Рационализация труда и производства

По-моему, не было достаточно хорошо освещено то, что тенденция Леоне Давидови²²³ была тесно связана с этим рядом проблем. Основное содержание его тенденции с этой точки зрения состояло в «слишком» решительном (следовательно, не рационализированном) желании поставить в национальной жизни выше всего индустрию и индустриальные методы, ускорить внешними и принудительными средствами установление дисциплины и порядка в производстве, привести нравы в соответствие с потребностями труда. Если учесть общую постановку всех проблем, связанных с этой тенденцией, станет очевидно, что последняя неизбежно должна была вылиться в определенную форму бонапартизма; отсюда вытекала неумолимая необходимость решительной борьбы против нее. Его озабоченность была правильна, но практические решения глубоко ошибочны. В этом расхождении теории с практикой коренилась опасность, которая, впрочем, уже дала себя знать прежде, в 1921 году. Принцип принуждения, прямого или косвенного, в организации труда и производства правилен, но форма, которую он принял, была ошибочной: военный образец сделался роковым предрассудком, и трудовые армии потерпели крах. Интерес Леоне Давидови к американизму; его статьи, его исследования насчет «быта» * и литературы; эти области жизни связаны между собой больше, чем может показаться, ибо новые методы труда неотделимы от определенного образа жизни, мыслей и мироощущения; нельзя достичь успехов в одной области, не добившись ощутимых результатов в другой. Рационализация труда в Америке и сухой закон, несомненно, связаны между собой: надзор промышленников над интимной жизнью рабочих, службы инспекции, созданные на некоторых предприятиях для контроля за «моралью» рабочих, вызваны требованиями нового метода труда. Кто смеется над этими начинаниями (пусть даже провалившимися), кто видит в них лишь проявление «пуританского» лицемерия, тот закрывает для себя всякую возможность понять важность, смысл и объективное значение американского феномена, который представляет собой также и величайшее из совершавшихся до сих пор коллективных усилий, направленных на создание, с неслыханной быстротой и невиданным в истории сознанием конечной цели, нового типа работника и человека. Тому, кто помнит выражение Тейлора насчет «дрессированной гориллы», это «сознание конечной цели» может показаться по меньшей мере юмористическим. Тейлор действительно выразил с жесточайшим цинизмом цель американского общества: развить в трудящемся до максимальной степени машинные и автоматические навыки, разбить старый психофизический комплекс квалифицированного, профессионального труда, требовавшего известного активного участия ума, фантазии, инициативы трудящегося, и свести все производственные операции только к их физическому машинному аспекту. В действительности же здесь нет никаких оригинальных новшеств, речь идет лишь о самой новейшей фазе длительного процесса, начавшегося с самим рождением индустриализма,— фазе, отличающейся от предыдущих большой интенсивностью и проявляющейся в более грубых формах; эта фаза также будет преодолена вместе с созданием нового психофизического комплекса, отличного от предшествовавших типов и, несомненно, высшего по отношению к ним. Будет неизбежен насильственный отбор: какая-то часть старого трудящегося класса будет безжалостно вытеснена из трудовой сферы, а может быть, и вообще вычеркнута из жизни.

Именно с этой точки зрения необходимо изучать «пуританские» мероприятия американских промышленников типа Форда. Конечно, они не заботятся о «человечности», о духовных запросах трудящегося, непосредственно подвергающегося ломке. Эти «человечность» и «духовные запросы» не могут реализоваться иначе, как в мире труда и производства, в производственном «созидании»; они были максимально развиты в ремесленнике, «демиурге», когда личность работника целиком отражалась в созданном предмете, когда была еще очень крепка связь между трудом и искусством. Но именно против этого «гуманизма» и борется новейший индустриализм. «Пуританские» мероприятия преследуют одну лишь цель — сохранить вне сферы трудовой деятельности некое психофизическое равновесие, которое не допустит сильного физиологического истощения работника, выжатого новым методом производства. Это равновесие, конечно, чисто внешнее и механическое; но оно может стать и внутренним, если не будет навязано извне, а предложено самим работником, новой формой общества при помощи соответствующих оригинальных средств. Американский промышленник заботится о поддержании постоянной физической эффективности работника, его мускульно-нервной действенности; в его интересах иметь устойчивый коллектив, постоянный, хорошо сработавшийся комплекс рабочих, ибо человеческий комплекс (коллективный работник) предприятия — это тоже машина, которую нельзя слишком часто разбирать с целью обновления отдельных деталей, не причиняя больших убытков.

Так называемая высокая заработная плата есть элемент, обусловленный этой необходимостью:' она является орудием отбора коллектива, приспособленного к системе труда и производства и поддержания его устойчивости. Но высокая заработная плата — это палка о двух концах: нужно, чтобы работник тратил «рационально» более обильные средства для поддержания, обновления, а по возможности и усиления своей мускульно-нервной работоспособности, а не для того, чтобы он разрушал и подрывал ее. И вот, таким образом, борьба с алкоголем, самой опасной причиной разрушения трудовых сил, становится функцией государства. Возможно, что и другие виды .«пуританской» борьбы станут функцией государства, в случае если частная инициатива промышленников окажется недостаточной или если среди трудящихся масс разразится слишком глубокий и обширный моральный кризис, что может произойти в результате затяжной и большой безработицы.

С вопросом об алкоголе связан также половой вопрос: злоупотребление и нерегулярное отпраЁление половых функций — это, после алкоголизма, самый опасный враг нервной энергии, и широко известно, что «бешеная» работа вызывает алкоголизм и полобую развращенность. Предпринятые Фордом попытки вмешаться с помощью особого штата инспекторов в частную жизнь своих работников и контролировать, как ойи тратят свой заработок и как живут, являются признаком тех пока еще «частных» и скрытых тенденций, которые в определенный момент могут стать государственной идеологией в сочетании с традиционным пуританизмом, то есть выступая как возрождение морали пионеров «истинного» американизма и т. д. Но самый значительный вывод, который надо сделать из американского примера, поскольку речь идет об этих проявлениях,— это разрыв, который образовался, и в дальнейшем будет обрисовываться все четче, между моралью-нравами трудящихся и моралью-нравами высших слоев населения.

Сухой закон уже показал пример подобного разрыва. Кто употреблял алкогольные напитки, контрабандно ввезенные в Соединенные Штаты? Алкогольные напитки стали предметом большой роскоши, и широкие массы трудящихся — даже те из них, у кого были наиболее высокие заработки — не могли позволить себе потребление этих напитков: кто работает за заработную плату твердо установленный рабочий день, у того нет времени разыскивать алкогольные напитки, нет времени заниматься спортом и обходить законы. То же самое замечание можно отнести и к сексуальным развлечениям. «Охота за женщиной» требует большого досуга. В рабочем нового типа повторится в иной форме то, что происходит с крестьянином в деревне. Относительная устойчивость половых союзов у крестьян тесно связана с системой сельского труда. Крестьянип, возвращающийся домой вечером, после длинного трудового дня, хочет горациевскую «Veneren facilem para- bilemque» *; у него нет склонности к тому, чтобы ворковать со случайной женщиной, он любит свою жену, надежную, постоянную, которая для того, чтобы ею овладели, не станет жеманиться и разыгрывать комедию соблазнения или изнасилования. Создается впечатление, что, таким образом, половая функция оказывается механизированной, но на самом деле речь идет о возникновении новой формы полового союза — без «ослепляющих» красок романтической мишуры мелкого буржуа и бездельничающей представительницы богемы. Становится ясным, что новый индустриализм требует моногамии, требует того, чтобы'человек-работник не растрачивал свою нервную энергию в беспорядочных и возбуждающих поисках случайного полового удовлетворения; рабочий, идущий на работу после ночного «разгула», не может быть хорошим работником: чувственная экзальтация идет вразрез с хронометрированными производственными движениями, связанными с самыми совершенными автоматическими механизмами. Этот комплекс прямого и косвенного давления и принуждения, оказываемого на массу, несомненно, принесет свои результаты, и возникнет новая форма полового союза, характерной и основной чертой которого, видимо, должна будет стать моногамия и относительная устойчивость.

Интересно было бы узнать статистические данные отклонений от половых нравов, официально пропагандируемых в Соединенных Штатах, с анализом по социальным группам: в целом может оказаться, что разводы особенно многочисленны в высших классах. Этот разрыв в морали между трудящимися массами и все более многочисленными элементами руководящих классов представляется одним из самых интересных и имеющих большие последствия явлений в Соединенных Штатах. До недавнего времени американский народ был народом тружеников: «трудолюбие по призванию» было чертой, присущей не одному только рабочему классу, но представляло собой специфическую черту также и классов руководящих. То, что миллионер продолжает трудиться практически до тех пор, пока болезнь или старость не принудят его уйти на отдых, и то, что paöoia занимает очень значительное количество часов его дня,— вот одно из типично американских явлений, вот самое экстравагантное американство в глазах среднего европейца. Выше было отмечено, что эта разница между американцами и европейцами обусловлена отсутствием в Соединенных Штатах «традиций», поскольку традиция означает также пассивный остаток всех социальных форм, сошедших с исторической арены; в Соединенных Штатах, наоборот, еще свежа «традиция» пионеров, то есть сильных личностей, в которых «трудолюбие по призванию» достигло наибольшей интенсивности и мощи,— людей, которые прямо, а не через посредство армии слуг и рабов вступали в энергичный контакт с природными силами, чтобы покорить и победоносно использовать их. Вот эти-то пассивные остатки и сопротивляются американизму в Европе («они представляют собой определенный образ жизни и т. д.»), потому что они инстинктивно чувствуют, что новые формы труда и производства безжалостно выметут их вон. Но если верно, что старая, еще не погребенная европейская рухлядь будет таким образом решительно уничтожена, то что же произойдет в самой Америке? Вышеупомянутый разрыв в морали показывает, что в обществе складываются все более обширные секторы социальной пассивности. Женщины в этом явлении, по-видимому, выполняют главную функцию. Промышленник-мужчина продолжает работать, даже если он стал миллиардером, но его жена, его дочери все больше превращаются в «роскошных млекопитающих». Конкурсы красоты, кинематографические конкурсы (вспомнить 30 000 итальянских девушек, сфотографировавшихся в купальном костюме, которые в 1926 году послали свои снимки кинокомпании Фокс), театр и т. п., отбирая образцы женской красоты в мировом масштабе и выставляя ее напоказ, вызывают проституированный образ мыслей, а «торговля белыми невольницами» для высших классов ведется легально. Праздные женщины путешествуют, беспрестанно пересекают океан, ездят в Европу, ускользая от действующего на родине сухого закона и заключая «сезонные браки» (стоит вспомнить, что у капитанов морского флота Соединенных Штатов было отнято право скреплять браки на борту корабля, потому что многие пары женились при отъезде из Европы и разводились перед высадкой в Америке); фактическая проституция разливается широким потоком, едва прикрытым прозрачными юридическими формальностями.

Эти явления, свойственные высшим классам, будут все больше затруднять принуждение, которое оказывается на трудящиеся массы, для того чтобы приспособить их к нуждам новой промышленности; во всяком случае, они обусловливают психологический разрыв и ускоряют процесс кристаллизации и насыщения социальных групп, делая очевидным их превращение в касты, как это уже произошло в Европе.