Интонационно-речевой уровень эссе

На уровне речевого строя эссе также многообразно. Отличительной чертой эссеисткого стиля при этом является его разговорность, которая предполагает доверительность изложения. Эссе не должно быть перегружено терминами или построено на нейтральной, невыразительной лексике и синтаксисе. Язык эссе должен быть динамичен, выразителен. В этих целях эссеисты нередко обращаются к тропам – сравнению, метафоре, метонимии. Большую роль в эссеистике играет аллегория и символ. За частным эссеист должен показать более общее значение, как в аллегории, или глубину всех контекстов, как в символе.

На уровне синтаксиса характерной чертой становится использование вопросов-обращений, динамических синтаксических конструкций, передающих интонации доверительной беседы. Эссе активно включает восклицательные предложения: «Насколько разные ощущения, кода пьешь из стакана или из кружки! (начало эссе «О сосудах»), номинативные конструкции и конструкции с пропуском сказуемого: «Еще одна важная фигура застолья – рюмка» или «Рюмка – от немецкого «ruhmer», что само производно от «ruhmen» - восхвалять, превозносить».

Один из современных критиков Дмитрий Бавильский дал весьма выразительную оценку эссе в контексте литературном: «Благодаря эссе русская литература вырабатывает аппарат для работы с языками культуры внутренней жизни». По отношению к публицистике этот тезис может означать следующее – эссе не только дает оценку того или иного общественного явления, оно учит культуре восприятия жизненных фактов, выполняя важную воспитательную задачу. Привлекая читателя к процессу внутреннего индивидуального осмысления, эссе исподволь в неназидательной форме приобщает читателя к опыту целостного и концептуального мышления.

ХРЕСТОМАТИЯ

Глеб Шульпяков

Пушечное мясо

Джерси, крупнейший из Нормандских островов, можно объехать за час, настолько он мал. В хорошую погоду отсюда видно Францию. До Лондона сорок пять минут на самолете. Но говорят на Джерси все равно по-английски, поскольку остров является оффшором под юрисдикцией Великобритании.

Крошечная столица острова напичкана банками и приморскими кабаками. Англофобы произносят имя города на французский манер "Сен-Элье". Остальные постояльцы Джерси - кучка миллионеров плюс армия официантов и горничных из Польши-Венгрии - а также любители серфинга, которые десантируются по выходным - называют главный город острова по-английски "Сент-Хелиер".

Иные усматривают французскую тонкость в соусах островной кухни, да. А также нормандские элементы в архитектуре. Но Джерси настолько мал, а его архитектура настолько ничтожна, что совершенно не важно, чего тут больше в реальности, Англии или Франции. Поскольку больше всего на этом острове Германии.

На Джерси отличный, то есть предсказуемый и солнечный, климат. Затравленных погодой англичан это привлекает. Но мы, вопреки прогнозам, попадаем в туман и дождь. Который обрызгивает поля для гольфа с чисто английской брезгливостью. К тому же под окнами гостиницы лежала каменистая равнина библейского облика - а не морская панорама, как было обещано.

Но вот все переменилось, не прошло и получаса. Как в театре, когда после антракта на сцене новая декорация. Теперь над островом светило солнце, а пустыню затопило море, как будто воды, опять же по Библии, сомкнулись обратно. Это был знаменитый джерсейский прилив. По его расписанию живет вся прибрежная территория. Примерно до полудня (в зависимости от времени года) вода постепенно обнажает километры ровного, как тефлоновая сковородка, пляжа. Идеального для заездов на колесных каяках - и так, позагорать-побегать. Позапускать воздушного змея. Лодки до прилива лежат на песке как шахматные фигуры.

В скалистых местах острова при отливе открываются умопомрачительные лабиринты донных камней. Бродить среди них как по улицам арабского города, откуда почему-то исчезли люди. Тут же, на камнях и плитах, можно загорать. Пока не прозвучит сирена, означающая: вода возвращается. Ее наступление стремительно и вместе с тем незаметно. Задремал, зачитался - и все, привет. Когда вода прибывает, меж камней образуются омуты и водовороты, и утонуть в них плевое дело.
Для того и сирена.

Изучать остров лучше на велосипеде, который сдают в аренду повсеместно. Джерси с великолепной английской тщательностью опутан пешеходными тропами. Каждая указана в карте острова. Не заблудишься. На острове таких размеров заблудиться вообще - сложно.

За день-два на велосипеде можно методично объехать точки, где сохранились немецкие фортификационные сооружения. Поскольку именно они и есть "главное блюдо" на Джерси. В октябре 1942-го Гитлер отдал приказ сделать из острова "неприступную крепость". К 43-му году приказ выполнили. До сих пор вышки и бункеры находятся в идеальном состоянии - сохранились даже резиновые прокладки на газовых шлюзах. Что с житейской точки зрения, конечно, абсурд. Поскольку судьба военной архитектуры заключается в том, чтобы быть разрушенной.

Но вот история делает зигзаг - и все складывается иначе. Вопреки прогнозам союзники идут в обход Джерси. Высадки английского десанта на остров не происходит. Напрасны три года трудов пяти тысяч человек (из которых только пятая часть - рабская сила). Противотанковые стены вдоль пляжей оказываются никому не нужными. Гигантские пушки, ради которых под землей обустроили города, не сбили ни одного самолета. Не потопили ни одного судна. Десятки километров тоннелей и катакомб проложены впустую. Тысячи тонн лучшего германского бетона легли в землю Джерси зря. Из пулеметных гнезд никто не простреливал бухты. Доски, которыми обшиты гнезда, не погасили ни одного рикошета. Ни одной шрапнели. Все военные объекты на Джерси новенькие, с иголочки. Как будто вчера сданы в эксплуатацию. Просто солдаты, как вода отлива, почему-то покинули эти дзоты, эти наблюдательные вышки. Эти огневые точки.

Без единого выстрела. Как в сказке.

…Музейным хозяйством в бункере заведовали подростки, островитяне. Продавали билетики, сопровождали по туннелям. Показывали, объясняли. Слушая их малопонятную болтовню, я ловил себя на том, что дико завидую. Мне бы в пятом классе пушку в настоящем бункере! Чистить приборы, винтовки! Проверять телефонные сети! Питьевую воду в бутылках! Мечта подростка… Смотришь в пушечный прицел на море и вспоминаешь игровые автоматы в советских кинотеатрах.

Как они назывались? "Торпедная атака"? Не помню.

Лучший из 18 джерсейских бункеров находится на мысе Corbier. Как и все остальные, он был построен фирмой Kehl & Co по заказу военной Organization Todt. Пушка, которую он обслуживал, калибром 105 мм, помечена клеймом французской фирмы Le Creusot (1918 г). Действительно, в прошлой жизни она была полевым орудием французской армии. После капитуляции Франции немцы переставили пушку с колес на платформу, превратив ее в орудие береговой обороны.

Дальность поражения 10 километров. Всего таких пушек осталось пять из 84-х. Остальные растащили по кускам в 50-х коллекционеры.
К пушечному отсеку примыкают два угла поменьше, для отработанных гильз и то, где стоит гигантский вентилятор для отвода орудийного выхлопа. Две клети рядом - под снаряды, каждый весом 15,74 кг. Дальше "гостиная" ("кубрик", "казарма" - уж не знаю, как сказать точно) - то есть комната, где жили артиллеристы. Два раза по три койки друг над другом - почему-то очень короткие, карликовые. Стол, телефон. Печка. Стеллажи с питьевой водой. На стенах семейные портреты. Патефон. Вентиляция на случай газовой атаки, работает от генератора, как и все тут. У выхода наружу шлюзовая камера - опять же на случай газов.

Территория, прилегающая к входу, простреливается с огневой точки из пулемета MG 34.

Что еще? Смотровая ячейка на крыше, самое опасное место. Отсюда наблюдатель по телефону передавал расстановку сил в пушечный отсек - наводчику. Ну и шахта запасного выхода.

И ежевика вокруг, ежевика. Грозди черных спелых ягод - на фоне моря.

Выбравшись из бетонных келий, я думал о том, что в немецком артиллерийском укладе есть что-то монашеское, отшельническое. Глядя на то, как тщательно организован быт в бункере - как все тут заточено "под пушку" и для пушки сделано - вспоминаешь монастырь, скит. Где тоже все подчиняется одной идее, одному служению. Только вместо алтаря в бункере языческий идол, бог смерти. А служба по механике - та же. Кропотливая, ежедневная. Требующая полного самопожертвования.

И слепой веры в победу. Которой, возможно, не будет.

…После бункеров и вышек - бегом в зоопарк-заповедник Джеральда Даррелла, который находится в северной части острова. Бегом - потому что тамарины и лемуры - да еще в среде, приближенной к естественной - отвлекает от мыслей о злой природе человеческого разума.

Писатель и исследователь Даррелл мечтал устроить зоопарк с детства. И устроил. Свез на остров исчезающие виды, создал научный центр. Слоняясь по его "садам расходящихся тропок", следует помнить, что, в сущности, ты находишься в химере. В чужой фантазии. Которая - в отличие от военных немецких - безобидна.

«Стороны света», 2010, №99

Евгений Лесин

Принц крови

Щупловский Вал и ручка на веревочке

Вроде бы ерунда, деталь. Но в 1994 году, когда я увидел Щуплова впервые, обратил внимание именно на нее, ручку на веревочке. Форма одежды. Как у милиционеров, как у болельщиков ЦСКА. Если есть ручка на веревочке – значит, «при исполнении».

С тех пор я и сам так хожу. С ручкой на веревочке.

Помню, захожу как-то в «Независимую газету». Сам я тогда еще в «Книжном обозрении» работал, а Щуплов уже из «КО» ушел, и ушел как раз в «Независимую». Короче, захожу в «НГ», к Александру Всеволодовичу Вознесенскому (а он тогда в «НГ» еще работал). И вижу в коридоре Щуплова. Стоит, балагурит, а на шее – ручка на веревочке. И у меня такая же. Вроде бы ерунда, деталь, а забыть не могу.

Самоварщиков

А к Щуплову меня, разумеется, отвела Татьяна Бек. Я тогда учился в Литературном институте, у нее, понятное дело, в семинаре. Она и дала книжку какую-то. Говорит: напиши, мол. Написал. Потом она говорит: неси-ка ты свою рецензию в газету «Книжное обозрение», Саше Щуплову. Знаешь такого?

Знаю, говорю, поэт. Он, значит, в «Книжном обозрении» работает?

Странно, говорит Бек, его больше как журналиста знают.

А я читал в альманахе «Поэзия».

Кстати, в том альманахе был персонаж – Ефим Самоварщиков. Смешные стихи, что-то типа гаврилиады. Коллективное, разумеется, творчество. Один из авторов – Щуплов. Неплохо бы отдельной книжкой издать Самоварщикова да и написать, кто автор какого именно стихотворения.

Принц крови

Что меня более всего печалит. Была то ли в самом конце 80-х, то ли в самом начале 90-х напечатана смешная поэма Щуплова. Как раз про газету «Книжное обозрение». Напечатана в питерском журнале, если я не ошибаюсь, «Аврора». Номер с поэмой у меня был, да делся куда-то.

А еще была у Щуплова замечательная поэма «Принц крови». Вот она. Хулиганская, не спорю. Но какое богатство слов! Приведу лишь кусочек, конечно:

Ты казался принцем крови
и любил пускать шмеля,
и платил за все любови
одеваньем в соболя.
Ты на мячиках к «Базару»
в белой бобке подъезжал
и плашкета, словно шмару,
для блезиру содержал.
Говорят, ты харил катек
только в шнифтовый фуфляк
и бросал хрусты на скатерть
биксам в тающих Филях.
Не судьба – а вязка с понтом!
Не алтарь – а хан в дыре...
И горел над горизонтом
шар, как шапка на воре.
И когда твой шпих и двери
сыса взглядом облизал,
как Есенин в «Англетере»,
ты кишевник завязал.
Выгнул фраерские брови,
будто весело тебе...
Потому что принцем крови
был по кости и судьбе...
Не назвать

У меня было много учителей. Всех не назвать. Во всяком случае, здесь и сейчас.

А Щуплов...

Помню, принес первый репортаж. С какого-то литературного вечера. На машинке еще отпечатанный. Щуплов бумажку взял, почирикал ручкой, говорит: неси наборщицам. Следующую статью Щуплов посмотрел, ничего не исправил, а третью уже и читать не стал: нормально, мол. Лучшее обучение, на мой взгляд.

А вот что еще запомнилось. Приносит автор Щуплову статью. Тоже про вечер литературный, вечер, на котором был и сам А.Н., был и стихи читал. В статье автор Щуплова среди прочих упомянул. А Щуплов свою фамилию аккуратно так вычеркивает. И всегда так поступал. Как же, мол, можно? В своей собственной газете и про себя? Неудобно. Сейчас почему-то все почти считают, что удобно.

Второй ряд

В поэзии всегда был так называемый Второй ряд. В первом Пушкин, Маяковский, Бродский, Воденников etc. Во втором – мы все остальные. Ничего, не стыдно. Николай Глазков был во Втором ряду, Игорь Холин, сейчас вот Гаврильчик с Немировым, не знаю, где стоят Родионов с Емелиным – как-то больше привык сидеть с ними за одним столом. Так вот, Второй ряд – право, не стыдно.

А Щуплов – сам шел туда, во Второй ряд. Его называли – не помню кто и на каком именно литературном вечере, но представили его именно так – Генерал русской журналистики. Журналистики, не поэзии. «Чистые» поэты любят называть своих друзей, которые не только поэты, – критиками, журналистами и так далее. Сами-то они, дескать, придворные поэты Господа Бога. Ничего, не обидно. Щуплов как поэт на несколько голов выше почти всех, на чьи стихотворные книги писал рецензии. Но он был журналистом, а они все – поэтами.

Не беда. Его хватало. Он взял столько интервью, что, кажется, людей на земле меньше. Поглядите, кстати, на фотографии. Везде он не один. А особенно мне нравится та, которая с Никитой Богословским. Видите, Щуплов диктофон держит?

Работает.

У Арканова, у Гребешковой, видимо, уже интервью-то взял. А здесь – в самом разгаре. И таких фотографий немало. У одного писателя, у другого, у известного поэта, у модного режиссера... А сам – с диктофончиком, для газеты убивается. А стихи – в метро, в маршрутке, все равно ведь Второй ряд.

Очень хороший, товарищи, поэтический ряд.

Мальчики

Ну да, Щуплов любил мальчиков, а не девочек. Хотя при советской власти ему, конечно, пришлось жениться. Но любил мальчиков. А бабам нравился, корректорши все в полном составе были в него влюблены. А он туда к ним бегал – обновки мерить или недуги лечить.

А я помню такой эпизод. Идем с Щупловым по домам. Вечером. Ему в метро – на станцию метро «Свиблово», где он квартиру снимает. Мне на электричку, до станции «Тушино». С Рижского вокзала. Стоим на улице Сущевский Вал. Ждем красного сигнала светофора. Рядом стайка девиц. Щебечут, хохочут. Щуплов со всеми ними знакомится. Пока переходим улицу, Щуплов безошибочно выбирает из них самую красивую, говорит ей: вот с ним и поедешь. Пока, Лесин, забирай девушку, только на службу все же приходи.

Девушка покорно пошла со мной на электричку, в Тушино.

А вы говорите – мальчики…

Кстати, насчет квартиры. Какое-то время Щуплов в Тушино жил, на станции метро «Планерная». И всегда говорил – «Планёрная», с ударением на «ё». Раньше так и в метро дикторы объявляли – «Планёрная», с ударением на «ё». а теперь говорят – «ПлАнерная», с ударением на «а».

Пусть Лесин бухает

Приходит, к примеру, писатель в газету «Книжное обозрение». Ну, к примеру, писатель Сергей Дмитренко. Очень хороший писатель. Когда приходит в дружественную редакцию (а зачем ему ходить в недружественные?), приносит с собой сало, водку, всяческих яств и выпивок. Приходит пораньше. Мол, раньше выпьешь – скорее уснешь. Очень верно считает очень хороший писатель Сергей Дмитренко. Приходит он, приносит сало, водку, всяческих яств и выпивок, а Щуплов ему и говорит:

– Сережа, я сейчас на внутриредакционную летучку пойду. Пусть Лесин бухает.

Садимся мы с очень хорошим писателем Сергеем, к примеру, Дмитренко, открываем водку, режем сало. Бухаем, а Щуплов на летучке убивается. Потом, конечно, приходит, присоединяется. Чудо как хорошо.

Щупловский Вал

Есть такой поэт и музыкант Вова Терех. Хороший поэт, да и, наверное, музыкант тоже хороший (не слышал, судить не берусь). Познакомил меня с ним Юра Соловьев, единственный с поэтического семинара Бек, кого я могу назвать своим другом. Он, Юра, из Брянска, несколько лет не пьет уже, там, в Брянске, и живет. Так вот, Вова Терех. Бухали мы с ним на берегу канала имени Москвы. Купив предварительно пачку папирос «Беломор». Он потому что не только бухал, но еще и курил. А набухались мы тогда хорошо. Я поплыл, в буквальном смысле слова поплыл – потому что лето было. Поплыл, в воде уснул и врезался головой в баржу. Врезался, очнулся да еще на матросов начал громко браниться. Мол, куда прешь, не видишь, что пешеход канал переплывает. Матросы смеялись, поняли, видать, что с дурачком дело имеют. Но я отвлекся.

Объясняю по телефону Вове Тереху, как до «Книжного обозрения» добраться. Улица, говорю, Сущевский Вал.

– Щупловский Вал? – спрашивает Терех.

Ага, Щупловский.

Пока еще не переименовали улицу Сущевский Вал в улицу Щупловский Вал. И зря. Пора бы.

Ты казался принцем крови...

А Щуплов не казался, а был – Принцем крови.

НГ-ExLibris, 05.03.2009

Дмитрий Быков

СЕМИЦВЕТИК