Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Переход омиусиан к Никейской вере.

Мужественный, резкий, революционный переход к никейскому омоусиос способна была пережить и открыто заявить только исключительная личность Мелетия Антиохийского. Другие шли туда же, но более умеренными шагами.

И остальные омиусиане с воцарением Валентиниана тоже “двинулись.” Когда Валентиниан после избрания его армией проезжал на Запад, в Рим, то омиусиане атаковали его в Константинополе и просили созвать собор по вопросам вероучения. Валентиниан по-солдатски ответил: “Я — мирянин и считаю неприличным вмешиваться в дела такого рода. Пусть иерархи съезжаются, если хотят.” Омиусианская группа немедленно этим воспользовалась и в 364 г. в спешном порядке собралась там, где уже скопилась значительная группа снятых со своих кафедр и сосланных омиусианских епископов. Это был маленький город, скорее даже деревня, — Лампсаки. Это теперешнее селение Лапсаки на другом берегу Дарданелльского пролива против Галлиполи. Раздавленные в 360 г. Константинопольским собором, эти омиусиане теперь объявляли, что они отвергают решения этого собора и требуют, чтобы захваченные омиями их кафедры были им возвращены. Они апеллируют к суду всей церкви. По вопросу догматическому собор отвергает “ариминскую веру” (т.е. омийство никского символа). Co своей же стороны заявляют, что держатся символа Лукиана с толкованием “омиос ката панта,” т.е. и “кат усиан.”

Поднялся вопрос и ο приложении этого понимания к природе Третьего Лица Св. Троицы, Духа Святого. Но поднялись возражения, и от решения вопроса на сей раз отказались. Послали послов к императору Валенту.

Их постигло полное разочарование. He знали и не утадали эти лампсаковские провинциалы, что для столицы в данный момент все эти затеи догматических пересмотров несвоевременны. И арианствующая жена Валента Домника, сошедшаяся в Константинополе с арианским злоумышленником Евдоксием, не могла не подсказать Валенту, как тут следует поступить. Надо сразу грозящий вспыхнуть пожар потушить строгими полицейскими мерами. Предписать повиноваться установленному (с 360 г.) обязательному омийству. И снова сослать всех низложенных при Констанции и возвратившихся при юлиановской свободе епископов. Из Антиохии снова удалили Мелетия. Павлина не тронули, может быть, из некоторого пренебрежения к малочисленности его секты.

Так неожиданно пострадавшие за свою политическую близорукость омиусиане пришли к многознаменательному выводу. Чтобы спасти православие от арианской отравы, надо решительно опереться на никействующий римский Запад, кстати, и защищаемый старейшим императором Валентинианом.

Омиусиане начали не показным образом, но реально укреплять соборную связь всех единомысленных с ними омиусиан Востока, чтобы затем солидно явиться на римский Запад с предложением объединения. По словам историка Сократа, омиусиане разослали делегатов по многим городам и провели вероучительное самоопределение на собориках в Смирне, Писидии Исаврийской, Памфилии, Ликии. Решено искать защиты на Западе y императора Валентиниана. Для этого отряжаются три посла-епископа: Евстафий Севастийский, Сильван Тарский, Феофил Костовальский. Послы прибыли в Милан в момент отсутствия Валентиниана, уехавшего в Галлию. Они отправились в Рим для переговоров с многострадальным папой Ливерием. Условием Ливерия было подписание Никейского символа. (Между прочим, уже тогда была признана неудачность внесенной рядом с омоусиос в Никейский символ добавки: “т.е. из сущности Отца,” ибо “сущность” — “усиа” — принадлежит равно всем Трем: и Отцу, и Сыну, и Святому Духу.) Прибавлено к этому ради успокоения “восточных” толкование “Единосущного Отцу” в смысле “подобного по существу.” Приписаны анафемы как Арию, так и Савеллию с Маркеллом и Фотином. И особо анафематствовано Ариминское исповедание, переделанное в Нике Фракийской и подписанное в Константинополе в 360-361 гг. Так произошел целый переворот. Так как данное соглашение привезено делегатами от 64 восточных епископов, то папа Ливерий и направляет свое послание на имя этих 64. Β нем он извещает, что теперь почти все бывшие в Ариминиуме уже анафематствовали свое тогдашнее подписание неверной формулы. Оно заменено теперь новым подписанием веры Никейской. Папа приглашает расширять такое объединение при условии анафемы Арию и подписи Никейского символа. Восточные послы не ограничились сговором с Римом и папой. Они снеслись еще с епископами других частей Италии, Западной Галлии, Африки, сами побывали в Сицилии. Вернулись на Восток с радостными вестями и документами ο примирении и соединении со всем Западом. Этот счастливый сговор нужно было y себя на Востоке закрепить соборным принятием.

 

Предварительный собор в Тианах.

Собрались, не откладывая, пока в малоазийском городе Тианы. Тут были Евсевий Кесарие-Каппадокийский, Пелагий Лаодикийский, Григорий Назианзский (отец Григория Богослова), члены Мелетиева Антиохийского собора 363 г. Постановили циркулярно разослать по всем церквам Востока осведомление ο происшедшем сговоре с западными церквами и с их призывами к соборному подтверждению возврата к чистому никейству. He спросив формального дозволения императора Валента, рискнули скликать соборный съезд в Тарсе Киликийском. Но столичные враги омиусиан (достаточно припомнить одно имя Евдоксия!), близко и зорко следившие за Валентом, конечно, этого не допустили. Валент распорядился пресечь всякие попытки к собору. Таким образом, омиусиане не имели возможности внешне, соборно оформить свой возврат к Никейскому символу. Но прο себя, не скрываясь, продолжали проповедовать живой сотериологический смысл догмата ο “родственном” единении Сына с Отцом, a через это и ο нашем человеческом “обожении” через Сына. Наконец, в этой среде стало уясняться еще неясное пока и всему никейскому Западу не только точное различение, но и взаимное дополнение терминов “усиа” и “ипостасис.” Это было началом огромного богословского достижения для всего вселенского богословия. Выношенное в муках рождения Востоком, оно обогатило и Запад.

 

Пневматомахи.

Поучительной иллюстрацией глубокого консерватизма религиозной психологии служит казус секты пневматомахов. Она родилась в лоне именно этой религиозно живой и чувствителыюй новоникейской среды. B понимании, что такое божественная (а не тварная) и богоравная (а не низшая) природа Второго лица Св. Троицы, эти омиусиане отталкивались от упрощенного (и иудейского, и языческого) монотеизма. A вот при простом приложении этого “подобосущного” богословия к Духу Святому они вдруг отскакивали как от неслыханной ереси, не смея сказать, что и Третье Лицо Св. Троицы, Дух Святый, тоже “подобосущен” и Отцу и Сыну по божеству, т.е. что Он — тоже Бог. Так бессознательно или подсознательно переживался догмат Св. Троицы в церкви не простым только церковным народом, что естественно, a даже пастырями и учителями веры! Вот и в данном случае восточные омиусиане среди напряженного подвига совестливой борьбы с арианской отравой своей церкви вдруг открыли в своей собственной среде неожиданную, и притом упорную, ересь. к счастью, ересь оказалась малозаразительной, непопулярной. Но церкви пришлось ее констатировать и соответственно анафематствовать. Β историческом предании эта ересь прослыла под именем пневматомахов.

Β церковное чинопоследование недели православия внесено имя Македония, епископа Константинопольского, как ее главаря. Но точных исторических оснований для этого мы не имеем. Македоний все время шел нога в ногу и терпел гонения за свое омиусианство. B Константинополь он был поставлен еще в 340 г. От начала омиусианского движения с Анкирского собора 358 г. он примкнул к Василию Анкирскому и Георгию Лаодикийскому и шел с ними как столп омиусианства. При расколах на Селевкийском соборе 359 г. он отталкивался от Акакия и был с омиусианами. При наступлении в 360 г. омийской диктатуры он пострадал и омийским Константинопольским собором 361 г. был послан в недалекую ссылку. Здесь в окружении преданных ему епископов-омиусиан он вскоре и скончался. Β последний раз подпись Македония фигурирует под письмом 64 епископов к папе Ливерию. Споры ο Святом Духе поднялись позднее его смерти. A формальная невыясненность, нерешенность вопроса была еще так значительна, что даже в 371 г. сам Василий Великий избегал называть Духа Богом. Несколько позднее, касаясь этого вопроса, св. Василий Великий называет “главным представителем” ереси духоборцев (πρωτοστάτης της των πνευματομάχων αίρέσεως) Евстафия Севастийского. И до 380 г. самого термина “македонианин” в применении к духоборчеству мы не встречаем. Эпитет этот пущен в оборот церковными историками Сократом и Созоменом, как жителями Константинополя. Столичная молва гласила, что пневматомахи считают своим вождем уже покойного теперь Македония. Но в каком смысле вождем — неясно. Может быть, он был их вождем только в общем смысле по старшинству своего звания, как епископа столицы, в период изгнания. Умер Македоний до постановки на очередь вопроса ο божестве Духа Святого. A теперь часть группы этих изгнанников уперлась вдруг на духоборческой позиции. Ho, по установившемуся прозвищу, продолжала слыть македонианцами. При жизни Македония Евстафий Севастийский и Елевсий Кизикский действительно дружили с Македонием. И, на взгляд константинопольцев, они и продолжали быть “македонианцами.” A в самом Константинополе остались, после ссылки Македония, его личные сторонники. И часть их, после того как вспыхнул спор, могла примкнуть к духоборцам. Личный взгляд самого Македония на ставший спорным вскоре после его смерти вопрос остается пока невыясненным.

Логически, казалось бы, пневматомахам давно пора было родиться от аномеев. A вышла ересь, по капризу консервативной психологии, из среды омиусиан, т.е. православных. Так это оценивали живые наблюдатели со стороны — св. Афанасий и св. Епифаний Кипрский. По их мнению, пневматомахи — это те, кто, “правильно и православно думая ο Сыне, хулят Духа Святого, не сопричисляя Его по божеству Отцу и Сыну.”

Этот скандал очень повредил репутации партии омиусиан. Отжив свой законный срок, омиусиане после этого быстро сошли со сцены. Остатки партии, вместе с новыми, свежими элементами, к этому времени сложились в группу младоникейцев, или новоникейцев.

Этим новоникейцам пришлось в 381 г., на II Вселенском Константинопольском соборе, быть вождями всего дела. Понятны поэтому их дружеские усилия долготерпеливо приглашать на собор и увещевать пневматомахов как своих вчерашних единомышленников по омиусианству. Духоборцев было 36 епископов. Отцы собора 381 г. напоминали свихнувшимся братьям об их доблестном сговоре и общем обращении к Западу, к папе Ливерию в Риме, и o том, что еще недавно они были единодушны и все вместе. Участник этих увещаний св. Григорий Богослов называет этих духоборцев своими “братьями” и говорит, что разлука с ними терзает его сердце.

Таким образом, даже новая ересь родилась не из официального омийства. Оно выдыхалось и уже было обречено. Выход из него был не впереди, a позади. Это было никейство. Живое благочестие паствы влекло сюда своих отсталых пастырей. Так, в Назианзе епископа Григория (отца Григория Богослова) побудила принять Никейскую веру паства.

Дианий в Кесарии Каппадокийской раскаялся на смертном одре, что в свое время при Констанции в Константинополе в 360 г. подписал куцую Никскую формулу.

He понимая своей позиции “живых мертвецов,” бессильно доживали свой век и Георгий Александрийский, и Евномий, и Евдоксий, и Авксентий Медиоланский. Вода ушла y них из-под ног. Они садились на мель. Наступила пора зрелости и силы группы “великих каппадокийцев.”

 

Изживание арианства на западе.

Запад на свободе, предоставленной ему Валентинианом, сравнительно быстро выздоравливал от ариминского соборного насилия, возвращаясь без демонстраций к своему старому привычному “никейству.” Но крайний правый Лукифер Каларисский не прощал никому бывшего здесь ариминского падения и ни с кем не хотел объединяться, “довольствуясь общением с самим собой.” Β этой непримиримости к падшим на Ариминском соборе с ним солидарен был в Испании Гренадский епископ Григорий. Римский диакон Иларий проповедовал даже “перекрещивание” падших в Ариминии. Ему сочувствовал и помогал производить чистку вернувшийся с Востока Евсевий Веркельский. Но не хотела еще сдаваться крайняя левая арианствующая группа: в Медиолане — Авксентий, в Арле — Сатурнин и в Периге — Патерн. Иларий и Евсевий Веркельский наседали на толерантного Валентиниана, чтобы побудить подписать Никейский символ Авксентия, епископа Медиоланского, занимавшего эту кафедру военной столицы западной империи. И тот цинично подписал, но отомстил им тем, что испросил y Валентиниана указ ο высылке из Медиолана и Илария и Евсевия как агитаторов в чужом для них диоцезе.

Β Сирмиуме еще проводилось Ариминское насилие, и никейцев там гнали и сажали в тюрьму.

Β Паннонии и на Нижнем Дунае, исконном “царстве” Урсакия и Валента, продолжало еще быть обязательным Ариминское омийство.

 

Великие каппадокийцы.

Под этим именем прослыли в истории отцы второй половины IV в., завершившие формально-диалектическую обработку церковно-преданного догмата Св. Троицы. Это были “земляки” — Василий Великий, Григорий Нисский, Григорий Богослов, Амфилохий Иконийский с их друзьями и единомышленниками, географически близкими и отдаленными.

Их родина Каппадокия и соседние области центра Малой Азии были местом жительства землевладельческих фамилий, полагавших честь своего звания и своих родов в том, чтобы дать своим детям возможно более высокое образование. Само собой понятно, что это вело к занятию командующих высот и в культуре, и в обществе, и в государстве. Аналогичные условия и результаты мы видим y нас в помещичьем классе около московского центра — губерний Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Смоленской. Чудо мировой известности русской литературы родилось тут, в этих дворянских гнездах, и в усвоении ими высот европейской культуры. Подобное накопление просветительных сил и обращение их на служение своему отечеству и своей религии мы и наблюдаем в семействах будущих отцов церкви — Каппадокийцев.

Василий Великий (род. 329) — аристократ по плоти, a по фамильным преданиям героический слуга церкви. Его бабка Макрина в Диоклетианово гонение спасалась бегством в лесах. Отец был известный адвокат. Мать Эммелия — дочь мученика. Дядя — епископ. После домашнего образования с помощью нанимаемых учителей Василий посылался в Константинополь слушать уроки красноречия знаменитого на всю империю ритора Ливания.

По тону своей религиозности Василий был аскет, как и родная сестра его Макрина. Но для Василия пустыня была только духовной школой и подготовкой. A желанной формой служения Христу и церкви было для него пастырство. Вероятно, он глубоко чувствовал живую правду слов великого апостола: “если кто епископства желает, доброго дела желает.” Но это не значит, что он “рвался в бой,” как, например, Афанасий Великий, на пылавших тогда напряженными битвами полях догматических сражений. По строю души своей он не был борцом. Он был осторожным и долготерпеливым эволюционистом. Но когда уже, двигаясь вперед, изменял свои догматико-богословские воззрения, то мужественно прерывал свою дружескую переписку со старыми друзьями. На светском, мирском поприще Василий, наоборот, естественно, без насилия над собой общался и делал нужные дела с чиновниками императора Валента, местным градоначальником Модестом.

Β юности, для аскетических упражнений, Василий, как имущий помещик-барин, имел легкую возможность устроить себе “пустыньку с келейкой” около своего родного города Неокесарии. Сюда он привлекал к сподвижничеству и своего сверстника Григория — аристократа по образованности из города Назианза, сына местного епископа по имени тоже Григорий. Сработавшись здесь, Василий с Григорием, после подготовки, по барской просвещенной традиции отправились учиться в Афинский университет. Там они не сливались с обычной толпой студенчества. Но вели себя подлинными духовными аристократами. Они, как вспоминал потом Григорий, знали только две дороги: в аудитории с библиотекой и в церковь. Одновременно с ними (ок. 350 г.) слушал лекции в Афинах и Юлиан Отступник, ведший себя, по словам Григория, довольно замкнуто. Оттуда он был привлечен Констанцием к управлению и назначен кесарем в Британию и Галлию.

По возвращении из Афин Василий привлечен был к служению церкви в должности анагноста — чтеца. Епископом был Дианий. Последний, как мы видели, брал с собой ученого диакона Василия, несравнимо более ученого, чем он сам, на трудные богословские совещания, как было, например, в ночь на 1 января 360 г. в Константинополе. Но Дианий вскоре (362 г.) умер. Избран был в епископы уважаемый мирянин Евсевий, по обычаям того времени еще не принявший крещения, a только оглашенный. Евсевий, став епископом, рукоположил Василия в пресвитеры. Но авторитет блестящего Василия, особенно y монахов, возбудил зависть Евсевия. И Василий счел нужным удалиться в свою монашескую пустыньку. Но указ императора Валента 365 г., фактически отменявший общее положение веротерпимости и навязывавший обязательное омийство, конечно, был пугающей бомбой для мирного течения епархиальной жизни. Евсевий Кесарие-Каппадокийский, отложив в сторону свое самолюбие, прямо обратился с приглашением к Василию и Григорию выйти из их изоляции и стать на защиту взволновавшейся епархиальной жизни.

С этого момента (365 г.) Василий настолько активно вошел в дела управления Кесарие-Каппадокийской епархии, что полностью управлял ею до самой смерти Евсевия (370 г.). Но узкие и личные приверженцы Евсевия, в значительной части люди светские, как и сам Евсевий до епископства, не прощали Василию его “гордого” удаления в аскетическую “пустынь” при начале епископства Евсевия и готовились не допустить, чтобы Василий мог пройти на выборах в епископы по смерти Евсевия.

Но “не может укрыться град на верху горы,” не мог укрыться в личной аскезе и высокообразованный Василий. Евстафий Севастийский (из того же земляческого каппадокийского ядра), как активный омиусианин, в эту пору играл деятельную роль в сношениях омиусиан с Западом. B этот процесс сношений Евстафий вовлек не только Василия, но и Евсевия Кесарие-Каппадокийского. Тут явно влияние Василия, фактически забравшего в свои руки все дела епархии. Так что на зов омиусиан, по возвращении их посольства с Запада, в 365 г. явился на съезд в Тианы и Евсевий Кесарие-Каппадокийский, и конечно, в сопровождении Василия. Явно, что план воссоединения с Западом уже в эту пору вдохновлял Василия.

По смерти в 370 г. Евсевия Василий знал, что с его естественной кандидатурой на Кесарие-Каппадокийскую кафедру будет амбициозная борьба влиятельного круга светских (может быть, антимонашески настроенных) друзей покойного Евсевия. Василий решил быть активным. Он созывал дружественных ему окрестных епископов на избирательный собор. Желал Василий привлечь и своего брата — Григория Нисского. Но знал, что тот очень критически относился к — как ему казалось — гордому нраву Василия и просто не сочувствовал его возвышению до сана епископа. Василий вызвал брата под предлогом будто бы постигшей его опасной болезни. Когда Григорий уже в дороге узнал, в чем дело, он повернул домой и на выборы не приехал. Василий на выборах получил большинство голосов и достойно и праведно был хиротонисан в епископы местным собором. Но старая “евсевианская” группа все-таки не сломила своей амбиции и осталась в разрыве с Василием.

Β 371 г. император произвел административный раздел провинции Каппадокии на две части. K этому времени каноническая практика церкви быстро и с удобством для себя свободно отождествилась в своих епархиальных делениях с границами государственных провинций. Казалось, надо было ждать, что и епископы Каппадокийской провинции автоматически разделят объем своих епархий по проведенным правительством линиям на две епархии. Епископ соседнего с Кесарией города Тианы с особым увлечением объявил теперь свою независимость от Кесарии. Очевидно, тут была и выгода в доходах от новой Тианской части территории. Василий развернул необычно широкую систему учреждений благотворительности общественного характера. Этот пафос системы организованной помощи бедным и слабым был непонятен и чужд нраву двух близких Василию Григориев, родного брата его Григория, во вдовстве ставшего епископом Нисским, и личного друга Василия по студенчеству, по аскезе и по богословию Григория, по позднейшему наименованию “Богослова.” Родной брат Василия, Григорий Нисский, глубоко расходясь с ним в понимании путей служения церкви, осуждал Василия за теоретическую гордыню; Григорий Нисский писал: “Василий чрезвычайно много думал ο своем красноречии, презирал все достоинства и превозносился своим значением выше вельмож именитых.” Но, критикуя характер своего брата Василия, Григорий Нисский с его епархией был одной из надежных опор для спасения благотворительных учреждений своего брата, социального активиста. Другая фамильная епископия, Назианз — родина Григория Богослова, крепко держалась на стороне Василия в границах I Каппадокии. Посему, отлагая в сторону попечения ο ней, Василий обратился за помощью к своему другу Григорию (будущему “Богослову”). Упросил его (a тот ради аскетического подвига согласился) принять епископскую хиротонию в 372 г. на новую кафедру в городок Сасимы. Это ничтожная полудеревня вблизи границы I Каппадокийской провинции и около горы мученика Ореста, где было большое и доходное хозяйство, питавшее филантропические учреждения Василия. Оказавшийся в пределах II Каппадокии соседний епископ Анфим поторопился даже наперед захватить хозяйственно богатую гору Ореста. Но и Василий захватил в пределах Анфима маленький город Сасимы. И в него-то именно и поставил епископом друга юности Григория, зная наперед ο тяжести епископского служения Григория в этой, как мы теперь говорим, “дыре.” При поставлении во епископы Григория Василий красноречиво сознавал, что для Григория “весь мир был бы достойнейшей епархией.” Сасимы — это была почтовая станция на стыке трех дорог для смены лошадей и отчасти перегрузки товаров. Постоянных жителей было мало. Царил неумолкаемый грохот колес, рев ослов, крики погонщиков. Тут как раз проходила дорога и в Киликию к доходному хозяйству на горе мученика Ореста. Кажется, ввиду хозяйственного конфликта именно здесь, на этом перекрестке, происходили столкновения ведущих обозы людей. Для заоблачного созерцателя Григория это было какое-то столпотворение, подлинное искушение. He пастырство, a полицейский дозор. Он буквально “взвыл” от этого ужаса. И, не колеблясь, решил просто бежать. Он писал об этом искушении: “Я не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться за кур и мулов, как псы дерутся за кинутый кусок.” Григорий живописно выражается: “Я брошен здесь, как грязный и негодный горшок.” На Востоке и до сих пор, как в царстве глиняной посуды, все дороги и придорожья усеяны черепками битых горшков. “Только враги мои, — пишет Григорий, — могли бы придумать для меня такую судьбу.” Григорий просто без оглядки сбежал “домой,” в родной Назианз, к старому отцу-епископу и помогал ему в епископстве до его смерти (375 г.). После этого Григорий уехал одиноко жить в близкую Селевкию Исаврийскую. Уже по смерти Василия (379 г.) и наступившей de facto свободе, при поглощении Валента фронтовой борьбой с готами, мелетианские епископы (вероятно, и по подсказке Василия Великого) вызвали Григория Богослова и убедили поехать в Константинополь, что и выдвинуло, при смене верховной власти, Григория на место епископа столицы, a затем и председателя II Вселенского собора.

Отдельные шероховатости и неудачи в делах Василия не играют большой роли в его главном служении — участии в богословском развитии и наилучшей формулировке догмата Св. Троицы на основе четкого различения “единосущия” и “треипостасности.” Медленно додумывались до этого все “восточные,” как повернувшиеся к никейскому “единосущию,” так и упиравшиеся на “подобосущии.” Василий предпочитал дипломатическую медлительность в сговорах. He пo какому-тο лукавству, a пo искреннему ощущению, что люди уже едины, единосердечны по вере, a вот чисто теоретического единомыслия еще не приобрели. Неуспокоенная мысль вызывает и протесты совести. Сам Василий был воплощением дипломатической широты и терпимости. Он умел общаться с полярностями. И со св. Афанасием, и со ставленниками Евдоксия. И с маленьким по уму соседом Евстафием Севастийским, и с великим умником, но соскользнувшим в ересь Аполлинарием Лаодикийским. Василий ввел в общее русло возвращения к Никее близкую ему группу омиусиан. A параллельно и даже раньше его туда же пошли и другие омиусиане, часть которых прошла стадию омийства, — Мелетий Антиохийский, Евсевий Самосатский, Пелагий Лаодикийский, Григорий Назианзин-отец. к ним присоединились теперь “новые никейцы”: Феодот Никопольский, Варсума Эдесский и др. Составилась группа до 150 епископов. Она уже утверждалась на новой отчетливой терминологии, которую дали ученые вожди-каппадокийцы. Воспользуемся здесь тонкостью передачи Β. Β. Болотовым богословских достижений Св. Василия Великого. “Co строгостью, — пишет Болотов, — доходящей до формализма, он проводит различие между понятиями “усиа” и “ипостасис” или “фисис” и “просопон.” Β специально этому вопросу посвященном послании (38 или 43) брату своему Григорию Нисскому он определяет усиа как общее (то кинон), a ипостасис как особенное, частное — то идиазон” (πράγματος τίνος περιγραφή κατά το ίδιάζον). Установив взаимные отношения их, как genus к differentia specifica, так что “человек” есть усиа, a “Павел” — ипостасис, Василий в этом смысле применяет их к учению ο Св. Троице. Этот памятник (“Επειδή πολλοί”... от 369 или 370 г.) составляет краеугольный камень нашей научно-догматической техники.

Словом, опуская все подробности (предполагая их известными из Патристики), Василий, Григорий Назианзский и Григорий Нисский устанавливают ту отчетливую формулу ο взаимоотношении Единой Божественной усиа и Трех Ипостасис, которой мы пользуемся теперь.

To, что и ныне часто упускается из виду, — это до изящества тонкое уяснение тремя Великими Каппадокийцами источника различения Лиц Св. Троицы при утверждении Единосущия — омоусии. A именно, что источник не в усиа (на что сбивалась доникейская мысль и от чего рождались две крайности — маркеллианства и арианства), a во взаимоотношении (σχεσις) Лиц Св. Троицы. Св. Василий Великий рассуждал: “Отец есть имя Божие не по сущности и не по действию (ουτε ουσιας ονομα ο Πατηρ, ουτε ενεργειας), но по отношению (σχεσεως), какое имеет Отец к Сыну или Сын к Отцу.”

Отец “больше” Сына по причинности и равен по природе (ισον της φυσεως).

Это тоже своего рода субординатизм, но не по божеству и не по сущности (как y Оригена и даже y Афанасия), a пo ипостасным отношениям (σχεσεις).

Вот в каком смысле уместна формула Александрийского старца Дидима,[16] что Сын рождается из ипостаси Отца и Дух исходит из ипостаси Отца.

Вот это преодоление субординатизма по сущности и составляет гениальное достижение каппадокийского богословия. Этим убит соблазн западного маркеллианства. Правда, отрава маркеллианства сказалась в филиоквизме. “Западные,” лишенные права сливать Три Лица по сущности, как бы в виде реакции, слили Отца и Сына по ипостаси, ибо y них ипостасное отношение Отца и Сына к Духу одно и то же (“изведение,” “исхождение”).

Хотя, конечно, латиняне могут возразить, что Дух исходит из ипостаси Отца нерожденной, и хотя также и от ипостаси Сына, но несколько инаковой, ибо — рожденной. На это мы возразим, что самое отношение к Духу и y Отца и y Сына остается одно и то же, т.е. изведение из себя. Таким образом, некоторое слияние ипостасных функций, или самих ипостасей, не устранено.

Таким образом, Каппадокийцы установили отличное от Афанасия и “старых никейцев” учение ο троичных отношениях и самый пререкаемый термин “омоусиос” осветили правильным светом. Утверждение Гарнака, a за ним новой немецкой и отчасти английской науки, что Каппадокийцы уравняли омоусиос по смыслу с омиусиос, просто неверно. И Василий и Григорий специально и долго разъясняют недостаточность и несостоятельность одного омиусиос. Василий пишет, что омиос означает нечто подобное другому в отношении “качеств,” a Божество свободно от категории “качественности.” Следовательно, омиусиос просто не отвечает на поставленный вопрос: что же такое Сын и Дух в отношении божественной природы при сопоставлении их с Отцом? Если Сын и Дух совершенно одинаковы (равны) с Отцом по природе Божества, то, следовательно, Они Все Три единой сущности (омоусии).

Раз достигнув формулы совершенной, Каппадокийцы теперь сознательно отмежевывают себя от омиусиан.

При таком понимании Каппадокийцы, конечно, антиквируют и формы богословствования Афанасия. По Афанасию, следовало бы выражаться ο единосущии и μονούσιος или ταυτούσιος. Для Каппадокийцев, конечно, теперь стало невозможным и никейское выражение “εκ της ουσιας του Πατρος — из сущности Отца.” Так как усиа (сущность) y Отца, Сына и Духа та же самая, то это звучало бы абсурдно, что рожденный из сущности Отца рожден в то же время из своей собственной сущности, ибо сущность не есть принадлежность Одного лишь Отца. Она есть принадлежность всех Трех.

Так, ученые Каппадокийцы помогли завершению триадологических споров, воссоединению Востока с Западом, сведя к единому четкому синтезу разные тенденции.

Будучи сами учеными, Каппадокийцы в этот синтез постарались ввести и все элементы современной им вершинной для достижений всего эллинизма неоплатонической философии.

IV и V книги “О Святом Духе” не принадлежат Василию Великому, также и маленький трактат “О Духе” в отделе spuria. Они полны почти буквальных пересказов из Плотиновых “Эннеад.” Но это отражает увлечение Плотином в школе Каппадокийцев, ибо и подлинное сочинение Василия Великого “К Амфилохию ο Святом Духе” полно параллелей с “Эннеадами.” Теми же Плотиновыми формами мышления ο божественной Троице пропитаны и писания Григория Богослова.

Однако блестящие достижения каппадокийского богословия не вдруг стали достоянием всех восточных епископских умов. Жизнь и творчество Каппадокийцев было плаванием в бурном море разброда и разномыслия.

 

Последнее изменение этой страницы: 2016-08-28

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...