути) к новым поводам работы, т. е. приобретаются новые умения (сначала функционально, а затем и органически).

12. Один и тот же сегментальный исполнительный механизм начинает применяться по поводам из разнообразных других сегментов и, вместе с тем, упражняется и приспособляется в новых условиях работы!

<...>

14. Отсюда две черты в работе центральной нервной системы:

1) Относительное однообразие реакций при огромном разнообразии стимулов (Эрнст Мах. Познание и заблуждение. 141, 142).

2) Употребление одного и того же конечного исполнительного пути (по разнообразным поводам) для различных достижений, упражнение его в новых применениях.

15. Общее количественное преобладание чувствующих путей над двигательными (Берг, Дональдсон).

Преобладающая величина исполнительных (двигательных) нервных клеток. Относительная неутомимость и функциональная устойчивость (нетормозимость?) мотонейронов.

16. Коллизия нескольких поводов, нескольких рефлекторных приборов за обладание одним и тем же конечным исполнительным путем.

Рефлексы сгибания,

разгибания,

чесания на кошке и на собаке.

17. «Принцип общего конечного пути» Ч. Шеррингтона.

18. «Рецептивные поля» рефлексов. <...>

21. Иерархия is. субординация центров. <...>

22. Значение головных и верхних сегментов тела в руководстве прочими метамерами.

Предваряющее значение верхних метамеров для всех прочих. <...>

23. Рецепторы, головных сегментов — «рецепторы на расстоянии^.

Биологическое значение того, что рецепторы на расстоянии владеют всем прочим телом, всеми прочими умениями

организма.

24. Головной ганглий во внутреннем хозяйстве организма: главная станция проприоцептивных тонических иннервации тела — мозжечок (Cerebellum) и его специальный «орган чувства — лабиринт.

25. Головной ганглий в отношении к внешней среде — главная станция экстероцепции и управления всеми умениями, какими располагает организм в отношении внешней среды — большой мозг (Cerebrum) и его специальные «органы чувств»:

химическая чувствитель- вкус (интеропепция)

ность обоняние (экстероцепция)

зрение

слух.

26. Предваряющее значение для всех прочих сегментов тела рецепций с головных сегментов. <...>

40. Во всяком случае, рецепция на расстоянии и связанная с нею предупредительная рецепция составляют самую характерную черту в реакциях большого мозга и вообще головного сегмента.

Степень дальновидности предупредительных реакций.

МОЛЛЮСК, ОРЕЛ, ГЕЛЬГОЛАНДСКИЙ ФЛАГ-МАНГ.

41. Каковы средства управления со стороны высших центров в отношении низших?

Избирательные подкрепления одних реакций, угнетение других. <...>

45. Высшие центры могут избирательно подкреплять и усиливать одни реакции, тормозить другие. В результате определенная направленность всех приборов и умений тела на достижение текущих новых задач.

46. Применение прежних умений к новым заданиям, выработка новых умений — по преимуществу задача высших головных сегментов, ибо они по преимуществу встречаются первыми с новыми заданиями и предварениями относительно имеющего быть!

47. Достижения последних лет в физиологии, в особенности русской школы физиологов, — изучение рефлекторных реакций не в законченном и закрепленном состоянии, но в процессе их новообразования.

Особенно много тут дал метод «условных рефлексов» школы И. П. Павлова.

Если закрепленный рефлекс, в силу его относительного постоянства и прочности в центрах, мы назовем «безусловным», то рефлекс в период образования, в неустойчивом и колеблющемся состоянии, мы можем назвать «условным».

Для его протекания требуются еще довольно исключительные условия, добавочные раздражения, чтобы он протекал.

48. Возьмем примеры.

К имеющейся рефлекторной реакции привязываются новые поводы для ее протекания. Эти поводы со своей стороны могут закрепиться, и тогда мы получим новые постоянные рефлекторные реакции (новые уменья).

I. Сначала вкусовая область возбуждается мясным соком (получается рефлекс слюноотделения и отделение желудочного сока); всякий раз при этом появление почесывания задней лапы. Впоследствии уже одно почесывание задней лапы будет давать на некоторое время реакцию слюноотделения и отделения желудочного сока.

II. Сначала вкусовая область возбуждается мясным соком (получается рефлекс слюноотделения и отделение желудочного сока); всякое при этом появление красного предмета перед глазами. Впоследствии уже одно появление красного предмета будет вызывать слюноотделение и отделение желудочного сока.

Второй из этих рефлексов легко закрепится привычкою, как только красный предмет будет узнан с разных сторон как пища, как кусок мяса!

49. Лишний раз мы видим здесь, что прогрессирование и развитие обогащения центрального аппарата идет прежде всего в смысле расширения чувствующей сферы.

50. Дознано, что в таком новообразовании рефлекторных реакций первая роль принадлежит коре большого мозга.

<..>

58. Изменчивость кортикальных реакций на бодрствующем животном.

«Случайность» и «общее правило».

59. Обстановка моего опыта 1904 года. Исследования 1909—1911 гг. над глотанием и дефекацией.

60. Влияние временных фокусов возбуждения в организме. Направление возбуждения на господствующий фокус возбуждения.

Торможение.

61. Потребность достаточной инерции в фокусе возбуждения.

Доминанта.

62. Нормальная роль «центра» в общем концерте организма. Динамическая смена его функций.

Центральная нервная система не конгломерат отдельных механизмов, которые лишь вторично объединяются особыми «координирующими» инстанциями, но принципиальное единство действия, направленное всегда в сторону отдельного господствующего возбуждения.

63. Доминанта — местный очаг господствующего возбуждения, привлекающий к себе стимулы и тормозящий прочие приборы.

С внешней стороны она есть стационарно поддерживаемая работа, или рабочая поза организма.

64. Опыты Виноградова, Каплан, Кацнельсон и Владимирского.

65. Адекватное вызывание доминанты. «Обнимание» на весенней лягушке. Гормональная подготовка доминанты.

66. Доминанты на децеребрированной собаке (Г. П. Зеленый).

Спинальные доминанты.

67. Половая доминанта на кошке. Доминанта «шипения» на кошке.

68. Высшие центры и доминанты с них, т. е. с рецепторов на расстоянии (Gotch и Horsly).

69. Торможение и корроборация в доминанте.

70. Внимание.

71. Предметная мысль.

72. Условные рефлексы и инертные очаги возбуждения.

73. Инерция и способность возобновления.

74. Возобновление полное и эскизное. Констелляции центральных участков.

75. Собственно кортикальная доминанта. Инстинкт и доминанта. Гормональная подготовка опыта и его кортикальное воспроизведение. Экономическое переживание доминант с целью их сочетания. Совместная жизнь нескольких кортикальных доминант.

76. Доминанта и эмоциональная жизнь.

77. «Питать идею» (nourrir une idee). Выяснение доминант, владеющих человеком — выяснение его современной личности.

Выяснение во время сна (Freud). Кристаллоскопия. Кант о ручейке и огне и о музыке для мыслителя.

78. Положительные и отрицательные предубеждения. Великое маховое колесо, сцепляющее жизнь в единый опыт.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по оригиналу, хранящемуся в С.-Петербургском отделении Архива Российской Академии наук (ф. 749, on. 1, № 87/5). Дата не установлена.

О ХРОНОТОПЕ

1. Сегментальная физиология (Schreder V. D. Kolk, Turk, Loeb, Scherrington).

Головные сегменты. Их предупредительное значение для прочих.

2. Особенности реакций головных сегментов:

a) могущественнейшие центры для всех прочих;

b) ничтожность энергий раздражения, требующихся для начала реакции. <...>

3. Доминанта. — Векториальность. — Устремление (рефлекторная направленность). Conation. Conative feeling.

4. «Рецепция на расстоянии^. «Предметная рецепциям. Первоначально это значит, что через такой-то интервал после светового, акустического, обонятельного раздражителя последует контактно тактильное или болевое раздражение определенного физиологического значения. Если в первоначальном опыте контактный раздражитель отставлен, то и при повторном он отставлен довольно строго на тот же интервал. Приурочение индифферентных электромагнитных, звуковых, химических (обонятельных и вкусовых) рецепций к контактным последствиям, т. е. к могущим последовать контактным раздражителям и рефлексам.

5. 1) Интервал используется или для предупредительной реакции сближения (ускорения контакта) или для убегания (избегание контакта), «реакции пробы».

2) Сумма предупредительных реакций, связанных с данным раздражителем, интегрируется в постоянный готовый комплекс, сосуществующий и одновременный с первой безразличной рецепцией.

3) Интервал приобретает значение расстояния до сосуществующего комплекса (например, до воющего вдали волка).

4) А самый комплекс со всеми ожидаемыми от него событиями приобретает значение предмета на рассстоянии (волк).

6. Отсюда ясно, что из интервала между двумя событиями (индифферентный раздражитель и контактный рефлекс) 'отдифференцировывается предположительный, предвкушаемый, проектируемый предмет, как группа существующих признаков, предположительное, мгновенное расстояние до него, время, остающееся до встречи с предметом.

7. Построение предмета всегда пробно, предположительно, рискованно. Поэтому и предмет всегда есть лишь предположение, проект реальности, пробная антиципация, риск. Правильность построения проектируемого предмета проверяется только контактным сближением.

8. Расстояние в пространстве до предмета первоначально спаяно со временем, строится по времени и никогда от времени не освобождается. Оценка ее проверяется контактно во времени.

9. Одновременность и сосуществование всегда относительны. Подлинная одновременность возможна лишь для длительных иннервации (для тонических). Видимый постоянный предмет перед нами есть продукт тонической установки. Восприятие движений первичнее восприятия предметов:

1) орел без полушарий, 2) обезьяна без fiss. calc. Другая физиологическая одновременность: две волны возбуждения, одновременно сталкивающиеся в синапсе (две слабые — усиливают друг друга, две сильные — гасят друг друга).

10. Зависимость предполагаемых расстояний от предполагаемых времен. Их контактная проверка.

11. Эволюция рецепции на расстоянии. Расширение органов чувств (Wiener).

Интервал-хроно-

топ

а. Моллюск β. Бабочка γ. Угорь в стае δ. Птица в стае

У них еще нет ни « пространства», ни «времени», но есть уже жизнь в хронотопе

Направленность Устремленность

Способность разыскать и предсказать (антиципировать)

Система последовательных цепных рефлексов со все усиливающимся аффективным тоном.

«Расширение органов чувств» Wiener

ε. Адмирал в гельголандском бою (разбирается в хронотопии по акустическим признакам по показаниям радиотелеграфа). ζ. Исторический гений. «Понимание событий» — «предвос-хищение будущего».______

12. Крайняя трудность для мысли взять предмет в его текучести.

Тенденции речи и формальной логики фиксировать предмет как постоянство, независящее от времени. •«Постоянные свойства вещей предопределяют события и судьбу вещей^.

13. Как эта тенденция отразилась на науке. Принцип «от статики к динамике» Классическая механика. XVIII век. Царство Ньютоновой механистической концепции мира.

14. Два направления, в которых это воззрение с непреодолимыми трудностями.

а. Биология (Ламарк, Дарвин...).

β. Электромагнитные свойства вещей. XIX век. Историческая концепция. Идея эволюции.

a) Столкновение механистов и эволюционистов (Вир-хов, Гис-Спенсер, Геккель).

b) II принцип термодинамики. «Необратимые процессы». Принцип эволюции Клаузиса.

15. Maxwell'ейская перестановка. Электромагнитный мир, как подлинная реальность, в которой старая механика и геометрия только провинциализмы. Дальнейшее развитие:

А. Реальность — хронотоп, в котором лишь искусственно абстрагируются главы о явлениях только в пространстве Эвклида и только в Ньютоновой механике.

В. Динамика унаследованного. Судьба системы зависит от всех ее прошлых состояний, т. е. от ее истории. «Не дифференциальные уравнения, но функциональные» (Picard).

16. Относительность пространственных мер в зависимости от движений и скоростей. Относительность пространственных форм от движения и скоростей. Относительность одновременности, сосуществования и абсолютной твердости. Безотносительна лишь спайка пространства и времени, инвариантный хронотоп (Минковский, Эйнштейн).

17. α. Если существуют скорости > скорости света и абсолютно твердые тела, я могу догнать уходящее прошедшее и увидеть предстоящее.

β. Где-то сейчас еще существуют прошлые события, только все удаляясь от нас. И где-то существуют уже будущие события, приближаясь к нам.

γ. Это — философские беснования, логически, впрочем, вполне правомерные, пока пространство и время берутся в абсолютном значении и противоположении.

δ. Историк не считает, что предмет его предвидения сосуществует ему на таком-то расстоянии и только не успел

заявить о себе, например, световыми сигналами. Растение и зерно.

18. α. Мы живем в хронотопе. Законы его инвариантны. лишь при условии, что существует максимальная скорость распространения влияний = скорости света. Если вообще существует безотносительная, инвариантная величина, то это интервал в хронотопе, интервал между событиями.

β. Камень преткновения: «время психологии» и «время физики» (Леруа). Хронос и часы.

Именно физиологии предстоит спаять их воедино. Человек — строитель знания и человек — участник истории — одно и то же существо.

Наше знание о хронотопе всегда есть пробный проект предстоящей конкретной реальности по предваряющим признакам. Правда или ложь проекта решается конкретной проверкой.

Если предваряющие признаки оценены неправильно, неправильно предугадано их предсказание — тем хуже для нас.

ПРИМЕЧАНИЯ

' Осенью 1925 г. Ухтомский выступил с докладом «О временно-пространственном комплексе, или хронотопе» перед студентами и сотрудниками Петергофского естественно-научного института. Как вспоминал присутствовавший на этом докладе его ученик и сотрудник Н. В. Голиков: .«Ухтомский прочитал свой доклад о хронотопе с целью показать, какое положительное значение могут оказать идеи Г. Минковского и А. Эйнштейна о времени и пространстве на развитие теоретической нейрофизиологии и биологии. По-видимому, доклад был труден для понимания слушателей, так как вопросов и выступлений не было». Тезисы доклада печатаются по оригиналу, хранящемуся в С.-Петербургском отделении Архива Российской Академии наук (ф. 749, on. I, № 96). Название дано составителями.

ОБ ИНСТИНКТАХ

Посвящаю моему другу Е. И. Бронштейн

Я знаю, что берусь за неблагодарную задачу, принимаясь говорить об инстинктах. Уже так много говорено о них в научной, и особенно в популярно-научной литературе. И слышались мудрые советы не говорить о них более, тем более, что и самое понятие инстинкта до сих пор не получило вполне точной однозначности в науке. Говорили, что, может быть, лучше всего забыть это старое слово, ибо неудобно пользоваться разнообразно понимаемым термином. Да и мне не совсем приятно, что за краткостью досуга приходится писать не во всеоружии литературных сличений и выписок. Но да простит мне читатель: я все-таки буду писать об инстинктах потому, что связанные с ними вопросы заявляют о себе ежедневно, а популярно-научная литература пытается строить на них утверждения большой практической важности, но, по моему убеждению, неправильные и вредные.

Эти явления, некогда поразившие древнего наблюдателя до того, что он счел нужным придумать для них особое имя «инстинкт», заключаются в парадоксальном сочетании двух, казалось бы исключающих друг друга признаков: слепоты и разумности. С одной стороны, такая же слепая настоятельность, как у любого закона мертвой природы, с другой — расчетливая направленность на точно определенные достижения жизни.

Инстинкты слепы, но у них есть свой разум, не сразу понятный для разума человеческого «Le cceur a ses raisons, que la raison ne sait pas»2. Каково же отношение разума этих таинственных сил внутри нас, владеющих нами, к нашему разуму? Может быть этот разум выше нашего и ему виднее, что правильно? Тогда он божественный и ему надо доверить и отдаться. Или он поистине слепой и для нашего разума

чужой и враждебный в своей слепоте, наш внутренний враг? Тогда с ним надо бороться тем непреклоннее, чем более он владеет нами.

С одной стороны, путник, сбившийся с дороги в метели и в лесу, знает, что разумнее всего бросить повод и предоставить коню найти жилье по чутью. С другой стороны, он научен опытом, что «лошадь ворог» и доверять ей не ведено. Еще и после смерти любимый конь грозит вещему Олегу!

У людей и культур, таящих в себе заветы натуралистических религий и раболепствующих пред фактами и природой, рождается обожествление инстинктов, как высших разумных сил, стоящих над человеком и его судьбою. Напротив, у людей и культур, наклонных к превознесению самого человека, его воли и разума, естественно возникает возмущение против инстинктов, как сил порабощающих человека и так часто отводящих его туда, куда он не хочет.

Для одних инстинкты превратились в безапелляционный и потому божественный «Фаллус»3, мать — «Астарту»4, божественного кормильца «Озириса» или в целое сожительство Олимпийцев6. Для других беспорядочная и пестрая власть инстинктов над человеком стала представляться несчастной болезнью — «неестественностью Адама». Две крайности: преклонение пред инстинктами, доходящее до готовности принести человека им в жертву, и железная борьба с инстинктами, готовая дойти тоже до крови.

И до сего дня мысль человека, пока она не оторвалась от древней привычки представлять себе реальность в виде неизменных, раз навсегда закованных вещей, тяжко ворочает понятиями об инстинктах, как жерновами, сбитыми с поставов, не зная в сущности, что с ними делать; не то признать их за незыблемые «основы поведения», не то объявить им войну суровою дисциплиною быта.

С другой стороны, туповатый медик еще и теперь полагает «норму» в том, чтобы «инстинкты отработали» у человека в самом ближайшем смысле по направлению наименьшего сопротивления. С другой стороны, не умирает фарисей7, полагающий людям «правило на правило, закон на закон» и политично закрывающий глаза на грязные задворки, где инстинкты принуждены пресмыкаться, измятые и запакощенные, чтобы не портить личины фасада.

А бедный философ теряется в безысходном пессимизме, будто бытие обрекло человека на постоянный и принципиальный обман: «страсть есть обман, представляющий ценным для индивидуума то, что на самом деле имеет цену только для рода, и обман должен исчезнуть, как скоро цель рода

достигнута. Дух рода, поработивший себе индивидуума, затем покидает его, и покинутый им индивидуум опять впадает в свою ограниченность и скудость, удивляясь, что после такого высокого, героического и неудержимого стремления удовлетворение не дало ему ничего нового по сравнению со всяким другим. Он видит себя, вопреки ожиданиям, не счастливее, чем был до сих пор. Очевидно, это обманутая жертва воли рода. Оттого-то счастливый Тезей покидает обыкновенно свою Ариадну, и если бы Петрарка удовлетворил свою страсть, его песни замолкли бы, как песнь птиц, когда яйца отложены» (Шопенгауэр, Gesammelte Werke, Bd. II, S. 655 f.).

Впрочем, один из инстинктов человека, тоже слепой и по-своему расчетливый и разумный, т<ак> наз<ываемый> здравый смысл, давно намечает возможный выход из затруднений, в котором оказались мудрецы.

II

Практические знатоки человека, мастера общественной и политической организации, давным-давно понимали, что следует не преклоняться пред инстинктами и не отрицаться от них, а пользоваться ими, как могучими источниками общественной энергии, которая затем может быть направлена на текущие задачи истории. Раздразнить инстинкт, а потом, когда людям станет невтерпеж, показать путь, более или менее обещающий удовлетворение этого инстинкта, — вот прием, обеспечивающий всегда достаточно хорошие результаты. Так, английское военное ведомство начинало в былые годы с того, что вывешивало в беднейших кварталах плакаты с изображением булок, колбас, ветчины и консервов с припискою, что все эти вещи обеспечиваются вольнонаемным матросам и солдатам Старой Британии; а довольно скоро после этого бедняки Портсмута и лондонских предместий протирали себе глаза в океане под линьками и парусами Нельсона и оказывались принужденными стать героями под Трафальгаром и Абукиром. Здравый смысл давно наловчился ловить мышь на приманку, и «не всуе плетутся сети пернатым».

Не опустить ли и нам в данном случае повод коня? Не вывезет ли здравый смысл к жилью, когда ученый разум профессиональных мудрецов теряется во мгле противоречий?

Ведь если люди научились так удачно пользоваться чужими инстинктами, чтобы достичь неожиданно богатых целей в истории, то каждый из нас в отношении своих собст-

венных инстинктов не может ли стать в подобное же командующее положение?

Правда, говорят, что «чужую беду руками разведу, к своей ума не приложу!» Командовать своими инстинктами пожалуй окажется потруднее, чем загнать голодных портсмутских парней под Трафальгарские пушки и принудить их строить историю! Должно быть, тут надо будет кое-что изменить, вероятно — чрезвычайно усилить приманку, чтобы ради нее и под ее влиянием усыпить в самом себе образы предстоящих трудов и опасностей на пути временно отодвигаемой основной цели. Почти наверное можно сказать, что отдельному, индивидуальному человеку не обойтись тут одними своими силами, особенно на первых порах, а надо будет присутствие друга, который участвовал бы в деле. Чрезвычайно поможет участие группы людей, живущих тою же целью. Они помогут тому, чтобы ближайшие средства из тех, которые ведут к намеченной цели, временно сами стали заманчивыми целями. Так, передавая один другому общий энтузиазм, передвигаясь от деревни к деревне, рано или поздно дойдем до конечного города. Чтобы работать над собой, чтобы использовать для конечной цели энергию своих инстинктов, бесценен и незаменим добрый попутчик и друг.

Здесь я со страхом спохватываюсь, что профессиональная мудрость наверное строго выговаривает мне: как это вы вводите в предлагаемый метод участие друга, когда наукою не доказана его «сознательность», однотипность его «субъективного» мира с вашим зиждется всего лишь на аналогии и вовлечение его «объективно не обоснованного» в общее дело сразу обрекает ваше предприятие на «необъективность» и эфемерность! Но я заранее соглашаюсь со всеми этими учеными вещами, а следую просто за здравым смыслом и его опытом. С точки зрения физиологической лаборатории только в последние двадцать лет, благодаря гениальному методу И. П. Павлова, стало понятно то, как это здравый смысл завлекал людей на участие в Нельсоновских победах, или как испокон веков бедный киргиз дрессирует орлов. Я ссылаюсь здесь на превосходное описание, данное М. М. Пришвиным. Пойманному орлу, незрячему и голодному, не дают покоя в течение нескольких дней, все время дергая веревку, на которой он сидит: «Он должен себя самого навсегда потерять и свое совершенно слить с волей хозяина». Задерганную птицу отпускают, дают видеть и поклевать кусочек мяса из рук хозяина, покрикивающего при этом бессмысленный звук: «Ка! Ка!» Потом опять закрывают в неволе. Когда потом одураченного орла спускают с перчатки на зайца, он

с яростью набрасывается на добычу, как бывало в свободные дни. «Вот клевать бы, клевать и что еще проще: взмахнуть крыльями и унести зайца на вершину горы Карадаг... Мгновение еще и он улетел бы в горы и был бы свободен и, наученный, никогда бы больше не попался в человеческую ловушку»... Но киргиз кричит: «Ка!» и показывает кусочек мяса... «И этот полувысохший, пропитанный потом и дегтем кусочек имеет какую-то силу над могучим орлом: он забывает и горы свои, и семью, и свою богатую, еще теплую добычу, летит к седлу, позволяет надеть себе коронку на глаза, застегнуть цепь. Киргиз прячет грязный кусок за голенище и берет себе зайца. Так приучают орлов» (Пришвин. Собр. соч. 1927. Т. 1, с. 335-337).

Разум человека умеет подчинять своим целям инстинкты животных и инстинкты других людей. Невозможно, чтобы разумный человек не сумел подчинить себе свои собственные инстинкты, как бы это ни было трудно. Таинственный разум инстинктов довести до согласия с нашим человеческим разумом, его достоинством и красотой — значит снабдить наш «разум возмущенный», тот самый, о котором поется в гимне, небывалыми силами. Под человеческим разумом я и разумею тот разум, способный возмущаться, бороться, не соглашаться, искать новых дорог, тогда как разум инстинктов — слепая обоснованность в истории рода великих механизмов и энергий, владеющих жизнью. Величайшее счастие, когда разум инстинктов и наш собственный человеческий разум сумеют идти рука об руку. Не есть ли уже это всякий раз, как великий художник творит свои всепобеждающие, общеубедительные образы? Человек, у которого разум инстинктов вполне согласуется с его человеческим разумом, становится не мечтательным, но реальным художником своей собственной жизни, с друзьями и жизнью вокруг, — художником уже не на бумаге, а в обыденной реальности.

ш

Говоря о разуме человеческом и о разуме инстинктов, я далек от рационалистической гордыни и согласие их отнюдь не мыслю в виде жесткой диктатуры первого над вторым. Пока диктатура, дело далеко от надежности, ибо «где тонко, там и рвется». Не диктатура, а спокойная долговременная тактика подчинения инстинктивных сил задачам разума с мудрой готовностью учиться у своеобразного разума инстинктов, который доносит нам унаследованный, тьмо-кратно проверенный опыт истории. Человек ведь по крайней

мере столько же учится у природы, сколько технически подчиняет ее себе. Инстинкты — это же наше, человеческое, только исторически зафиксированное, ставшее природой. И человеку приходится и здесь по крайней мере столько же учиться у инстинктов, сколько технически подчинять их себе. Наш ratio9— гордец, страдает наклонностью противополагать себя бытию и истории, как будто только с него, с индивидуального разума, началась мудрость. И, как все гордецы, ratio сплошь и рядом остается в дураках, если не поучится вовремя у природы, у истории, у инстинктов. В прекрасном древнем сказании ослица научила разуму ехавшего на ней мудреца, и хорошо, что мудрец оказался достойным своего имени, — принял научение ослицы . Иначе наиб ппотерял бы свою дальнозоркость, ради своей близорукой выгоды проклял бы великий народ истории и тем самым навлек бы проклятие на себя, перестал бы быть наибом.

Отложив на время вопрос о том, как разум человека может научиться у инстинкта, займемся тем, что названо выше «техническим подчинением инстинктов разуму». Я думаю, что эта проблема — технически приспособить инстинкты для задач разума — наиболее заслуживает названия психотехники из всего того, что входит до сих пор в содержание этой науки.

Прежде всего, можно ли «приспособлять» и, стало быть, так или иначе изменять инстинкты? Инстинкты — древнее наследие, ставшее нашей природой. Можно ли говорить об изменчивости природы? Допустима ли самая речь об изменчивости инстинктов?

Досадно говорить о таких отвлеченных и философских вещах, когда хочется говорить о живых, практических и технических. Но, очевидно, надо, ибо здесь отвлеченный и филосовский камень преткновения для современных натуралистов.

Прежде всего, чтобы не путаться в своих собственных мыслях, надо различать «инстинкты» как наше отвлеченное понятие с более или менее зафиксированным содержанием и объемом; затем «инстинкт», как конкретное направление деятельности, слепое и, в то же время, по-своему расчетливое и разумное; наконец конкретный же «инстинктивный акт», т. е. поступок, объясняемый и оправдываемый тем, что он идет под влиянием того или иного инстинкта. Ведь так часто та или другая вещь кажется нам постоянною и неизменною только потому, что мы составили себе о ней постоянное и законсервированное понятие! С другой стороны, тот или иной

конкретный акт объясняется инстинктивным, т. е. принадлежащим к области того или иного инстинкта человека, только на основании закона генетической непрерывности, когда удается проследить его происхождение из той или иной физиологической сферы. Какое безграничное разнообразие актов, эмоций и состояний человека придется включить в область действия полового инстинкта по психоаналитическим исследованиям Фрейда 12и его школы! Затем в зависимости от предвзятой, интимной философии, которую таит в себе тот или иной натуралист, один и тот же конкретный акт, например, кормление грудью, будет объявляться выражением то полового инстинкта, то социального. Со своей стороны я думаю, что совершенно точное отнесение того или иного акта на счет действия определенного инстинкта было бы достигнуто и получило бы реальное значение только в том случае, если бы было доказано количественно, что данный акт питался энергией именно тех нервно-соматических приборов, которые служат исключительно работе данного инстинкта. Но, во-первых, в каждом инстинктивном действии принимает участие так или иначе вся нервно-соматическая организация, только в различных комбинациях и с различным инициативным источником возбуждения. И во-вторых, весьма вероятно, что один и тот же акт, т. е. акт с одним и тем же конечным выражением, может питаться из разных источников, например, то на счет «полового» инстинкта, то на счет «исследовательского», то на счет «социального», или насчет их неразличимой совокупности. Известны большие ученые и художники, ушедшие в свое кабинетное творчество то потому, что у них несчастна так называемая личная жизнь, то потому, что их увлекла сама по себе красота и подмеченная закономерность форм, то потому, что большой, политический темперамент был в свое время загнан в иодполье. Происхождение и первоначальный источник творчества играл наверное существенную роль в образовании тех исследовательских типов, которые Вилы. Оствальд 13называет «учеными романтиками» и «учеными классиками».

Ученый, как и художник, слагается из двух главенствующих черт: с одной стороны, повышенная впечатлительность, обостренная способность различения, с другой — упругое преследование однажды заданного доминирующего направления опыта. Под старость начинают всплывать далекие воспоминания и отрывочные картины детства. И тут с удивлением человек замечает, что уже тогда были заданы основное направление и общий привкус впечатлений, которые потом продолжались всю жизнь. Открывается какой-то стержень,

слепой и немотивированный для сознания, который продолжался чрез всю биографию и настойчиво определял ее. Он слеп, но по-своему расчетлив и разумен, ибо умел настаивать на своем, несмотря на бесконечную смену обстановок. Он тоже инстинктивен. Сказать, из какого конкретного инстинктивного источника питалась обостренная впечатлительность и откуда поддерживалась упругая настойчивость главенствующей траектории жизни, очень затруднительно, и хочется употребить язык Кондорсе14, который, наблюдая жизнь Леонарда Эйлера, сказал просто, что он был одержим «par 1'instinct de la verite»15. Но сказать так — значит сказать очень мало. Ведь «инстинкт истины» — это тот же «исследовательский инстинкт», только выраженный в терминах не a quo, но ad quern. Возможно ли приписать его работе специальных мозговых центров наподобие того, как это возможно, например, для инстинкта лактации или для инстинкта полового? И можно ли ставить его в один классификационный ряд с инстинктами, например, пищевым или половым? Элементы исследовательского инстинкта не входят ли всегда в конкретную деятельность инстинкта пищевого и полового и всякого другого?

Мы видим, что с одной стороны, строгая классификация актов по принадлежности к сфере того или иного инстинкта чрезвычайно затруднительна и спорна; с другой стороны, конкретное выражение в сфере деятельности одного и того же инстинкта может делаться чрезвычайно разнообразным и представляет громадное изобилие вариаций.

Если инстинкты слепы, то они отнюдь не неизменны. Более или менее неизменны они липа статистически. В действительности конкретная стая журавлей в своем устремлении на юг дает множество вариаций и отклонений в порядке рефлексов на проходимые географические условия. Пожалуй, в этом и сказывается в особенности функциональный характер инстинкта, что при всех вариациях и изменчивости все-таки статистически настаивает