Оккупация: жизнь в руках дьявола.

Война разгорается. Гитлеровские войска докатились до моей малой Родины. Случилось то, что случилось. Наступило 14–е августа 1941 года. Чёрный день в истории Чечерска. В город ворвались немцы. Началась оккупация. А продолжалась она более 2-х лет – до 27 ноября 1943 года.

Первых немцев я увидел, стоя у своего дома в глубине усадьбы, принадлежащей нашей семье. А была она немаленькой – более 50 соток. В этом пространстве размещались дом, различные хозпостройки, приусадебный участок с огородом и садом. Весь комплекс находился почти на самой окраине города, у проходящего мимо нас шоссе Чечерск – Гомель.

Вот по этой, так сказать, «стратегической» магистрали двигались три мотоцикла с колясками, и в каждом сидели по три вражеских солдата. По улице, переходящей на окраине в шоссе, они направлялись от центра города в сторону Гомеля. Их оружие было направлено на «пробегающие» мимо жилые здания, дворы, всякие бытовые строения в них. Взгляд этих чужаков «сверлил» обе стороны абсолютно пустынной улицы.

Напряжённые позы, приготовленные к бою «стволы», непрерывное, пристальное наблюдение за всем, что было расположено вокруг, свидетельствовали о готовности при необходимости стрелять.

Что это был за военный отряд, я тогда не знал. Вглядываясь сегодня в ту ситуацию, думаю, это была разведгруппа вступающих в Чечерск немецких войск.

Меня они не видели. Я был фактически прикрыт от них деревьями и кустарниками сада, а также наружной оградой, что опоясывала по всему периметру усадьбу. И добавочно к этому - заборчиком внутренней улочки, идущей от входных ворот и калитки в них до дверей дома.

Как ни странно, но страха, ощущения опастности во мне не было. Я любопытствовал. Следил за этой, неожиданно появившейся на нашей улице мотоциклетной командой с неким, я бы сказал, «профессиональным» пристрастием. Держал меня в напряжённом внимании неподдельный интерес к этой поразительной кавалькаде. Ведь ничего подобного в наших войсках я не видел. Вот и глазел на возникшее чудо.

В визуально отслеженной в тот момент ситуации была одна неожиданность. Она в те дни осознавалась всеми, включая и меня. Неделей-второй ранее при всеобщем участии или соучастии горожан рылись противотанковые рвы недалеко от Чечерска, у шоссе гомельского направления. Делалось это там по той простой причине, что наступление вражеской армии ожидалось именно отсюда.

А враг своими действиями обесценил все тогдашние оборонительные приготовления. Он ворвался в город с той стороны, откуда его не ждали и соответственно никаких заслонов, преград для противника не готовили.

Рвы никак не сработали. Их остатки просуществовали после войны несколько десятилетий, являясь своеобразным негативным памятником тем дням. Они ещё долго напоминали нам об имевших место в ряде случаев бессмысленных в военном отношении действиях местного армейского и гражданского руководста в условиях паники, неразберихи, дезорганизации в тот начальный период войны.

Итак, наше родное местечко было полонено пришельцами из Германии. «Немцами». В обиходе жители этим словом и характеризовали новую власть. И через десятилетия, вспоминая оккупацию, говорили – «при немцах».

Чужаки располагались всерьёз и надолго. Это мы почувствовали почти сразу же.

Собственно, уже в первом непосредственном контакте нашей семьи с их солдатами. Произошло это несколько часов спустя после мотоциклетного видения. Скорее всего во второй день. За точность не ручаюсь - человеческая память несовершенна, да и прошло с тех пор много десятилетий.

К нашей усадьбе подошли два «захватчика». Любители познакомиться с местными абборигенами. И показать себя во всей красе – представителями высокой миссии по «окультуриванию» этой дикой местности, «азиатчины».

Это я «издеваюсь - потешаюсь» уже теперь, задним числом. Тогда я просто глазел во все глаза на них. Ждал, что несёт нам их визит.

А они и не скрывали свои намерения. В считанные минуты в полной мере показали себя нам. Очень даже красочно. Впечатлили.

Сейчас поделюсь об этом.

Но вначале пару слов о другом. Об их внешнем виде. Их экипировка, общий покрой одежды, обувь, снаряжение меня, считайте, ошеломили. Что вы хотите - малец только что видел красноармейцев. Их облик «эталонно», скажем так, зафиксировался в мозгу. А тут … невероятное не «то». Аммуниция, покрой, цвет, всякие детали солдатской «робы» пришедших к нам «этих» оказались совершенно не похожими на соответствующую атрибутику, личное оснащение наших бойцов. Это-то меня сильно и удивило, врезалось в память.

Ну, это между прочим. Более существенно следующее.

Начну живописать о происшедшем общении с представителями «высшей» расы (правда, в тот момент я не знал, что они – «арии», так сказать, «цвет человечества»; тогда они были для меня просто «немцы») с общей диспозиции. Запомнилась такая вот расстановочка контактирующихся. Место «долгожданной» встречи - у ворот на наш участок. Примерно половина такой «отгородки» от улицы – это железная сетка. Высота всей «композиции» где-то 1,2-1,4 метра. С внутренней стороны этой ограды стоят отец и мать. С внешней стороны, напротив родителей – «они», эти незваные гости. Один – высокий и худой, другой - значительно ниже ростом и достаточно плотный.

Я стою сзади родителей на некотором расстоянии от них.

Первый из немцев, показывая пальцем на отца, произносит: - «Коммунист?» (слово-то интернациональное; его одинаково произносят на разных языках). Отец машет головой, мол, «Нет!». Пауза. Они стоят, молча смотрят на нас. Молчание и пристальное разглядывание отца, матери, меня и всего, что нас окружает, затягивается.

Внутри меня что-то «обрывается». Или как ещё говорят – душа уходит в пятки.

Но вот неприятная, да что там – просто опасная (как внутренне мной осознавалась) ситуация прервалась. Они произносят между собой несколько фраз. На своём «птичьем» языке. И тут второй из них совершенно неожиданно выпалил в сторону матери на ломаном языке: - «Матка! Яйца! Млеко!» - и назвал ещё пару каких-то продуктов (я не понял, о чём это он - его произношение было не «дешифруемым» мной). И жестом показывает, мол, неси сюда!

Напряжение сразу спадает. Ведь пришли они, как оказалось, лишь покушать. Так сказать, продегустировать туземные блюда!

«Еdеn sein» («Каждому своё»). Когда я уже взрослым человеком побывал в лагере смерти «Освенцим» (Польша), где фашистами было уничтожено около 4 миллионов человек, меня эта фраза, написанная на входных воротах в гигантский зловещий комплекс массового истребления людей, потрясла своим преступно-издевательским смыслом.

Пришедшая к нам парочка немцев руководствовалась этой же заповедью. Они показывали место каждого в новой обстановке: одни производят продукцию, другие её поедают. Каждому своё.

Ну, это уже резюме меня сегодняшнего. А тогда моё тело, его эмоциональное состояние управлялись элементарными реакциями. И прежде всего любопытством и страхом.

С этого «бытового» эпизода началась для нас оккупация.

Нет, конечно, тогда мы не поняли глубинного смысла той встречи. Казалось, с «этими» ужиться сможем. Мы ведь в описанный момент столь «яркого» контакта с двумя вооруженными немцами уцелели. Ничего не случилось с отцом. И в целом семью не тронули. А проведённая «дегустация» вовсе не самое страшное.

Примерно так всё это нами, так сказать, общесемейно было воспринято. В конце концов, немцы – цивилизованная нация. Такое понимание происшедшего эпизода всеми взрослыми членами семьи я и слышал в виде бурных обсуждений ими всего случившегося, и ощущал в ближайшие дни через успокоительно-эмоциональную домашнюю обстановку.

Этот примитивно-приземлённый «оптимизм» уже вскоре был превращён в прах повседневной практикой жизни при «немцах».

Сразу признаюсь – не имел я тогда, как это называется, светлой головы, столь нужной для понимания «той» быстро развивающейся, многофакторной, сложной и опасной действительности. «Разумником» не являлся. Практически не проявлял какого-либо «умствования», логического осмысления.

У малолетки Шурки главным инструментом осязания реальности был инстинкт с его упомянутыми выше основополагающими элементами. Кроме страха и любопытства были ещё и удивление, растерянность, подавленность, просто какие-то неприятные ощущения. Радость тоже была – это чувство диктовалось возрастом. Любая жуть, неприятность имела свою концовку. А за её пределами вступала в свои права детская непосредственность.

А что касается понимания событий, то в этом мне помогали, правда, лишь иногда внутрисемейные трактовки происходящего.

Итак, отсчёт времени новой жизни пошёл. Как теперь известно, таких «весёленьких» деньков набежало более 800. Апокалипсис длиной в 2 года с «хвостиком». Ах, война, что ж ты сделала, подлая!

Знал ли я в тот период о чём-то больше, чем информировали меня глаза и уши, вся эмоционально-психическая сфера? О масштабах гигантского побоища, сечи, смертного боя, развернувшихся на территории нашей страны? Об успехах и неудачах Красной Армии? И т.п..

Сейчас, влазя в шкуру «тогдашнего», напрягаю память. Надеюсь обнаружить в её закоулках хоть какие-то ответы на эти вопросы – и ничего не нахожу. Похоже, более тех знаний и соответствующего упрощённо-детского понимания обстановки, что приобретал личным опытом ежедневно, я не знал. Думаю, это связано с тем, что мои отец и мать старались при мне, ребёнке, поменьше говорить на всякие «опасные» в условиях оккупации темы. Хотя, уточняя, скажем наверняка, что и они были обойдены такой информацией. Откуда ей было браться? Но всё же …

Вот поэтому пишу лишь о том, что видел, испытал, перенёс, ощутил сам, о тех событиях, в которых участвовал, о местах, куда меня заносила судьба в те дни (то ли по воле родителей или моей личной, либо действиями оккупационных властей и их воинских подразделений).

О нашей семье.

Нас было четверо - пятеро - четверо: папа, мама, сестра и я, а также какое-то время – маленький братец. В таком составе, меняющемся количественно, мы и пережили всю войну. Отцу, Плескачевскому Ивану Артёмовичу в 1941г. было 43 года, матери, Пелагее Ульяновне (урождённой Короткевич) – 40 лет. О сестре я уже писал – её звали Люся, и ей в тот момент было 12 лет, ну а мне – пять. А наш братик родился и умер в оккупации.

«Родовое гнездо» отца - деревня Ново-Малыничи. Это в 5-ти км от Чечерска и, примерно, на таком же расстоянии от описанного мной населённого пункта Бердыж, маминой Родины. Здесь, в этом «кусте», что несколько шире этой деревни, жили родители папы, его братья и сестра.

Отец серьёзно болел и поэтому не был мобилизован в армию. Остался со своей семьёй в Чечерске. Во время оккупации он работал там же, где и до войны – в лестничестве. Работником бухгалтерии.

Местная советская власть, отступая вместе с армией и формируя боевые отряды в лесах и связанную с ними подпольную сеть в городе, поручила ему принимать в своём доме связников «оттуда», от партизан.

Явка, однако, за два года так и не сработала, предположительно, ввиду разгрома немцами первого подполья. Видимо, ориентировка на отца была утеряна, и новые люди, заменившие выбывших из борьбы, не смогли вновь открыть и использовать намеченную ранее связь.

Мама в те времена и последующие десятилетия - домохозяйка. Её «подопечные» – дети, огород, домашняя скотина. Ну и конечно, среди разных обязанностей была ещё одна, важнейшая - семейная «кухарка». Добавлю ещё к её характеристике, что она была женщина обязательная, последовательная, с логическим складом ума. В быту – «чистюля».

К сказанному добавлю важнейшее качество отца и матери – они были настоящие трудоголики.

Если же при этом говорить о текущей жизни и действиях родителей в той, оккупационной повседневности, то прежде всего для них обоих было характерно отсутствие паники в любых, самых драматических ситуациях. Более того, я бы отметил присущую им собранность, организованность.

Особо отмечу ещё одну их черту – проявляемое единство в важнейших решениях. А ведь не редко тогда приходилось делать весьма ответственные шаги, не имея времени на обдумывание.

Это был чётко функционирующий семейный «тандем». Не побоюсь сказать – случай уникальный.

Ну и в самом деле в окружающей нас социальной среде с различным семейным многообразием мы наблюдаем, так называемое, перетягивание каната на себя каждым из подобных родителей. Думаю, убеждать в реальности такой почти всеобщей практики нет необходимости. Наверняка, каждый это наблюдал многократно.

А тут совершенно иное. Мои отец и мать являлись, что называется, лидерами по своей ментальности, генной сущности. Оба – люди инициативные, рискну сказать, амбициозные, быстро, не суетясь, отрабатывали нужный курс поведения и согласованно действовали.

Друг детства – Лёня Горбачёв

Потом мы разбежались по стране. Но время от времени встречались на своей малой Родине. Тем для разговоров было предостаточно. Возможно поэтому, а может и нет, но только почему-то мы никогда не вспоминали нашу жизнь в период войны.

И вот очередная встреча. 2009 год. Минск – столица родной Беларуси (так сейчас пишется Белоруссия). Здесь мой друг живёт сейчас.

В ходе каких-то обсуждений мы вдруг заговорили о тех двух годах немецкой оккупации Чечерска. Многие события той поры, как оказалось, одновременно и непосредственно касались нас обоих. И неожиданно этот разговор вышел на тему гетто и последующего истребления фашистами его обитателей.

Выяснилось, что оба в то роковое для сотен горожан время наблюдали разные фазы фашистской акции по их уничтожению. Я видел ещё на выходе из города, как эти сатрапы гнали людей на убой. А он стал свидетелем последних мгновений жизни наших соседей – их расстрела и последующей за этим ситуации.

Леонид Иванович и я

Вот что он рассказал.

Случилось так, что Лёня с группой детей был в этот момент на опушке леса в метрах трёхстах от места казни. Эти дети (напомню, что моему другу в тот момент было 4 годика) играли в лесу в «войну».

Кто там был? В разговоре этот вопрос был обойдён. Думаю, что, в основном, компанию составляли дети постарше. Это вполне возможно, ибо у моего друга был старший брат Витя, которому тогда «стукнуло», подумать только, где-то аж 7-8 лет. И вот, наверняка, это он и его друзья, примерно, этого же возраста, словом, вся эта братия из «великовозрастных» пацанов, захватив с собой малыша Лёню, двинулась в лес погулять.

Дети войны. А где были их родители? И как мальчишки столь юного возраста в безжалостное оккупационное время и, при том, в такую непогоду оказалась со своими играми на лесной «детской площадке» более чем в 2-х километрах от Чечерска?

Это вопросы сегодняшнего дня. Они встают перед читателем. Нас же, Лёню и меня, в ходе беседы они не интересовали. Тогда детвора была предоставлена сама себе. И подобная «свобода» для нас обоих в те времена была обыденностью, повседневьем. И, заметьте, невзирая на возросшие опастности в окружавшей реальности. Таков парадокс того времени.

И вот эта группа малолеток, но уже, и это отметим особо, достаточно «опытная», изрядно хлебнувшая горя, испытанная всякими происшествиями, событиями военного противостояния и оккупации, не по годам вполне самостоятельная, стала свидетелем невиданных ими ранее зверств военных властей.

На их глазах свершился финал ликвидационной акции. Им довелось стать очевидцами варварской казни пригнанной к противотанковому рву огромной массы горожан. С ужасом наблюдали расстрел стариков, женщин, детей – всех без исключения. Слышали душераздирающие крики этих людей, их предсмертные вопли, проклятия в адрес убийц.

Испытывая шок от этой убойной операции, ребята вынуждены были дождаться закапывания рва с телами убиенных и последующего ухода команды «смерти» обратно в город.

Ослеплённые увиденной ими только что безжалостной бойней невероятного количества жителей Чечерска, объятые страхом, они бросились бежать домой. Но для этого надо было «промчаться» мимо места казни – другой дороги не было. Выбирать не приходилось.

В какой-то момент эти мальчики, тела которых в тот момент представляли собой сплошной комок парализованных оцепенением нервов, оказались у этого страшного места. Казалось бы, они только что такое видели, что их поразить ещё больше чем-то трудно было представить.

Увы! Реальность оказалась ещё более ужасающей, чем можно было предполагать. Когда дети, пробегая мимо, бросили взгляд на место расстрела – они «остолбенели»: земля, которой присыпали трупы казнённых, «дышала».

Отдельные участки её тонкого слоя хаотично перемещались по всему «расстрельному» пространству. Это шевелились в своём «могильнике» в разных его местах хотя и расстрелянные, но ещё живые люди. Вероятно, часть несчастных была лишь тяжело ранена.

Смотреть на это было невыносимо. Подстёгнутые этим новым кошмаром, дети рванули к себе.

«Арийский порядок».

Городская жизнь изменилась до неузнаваемости. Исчезла привычная довоенная стабильность в биении общественного пульса. Ушёл сложившийся деловой ритм. Ему, ведь, подчинялся и я, посещая детский сад. Сгинули отлаженность быта (мы - дети это, возможно, первыми и почувствовали), спокойствие в общегородской обстановке.

Теперь же характерной особенностью «нового порядка» в нашем местечке стала обстановка страха, непредсказуемости, опастности для жизни.

Физическое существование не гарантировалось. И для меня, пережившего столь мучительное потрясение, эта истина, пожалуй, только сейчас стала очевидной в своей немыслимой реальности.

Перед каждым горожанином встал мучительный вопрос – как выжить? Ясно было одно: к новой обстановке надо было как-то приспосабливаться.

Быстро взрослелось. Беззаботное детство уходило куда-то в глубокую преисподнюю психики, в теперь уже призрачную далёкую-далёкую довоенную «старину». И там осталось навсегда.

Оно уже не вернулось и после войны – вслед за Победой на нас свалились иные, но тоже не детские проблемы – и прежде всего, необходимо было не умереть с голоду. И возродить разрушенный до основания быт. Воссоздать хозяйственную деятельность со всеми её жизненно важными структурами и др.

Тяжёлой ношей это легло тогда и на слабосильные детские плечи.

Убийственных историй для психики любого нормального человека, а тем более для ребёнка, оккупанты оставили в избытке. Всего не перескажешь. Приведу ещё лишь некоторые из них.