Паремии в свете когнитивно-дискурсивной парадигмы в языкознании

Пожалуй, справедливо утверждать, что язык воспринимается людьми как некая данность. Между тем, это инструмент, НЕОБХОДИМЫЙ человеку для осуществления множества социальных функций. Так, в задачи лингвиста, несомненно, входит определение роли языка и меры его воздействия на различные виды человеческой деятельности. Когнитивная лингвистика (далее КЛ) – особый подход к изучению языка, при котором он рассматривается во взаимосвязи с когницией, т. е. предпринимаются попытки объяснить его роль в процессах получения, обработки и хранения человеком информации. КЛ глубоко и прочно укоренилась в когнитивной науке; выводы когнитивных лингвистов, сделанные без опоры на данные других когнитивных наук, – психологии, философии, антропологии, нейронаук и др. – вряд ли могут приниматься как состоятельные. В самом общем виде, когнитивная наука нацелена на исследование принципов восприятия и познания человеком окружающего его мира. КЛ занимает особое место среди других когнитивных дисциплин, поскольку, как просто формулирует Е. С. Кубрякова, «язык – средство доступа к разуму человека», «она как бы обеспечивает доступ ко многим явлениям и процессам, наблюдаемым именно потому, что они «пропущены» через языковые формы и в этом смысле имеют объективный характер» [49, с. 12, с. 362].

За любым языковым явлением стоят ментальные (концептуальные) структуры: имеющиеся у человека структуры знания, формируемые в результате его взаимодействия с окружающим миром (т. е. приобретения опыта), определяют использование им языковых средств в процессе коммуникации. Другими словами, язык основан на человеческом опыте мира. Здесь, однако, стоит сделать оговорку. Опыт мира у каждого человека свой: это обусловлено как физиологическими особенностями человеческого организма, так и личностью, под которой мы понимаем меняющийся набор когнитивных установок, стереотипов, оценок, мнений, убеждений и т. д. Поэтому, воспринимая мир, каждый из нас интерпретирует его с помощью ума, а результаты такой интерпретации закрепляются вербальными средствами. Таким образом, человеческий разум – инструмент интерпретации окружающего мира; язык – средство выражения ее результатов. Приведем здесь также точную, с нашей точки зрения, и принципиально важную для предпринимаемого нами исследования мысль Е. С. Кубряковой о том, что связи языка с действительностью «устанавливаются благодаря приданию концептам овеществленной формы, формы, выводящей внутренние элементы нашего сознания вовне (выделение Е. С. Кубряковой) с помощью материальных языковых знаков <…> в их простых реализациях в словах и предложениях, в текстах и дискурсе(выделение наше – А. К.)» [49, с. 15]. Из этих слов следует простой и чрезвычайно важный вывод: при изучении языковых явлений необходимо опираться на дискурсивный анализ!

В зарубежной когнитивной лингвистике сегодня признается значимость эмпирических данных для последовательного объяснения связей между языком и когницией. Все больше подчеркивается необходимость строить лингвистическую теорию на наблюдении за использованием языка, на экспериментальных тестах, подтверждающих ее правильность, и на общем знании когнитивной функции. Мы также признаем принципиальную важность получения языковых данных для анализа из дискурса.

Еще до недавнего времени в лингвистике выделялись четыре ведущие научные парадигмы: традиционная, генеративная, коммуникативная и когнитивная [51, с. 190]. Уже в 1999 г., характеризуя наиболее перспективные направления лингвистического знания, Е. С. Кубрякова подчеркивала первостепенную роль понятий «текст» и «дискурс» для описываемых подходов. Считая, однако, довольно узкими задачи зарубежной когнитивной лингвистики в изучении языка, Е. С. Кубрякова предложила раздвинуть рамки когнитивной парадигмы знания и ввести «в предписываемую ею систему координат новые параметры и новые измерения – прежде всего семиотические и дискурсивные» [49, с. 14]. Так, в 2004 г. выдающийся российский лингвист, заложивший основы и сформулировавший принципы когнитивно-дискурсивного подхода, писала о новой парадигме лингвистического знания как о еще не окончательно сложившейся, но с достаточно определенно вырисованными контурами, при этом отмечая также, что значительное количество исследователей «считают себя работающими в этой парадигме» [49, с. 323 – 324]. Масштаб ведущейся сегодня научной работы, количество кандидатских и докторских диссертаций, выполненных в рамках указанного направления, пожалуй, позволяют говорить о когнитивно-дискурсивной парадигме как сложившейся.

Не вызывает сомнения тот факт, что за любым текстом, а, следовательно, языковыми средствами, сплетающими его полотно, стоит дискурсивная деятельность человека. С другой стороны, дискурс объективируется с помощью языка и является результатом когнитивной деятельности человека. Анализ языковых единиц с когнитивно-дискурсивной точки зрения, в том числе единиц паремических (чему и посвящена настоящая работа), означает определение их роли в процессе когниции и в процессе коммуникации. Только на фоне дискурса (и текста как его материального выражения) паремии могут получить наиболее полное описание, при этом когнитивно-дискурсивная парадигма выступает как интегральный подход, нацеленный на объединение различных точек зрения на предмет исследования [49, с. 520 – 521]. Когнитивные характеристики пословиц и поговорок будут детально рассмотрены далее[1]. Здесь ограничимся указанием на тот факт, что паремия обладает информативностью, что относит ее к разряду когнитивных образований, т. к. она связана с познавательной и интерпретационной деятельностью человека и с фиксацией определенных структур знания (а, вернее, представлений как результатов интерпретации окружающего мира и происходящих в нем событий). Ученые утверждают, что создание, использование и понимание паремий может быть разъяснено общими когнитивными принципами [186, с. 36]. Как свидетельствуют когнитивные психологи, в основе создания и освоения пословиц лежит индукция – обобщение, выводимое из опыта (Там же, с. 89). В процесс такого обобщения вовлечен ряд других когнитивных процессов: ментальная репрезентация, категоризация, инференция, аналогия; каждый из них принимает участие в пословичной когниции (процессе категоризации действительности и репрезентации этого знания в дискурсе).

Как уже отмечалось, паремии могут быть успешно применены виртуально к любой ситуации в силу своей метафоричности. Их буквальное значение – попытка людей зафиксировать первостепенный по важности опыт (к примеру, A stitch in time saves nine, Prevention is better than cure, When you don’t know where you’re going stand still, If you can’t stand the heat get out of the kitchen), а их образность, приобретенная в результате когнитивного процесса обобщения, позволяет свободно переносить их на различные топики (обсуждаемые ситуации). Когнитивная сила пословиц заключается, тем самым, в том, что их абстрактное значение выстраивается на основе знакомых, привычных и, как правило, понятных для представителей некоторой лингво-культурной группы концептов. Мы полностью поддерживаем концепцию Р. Хонека, в рамках которой паремии рассматриваются как мини-теории, призванные подытоживать, объединять и компактно кодировать множество разных ситуаций [186, c. 103].

Говоря о когнитивной природе пословично-поговорочных единиц, представляется необходимым обратиться к следующим двум понятиям: «когнитивная база» (далее КБ) и «внутренний (ментальный) лексикон» (далее ВЛ). Термин «когнитивная база» был введен отечественными лингвистами-русистами для обозначения совокупности знаний и представлений, общих для членов того или иного лингво-культурного общества [43, с. 61; 23, с. 91 – 92]. Паремии как овеществленные элементы культуры, опыта, знаний, наблюдений, верований и т. д. входят в КБ носителей определенного языка и, соответственно, культуры; наличие общей КБ служит, таким образом, условием распознавания и понимания используемых в дискурсе паремий (и особенно, как будет показано далее, их модификаций).

Под внутренним лексиконом понимается «такое психическое образование, которое обеспечивает не только хранение необходимой информации о всех языковых единицах и категориях, но и достаточно легкий доступ ко всей этой информации и возможности ее быстрого извлечения в актах порождения и восприятия речи» [49, с. 369]. Признавая условность термина «лексикон», так как он не исчерпывается лишь только лексическими единицами, но включает множество устойчивых синтаксических структур, клише, фразеологических оборотов (воспроизводимых в готовом виде и в этом смысле равнозначных слову), находящихся в памяти человека, Е. С. Кубрякова, все же, развивает теорию внутреннего лексикона, исходя из центрального положения в нем слова (Там же, с. 382). На страницах настоящего изыскания, посвященного когнитивно-дискурсивным аспектам паремиологии, мы считаем необходимым обратиться к понятию «внутреннего лексикона» как наиважнейшей части когнитивной базы человека, носителя языка и культуры, для рассмотрения входящих в его состав элементов – пословично-поговорочных единиц. Хотя слово признается многими специалистами базовой когнитивной единицей языка (Там же, с. 385), определенные свойства паремий позволяют рассматривать их как когнитивные образования (но иного, чем слово уровня). Подобно слову, пословицы членят действительность, запечатлевая некоторую ситуацию, и служат готовым средством репрезентации сходных с ней ситуаций. Одновременно с этим они направлены на дескрипцию, интерпретацию мира, выражение отношения и оценки. В основе схемы пословичной категоризации лежит аналогическое мышление. Людям вообще свойственно мыслить, используя аналогию, т. е. предположение, основанное на кажущемся сходстве между предметами, ситуациями и т. д. В этом смысле пословицы и поговорки являются замечательным готовым средством. Мышление по аналогии, однако, в высшей степени специфично, индивидуально и может быть детерминировано множеством различных факторов. Так, пословичная категоризация не есть закономерность, а, наоборот, случайность. Вот почему паремические категории подвижны, они постоянно меняются и перестраиваются в результате применения паремий в новых контекстах.

Говоря о структуре внутреннего лексикона, можно выделить две его стороны: он представляет собой некое подобие лексической системы определенного языка, а также «часть общей организации человеческого мозга, <…> часть общего пространства памяти человека». Входящие в состав ВЛ языковые единицы (как мы определили, не только слова, но и бóльшие по протяженности образования), во-первых, предоставляют данные о самих себе «как об отдельностях», а также о системах, элементами которых они являются [49, с. 369]. Вот почему, слыша незнакомое для себя слово, мы всегда можем определить, к какой части речи оно относится, а, встретив неизвестную паремию, мы можем идентифицировать ее как таковую. Более того, каждая включенная во ВЛ единица хранит также информацию об ее употреблении, некую инструкцию «с данными о ее оперативных возможностях» по различным линиям ее использования – формальным, семантическим, прагматическим (Там же, с. 368). Так, и паремии содержат целый комплекс значений (полисемантичность), функций (полифункциональность) и, конечно же, интенций [186, с. 97]. Паремии в дискурсе сигнализируют о намерении, а, точнее, замысле говорящего: выразить отношение, раскритиковать, похвалить, побудить к действию, предостеречь и т. д. В силу этого они наделены значительной концептуальной силой.

Исследования когнитивных психологов демонстрируют, что понимание и порождение пословиц и поговорок требуют набор мыслительных процессов («reasoning processes»); посредством упомянутых операций понимания и порождения паремии дают имплицитную «инструкцию» для осуществления необходимых ментальных процессов и посредством своего фигурального содержания – эксплицитную инструкцию для мышления вообще (Там же, с. 95 – 96). Так, паремии не являются застывшими семантическими сущностями, чье значение хранится в долговременной памяти человека. Их полисемантичность и полифункциональность – сигнал о том, что каждый раз при использовании пословиц и поговорок в коммуникации их значение выстраивается заново. Значение паремий рождается в дискурсе. Зарубежные исследования подтвердили следующую закономерность: знание пословицы влияет на скорость ее обработки и конструкции ее образного значения [Приводится по: 186, с. 136]. Паремии хранятся в памяти как целостные готовые структуры с фиксированным лексическим наполнением. Их фигуральное значение «конструируется» каждый раз при их использовании в дискурсе: в его состав входит некий моментально, спонтанно и динамично выстраиваемый элемент, требующий времени и усилий. Это объясняется тем, что процесс коммуникации обусловливается, в том числе, скрытыми факторами («substantive factors»), к примеру, личности (разум) взаимодействующих людей, передаваемое и воспринимаемое (интерпретируемое, конструируемое) когнитивное содержание. Но, согласно специалистам, успешная коммуникация – скорее закономерность, нежели исключение, благодаря вычислительным способностям человеческого разума (Там же, с. 108).

Как и любая языковая единица, паремия – это знак, существующий в некоторой семиотической системе (паремика определенного языка). Будучи одним из номинативных средств, паремии репрезентируют в уме человека некоторую обобщенную, представляющую/представлявшую в силу некоторых психологических и когнитивных причин ценность для носителей языка ситуацию. В дискурсе одна и та же паремия может применяться к различным ситуациям по аналогии. Все зависит от намерений автора (интерпретатора действительности), его когнитивных стратегий. В дискурсе существует и другая сторона – реципиент (интерпретатор знака). Язык и дискурс – явления, неразрывно связанные с человеком. К определению знака «должны быть подключены сведения и об интерпретаторе, и о воздействии знака» [49, с. 503].

Внутренний лексикон хранится в памяти человека и, таким образом, представляет собой «структурированный инвентарь конвенциональных (выделение наше – А. К.) языковых форм» [Цит. по: 49, с. 387]. Язык как система предполагает наличие ограничений, правил, нечто, нам «навязываемое» (Там же, с. 18). «Народное знание», заключенное в паремиях, – также всего лишь условность, поэтому, несомненно, подлежит изменениям. Язык «оживает» в дискурсе; именно в дискурсе снимаются некоторые запреты, преодолеваются существующие ограничения. Это становится возможным не за счет нарушения правил, а вследствие «гибкости и подвижности разных языковых форм, возможностей их динамических преобразований, способности приспосабливаться к нуждам коммуникации и условиям ее произведения» (Там же). Указанные свойства языковых единиц, с нашей точки зрения, – наиважнейшее условие их творческого использования. Делая небольшой экскурс в историю, стоит отметить, что творческое обыгрывание паремий с момента их активного распространения в Европе было весьма популярным феноменом. Ранними любопытными иллюстрациями этого явления могут служить, к примеру, средневековые надписи на откидных стульях на хорах церкви. Думается, заявление о том, что игра с языковыми единицами вообще свойственна человеку, является небезосновательным. Что касается современного этапа развития англо-американского общества и культуры, мы можем констатировать следующее. Сегодня, во-первых, огромный масштаб творческого применения паремий в англоязычном дискурсе заметен благодаря СМИ, широкому распространению англоязычной массовой культуры (особенно американской); во-вторых, наука (в том числе, когнитивистика и когнитивная лингвистика) накопили достаточный багаж наблюдений, сформировали методику описания языковых явлений и имеют набор средств для анализа. Вследствие этого представляется архиважным использование когнитивно-дискурсивного подхода к феномену модификации паремий.

Языковое творчество предполагает некоторую свободу (в смысле снятия ограничений), которая, однако, относительна. Она ограничивается:

1) самим языком как системой: автор использует имеющийся языковой материал, модификации осуществляются в рамках языковых правил, а набор механизмов модификации хоть и широк, но не бесконечен;

2) личностью человека, т. е. совокупностью его знаний, опыта, когнитивных установок, отношений, стереотипов и т. д.;

3) типом дискурса, т. е. социокультурной ситуацией, на фоне которой происходит выбор «языка» для осуществления коммуникации.

Нельзя не согласиться с утверждением, что «в дискурсе отражается и строится один из «возможных миров», а для того, чтобы сделать это и объективировать намерение говорящего и его ментальность, используются особые языковые средства» [49, с. 531]. Как показывает наше исследование и непосредственные наблюдения в процессе пребывания в американской социокультурной среде, употребление паремий свойственно для разных типов дискурса, они представляют собой универсальное языковое средство. Вследствие этого изучать каждое языковое явление надо в его использовании – в тексте и дискурсе, а когнитивный подход должен быть дополнен дискурсивным анализом и наблюдениями за функционированием существующих форм и созданием новых. Отсюда – важная задача современной когнитивно-дискурсивной паремиологии.

Понятие «дискурса»

Сегодня существует множество трудов, посвященных «дискурсу»; пожалуй, в каждом из них авторами констатируется факт отсутствия единого, общепринятого толкования термина. Это вполне объяснимо, поскольку данное понятие из разряда тех, которые «имеют достаточно длительную тенденцию применения и перехода из одной научной парадигмы в другую» [51, с. 188]. В рамках нашего исследования мы не ставим своей задачей рассмотреть возможные значения термина, тем более что существует ряд подробных обзоров по данной проблеме [59, 67, 87 и др.]. Однако считаем необходимым пояснить, что понимается под «дискурсом» в настоящей работе.

Отметим уже прочно сложившуюся традицию определять понятие «дискурс» в связи с понятием «текст». В своей работе под текстом мы понимаем связное речевое сообщение, характеризующееся информативностью (информационная самодостаточность), наличием адресата (адресатность) и цели (интенциональность) [46]. Действительность интерпретируется нами с помощью мысли, сопряженной с оценкой. Другими словами, интерпретация действительности есть создание ее образа. Последовательность мыслей, высказанных вслух или графически зафиксированных в форме предложений (синтаксически завершенных структур), образует текст. Таким образом, текст – знаковый фиксированный (а, следовательно, статический) продукт процесса интерпретации[2] действительности; дискурс же имеет динамический характер. Так, текст не равен дискурсу, а является его элементом. Дискурс существует в текстах: в текстах он обретает свое материальное воплощение. По текстам же, в свою очередь, можно восстановить дискурс. По точному, с нашей точки зрения, замечанию Д. Шиффрин, «текст – языковое наполнение высказывания, т. е. устойчивое значение слов, выражений и предложений, но не инференционный (интерпретационный) смысл, зависящий от контекста их использования» [280, с. 378]. То, что говорится (текст), соединяясь с контекстом, создает высказывание. Дискурс тесно связан с ЛИЧНОСТЬЮ[3] автора (интерпретатора действительности) и адресата (интерпретатора текста-дискурса). Так, бесспорно, первичное условие дискурса – диалог [222, с. 1]. Поэтому считаем необходимым согласиться с мнением Е. С. Кубряковой и О. В. Александровой о том, что дискурс – «синхронно осуществляемый процесс порождения текста или же его восприятия» [51, с. 194]. Так, дискурс – «сложное коммуникативное событие» («complex communicative event») (Т. ван Дейк), «текст, взятый в событийном аспекте» (Н. Д. Арутюнова), «текст, погруженный в ситуацию общения» (О. Л. Михалёва), «текст в его становлении перед мысленным взором интерпретатора» (В. З. Демьянков), «язык в языке» (Ю. С. Степанов).

В самом общем виде, дискурс – комплексное коммуникативное событие. Привычно коммуникация характеризуется как осознанная, целенаправленная передача информации с учетом адресата передаваемых сообщений, осуществляемая на основе правил и конвенций языкового общения. В процессе передачи, получения, обмена информацией осуществляется определенное воздействие на собеседника, необходимое для осуществления совместной деятельности [42, с. 41 – 42].

Т. ван Дейк, описывая дискурс как «сложное коммуникативное событие», предложил простую формулу его составных элементов: кто, как, зачем и когда использует язык (здесь уместно было бы добавить и элемент «где» - А. К.) [313, с. 2]. Таким образом, мы говорим о форме использования языка автором (с учетом его личностных характеристик) с определенной целью в определенной социальной ситуации.

Мы выделяем цель как главный компонент дискурса, так как считаем, что всякая деятельность человека, в том числе использование языка в процессе коммуникации, предопределена конкретной целью. В этом смысле обращение к прагматическим исследованиям представляется особенно перспективным: именно прагматика, на наш взгляд, существенно дополняет понимание коммуникативного процесса. По аналогии с прагматической историей, рассматривающей события в связи с их причинами, сопровождающими обстоятельствами и следствиями, мы предлагаем изучать дискурс, исходя из цели (и, следовательно, личности автора), а также с учетом достигнутого результата[4]. Тем самым, прагматическое понимание «дискурса» представляется нам наиболее близким и эффективным в рамках предпринимаемого исследования. Подчеркнем также, что, с нашей точки зрения, прагматические исследования языковых фактов будут неполными без анализа их контекстуальной обусловленности. Об этом свидетельствуют и Е. С. Кубрякова и Л. В. Цурикова: «Прагматические исследования показали, что изучение закономерностей порождения и интерпретации – языкового кодирования и декодирования – коммуникативных смыслов требует тщательного анализа контекстных условий реализации дискурса, включающих как ситуативные, так и собственно текстовые параметры, а также широкий социокультурный контекст. На изучении именно этих аспектов дискурса сосредоточены различные школы социопрагматического анализа дискурса, ставящие целью контрастивно-прагматическое, этнологическое и социолингвистическое его описание» [53, с. 147].

Руководствуясь необходимостью обговаривать все термины, используемые в работе, отметим, что мы солидарны с Ю. С. Степановым [79, с. 332] в своей трактовке «прагматики». Прагматика, с нашей точки зрения, занимается изучением выбора адресантом языковых средств для наиболее эффективного самовыражения, помогающих наиболее эффективно воздействовать на адресата для достижения конкретной цели.

Итак, в своих исследованиях мы исходим из того положения, что дискурс рассматривается как речевая деятельность, осуществляемая в определенных прагматических условиях[5]. Понимание дискурса как комплексного коммуникативного события предполагает наличие множества ракурсов его рассмотрения: при изучении любой дискурсивной деятельности должен учитываться не только ее лингвистический аспект, но и ее зависимость от ряда экстралингвистических факторов. Исходя из упомянутого выше положения о том, что дискурс – прежде всего диалог, можно справедливо констатировать его социальный характер [78, с. 71; 53, с. 131; 312, c. 2]. Т. ван Дейк в работе под названием «Дискурс как интеракция в обществе» («Discourse as Interaction in Society») пишет о том, что говорящие в процессе дискурсивной деятельности выполняют социальные акты и принимают участие в социальной интеракции (обыкновенно в беседе или других формах диалога) [312, с. 2]. Языковое взаимодействие коммуникантов осуществляется на фоне разных социальных и культурных контекстов (как части более широкой социокультурной ситуации). Поэтому важна не только наша роль в создании или интерпретации дискурса (пишущий – читатель, говорящий – слушатель), но и наша социальная роль как представителя общества и культуры.

С 60-ых гг. XX века исследование дискурса постепенно стало расширять свои границы. Вместе с рассмотрением исторических и социальных аспектов формирования различных дискурсов, а также проблемы классовых различий ученых начал интересовать вопрос «дискурсов знания» («discourses of knowledge») [222, с. 2]. В своей работе мы также делаем особый акцент на социальной и когнитивной составляющих дискурса. Любую информацию, любое знание человек получает из своего опыта. С нашей точки зрения, человеческая личность, по большому счету, складывается из опыта человека, как психологического (эмоции, переживания, оценки и т. д.), так и механического (набор правил для осуществления разных видов деятельности). Дискурс, таким образом, является формой представления и организации некоторого опыта/знания в тексте. Наше понимание дискурса созвучно также с концепцией, предложенной профессором Технологического университета, г. Сидней (University of Technology), лингвистом, одним из теоретиков социальной семиотики Тео ван Леувеном. Центральной идеей его концепции является толкование дискурса как реконтекстуализации общественного опыта (социальных практик). Дискурс трактуется ученым как социальная когниция, как «социально построенное знание некоторых социальных практик» («a socially constructed knowledge of some social practice»), возникающее в специфических социальных контекстах и уместное в этих контектсах, вне зависимости от их масштаба (многонациональная корпорация или семья) и степени их институционализации (пресса или разговор за обедом) [315, с. 6]. Т. ван Леувен расширил семантику термина «реконтекстуализация», введенного Б. Бернштейном [108]. Исходя из тезиса о том, что, так как дискурсы – специфические способы познания социальных практик, ученый утверждает, что они используются как средства для их представления в тексте [315, с. 6].

Изучение коммуникантов с позиций их принадлежности к некоторой социальной группе и анализ коммуникации в широком социокультурном пространстве – цель социолингвистического подхода к «дискурсу». В данной связи интересно вспомнить «интеракциональную социолингвистику» Джона Гамперца, идеи которой исследователь развивал в 1970-ых гг. Так, задачей интеракционально-социолингвистического анализа определенных коммуникативных ситуаций является реконструкция интерактивных методов, позволяющих говорящим использовать дискурсивные средства из их социолингвистического знания для создания и интерпретации необходимого социального значения [211, с. 3]. Работа английского лингвоантрополога базируется на том положении, что значение, структура и использование языка взаимосвязаны с социумом и культурой: то, что мы воспринимаем и удерживаем в памяти, является функцией нашей социокультурной предрасположенности воспринимать и усваивать [173, с. 12]. В своих трудах Дж. Гамперц описал второстепенные характеристики языка, которые он назвал контекстуальными сигналами («contextualization cues»). По его определению, контекстуальный сигнал – любая характеристика языковой формы, указывающая на контекстуальную пресуппозицию. Сигнализируя о речевой деятельности, говорящий также сигнализирует и о пресуппозициях, относительно которых необходимо интерпретировать сообщение (Там же, с. 131 – 132]. Ученый исследовал большой набор как вербальных, так и невербальных аспектов, которые помогают установить связь между сказанным и контекстуальным знанием (когнитивной базой), создавая тем самым пресуппозиции, необходимые для более точного понимания смысла (инференции). В своих трудах Дж. Гамперц показал, как контекстуальные сигналы могут влиять на смысл транслируемой информации. Здесь необходимо, однако, заметить, что знание этих сигналов не всегда является залогом успешной коммуникации. Особенно интересны его замечания по поводу смены речевого кода (метафорическая смена), которую он выделяет в качестве одного из таких контекстуальных сигналов. Обозначенная концепция представляет интерес в связи с предпринимаемым изысканием, так как наши наблюдения за процессом функционирования паремий в дискурсе показывают, что эти языковые единицы являются подобными контекстуальными сигналами, что обусловливает выполняемые ими в дискурсе когнитивно-дискурсивные функции.

В своем исследовании мы будем придерживаться социолингвистической типологии дискурсов, предложенной В. И. Карасиком [35], по которой основными типами дискурса являются персональный и институциональный. В рамках нашего изыскания нас интересует второй тип. Как очевидно из самого термина, в институциональном дискурсе автор рассматривается как представитель социального института (Там же).

Все приведенные выше размышления приводят нас к закономерному и основополагающему выводу о необходимости изучения дискурса (точнее, текстов как его «продуктов») в тесной связи с коммуникантами: субъектом, творящим текст, и объектом языкового воздействия. Мы полностью разделяем позицию когнитивных психологов и лингвистов, утверждающих, что дискурс сам по себе не имеет смысла, но смысл присваивается дискурсу (а не извлекается из него) в процессе интерпретации людьми, использующими язык [к примеру, 313, с. 8]. Как писал М. Фуко, значения «заключены в технических процессах, институтах, общих схемах поведения, в формах передачи и распространения и в педагогических формах» [Цит. по: 222, с. 4]. Человек (=интерпретатор) находит эти значения в различных элементах социокультурного пространства, в котором осуществляется коммуникация. В своей работе мы фокусируем внимание именно на лингвистических формах передачи/распространения значения (а, именно, паремиях), а также на других когнитивных аспектах функционирования пословиц и поговорок в дискурсе. Исследование дискурса, таким образом, подразумевает не просто изучение текста, но прежде всего анализ ментально выстраиваемых адресатом и адресантом смыслов.