Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Механистический подход и прогресс современной медицины

Биологическая медицина

Volker Fintelmann

 

Кризис медицины

 

Если попытаться выяснить собственно мо­мент рождения современной медицины, ко­торая сама себя считает естественнонаучно обоснованной, то в качестве такового можно принять год 1858. В этом году Рудольф Вирхов в Берлине опубликовал свою «Целлюлярную патологию». В основе труда лежали 20 лекций, которые он прочитал по этой теме перед берлинскими врачами и которые затем вышли в виде книги.

Все, что до сих пор считалось верным в меди­цине, было отменено тезисами Вирхова, и в первую очередь гуморальная патология, вплоть до того времени еще ши­роко распространенная и представлявшая в своем учении о соках тела последние, уже де­кадентские отзвуки древней гиппократовой медицины. Говоря о гуморальной патологии, приходится говорить об упадке, так как первоначально ее корни произраста­ли из греческой мистериальной медицины, медицинского течения, представителем кото­рого являлся Гиппократ. То, что из этой об­ласти дошло до 19 века и преподавалось в уни­верситетах, было, конечно, полной абстрак­цией. Без сомнения, наступало время, когда необходимо было полностью покончить с подобным декадентским воззрением в меди­цине. Это произошло радикальным образом, с опорой на так мощно развивавшееся в этом веке естествознание. Конечно, подобному рождению, установленному нами в 1858 году, предшествовало и свое «дородовое» развитие. Можно указать на Джованни Баттиста Морганьи как на действительного основате­ля патологической анатомии, а также на Фридриха Т. Шванна, доказавшего еще в 1839 году, что организмы животного и растения основаны на строительном элементе - клет­ке. Можно также вспомнить создание микро­скопа, первые разработки которого, как пред­полагается, были еще в 1590 году, или же на революционное развитие научных знаний в области физики или биохимии.

Элементарная действительность челове­ка, согласно Вирхову, - клетка. Она содержит в себе практически всего человека, и все сложное строение человека как организма есть не что иное, как дифференцирование и вариация принципа единой клетки. Дословно у Рудоль­фа Вирхова это звучит так: «Особенно труд­ным был ответ на вопрос, из каких частей тела собственно исходит действие, а какие ис­пытывают на себе это действие; но фактичес­ки уже сейчас можно полностью сделать зак­лючение по этому вопросу, даже примени­тельно к таким частям, чья структура еще об­суждается. При подобном применении гисто­логии к физиологии и патологии речь идет прежде всего о том, чтобы признать, что клетка на самом деле является последним дей­ствительным формоэлементом всех прояв­лений жизни, и что собственно действие мы никак не можем вынести за границы клетки.» Далее он описывает, что каждая клетка, собственно, имеет однообразное строение с од­ними и теми же структурными элементами и что все сложное строение целого организ­ма есть лишь специализация и дифференци­ация одного и того же принципа: «Итак, мы получаем простое, однородное, крайне моно­тонное образование, с исключительным по­стоянством повторяющееся в живых организ­мах. Но как раз это постоянство является луч­шим критерием того, что клетка действитель­но есть элементарная единица, характеризу­ющая все живое, и что там, где ее не существу­ет, не возникают и формы жизни, и что с клет­кой связано собственно продолжение, поддер­жание жизни. Лишь с тех пор, как понятие о клетке приняло эту строгую форму - и я слег­ка горжусь, что, несмотря на упреки в педан­тизме, всегда стоял на этой позиции, - лишь с тех пор можно сказать, что мы получили простую форму, которую можем обнаружить повсюду, и которая хотя и различается по ве­личине и внешнему облику, все же одинако­ва по структуре своих существенных состав­ных частей.» И далее: «Если весь ряд живых объектов характеризуется определенным со­впадением этой элементарной формы, если в этом ряду мы тщетно ищем какое-либо иное образование, которым можно было бы заме­нить клетку, то необходимым образом любую высшую форму жизни, будь то растение или животное, следует сначала рассматривать как сумму большего или меньшего числа идентичных или неодинаковых клеток. Каж­дое животное предстает как сумма витальных единиц, в каждой из которых заключе­ны все характерные черты живого. Эти харак­терные черты и универсальную единицу жи­вого нельзя обнаружить в какой-либо одной точке высшего организма, например, в голов­ном мозге человека, а лишь в определенной постоянно повторяющейся единице, содержа­щейся в каждом отдельном элементе орга­низма. Отсюда следует, что образование жи­вого тела всегда сводится к некоего рода об­щественной организации, организации соци­ального рода, где масса отдельных сущнос­тей зависит друг от друга, но так, что каждый элемент выполняет свою собственную особую деятельность, и что деятельность каждого элемента, даже если вызвана стимулом, приходящим от других частей организма, все же исходит из самого этого элемента.»

Итак, клетка - это собственно базовый элемент, простейшая единица; она содержит в себе все признаки жизни, она сохраняет по­стоянство. Все живые существа, в том числе человека, следует представлять себе как об­разования, составленные из многих таких клеток. Не важно, растение это, животное или человек, - различие скорее заключено в спо­собе объединения клеток, в их дифференцировке. Здесь речь идет о чисто атомистичес­ком рассмотрении, о рассмотрении мельчай­ших отдельных частей, из которых затем де­лается заключение о целом; и особенностью всего этого процесса является то, что эти ис­следования полностью происходят на мерт­вом материале, что живое подразумевается заключенным в этот мертвый материал пре­парированных клеток. Необходимым обра­зом подобные исследования приходят к зак­лючению, сделанному Вирховым: все живое также подчиняется механическим, то есть принадлежащим мертвому миру, законам. В 1858 году на заседании собрания немецких ес­тествоиспытателей и врачей в Берлине Ру­дольф Вирхов читает доклад под названием «О механическом понимании жизни». Этот доклад еще раз подтверждает роль Вирхова как собственно основателя механистически-материалистической медицины, которую мы называем сегодня современной медициной и которая последовательно развивалась, опира­ясь на представления Вирхова. В упомянутом докладе Вирхов еще раз в отшлифованных предложениях защищает свой тезис: «Пред­ставление о единстве жизни во всем живом находит в клетке свое телесное воплощение. То, что мы искали лишь как идею, мы, нако­нец, нашли в действительности; то, что мно­гим казалось лишь мечтой, предстало во пло­ти перед нашим взором.» И далее: «Т.о., анализ ведет нас вверх, вплоть до тончайшего устройства нервного аппарата, где высшие характерные черты животной жизни – ощущение, управление движением, мышление - связаны с определенными груп­пами клеточных образований. Жизнь есть де­ятельность клетки, особенность жизни есть особенность клетки... Ее деятельность меняется вместе с веществом, которое ее образует и которое она содержит; ее функция меняет­ся, повышается и снижается, появляется и прекращается вместе с изменением, накопле­нием или уменьшением этого вещества. Но это вещество в своих элементах не отличает­ся от вещества неорганического, неживого мира, из которого оно восполняется и в кото­рое оно снова погружается, после того как вы­полнило свою особую функцию. Своеобраз­ным является лишь то, как это вещество вза­имно расположено, как сгруппировано в жи­вой клетке, и все же это расположение не на­столько своеобразно, чтобы стать противопо­ложностью тем расположению и группиров­ке, которые нам известны из химии неорга­нических тел. Род деятельности, особое фун­кционирование органического вещества ка­жутся нам своеобразными, и все же они про­исходят не иначе, чем деятельность и функ­ционирование, известные физике неживой природы. Все своеобразие ограничивается тем, что в ничтожно малом пространстве со­брано величайшее многообразие комбинаций веществ, что каждая клетка представляет со­бой очаг теснейших взаимодействий разнооб­разнейших комбинаций веществ, и что ре­зультаты этих взаимодействий таковы, каких не встречается более в природе нигде, по­скольку нигде более не известна подобная плотность взаимодействий. Какой бы особен­ной и своеобразной, какой бы поэтому внут­ренней ни была жизнь, но она не выходит за рамки химических и физических законов. Более того, каждый новый шаг на пути по­знания приближает нас к пониманию хими­ческих и физических процессов, на которых основана жизнь. Каждая особенность жизни находит свое объяснение в особенных струк­турах анатомического или химического рода, в особенном расположении вещества, кото­рое, располагаясь подобным образом, про­являет характерные для него повсюду свой­ства и силы, но кажется, что это происходит совсем иначе, чем в неорганическом мире. Од­нако, это отличие именно что кажущееся, ибо электрический процесс в нервной системе является процессом того же рода, что и в те­леграфной проволоке или в грозовом облаке; живой организм производит свое тепло при помощи горения, как это происходит в печи; крахмал в растении и животном превраща­ется в сахар, как это происходит на фабри­ке; во всем этом нет никакого антагонизма, лишь особенность.» Соответственно пред­ставлению классической физики («все фи­зические и химические явления объяснять механическими процессами») Вирхов может трактовать проявления жизни только меха­нистически. «Эта деятельность не может быть никакой иной, как только механи­ческой. Тщетно пытаются найти противо­положность между жизнью и механикой.» Далее Вирхов поясняет, что человеческий дух также не в состоянии понять жизнь иным образом, чем лишь как механическую, и от­рицает справедливость попыток выставить естествоиспытателя как врага идеализма, ибо «где и когда существовала философия бо­лее идеалистическая, чем сегодняшнее есте­ствознание?». Для него ясно, что подобные уп­реки в недостаточном идеализме могут исхо­дить только из лагеря спиритуалистов, явных или тайных. «Все равно, рассматриваем ли мы органическое или неорганическое созда­ние. В нем не ощутить никакого Spiritus rector, никакого духа жизни, воды или огня. Повсюду лишь механические процессы в не­прерывной необходимости причины и дей­ствия.»

Эта представленная Вирховым точка зре­ния стала всеобщей. Твердым убеждением ученых в конце XIX века было то, что все жиз­ненные функции в организмах следуют чис­то механическим или, иными словами, фи­зическим и химическим закономерностям. Любую признававшуюся до XIX века самосто­ятельность жизненной активности и жизнен­ных процессов, подчиняющихся своим зако­нам в отличие от неорганического мира, ученые стали оспаривать и искоренять как мистификацию какой-то туманной общей жизненной силы. Правда, великие представи­тели науки XX века впоследствии отрицали подобный абсолютный подход; так, напри­мер, Адольф Бутенандт указывал на то, что собственный принцип жи­вого не может открыться методам современ­ной науки, поскольку те направлены лишь на изучение неорганического. Однако в практической медицине механически-материалис­тический подход добился господствующего положения.

Конечно, можно возразить, что сегодня радикальные взгляды Вирхова уже в значи­тельной мере преодолены и уступили место гораздо более функциональному способу рас­смотрения. Тем не менее, как раз практичес­кая сторона нашей современной медицины показывает, что радикальное сведение дей­ствительности человека до уровня сложно ус­троенного тела с физическими и химически­ми реакциями, основанными на базовой еди­нице - клетке, ныне, как и прежде, определя­ет медицинское мышление и деятельность. Позже мы рассмотрим примеры, подтверж­дающие этот факт: доминирование механис­тического подхода и, как результат, лишь ча­стичный прогресс современной медицины; характеристика современной диагностики; кризис врачебной ответственности. Благода­ря этому нам станет понятно, что указанное редуцирование сущности человека, происхо­дившее до сих пор в научном мышлении, яв­ляется основной причиной современного кри­зиса медицины, однако и то, что этот кризис означает вызов, побуждающий последова­тельно продолжить то, что так смело начал Вирхов. Если уж только научное познание должно быть основой для медицинской дея­тельности, то предметом этого научного по­знания должно стать все существо человека. Это совокупное существо, которое следует по­знавать научным образом, предстает перед нами - как мы изложим в дальнейшем - в по­лярности между индивидуальным духом и образованным из потока наследственности телом, постоянной посредницей между кото­рыми является душа.

Но то, что мы сможем познать в этом су­ществе научным образом, зависит от приме­няемого метода. Если Вирхов в своих иссле­дованиях не распознал душевное и духовное бытие человека и даже ограничил жизненные процессы рамками их физических и химичес­ких проявлений, то причиной этого был при­меняемый им научный метод. В дальнейшем мы будем называть такой метод неорганичес­ким, поскольку он безошибочно изучает лишь процессы и закономерности неживой природы. Как только с его помощью пытают­ся изучать и жизненную, душевную или ду­ховную действительность человека, как это повсюду практикуется со времен Вирхова, то познают лишь то, как эти более высокие уров­ни действительности проявляются в физичес­ком и химическом бытии. В результате иссле­дуются лишь следы, но не само существо, ос­тавившее их.

Несчастьем исследователей XIX века было то, что они считали неорганический ме­тод единственно научным методом познания; эта тенденция началась еще с Исаака Ньюто­на и получила видимое научно-теоретическое обоснование в работах Иммануила Канта. В труде Рудольфа Штайнера о теории познания - опираясь на естественнонаучное мировоз­зрение Гете - постулированные Кантом гра­ницы познания были преодолены. Поэтому мы должны будем также получить представ­ление о различных взглядах на теорию позна­ния, чтобы показать, как возможно расши­рить естественную науку в области познания жизненной и животной действительностей, и как при помощи соответствующих методов и при помощи духовной науки можно позна­вать действительность человеческой души и человеческого духа.

 

Кризис медицины

В Германии особенно много критических высказываний по поводу развития современ­ной медицины и ее односторонности принад­лежит Шеферу и Мичерлиху. Но самая извес­тная и уж точно самая популярная критика современной медицины принадлежит социо­логу Ивану Илличу, издавшему в 1975 году книгу под названием «Меdical Nemesis». В ис­ключительно резких выражениях Иллич раз­бирает развитие современной медицины, ха­рактеристикой может служить название пер­вого раздела его книги: «Чума современной медицины»! Однако в этом представлении скрыт решающий недостаток. Хотя оно и вскрывает целый ряд спорных моментов ме­дицины, но ни в одном месте не предлагает какое-либо убедительное изменение или ре­шение. Тем не менее, книга Иллича должна входить в обязательную программу для чте­ния каждого совершеннолетнего человека, будь то профессионал, занятый в медицине, или пациент, отдающийся ему на лечение. Можно удивляться, насколько мало эта с од­ной стороны блестящая, с другой стороны по­чти циничная критика современной медици­ны изменила в самой медицине.

При помощи всего вышеописанного мы пытались установить глубокие причины кри­зиса в медицине. Мы взглянули на возникно­вение и рождение современной медицины, поскольку нам представляется важным, что­бы происходящее рассматривалось как кри­зис развития: отважно начатое развитие ос­тановилось и угрожает обратиться в свою про­тивоположность. Благотворное развитие про­должится лишь в том случае, если с тем же мужеством, с той же решительностью, с ка­кой в свое время начал Вирхов, будет сделан следующий шаг. После всего, что было ска­зано до сих пор, этот следующий шаг должен заключаться в преодолении редуцированно­го образа человека и в положении в основу ме­дицинской деятельности познания всей дей­ствительности человека, его телесного, как и его душевного и его духовного бытия.

Но элементарным препятствием для по­добного благотворного развития является на­учный догматизм современной медицины. Наука должна быть свободным полем для ис­следований с огромным взаимным интересом со стороны различных методических направ­лений. Но со второй половины XIX века есте­ственнонаучно ориентированная медицина претендует на исключительную действен­ность только своего метода, причем это тре­бование встречается уже в рассмотрениях Вирхова. Хотя непредвзятому человеку по­добное притязание на исключительную дей­ственность одного научного метода кажется совершенно неприемлемым и нелепым, в медицине это догматическое направление ут­вердилось. Иллич характеризует это разви­тие как «медицинские секты» и при этом име­ет в виду не группировки так называемых те­рапевтических направлений, а именно есте­ственнонаучно ориентированную медицину. Буквально мы у него читаем: «С начала это­го века врачебный корпус превратился в ус­тойчивую церковь»! Это развитие можно хо­рошо проследить, рассмотрев лечение, для которого сегодня существуют научно при­знанные методы и научно непризнанные ме­тоды (в немецком медицинском законода­тельстве последние называются особыми те­рапевтическими направлениями). Научно признанное лечение есть результат экспери­ментов, которые статистически изучены и подтверждены. Оно легитимирует себя при помощи статистики, то есть для одного от­дельного пациента существует определенная, соответствующая результатам эксперимен­тов вероятность того, что ему станет лучше, или же лучше не станет, или даже станет хуже. В какую из этих трех групп попадет па­циент - каждый раз это эксперимент с неизвестным исходом. Иллич охарактеризовал это следующим образом: «Для научно ориен­тированного врача медицина - наука, и каж­дый случай лечения - повторение экспери­мента со статистически заданными вероят­ностями исходов... от научной медицины, применяемой медицинскими учеными, ожи­дается, что она будет производить правиль­ные методы лечения, неважно, ведут ли они к исцелению, к смерти или к отсутствию ре­акции со стороны пациента. Эти методы ле­чения легитимируют себя при помощи стати­стики, которая согласно математическому распределению предсказывает все три исхо­да.» Т.о., сегодня целью любой научно идеальной и поэтому, разумеется, признанной терапии является схема лечения, рассчитываемая по измеряемым величинам пациента (вес, рост, площадь поверхности тела), но в остальном полностью независимая от каждый раз индивидуальной или биогра­фической ситуации пациента. Если последо­вательно развивать такие терапевтические схемы, то в конечном итоге сам врач будет уже не нужен, и уже тем более не потребует­ся часто упоминаемое, в рамках естественно­научной медицины совершенно непонятное «искусство врача»; для лечения нужен будет лишь хорошо подготовленный специалист пока еще не существующей профессии тера­певтически-технического ассистента.

Эти критические замечания описывают односторонность в развитии современной медицины, не ставя саму ее под сомнение. Однако в последнее время эта односторон­ность все отчетливее ощущается людьми, ко­торых медицина называет пациентами. Их почти безграничная на протяжении десяти­летий вера в медицину и врачей все больше уступает место скептическому вопросу, дей­ствуют ли врачи действительно на пользу па­циенту или же они в большей степени дей­ствуют для своей пользы и из чистого иссле­довательского стремления. Пациенты все чаще спрашивают об альтернативах, ищут нетрадиционные медицинские системы. Па­циенты больше не хотят быть произвольны­ми объектами медицины, но серьезно воспри­нимаемыми партнерами. Сегодня это поведе­ние называют также «голосование ногами».

Но кризис современной медицины имеет три аспекта. С одной стороны, это кризис по­знания; на этот аспект мы до сих пор преиму­щественно и обращали внимание. С другой стороны, это кризис деятельности и кризис в общественно-институциональной сфере. Об­суждение этих двух аспектов не есть задача данной книги, но для полноты картины сле­дует о них кратко упомянуть.

Врачебная деятельность также обознача­ется как искусство исцеления. Это указывает на то, что любое правильное медицинское действие должно быть творческим процес­сом. Такой процесс начинается с диагноза и раскрывается во взаимодействии всех тера­певтических и гигиенических мероприятий. Кризис деятельности в медицине проявляет­ся в нарастающем ограничении свободы вра­чебной деятельности, а также в прогрессиру­ющей неспособности к такой деятельности. Если, например, еще 30 лет назад были вели­кие врачи-диагносты, которые из всего свое­го профессионального опыта с большой уве­ренностью и надежностью ставили диагнозы своим пациентам, а затем подтверждали их с помощью технических методов, то сегодня во враче мы, в сущности, видим «собирателя диагностических данных», отмечающего фломастером патологические отклонения в полученных исследованиях и объединяюще­го их затем в диагнозы или даже субдиагно­зы. В этом месте размышляющему свидете­лю подобного развития на ум приходит фра­за из «Фауста» Гете: «Вот части – на моей ла­дони; но только духа нет в них боле!» Врачу в ходе его обучения должна быть привита спо­собность к творческой деятельности, затем в течение всей жизни ее следует поддерживать и развивать. Об этом еще будет идти речь, ког­да к концу нашей книги мы будем обсуждать обучение врача.

Врачебная свобода как творческий потен­циал проявляется по отношению к медицин­скому знанию в том, что последнее является не определяющей нормой, а партитурой, на которой при встрече врача и пациента может возникнуть новая медицинская и даже художественная интуиция. Но врачебная свобода проявляется и в том, что каждая консульта­ция пациента или беседа с коллегами и дру­гими медицинскими сотрудниками является встречей двух людей. Наконец, врачебная свобода проявляется в отношении к технике и аппаратуре. Ибо это отношение будет сво­бодным и творческим в том случае, если тех­нические средства будут использоваться ин­струментально. Под этим подразумевается та ситуация, когда технические процессы и аппараты все больше угрожают захватить власть над врачом и пациентом, когда врач более не способен детально в них разобрать­ся и вынужден постоянно их использовать. Для всего вышесказанного в медицине мож­но найти множество примеров, прежде всего в области диагностики, интенсивной тера­пии, травматологии и ортопедии, в случае уже упоминавшихся имплантаций искусст­венного водителя ритма или инсулиновой помпы и во многих других случаях. Решаю­щим для этого аспекта является выработка зависимостей. Например, в интенсивной те­рапии особенно многообразно проявляется это нагнетание зависимости от технических средств, драматической кульминацией чего бывает ситуация аппаратно поддерживаемой жизни, которую с трудом можно окончить даже в случае положительного судебного решения, например, в связи с обращением близких родственников. Это еще раз подтвержда­ет, что не сама по себе техника является про­блемой для медицины, а наше обхождение с ней. Господствует ли техника надо мной, или я использую ее возможности в своей врачебной деятельности? И совершенно особенно следует осознать еще один аспект проникновения техники в медицину: техника склонна вставать между людьми, то есть оттеснять врачей или медицинских сотрудников от дру­гих людей - от пациентов. Она создает целесообразность вместо сочувствия. Это, в конце концов, неизбежное следствие объективизации медицины или рассмотрения человека как объекта, поскольку его субъективно-индивидуальная сторона не может быть воспринята естественнонаучной медициной.

Общественно-институциональный аспект кризиса медицины проявляется в настоящее время в хозяйственной необходимости, играющей в современной медицине все боль­шую роль. Можно подумать, что сегодня ос­новной темой медицины являются возросшие расходы и всемерные попытки их снижения. Все больше складывается впечатление, что эту тему выдвигают на передний план и тем самым превращают здравоохранение всего лишь в одну из сфер рыночного хозяйства для того, чтобы действительные проблемы меди­цины как научного метода полностью исчез­ли из поля зрения. И хотя последнее в выс­шей мере опасно, тем не менее не вызывает сомнения факт, что стремительный рост рас­ходов и связанные с этим вынужденные об­стоятельства стали центральной проблемой медицины. С точки зрения врача стационара, проработавшего в медицине почти 40 лет, трудно представить, что суточный тариф на­хождения в небольшом гамбургском госпита­ле, составлявший в 1960-м году 10 немецких марок, сегодня вырос в 50 раз. Личное впечат­ление и постоянно подтверждающийся опыт несомненно показывают, что за эти 40 лет уход за пациентами, облегчение их страда­ний и даже излечение их болезней никак не могли улучшиться в 50 раз. Хотя с современ­ной точки зрения лечение в то время, напри­мер, язвы желудка, и кажется довольно при­митивным и ненаучным, тем не менее, чис­ло улучшений и облегчений ни в коем случае не было столь мало, чтобы стал понятен по­добный скачок цен. Подобное же справедли­во для многих других терапевтических забо­леваний, и вне области интенсивной терапии трудно назвать болезни или группы болезней, в которых наблюдался бы прогресс, хотя бы приблизительно оправдывающий подобное чрезмерное повышение издержек.

Существенной причиной этого является современная система страховых компаний и лежащий в ее основе Национальный страхо­вой кодекс. Если когда-то они были задуманы как настоящая социальная помощь для социаль­но незащищенных слоев населения, то со вре­менем, через предписанное государством обя­зательное медицинское страхование, они пре­вратились в (подвергавшиеся широким дис­куссиям) магазины самообслуживания в сфере здоровья. Личный эгоизм, единственно оп­ределяющий фактор в современном здраво­охранении, является глубоким корнем так на­зываемого роста цен и имеет две причины, ко­торые следует знать, чтобы его преодолеть. Одна из них - анонимность нашего здравоох­ранения. Отдельные члены солидарного со­общества застрахованных не знакомы друг с другом. Но единственно действенная сила для преодоления или уравновешивания соб­ственной корысти - это конкретная встреча с другим человеком, нуждающимся в моей по­мощи. Система страхования должна быть построена таким образом, чтобы она дели­лась на небольшие обозримые «приходы». Каждый отдельный член «прихода» должен знать, кто участвует в обеспечении его меди­цинской помощью и для кого он сам вносит свой вклад. Но должны также быть найдены формы, позволяющие человеческому страда­нию снова встретить в нашем обществе сопе­реживание, помощь и облегчение. Это ведет к вопросу о более развитой системе амбула­торной медицинской помощи (социальные от­деления и др.)

Другая причина господствующей в здра­воохранении своекорысти коренится в мате­риализме самой медицины. Здесь следует лишь обозначить основопола­гающие проблемы, из которых вытекает не­обходимость развития в медицине более ши­рокого («целостного») образа человека и даль­нейшей его научной разработки.

 

Биологическая медицина

Volker Fintelmann

 

Кризис медицины

 

Если попытаться выяснить собственно мо­мент рождения современной медицины, ко­торая сама себя считает естественнонаучно обоснованной, то в качестве такового можно принять год 1858. В этом году Рудольф Вирхов в Берлине опубликовал свою «Целлюлярную патологию». В основе труда лежали 20 лекций, которые он прочитал по этой теме перед берлинскими врачами и которые затем вышли в виде книги.

Все, что до сих пор считалось верным в меди­цине, было отменено тезисами Вирхова, и в первую очередь гуморальная патология, вплоть до того времени еще ши­роко распространенная и представлявшая в своем учении о соках тела последние, уже де­кадентские отзвуки древней гиппократовой медицины. Говоря о гуморальной патологии, приходится говорить об упадке, так как первоначально ее корни произраста­ли из греческой мистериальной медицины, медицинского течения, представителем кото­рого являлся Гиппократ. То, что из этой об­ласти дошло до 19 века и преподавалось в уни­верситетах, было, конечно, полной абстрак­цией. Без сомнения, наступало время, когда необходимо было полностью покончить с подобным декадентским воззрением в меди­цине. Это произошло радикальным образом, с опорой на так мощно развивавшееся в этом веке естествознание. Конечно, подобному рождению, установленному нами в 1858 году, предшествовало и свое «дородовое» развитие. Можно указать на Джованни Баттиста Морганьи как на действительного основате­ля патологической анатомии, а также на Фридриха Т. Шванна, доказавшего еще в 1839 году, что организмы животного и растения основаны на строительном элементе - клет­ке. Можно также вспомнить создание микро­скопа, первые разработки которого, как пред­полагается, были еще в 1590 году, или же на революционное развитие научных знаний в области физики или биохимии.

Элементарная действительность челове­ка, согласно Вирхову, - клетка. Она содержит в себе практически всего человека, и все сложное строение человека как организма есть не что иное, как дифференцирование и вариация принципа единой клетки. Дословно у Рудоль­фа Вирхова это звучит так: «Особенно труд­ным был ответ на вопрос, из каких частей тела собственно исходит действие, а какие ис­пытывают на себе это действие; но фактичес­ки уже сейчас можно полностью сделать зак­лючение по этому вопросу, даже примени­тельно к таким частям, чья структура еще об­суждается. При подобном применении гисто­логии к физиологии и патологии речь идет прежде всего о том, чтобы признать, что клетка на самом деле является последним дей­ствительным формоэлементом всех прояв­лений жизни, и что собственно действие мы никак не можем вынести за границы клетки.» Далее он описывает, что каждая клетка, собственно, имеет однообразное строение с од­ними и теми же структурными элементами и что все сложное строение целого организ­ма есть лишь специализация и дифференци­ация одного и того же принципа: «Итак, мы получаем простое, однородное, крайне моно­тонное образование, с исключительным по­стоянством повторяющееся в живых организ­мах. Но как раз это постоянство является луч­шим критерием того, что клетка действитель­но есть элементарная единица, характеризу­ющая все живое, и что там, где ее не существу­ет, не возникают и формы жизни, и что с клет­кой связано собственно продолжение, поддер­жание жизни. Лишь с тех пор, как понятие о клетке приняло эту строгую форму - и я слег­ка горжусь, что, несмотря на упреки в педан­тизме, всегда стоял на этой позиции, - лишь с тех пор можно сказать, что мы получили простую форму, которую можем обнаружить повсюду, и которая хотя и различается по ве­личине и внешнему облику, все же одинако­ва по структуре своих существенных состав­ных частей.» И далее: «Если весь ряд живых объектов характеризуется определенным со­впадением этой элементарной формы, если в этом ряду мы тщетно ищем какое-либо иное образование, которым можно было бы заме­нить клетку, то необходимым образом любую высшую форму жизни, будь то растение или животное, следует сначала рассматривать как сумму большего или меньшего числа идентичных или неодинаковых клеток. Каж­дое животное предстает как сумма витальных единиц, в каждой из которых заключе­ны все характерные черты живого. Эти харак­терные черты и универсальную единицу жи­вого нельзя обнаружить в какой-либо одной точке высшего организма, например, в голов­ном мозге человека, а лишь в определенной постоянно повторяющейся единице, содержа­щейся в каждом отдельном элементе орга­низма. Отсюда следует, что образование жи­вого тела всегда сводится к некоего рода об­щественной организации, организации соци­ального рода, где масса отдельных сущнос­тей зависит друг от друга, но так, что каждый элемент выполняет свою собственную особую деятельность, и что деятельность каждого элемента, даже если вызвана стимулом, приходящим от других частей организма, все же исходит из самого этого элемента.»

Итак, клетка - это собственно базовый элемент, простейшая единица; она содержит в себе все признаки жизни, она сохраняет по­стоянство. Все живые существа, в том числе человека, следует представлять себе как об­разования, составленные из многих таких клеток. Не важно, растение это, животное или человек, - различие скорее заключено в спо­собе объединения клеток, в их дифференцировке. Здесь речь идет о чисто атомистичес­ком рассмотрении, о рассмотрении мельчай­ших отдельных частей, из которых затем де­лается заключение о целом; и особенностью всего этого процесса является то, что эти ис­следования полностью происходят на мерт­вом материале, что живое подразумевается заключенным в этот мертвый материал пре­парированных клеток. Необходимым обра­зом подобные исследования приходят к зак­лючению, сделанному Вирховым: все живое также подчиняется механическим, то есть принадлежащим мертвому миру, законам. В 1858 году на заседании собрания немецких ес­тествоиспытателей и врачей в Берлине Ру­дольф Вирхов читает доклад под названием «О механическом понимании жизни». Этот доклад еще раз подтверждает роль Вирхова как собственно основателя механистически-материалистической медицины, которую мы называем сегодня современной медициной и которая последовательно развивалась, опира­ясь на представления Вирхова. В упомянутом докладе Вирхов еще раз в отшлифованных предложениях защищает свой тезис: «Пред­ставление о единстве жизни во всем живом находит в клетке свое телесное воплощение. То, что мы искали лишь как идею, мы, нако­нец, нашли в действительности; то, что мно­гим казалось лишь мечтой, предстало во пло­ти перед нашим взором.» И далее: «Т.о., анализ ведет нас вверх, вплоть до тончайшего устройства нервного аппарата, где высшие характерные черты животной жизни – ощущение, управление движением, мышление - связаны с определенными груп­пами клеточных образований. Жизнь есть де­ятельность клетки, особенность жизни есть особенность клетки... Ее деятельность меняется вместе с веществом, которое ее образует и которое она содержит; ее функция меняет­ся, повышается и снижается, появляется и прекращается вместе с изменением, накопле­нием или уменьшением этого вещества. Но это вещество в своих элементах не отличает­ся от вещества неорганического, неживого мира, из которого оно восполняется и в кото­рое оно снова погружается, после того как вы­полнило свою особую функцию. Своеобраз­ным является лишь то, как это вещество вза­имно расположено, как сгруппировано в жи­вой клетке, и все же это расположение не на­столько своеобразно, чтобы стать противопо­ложностью тем расположению и группиров­ке, которые нам известны из химии неорга­нических тел. Род деятельности, особое фун­кционирование органического вещества ка­жутся нам своеобразными, и все же они про­исходят не иначе, чем деятельность и функ­ционирование, известные физике неживой природы. Все своеобразие ограничивается тем, что в ничтожно малом пространстве со­брано величайшее многообразие комбинаций веществ, что каждая клетка представляет со­бой очаг теснейших взаимодействий разнооб­разнейших комбинаций веществ, и что ре­зультаты этих взаимодействий таковы, каких не встречается более в природе нигде, по­скольку нигде более не известна подобная плотность взаимодействий. Какой бы особен­ной и своеобразной, какой бы поэтому внут­ренней ни была жизнь, но она не выходит за рамки химических и физических законов. Более того, каждый новый шаг на пути по­знания приближает нас к пониманию хими­ческих и физических про

Последнее изменение этой страницы: 2016-08-28

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...