III. Либеральная внешняя политика

1. Границы государства
2. Право на самоопределение
3. Политические основы мира
4. Национализм
5. Империализм
6. Колониальная политика
7. Свободная торговля
8. Свобода передвижения
9. Соединенные Штаты Европы
10. Лига Наций
11. Россия

Границы государства

Для либерала нет никакого противоречия между внутренней и внешней политикой. Часто и подробно обсуждаемый вопрос о том, преобладают ли соображения внешней политики над соображениями внутренней и наоборот, является, по его мнению, праздным. В политическую концепцию либерализма изначально входит весь мир. И те идеи, которые либерал стремится реализовать в ограниченном пространстве, должны, как предполагается, также действовать и в масштабной области международной политики. Если либерал и делает различие между внутренней и внешней политикой, то делает он это исключительно в целях удобства подразделения обширной области политических проблем на основные типы, а не из-за убеждения, будто для внутренней и внешней политики подходят различные принципы.

Цель внутренней политики либерализма та же, что и внешней, -- мир. Она направлена на мирное сотрудничество как между народами, так и в рамках каждой нации. Отправным моментом либеральной теории является признание ценности и важности человеческого сотрудничества, и вся политика и программа либерализма служит поддержанию и дальнейшему расширению существующего состояния взаимного сотрудничества между членами человеческого сообщества. Конечным идеалом либерализма является совершенное сотрудничество всего человечества, осуществляемое мирно и без трений. Либеральное мышление всегда имело в виду все человечество, а не просто его части. Либерализм не останавливается на ограниченных группах, он не заканчивается на границе деревни, провинции, страны или континента. Его мышление космополитично и имеет вселенский характер: оно включает всех людей и весь мир. Либерализм в этом смысле является гуманистическим учением, а либерал -- гражданином мира или космополитом.

Сегодня, когда в мире преобладают антилиберальные идеи, космополитизм для большинства населения представляется сомнительным. В Германии сверхфанатичные патриоты не могут простить великим немецким поэтам, особенно Гете, что их мышление и чувства, не замыкаясь в национальных рамках, имели космополитичную направленность. Полагают, что существует непримиримый конфликт между интересами нации и интересами человечества и что тот, кто направляет свои чаяния и стремления на благо всего человечества, тем самым пренебрегает интересами собственной нации. Едва ли может быть более ошибочное мнение. Немец, который действует на благо всего человечества, наносит не больше ущерба специфическим интересам своих сограждан, т.е. тем его соотечественникам, с которыми он разделяет общие землю и язык и с которыми он создает этническую и духовную общность, чем немец, действующий на благо всей немецкой нации, интересам своего родного города. Человек заинтересован в процветании всего мира в такой же степени, в какой он заинтересован в процветании местной общины, где он проживает.

Шовинистические националисты, считающие, что между нациями существуют непримиримые противоречия и стремящиеся принять политику господства их собственной нации над другими -- если надо, то и с помощью силы, -- обычно усердно настаивают на необходимости и полезности внутреннего национального единства. Чем больший акцент они делают на необходимости войны против зарубежных наций, тем сильнее звучит их призыв к миру и согласию среди членов их собственной нации.

Так вот, либерал ни в коем случае не выступает против внутреннего единства. Наоборот, потребность в мире в рамках каждой нации -- сама по себе результат либерального мышления, и она стала осознанной лишь после того, как были более широко восприняты либеральные идеи ХУШ века. До того как либеральная философия с ее безусловным приоритетом мира возобладала в умах людей, развязывание войн не ограничивалось конфликтами между странами. Сами нации были раздираемы длительными гражданскими раздорами и кровавой внутренней борьбой. В ХУШ веке британцы все еще выступали против британцев в битве под Гуллоденом, и даже в конце XIX века, когда Пруссия развязала войну против Австрии, другие германские государства выступили на стороне обоих участников боевых действий. В то время Пруссия не видела ничего плохого в борьбе на стороне Италии против германской Австрии, а в 1870 году только быстрое развитие событий помешало Австрии присоединиться к французам в войне против Пруссии и ее союзников. Многие победы, которыми так гордится прусская армия, были одержаны в боях с войсками других германских государств. Именно либерализм научил нации соблюдать мир во внутренней политике, именно мир он надеется убедить сохранять и в отношениях с другими странами.

Именно из международного разделения труда либерализм и выводит решительный и неопровержимый довод против войны. Разделение труда уже давно вышло за рамки отдельной нации. Ни одна цивилизованная нация сегодня не удовлетворяет свои потребности исключительно только за счет собственного производства. Все вынуждены получать товары из-за рубежа и платить за них экспортом отечественной продукции. Все, что могло бы затруднить или прервать международный товарообмен, нанесло бы огромный ущерб всей человеческой цивилизации и подорвало бы благосостояние, а по сути дела -- основу существования миллионов и миллионов людей. В век, когда народы зависят от товаров зарубежного производства, нельзя больше развязывать войн. Любое прекращение потока импорта могло бы оказать решающее воздействие на результат войны, развязанной нацией, занятой в международном разделении труда. Поэтому политика, желающая учитывать возможность войны, должна постараться сделать национальную экономику самообеспечиваемой, т.е. она даже в мирное время должна быть нацелена на свертывание международного разделения труда у границ своей страны. Если бы Германия пожелала выйти из международного разделения труда и постаралась бы удовлетворить все свои потребности непосредственно за счет внутреннего производства, то совокупный годовой национальный продукт Германии уменьшился бы, а за ним -- благосостояние, уровень жизни и культурный уровень немецкого народа существенно снизились.

Право на самоопределение

Уже отмечалось, что в стране может царить внутренний мир только при условии, что демократическая конституция гарантирует бесконфликтное приспосабливание правительства к воле граждан. Ничего другого, кроме последовательного применения этого же принципа, не требуется также и для обеспечения мира между народами.

Либералы более раннего времени полагали, что народы земли миролюбивы по своей природе и только монархи желают войны, чтобы увеличить свою мощь и состояние путем завоевания провинций. Поэтому они полагали, что для обеспечения длительного мира достаточно заменить власть династических принцев правительствами, зависящими от народа. Если демократическая республика сочтет, что ее существующие границы, сформированные ходом истории до перехода к либерализму, больше не отвечают политическим желаниям народа, они должны быть изменены мирным путем, чтобы соответствовать результатам плебисцита, выражающего народную волю. Необходимо всегда иметь возможность изменять границы государства, если ясно была выражена воля населения определенного района присоединиться к другому государству и выйти из того, к которому оно принадлежит в настоящий момент.

В XVII и XVIII веках российские цари присоединили к своей империи крупные области, население которых никогда не испытывало желания принадлежать российскому государству. Даже если бы Российская империя приняла абсолютно демократическую конституцию, желание населения этих территорий не было бы удовлетворено, потому что они не хотели связывать себя какими-либо узами политического союза с Россией. Их демократическим требованием было освобождение от Российской империи, создание независимых Польши, Финляндии, Латвии, Литвы и т.д. Тот факт, что эти и подобные им требования других народов (например, итальянцев, немцев в Шлезвиг-Гольштейне, славян в Габсбургской империи) могли быть удовлетворены только вооруженным путем, был важнейшей причиной всех войн, происшедших в Европе со времен Венского конгресса.

Право на самоопределение в вопросе о принадлежности к определенному государству, таким образом, означает: всякий раз, когда население какой-либо территории, будь то отдельная деревня, целый район или несколько прилегающих районов, дает знать путем свободного плебисцита, что оно больше не желает быть объединенным в государстве, к которому принадлежит в настоящий момент, а хочет либо образовать независимое государство, либо присоединиться к какому-нибудь другому государству, -- его желание следует уважать и исполнять. Это единственно возможный и эффективный способ избежать революций, гражданских и мировых войн.

Называть это право на самоопределение "правом на самоопределение наций" -- значит, неправильно его понимать. Это не право на самоопределение национальной единицы в сложившихся границах, а право населения территории решать вопрос о членстве в государстве, к которому оно хочет принадлежать. Непонимание этого различия приобретает ужасающие последствия, когда выражение "самоопределение наций" используется для обозначения того, что национальное государство имеет право отделять и включать в свой состав вопреки воле населения части нации, находящиеся на территории другого государства. Именно на основе понимаемого в этом смысле права на самоопределение наций итальянские фашисты стремятся оправдать свое требование об отделении кантонов от Швейцарии и присоединении их к Италии несмотря на то, что жители этих кантонов не испытывают такого желания. Подобную позицию занимают и некоторые сторонники пангерманизма в отношении немецкой Швейцарии и Нидерландов.

Право на самоопределение, о котором мы говорим, это не право на самоопределение наций, а скорее право на самоопределение населения каждой достаточно крупной для создания независимой административной единицы территории. Следовало бы на самом деле каким-то образом распространить право на самоопределение до уровня отдельной личности. Это неосуществимо только из-за непреодолимых трудностей технического характера. Так, необходимо, чтобы регион управлялся как отдельная административная единица и право на самоопределение ограничивалось волей большинства населения достаточно крупных областей, чтобы в системе управления страной считать их территориальными единицами.

Везде, где право на самоопределение было осуществлено (и везде, где бы его позволили осуществить), оно привело в XIX и XX веках (или привело бы) к созданию государств, состоящих из одной национальности (из людей, говорящих на одном языке), и к распаду государств, состоящих из нескольких национальностей, но -- как следствие свободного выбора всех имеющих право участвовать в плебисците. Создание государств, объединяющих всех членов национальной группы, было результатом осуществления права на самоопределение, а не его целью. Если некоторые части нации полагают, что им лучше быть политически независимыми и не быть частью государства, объединяющего всех представителей одной и той же языковой группы, конечно, можно попытаться изменить их политические идеи путем убеждения перейти на сторону принципа национальности, в соответствии с которым все члены одной и той же языковой группы должны создать независимое государство. Однако если стремиться решить их политическую судьбу против их воли путем призывов к якобы более высокому праву нации, то это нарушает право на самоопределение не в меньшей степени, чем любая другая форма угнетения. Раздел Швейцарии Германией, Францией и Италией, даже если он и был бы осуществлен в точном соответствии с языковыми границами, был бы таким же грубым нарушением права на самоопределение, как и раздел Польши.

Политические основы мира

Имея опыт мировой войны <имеется в виду первая мировая война. -- Прим. ред.>, можно было бы подумать, что осознание необходимости вечного мира станет всеобщим. Однако все еще не признается тот факт, что длительный мир можно достигнуть, только осуществляя повсюду либеральную программу и следуя ей постоянно и последовательно, и что мировая война была не чем иным, как естественным и неизбежным следствием антилиберальной политики последних десятилетий.

Бессмысленный и бездумный лозунг возлагает на капитализм ответственность за начало войны. Связь между войной и политикой протекционизма совершенно очевидна, и, конечно, в результате грубого игнорирования фактов покровительственный тариф отождествляется непосредственно с капитализмом. Люди забывают, что еще совсем недавно все националистические издания были заполнены резкой критикой в адрес международного капитала ("финансового капитала" и "международного золотого треста") за то, что он ставит себя вне родной страны, выступает против протекционистских тарифов, против войны и расположен к миру. Абсурдно также обвинять и военную промышленность в развязывании войны. Военная промышленность появилась и достигла значительных размеров, потому что настроенные на войну правительства и люди требовали вооружений. Было бы действительно нелепо полагать, что нации обратились к империалистической политике в порядке любезности в отношении производителей оружия. Военная промышленность, как и любая другая, появилась, чтобы удовлетворить спрос. Если бы нации предпочли пулям и взрывчатке другие товары, то фабриканты произвели бы эти товары вместо вооружений.

Можно предположить, что мечта о мире сегодня имеет всеобщий характер. Но народы мира совсем не понимают, какие условия необходимо выполнять для обеспечения мира.

Чтобы не был потревожен мир, необходимо устранить все побудительные мотивы агрессии. Должен быть установлен такой мировой порядок, при котором нации и национальные группы были бы удовлетворены условиями жизни и не ощущали необходимости прибегать к отчаянному средству -- войне. Либерал не рассчитывает на то, что война будет уничтожена путем чтения молитв и проповеди морали. Он стремится создать социальные условия, которые устранят причины войн.

Первое требование в этом плане -- частная собственность. Важный побудительный мотив для развязывания войны уже исключается, если частная собственность гарантируется даже во время войны, когда победитель не имеет права присваивать себе собственность частных лиц, а присвоение государственной собственности не имеет большого значения, потому что повсюду преобладает частная собственность на средства производства. Однако, этого далеко не достаточно, чтобы гарантировать мир. Чтобы осуществление права на самоопределение не могло быть сведено к фарсу, должны быть созданы такие политические институты, которые облегчают последствия передачи суверенитета над территорией другому государству, не предоставляя никому никаких преимуществ и не причиняя никому вреда. У людей существует неправильное понимание того, что для этого требуется. Попробуем разъяснить это на нескольких примерах.

Посмотрите на карту размещения языковых и национальных групп в Центральной и Восточной Европе. Как часто, например, границы между северной и восточной Богемией пересекают железнодорожные линии. Здесь, в условиях интервенционизма и этатизма, никак нельзя привести границы государства в соответствие с размещением языковых групп. Нельзя управлять чешской государственной железной дорогой на территории немецкого государства и тем более невозможно управлять железной дорогой, у которой через каждые несколько миль изменяется руководство. Было бы так же немыслимо останавливаться для оплаты новых тарифов через каждые четверть часа поездки. Таким образом, легко понять, почему сторонники этатизма и интервенционизма приходят к выводу о том, что "географическое" или "экономическое" единство таких районов должно быть "неразрывным" и рассматриваемая территория поэтому должна быть отдана под суверенитет одного "правителя". Каждая нация при этом стремится доказать, что при таких обстоятельствах только она имеет права и полномочия на роль такого правителя. Для либерализма здесь нет никаких проблем. Частные дороги, если они свободны от государственного вмешательства, могут без всяких проблем пересекать территории многих государств. Если нет тарифных границ и иных ограничений на передвижение людей и товаров, то не имеет значения, границы скольких государств пересекает поезд за несколько часов.

Карта языков показывает также наличие национальных анклавов. Без территориальной связи с основной частью своего народа соотечественники обитают в замкнутых поселениях, или на "языковых островках". При нынешних политических условиях они не могут быть соединены с Родиной. Тот факт, что район, окруженный государством, сегодня закрыт еще и тарифными стенами, делает неразрывную территориальную целостность политической необходимостью. Небольшое "зарубежное владение", изолированное от непосредственно примыкающей территории с помощью тарифов и других протекционистских мер, подверглось бы экономическому удушению. Но нет более простой проблемы, коль существует свободная торговля, а государство берет на себя защиту частной собственности. В таком случае ни одному "языковому острову" не придется молча соглашаться с нарушением своих национальных прав только из-за того, что он не связан с основной частью собственного народа территорией.

Пресловутая "проблема коридора" также возникает только в условиях империалистической, этатистской и интервенционистской системы. Страна, не имеющая выхода к морю, полагает, что ей нужен "коридор" к морю для защиты своей внешней торговли от влияния интервенционистской и этатистской политики стран, территория которых отделяет ее от моря. Если бы принцип свободной торговли стал правилом, то было бы трудно увидеть, какие преимущества от владения "коридором" может ожидать не имеющая выхода к морю страна.

Переход из одной "экономической зоны" (в этатистском смысле) в другую имеет серьезные экономические последствия. Стоит только вспомнить, к примеру, о хлопчатобумажной промышленности Северного Эльзаса, которой дважды пришлось пройти через такое испытание, или о польской текстильной промышленности Верхней Силезии <Л.Мизес приводит примеры "перекраивания" политической карты Европы в результате франко-прусской (1869--1871 гг.) и 1-й мировой (1914--1918 гг.) войн и разделов Польши между Россией, Австрией и Пруссией. -- Прим. науч. ред.> и т.д. Если изменение в политических союзах территории несет выгоду или ущерб для ее жителей, то их свобода голосовать за государство, к которому они действительно хотят принадлежать, существенным образом ограничивается. Можно говорить о подлинном самоопределении лишь в том случае, если решение каждой личности вытекает из ее свободного волеизъявления, а не из страха потерять надежду на прибыль. Капитализм, основанный на принципах либерализма, не знает особых "экономических зон". В капиталистическом мире вся поверхность земли образует единую экономическую территорию.

Право на самоопределение выгодно только тем, кто составляет большинство. Для защиты меньшинств необходимы внутренние меры. И в первую очередь мы рассмотрим те из них, которые затрагивают национальную политику в области образования.

В наши дни посещение школы или, по крайней мере, частное образование во многих странах является обязательным. Родители обязаны посылать своих детей в школу на определенное число лет или вместо государственного обучения в школе давать им соответствующее образование дома. Нет смысла вдаваться в доводы, которые приводились "за" и "против" обязательного образования, когда этот вопрос еще был актуален. Они не имеют ни малейшего отношения к сегодняшней проблеме. Есть только один довод, который вообще имеет какое-либо отношение к этому вопросу, а именно продолжающаяся приверженность политике обязательного образования не совместима с усилиями по установлению длительного мира.

Несомненно, жители Лондона, Парижа и Берлина сочтут такое заявление невероятным. Что общего может иметь система обязательного образования с проблемами войны и мира? Однако нельзя решать этот вопрос, подобно многим другим, исключительно с точки зрения народов Западной Европы. В Лондоне, Париже и Берлине проблема обязательного образования наверняка решается без затруднений. В этих городах не может возникнуть вопрос, на каком языке вести преподавание. Население, которое живет в этих городах и посылает своих детей в школу, в общем, можно считать однородным по национальному составу. Но даже не говорящие на английском языке, но живущие в Лондоне люди хотят -- в интересах своих детей, -- чтобы обучение велось на английском. И положение дел в этом смысле ничем не отличается от Парижа и Берлина.

Однако проблема обязательного образования имеет совсем другое значение в тех обширных регионах, где говорящие на различных языках народы живут бок о бок друг с другом и отчасти смешались в многоязычной неразберихе. Здесь вопрос о том, на каком языке вести обучение, приобретает критическое значение. Решение этого вопроса может тем или иным образом с течением времени определить национальность всего района. Школа может разделить детей и родителей по языку, культуре и национальным традициям и использоваться как средство угнетения целых национальностей. Тот, кто контролирует школы, имеет возможность нанести ущерб другим национальностям и принести выгоду своей собственной.

Предложение направлять детей в школу, где говорят на языке их родителей, не является решением этой проблемы. Прежде всего, помимо проблемы детей со смешанным языковым происхождением, не всегда бывает легко определить, какой язык является родным языком родителей. В многоязычных районах профессии многих людей требуют знания и применения всех языков, употребляемых в стране. Кроме того, часто у человека нет возможности, опять же принимая во внимание средства к существованию, открыто объявить о своей принадлежности к той или иной национальности. При системе интервенционизма это могло бы ему стоить потери постоянной клиентуры, принадлежащей к другим национальностям, или работы, если предприниматель -- представитель другой национальности. Есть много родителей, которые предпочли бы послать своих детей в школы иной национальности, потому что ставят преимущества знания двух языков или ассимиляции в другой национальности выше, чем верность своему собственному языку и народу. Если предоставить родителям выбор школы, то это значит предоставить их любой мыслимой форме политического насилия.

Во всех районах со смешанными национальностями школа -- это политический "приз" наивысшего значения. Она не может быть лишена политического характера до тех пор, пока остается государственным и обязательным учреждением. По сути дела, существует лишь единственное решение: государство, правительство, законы никоим образом не должны касаться вопросов обучения в школе или образования. Государственные средства не должны использоваться на эти цели. Воспитание и обучение молодежи должны быть полностью предоставлены родителям и частным объединениям и учреждениям.

Лучше будет, если несколько мальчиков вырастут без официального образования, чем если они воспользуются благом процесса обучения лишь для того, чтобы, повзрослев, столкнуться с риском быть убитыми или искалеченными. Здоровый неграмотный человек всегда лучше грамотного калеки.

Но даже если мы устраним духовное насилие, осуществляемое системой обязательного образования, мы все еще будем далеки от того, чтобы сделать все необходимое для устранения всех источников трений между национальностями, проживающими в многоязычных районах. Школа -- это одно из средств угнетения национальностей, возможно, по нашему мнению, самое опасное, но, конечно, не единственное. Любое вмешательство в экономическую жизнь со стороны правительства может стать средством преследования представителей национальностей, говорящих на ином, чем правящая группа, языке. С этой целью в интересах сохранения мира деятельность правительства должна быть ограничена сферой, в которой она является, в самом строгом смысле слова, незаменимой.

Мы не можем обойтись без аппарата правительства в области защиты и сохранения жизни, свободы, собственности и здоровья личности. Но даже юридические и полицейские действия могут стать опасными в районах, где можно всегда найти основу для дискриминации одной из групп при ведении официальной деятельности. Только в странах, где нет особых побудительных мотивов для пристрастного отношения к одним в ущерб другим, вообще не будет причин опасаться того, что магистрат, который, как предполагается, должен соблюдать законы о защите жизни, свободы, собственности и здоровья, будет действовать с предубеждением. Там же, где религиозные, национальные или подобные им различия разбили население на группы и разделили их пропастью -- причем такой глубокой, что она исключает любое проявление справедливости и гуманности, -- не осталось места ничему, кроме ненависти, -- там положение совсем другое. Судья, который действует с предубеждением сознательно или, гораздо чаще, подсознательно, полагает, что он выполняет высший долг, когда применяет права и полномочия в интересах собственной группы.

Поскольку у правительственного аппарата нет никаких других функций, кроме защиты жизни, свободы, собственности и здоровья граждан, постольку возможно хотя бы составить правила, которые настолько строго ограничат сферу свободной деятельности административных властей и судов, что оставят немного или совсем не оставят места для собственного выбора или произвольного, субъективного решения суда. Но как только хоть какая-то часть производства передается в управление государству, как только аппарат правительства бывает вынужден, например, определять, продажа каких товаров более важна, каких -- менее, тогда становится невозможным настаивать на том, чтобы официальные административные лица придерживались свода обязательных правил и постановлений, которые гарантировали бы определенные права каждому гражданину. Уголовное законодательство, призванное наказывать убийц, может с известной точностью провести разграничительную черту между тем, кого считать, а кого не считать убийцей, и тем самым установить определенные рамки, где магистрат свободно применяет свое собственное судебное решение. Конечно, каждый юрист слишком хорошо знает, что даже самый хороший закон можно извратить в конкретных ситуациях, при толковании, применении и отправлении норм закона. Но в случае с правительственным ведомством, которому поручено управление транспортными средствами, шахтами или государственной землей, самое большее, что можно сделать, чтобы сохранить его беспристрастность в отношении спорных вопросов, касающихся национальных отношений, это дать ему указания, облеченные в пустые утверждения общего характера, хотя по другим соображениям (обсуждавшимся ранее) было бы лучше ограничить свободу действия правительственного ведомства. Этому ведомству нужно предоставить свободу маневра в данной области, так как нельзя знать заранее, при каких обстоятельствах ему придется действовать. Таким образом, широко открывается дверь для произвола, предубеждения и злоупотребления официальной властью.

Даже в районах проживания людей различных национальностей нет необходимости в администрации, объединенной по национальному признаку. Нельзя же поставить на каждом перекрестке как немецкого, так и чешского полицейского, чтобы каждый защищал только представителей своей национальности. И даже если бы это было возможно, все же оставался бы вопрос о том, кто же должен действовать, если представители обеих национальностей попали в ситуацию, требующую вмешательства. Ущерб от объединения администрации на этих территориях неизбежен. Таким образом, если осуществление таких незаменимых функций правительства, как защита жизни, свободы, собственности и здоровья сталкивается с трудностями, то нельзя их увеличивать до подлинно чудовищных размеров путем распространения спектра государственной активности на другие сферы, где -- в силу самого их характера -- должна быть предоставлена свобода для произвольного решения.

Обширные районы земли заселены представителями не одной национальности, расы или религии, а пестрой смесью многих народов. В результате миграционных движений, которые обязательно следуют за изменениями в размещении производства, проблема смешанного населения охватывает новые территории. Если нет желания искусственно усугублять трения, которые возникают от этого совместного проживания различных групп, то ограничить деятельность государства нужно только теми задачами, которые оно одно и может решать.

Национализм

Пока нациями управляли монархи, идея о том, чтобы подогнать границы государства так, чтобы они совпали с границами между национальностями, не могла найти одобрения. Если властелин хотел включить провинцию в свое королевство, его мало беспокоило, согласны ли жители -- подданные -- со сменой правителей или нет. Единственное, о чем заботился властелин, достаточно ли имеющихся вооруженных сил для захвата и удержания территории. Собственное поведение публично оправдывалось ссылками на законность притязаний. Национальность жителей захватываемой территории вообще не принималась во внимание.

Именно с появлением либерализма вопрос о том, как следует устанавливать границы государств, впервые стал проблемой, не зависящей от военных, исторических и юридических соображений. Либерализм, в соответствии с которым государство создается по воле большинства людей, живущих на определенной территории, не допускает каких-либо военных соображений, которые ранее были решающими в определении границ государства. Он отвергает право на завоевание. Он не может принять аргумента о "стратегических границах" и считает совершенно непостижимым требование о включении клочка земли в состав какого-либо государства для того, чтобы укрепить передний край обороны. Либерализм не признает историческое право принца наследовать провинцию. В либеральном понимании король может править только людьми, а не территорией, жители которой рассматриваются как приложение к земельным владениям. Монарх милостию Божией носит титул по названию территории, например, "Король Франции". Короли милостию либерализма получили свои титулы не от названия территории, а от имени народа, которым они правили как конституционные монархи. Так, Луи Филипп носил титул короля французов, таким же образом сейчас существует король бельгийцев, как когда-то был король эллинов.

Именно либерализм создал правовую форму, с помощью которой могло бы быть выражено желание народа принадлежать или не принадлежать определенному государству, -- плебисцит. Государство, к которому хотят принадлежать жители определенной территории, должно быть выявлено путем опроса. Но даже если бы все необходимые экономические и политические условия (включая антидискриминационные меры в отношении образования) были выполнены, чтобы не допустить сведения плебисцита к фарсу, даже если бы было возможно провести выборы среди жителей каждой общины и повторять такие выборы всякий раз, когда меняются обстоятельства, то некоторые нерешенные проблемы, конечно, все еще остались бы в качестве возможных источников трений между различными национальностями. Ситуация, когда приходится принадлежать к государству, к которому принадлежать не хочется, не менее тягостна, сложилась ли она в результате плебисцита или ее приходится терпеть в результате военного завоевания. Но она вдвойне трудна для человека, который отрезан от большей части своих соотечественников языковым барьером.

Быть членом национального меньшинства всегда означает быть гражданином второго сорта. Обсуждение политических вопросов, конечно, должно осуществляться в письменной или устной форме -- в речах, газетных статьях и книгах. Однако эти средства политического просвещения и дискуссий не находятся в распоряжении языкового меньшинства в такой же степени, в какой ими обладают те, чей родной язык (язык, используемый в повседневной речи) -- это язык, на котором ведется обсуждение. В конце концов политическая мысль народа -- это отражение идей, содержащихся в его политической литературе. Облеченный в форму писаного закона результат политических дискуссий приобретает непосредственное значение для гражданина, говорящего на ином языке, поскольку он обязан подчиняться закону. Он испытывает чувство отстраненности от активного участия в отправлении законодательной власти или, по крайней мере, чувствует, что ему не позволили участвовать в нем в такой же степени, в какой это доступно тем, чей родной язык -- это язык правящего большинства. И когда он предстает перед судьей или любым административным лицом как сторона, выступающая с прошением или петицией, он сталкивается с людьми, политическая мысль которых ему чужда, потому что она развивалась под воздействием иных идеологических влияний.

Но даже, помимо всего этого, уже сам факт того, что представителям меньшинства при появлении в суде или при общении с административными властями необходимо пользоваться чужим для них языком, ставит их во многих отношениях в невыгодное положение. Совершенно различно положение тех, кто предстает перед судом и может обратиться к судьям непосредственно, и тех, кто вынужден пользоваться услугами переводчика. На каждом шагу члена национального меньшинства заставляют ощущать, что он живет среди чужих и, даже если буква закона отрицает это, он -- гражданин второго сорта.

Все эти неудобства создают очень тягостные ощущения даже в государстве с либеральной конституцией, в котором деятельность правительства ограничена защитой жизни и собственности граждан. Но они становятся совсем невыносимыми в интервенционистском или социалистическом государстве. Если административные власти имеют право вмешиваться куда угодно по своему усмотрению, если предоставленная судьям и официальным лицам свобода в выполнении их решений так широка, что оставляет место для действий по политическим предубеждениям, тогда член национального меньшинства оказывается предоставленным судебному произволу и угнетению со стороны государственных фунционеров, принадлежащих правящему большинству. То, что происходит, когда школа и церковь также не свободны, а подчиняются указаниям правительства, уже обсуждалось.

Именно здесь нужно искать корни агрессивного национализма, проявления которого мы сегодня наблюдаем. Попытки усмотреть естественные, а не политические причины существующих сегодня между нациями неистовых антагонизмов также ошибочны. Все признаки врожденного, по общему мнению, чувства антипатии между народами, которые обычно демонстрируют в качестве примеров, существуют также и внутри каждой нации. Баварец ненавидит пруссака, пруссак -- баварца. Не менее яростная ненависть существует и среди отдельных групп во Франции и в Польше. Тем не менее немцы, поляки и французы умудряются жить в мире в рамках своих стран. Особое политическое значение чувству антипатии поляка к немцу, а немца к поляку придает надежда каждого народа захватить политический контроль над пограничными районами, где немцы и поляки живут бок о бок, и использовать его для угнетения членов другой национальности. Стремление людей использовать школы, чтобы отдалить детей от языка их отцов, суды и административные учреждения, политические и экономические меры и даже прямую конфискацию имущества, ч