ВСТРЕЧА ВОСЬМАЯ. Лекарство от головной боли

Кто-то однажды мудро сказал: «Сердиться - это мстить себе за недостатки других». Как точно сказано!

Однажды Александр Сергеевич Пушкин написал звуковое средство для снятия головной боли.

Вы никогда не задумывались, почему бабу из «Сказки о даре Салтане» зовут Бабарихой? А вы произнесите вслух. Только не так, как это написано, а так, как мы читаем:

АТКА ЧИХА СПАВА РИХАЙ ССВАТТИ БАБАЙ БАБА РИХАЙ.

Узнали? Ну конечно, это:

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой,

Извести её хотят,

Перенять гонца велят...

Представляете себе? Ведь все три персонажа - ужасные. Чуть не погубили князя Гвидона.

Почему же Пушкин подаёт их деяния как весёлую детскую считалочку? Да потому что у него - замечательная задача: написать поэтическую сказку с абсолютно бессильным злом! Зло бессильно перед величием Слова.

К тому же у меня есть к вам предложение: если вас кто-то расстроил или обидел, то подойдите к зеркалу, надуйте губы и, как маленький обиженный ребёнок, произнесите:

БА-БА-БА-БА.

Головная боль или обида пройдёт.

Во-первых, потому что наши губные мышцы связаны с мыш­цами головы и БА-Ба-Ба-Ба снимает напряжение. Во-вторых, потому что один из законов для снятия обиды, пе­реживаний, расстройств - это сыграть роль обиженного, расстроенного, переживающего.

Вот вас обидели - подойдите к зеркалу и дайте себе задание - СЫГРАТЬ РОЛЬ ОБИЖЕННОГО, РАССТРОЕННОГО, ПЕРЕЖИВАЮЩЕГО.

И скажите себе: вот так я выгляжу, когда я обижен. Ведь обида всё равно пройдёт, и поэтому важно поберечь нервные клетки для более серьёзных обид, чем данная. А тотак израсходуетесь, что, когда придёт большая радость, нечем будет воспринимать, ибо все эмоции израсходованы на мелкие обиды.

И здесь вы уже приближаетесь к одному из видов искусства - ТЕАТРУ.

А если вы, сердясь на кого-то, хотите поругаться, то ска­жите себе: Вот сейчас я собираюсь ругаться. Сумею ли я сыграть ЭТУ РОЛЬ - ругающегося? Если нет, потому что я слишком добр, то лучше этого не делать.

Оказывается, искусство - это ещё и взгляд со стороны. Из Космоса, из себя, с позиции другого. Поэтому искусство обладает огромной преобразующей силой. Если бы мы могли заполнить свою жизнь и жизнь других искусством, насколько человечнее стала бы наша жизнь, скольких ужасных смертей, трагедий, насилия нам уда­лось бы избежать!

Можно ли ходить из угла в угол, не зная, как расправиться с тоской и пустотой, пока вы не открыли Пушкина и не прочитали:

Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало,

Короче становился день.

Думаю, вы в недоумении пожали плечами: какое же это сред­ство от тоски! Хрестоматийные стихи Пушкина!

Да? Хрестоматийные?

А вы когда-нибудь задумывались над тем, что в первой строке этого стиха - девять слогов, во второй - тоже девять, а в третьей - восемь. Почему?

Да потому, что ДЕНЬ СТАЛ КОРОЧЕ!!!

А если вы и этому не улыбнулись, то у вас среди прочего должна быть запись симфонии Иозефа Гайдна «Сюрприз». (Модуляция 15.) Гайдн - один из самых остроумных композиторов в истории музыки. Если вы послушаете вторую часть симфонии «Сюрприз» и у вас не улучшится настроение, то дело серьёзно. Тогда уж точно нужно идти к врачу.

Но перед этим всё-таки попробуйте. Во всех книжках написано, что эту часть Гайдн написал для того, чтобы подшутить над жителями Лондона, которые ухитрялись засыпать в своих удобных креслах, когда звучали медленные части симфоний. А некоторые даже похрапывали.

Гайдн начинает эту часть с очень-очень тихого изложения очень-очень простой мелодии. Всё словно сделано для того, чтобы слушатель уснул. Но именно в тот момент, когда он, слушатель, только начал просмотр первого из сладчайших снов, навеянных бесхитрост­ной, словно убаюкивающей, музыкой, в оркестре происходит громовой удар. И весь ужас в том, что удар только один. И когда слушатель, проснувшись, подскакивает, то причина пробуждения ему неясна. Ибо оркестр вновь звучит так тихо, как только возможно.

Слушателю становится ясно, что причина его внезапного про­буждения - в неполадках нервной системы. И спасение - немедленно уснуть вновь.

Но лучше бы он этого не делал. Ибо второе пробуждение - куда хуже. Звучат три громовых удара. Вот так сюрприз!!!

Эта история более или менее подробно описана в разных книгах.

Но описание сие - неполная правда о том, почему симфония называется «Сюрприз». В ней сюрпризы рассыпаны на протяжении всей части. Их такое количество в течение пяти минут, что стоило бы написать ЦЕЛУЮ КНИГУ под названием «Сюрпризы симфонии «Сюрприз».

Честно говоря, я сам с удовольствием написал бы такую книгу. Но я дарю эту идею тому, у кого приличное чувство юмора, к тому же музыкального юмора.

Единственное условие: для выявления всех сюрпризов музыку нужно прослушать множество раз. А ещё лучше - выучить наизусть. Тогда вы насладитесьтакими сюрпризами!

- Стоп! - скажете вы. - Если выучить эту часть наизусть, то какие могут быть сюрпризы?

Просто те, кто рассуждают подобным образом, ещё не знают особенностей великой музыки. Чем больше слушаешь, тем больше сюрпризов. Я сам, зная эту Симфонию много лет, только недавно обнару­жил в ней ещё несколько сюрпризов.

Предлагаю вам послушать первую часть симфонии. И учтите, что под сюрпризами Гайдн имеет в виду не только сюрпризы громкости, но и массу других.

Ужасно хочется рассказать о них! Но я буду с нетерпением ждать вашего творчества.

Прослушайте музыку столько раз, сколько вам будет доста­точно, чтобы описать все неожиданности, которые происходят с этой очень простой мелодией.

Возьмите чистый лист бумаги.

ВСТРЕЧА ДЕВЯТАЯ.«О, братья! Довольно печали!»

Это произошло в Белорусской сельхозакадемии в Горках. На протяжении многих лет я проводил там концерты для сту­дентов. В них принимали участие симфонический и камерный ор­кестры, крупнейшие музыканты, хоры. Зал Академии стал, по сути, настоящим филармоническим залом.

Мы давали по два концерта в день несколько дней подряд. И всегда огромный зал был забит до предела.

Во всех наших концертах была традиция - мы не только слу­шали музыку, я не только рассказывал о ней, но во время любого концерта любой из слушателей мог задать вопрос, отправив на сцену записку. Или высказать свою точку зре­ния о музыке, о жизни. В конце концертов наше общение могло продолжаться сколько угодно времени, ибо музыка активизирует мыслительные про­цессы и позволяет общаться невероятно интересно и глубоко.

Однажды я получил на сцену записку, содержание которой удивило меня до глубины души. Вот что там было написано:

«Огромное спасибо за концерты. Я начинаю чувствовать, по­нимать и любить классическую музыку. Даже удивительно, что ещё год назад этой музыки для меня не существовало. Кроме од­ного произведения - Девятой симфонии Бетховена. Я люблю эту симфонию уже несколько лет. И я очень прошу вас исполнить её в вашем концерте по заявкам.

С уважением, студент пятого курса Академии».

Надо ли удивляться, что, прочитав записку, я немедленно по­просил её автора после окончания концерта появиться у меня в артистической. Шутка ли! Не любил классическую музыку, КРОМЕ ДЕВЯТОЙ СИМ­ФОНИИ БЕТХОВЕНА! А как тогда быть с Пятой, Третьей, Шестой, Седьмой?

Когда автор записки зашёл ко мне после концерта, я задал ему единственный вопрос: при какихособенных обстоятельствах он впервые услышал Девятую симфонию.

- А почему вы думаете, что были какие-тоособенные обсто­ятельства?

- Я уверен!

- Да, точно, были. Только откуда вы это можете знать?

- Чтобы ответить на ваш вопрос, мне придётся очень много говорить. Но если хотите, то расскажите, как это произошло.

И вот что рассказал мой собеседник.

Ещё в седьмом классе школы он полюбил одноклассницу. И было это взаимно. Все школьные годы они провели вместе. Сначала их дразнили, потом повзрослели и перестали драз­нить. Даже начали завидовать.

Окончили школу - она сказала, что хочет поступать в Акаде­мию. Ему не очень хотелось. Но не расставаться же! Поступили оба! И по-прежнему всегда вместе.

На втором курсе в начале весенней сессии Любимая вдруг со­общила, что им нужно расстаться на короткий срок - на период сессии. Он был очень удивлён, но раз Любимая хочет... Даже интересно, как это получится - расстаться после семи неразлучных лет.

У него никак не получалось. Каждый день, встречая Любимую, он вопросительно смотрел на неё: когда, мол, закончится этот странный эксперимент?

Сессия подошла к концу - остался последний экзамен. И он не выдержал, подошёл к ней и прямо спросил о причине разлуки. Любимая ответила, что сегодня вечером они наконец встре­тятся. И что она должна ему сказать что-то очень важное.

Он с трудом дождался вечера.

А вечером, не глядя на него, она тихо-тихо прошептала, что она полюбила другого. Что она поняла для себя одну вещь. Оказывается, то, что было между ними, - не любовь, а идущая с детства привязанность. И только теперь, встретившись с другим, она узнала,что та­кое любовь. Потому что тот человек совсем не такой добрый, как он, и очень эгоистичный, и не такой внимательный.

И ещё.

Она хорошо понимает, что со своим старым надёжным и за­ботливым другом ей было бы в тысячу раз лучше. Но она ничего не может с собой поделать. Потому что любит того, другого. И вообще, она теперь совсем сумасшедшая. И пусть он её простит. Он - хороший, замечательный. Он достоин того, чтобы его полюбила самая замечательная женщина, а не такая ненормальная, как она...

...Он остался один...

...Вначале сидел как парализованный. Куда идти, с кем говорить, о чём? ...Отправился куда-то в лес. ...Бродил, бродил, чуть не заблу­дился. Затем вернулся в общежитие.

Все учат, зубрят - дело идёт к последнему экзамену.

...Зашёл в комнату, где телевизор. (Тогда в общежитиях была единственная на весь дом комната с телевизором и называлась она «красный уголок». Это потому, что в этой комнате висели многочисленные порт­реты Ленина, Брежнева, красные знамёна, агитация за советскую власть в плакатах.)

В «красном уголке» - никого. Все готовятся к экзаменам.

...Он включил телевизор. Просто чтобы что-то говорило, светилось, двигалось. А там - открытие сезона, трансляция из Концертного зала фи­лармонии. Вначале ведущая начала рассказывать о Бетховене. О его Девятой симфонии.

Ему хорошо запомнилось то, что Бетховен писал эту музыку, будучи совсем глухим. А затем музыка зазвучала. И случилось что-то неожиданное. Он слушал музыку, как никогда в жизни. Музыка потрясла его.Каждый звук проникал в Душу, волновал, удивлял, радовал. А затем началась четвёртая часть, и вскоре в музыке, до сих пор звучавшей без единого слова, появился могучий человеческий голос, который запел:

О, братья! Довольно печали!

Давайте гимны петь

Безбрежному веселью

И вечной радости.

А затем - другие голоса. А затем - огромный хор:

Радость, пламя неземное,

Райский дух, слетевший к нам,

Опьяненные тобою,

Мы вошли в твой светлый храм.

Ты сближаешь без усилья

Всех разрозненных враждой,

Там, где ты раскинешь крылья,

Люди - братья меж собой.

Он по-прежнему помнит то невероятной силы впечатление, то состояние, которое он испытал. Бетховен, глухой и одинокий, нашёл в себе силы длятакойрадости.

На следующий день наш молодой человек проснулся с двумя ощущениями. Первое - пустота, а второе - потребность немедленно заполнить образовавшуюся пустоту той энергией, которую он ощутил вчера, слушая Девятую. Но где и как её теперь услышать? Ведь то были не нынешние времена, где к нашим услугам Интернет, лазерные диски.

Это были советские семидесятые годы.

Наш молодой человек немедленно написал письмо на радио в передачу «Концерт по заявкам» с просьбой как можно быстрее исполнить Девятую симфонию Бетховена. В течение целого месяца он слушал все концерты по заявкам. Но никакой Девятой так и не исполнили.

Тогда он написал ещё одно письмо на радио, теперь уже уг­рожающее, где сообщил, что вопрос идёт о жизни и смерти. Они испугались и ответили ему, мол, молодой человек, не умирайте, а купите себе пластинку с записью симфонии, ведь в концерте по заявкам исполняются только произведения протяжённостью в две-три минуты. В конце концов он купил пластинку с записью симфонии и каждый раз, как только получал доступ к проигрывателю, слушал эту музыку.

Через некоторое время слушал уже не один. Они познакомились на наших концертах. Она - первокурсница и он - выпускник. На этом и закончился его рассказ.

...Прошли годы.

Через десять лет я принимал участие в фестивале «Мастера искусств - труженикам села». Приезжаю в деревню, а там - полный клуб! Даже на полу сидят. Такого я ещё в деревне не видал. Чтобы столько народу собралось слушать скрипку и фортепиано!

Оказывается, председатель этого колхоза и его жена - главный специалист - безумные меломаны. В деревне все знают, что по вечерам он и его жена, уложив де­тей спать, слушают какие-то симфонии да сонаты. А когда председатель и его жена узнали, что я приезжаю в их деревню со своей скрипкой и рассказами - сами обошли все дома и сказали всем сельчанам, что концерт этот ни за что пропустить нельзя. Вот почему собрался полный зал.

После концерта они пригласили меня к себе в гости.

Всё как обычно: деревенский дом, старые фотографии, часы с маятником, только вдоль целой стены полки, где всё уставлено коробками с сотнями пластинок.

В разгар пира мой герой поднялся, подошёл к полкам, из самого центра собрания достал пластинку с Девятой сим­фонией Бетховена и показал мне. Мы с ним переглянулись и понимающе улыбнулись друг другу.

Вот и вся история.

Но вы, дорогие читатели, наверное, тоже не успокоитесь, пока я не раскрою секрета, почему, прочитав записку, я сразу понял, что любовь моего со­беседника к Девятой симфонии Бетховена не случайна, а вызвана какими-то особенными обстоятельствами. Да ведь именно на этом построены все принципы моих вы­ступлений, бесед, концертов, книг!

Восприятие классической музыки связано прежде всего с особым состоянием Души, с её открытостью навстречу музы­кальному Космосу. В отличие от всех видов популярной музыки, классичес­кая музыка не может звучать просто как заполнение свобод­ного времени. Потому что восприятие такой музыки - это огромная ду­шевная работа. Воспринятая классика даёт наслаждение та­кого масштаба, какое незнакомо ни одному потребителю лю­бой другой музыки.

Музыка Бетховена настигла нашего молодого человека имен­но в тот момент его жизни, когда его Душа была как открытая рана. В такой момент можно покончить жизнь самоубийством, а можно написать самые великие в мире стихи или музыку, можно совершить открытие всепланетного масштаба. Ибо проснувшаяся в своих страданиях Душа сотрудничает с Вечностью. С трагедиями Шекспира, с симфониями Бетховена и фугами Баха, с картинами Рембрандта и поэзией Данте.

Именно поэтому моя задача в любом выступлении и в книгах - обострить все органы чувств моих слушателей и все их способности к восприятию, вывести их из состояния повседневности, открыть специальные клапаны высокого общения.

- Ну вот, - скажете вы, - значит, для того чтобы воспринимать классическую музыку, нужно, чтобы любимая бросила или ещё какая-нибудь беда случилась. Уж лучше тогда любая попса, чем страдать и мучиться.

Нет-нет, совсем необязательно, чтобы любимая бросила. Просто случай, который я вам рассказал, - совпадение, приот­крывающее завесу над тайнами восприятия великого искусства. И то, что Душа должна быть очень чуткой, это правда. И то, что в душе всё должно быть обострено, - это тоже правда. Да и жизнь, увы, не угощает ежедневно радостями... Сколько Зла приходится встречать нашей Душе!

Только реакция у разных людей может быть разной. Один скажет: «С волками жить - по волчьи выть», - и начнёт подвывать волчьему стаду. У другого же существование волчьего стада вызывает протест и даёт реальное основание для ухода от стадности в мир богатейших личностей, в мир индивидуума, где познаётся радость полёта, творчества и свободы.

И наконец, предвижу следующее соображение: если общение с великим искусством - работа, то зачем чело­веку, работающему в другой сфере, вновь идти на работу? Не пора ли отдохнуть?

Ответом может быть только то, что отдыхом для человека духовно богатого может быть преж­де всего смена рода деятельности.Это ещё Рахметов сказал.

Существует понятие полной релаксации. И здесь я ничего не имею против. Но деятельность Души, познающей свои космические корни через классическую музыку, никак не сравнима со всеми видами работ.

И тем не менее общение с искусством - это работа. Только прежде всего работа Души, которая «обязана трудиться». Но это общение - также и отдых ото всех земных и матери­альных структур.

Сегодня я предлагаю вам понять, что случилось с героем этой главы. Почему он воспринял музыку Бетховена, не имея никакой предварительной подготовки?

Итак, представьте себе: поздний вечер, одиночество, потрясе­ние от потери любимой...

То, с чего начинается Финал Девятой симфонии Бетховена, другой великий композитор Рихард Вагнер назвал «фанфара­ми ужаса». Это - первая в книге ссылка не на моё собственное вос­приятие. Но ничего точнее и лучше я придумать бы не смог.

«Фанфары ужаса», а затем - фрагмент начала первой части. Это как бы напоминание о начале великой борьбы человека против судьбы. Всё это прерывается вступлением виолончелей - инструментов, которые невероятно глубоко передают дух и интонацию человеческой речи. Эти виолончели словно пытаются в чём-то убедить слушателя. И вновь - фанфары ужаса.

За ними - крохотный фрагмент из второй части симфонии. Всего несколько звуков, пытающихся увести слушателя в мир философского одиночества. Или покоя среди природы. И опять виолончели. Как будто Человечество пытается сказать что-то необычайно важное.

Звучит фрагмент третьей части. Эта часть называется Скерцо, что по-итальянски означает «Шутка». Но именно в этой симфонии Бетховен впервые переосмыслил скерцо как шутку и дал первый образец того, что впоследствии назовут инфернальным скерцо. То есть адской шуткой (от итальянского inferno - «ад»). В финале звучат только несколько звуков, как бы напоминание о странном движении.

И вновь - протест виолончелей. Теперь становится понятным, почему после каждого фраг­мента предыдущих частей появлялись виолончели. Они протестовали против воспоминаний о печали и страданиях.

А что взамен?

И вот, словно из тьмы, появляется тема радости. Она звучит еле слышно, лишь постепенно набирая размах и всеобщность.

Этот путь из мрака к ослепительному свету относится к высшим достижениям музыкальной мысли на Земле.

Тема радости играется разными группами инструментов, ста­новясь всё светлее и ближе. И наконец, когда оркестр уже набрал всю мощь радости, вновь появляются фанфары ужаса.

Но могучий человеческий голос прерывает их:

О, братья! Довольно печали!

Давайте гимны петь

Безбрежному веселью

И вечной радости!

Дальше я не буду описывать всего, что произойдёт в музыке, ибо слова отступают перед этим грандиознейшим развитием идеи вселенской радости.

Единственное, о чём я должен сказать, - это то, что немец­кий поэт Фридрих Шиллер, написавший Оду к Радости, имел в виду другое слово. Но по цензурным соображениям он был вынужден заме­нить это слово словом Радость.

Бетховен это знал. И он тоже имел в виду другое слово. Но ничего страшного для слушателей музыки Бетховена и читателей Оды Шиллера нет. Ибо РАДОСТЬ - это то, что нам даётся в результате позна­ния чувства, обозначенного этим словом. И это - важнейшее понятие Демократии, ибо без этого основополагающего понятия жизнь любого государства мертва.

Попробуйте сами догадаться, какое слово было цензурно невозможно во времена Шиллера, во времена Бетховена, произнесите его, а затем переверните страницу. Там оно написано крупными буквами.

Назвали?

ПЕРЕВОРАЧИВАЙТЕ!

С-В-О-Б-О-Д-А!!!

И на чистом листе бумаги попробуйте определить, что такое по вашему мнению - свобода.

Только учтите, что это слово - одно из самых сложных фи­лософских понятий в истории Человечества. И не один философ уже заблудился, пытаясь дать опреде­ление этому понятию.

А вдруг вы сможете его сформулировать?

ИТАК, ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА?

Постлюдия.

Гегель сказал: «Свобода - это осознанная необходимость». Согласны?

Свобода - это безграничность или ограничение.

На тему свободы рассуждали величайшие философы от Сократа до Владимира Соловьёва. И до сих пор определение свободы невозможно дать без того, чтобы кто-нибудь умело не опроверг, не оставив и камня на камне от такой, казалось бы, красивой идеи.

В фильме Марка Захарова «Убить дракона», поставленно­му по замечательной пьесе Евгения Шварца «Дракон», есть один очень грустный эпизод. Когда рыцарь Ланцелот, убив Дракона, возвращается в город и говорит его жителям: «Люди, вы свободны. Я убил Дракона», то все немедленно падают перед рыцарем на колени. Потому что раз он убил дракона, значит, он теперь новый Дракон. Потому что он - ещё сильнее.

«Вы меня неправильно поняли, - повторяет рыцарь, - Вы - С-В-О-Б-О-Д-Н-Ы!!!»

И тогда люди бросаются бить витрины магазинов. И хватают товары. Потому что они свободны.

Печально?

Итак, что вы думаете о свободе?

ВСТРЕЧА ДЕСЯТАЯ. О Добре и Зле

Собрались как-то любители музыки и стали спорить, у кого из композиторов была самая тяжёлая жизнь.

- УБетховена, - сказал кто-то, - шутка ли, глухой компо­зитор?

- Нет-нет,у Моцарта - ведь он прожил на свете всего 36 лет. Очень мало.

- Если исходить из продолжительности жизни, тоу Шуберта(модуляция 16). Он прожил ещё меньше - 31 год.

- Нет, самая тяжёлая жизнь былау Мусоргского - его никто не понимал, даже ближайшие друзья.

- Но уж если говорить о непонимании, то, наверное, самое страшное случилось в жизни у француза Жоржа Бизе (модуляция 17). Он написал оперу «Кармен», которая сегодня - самая люби­мая и самая исполняемая опера на Земле. Премьера же оперы в 1875 году в Париже потерпела страш­ный провал, композитора так затравили, что он умер через три месяца после премьеры. И было ему всего-навсего 37 лет - всего на год больше, чем Моцарту.

- Но всё-таки, видимо, самая страшная жизнь была у Петра Ильича Чайковского. Он даже жизнь самоубийством покончить пытался. От хоро­шей жизни такое не делают. Да к тому же известно, что у Чайковского была такая ранимая нервная система, что он, как ребёнок, плакал.

Представляете себе? Такой взрослый, солидный, а готов заплакать из-за любого пустяка!

- Кстати, о самоубийстве: Роберт Шуман (модуляция 18) даже в воды Рейна бросился - хотел утонуть. Его успели вы­тащить, но после этого он прожил недолго.

- Нет-нет! Самым несчастным был, видимо, Фредерик Шопен. Он ведь заболел туберкулёзом в совсем юном возрасте. И в какой-то страшной форме. Его друзья и поклонники опасались, что Шопен может уме­реть в любой момент. Но он всё-таки дожил до 39 лет. А ведь это так мало...

- Вот это разговор, - скажете вы, - да что это за разнес­частная жизнь была у великих композиторов?! Попытки самоубийства, ранняя смерть, болезни!!!

Но, конечно же, были и другие судьбы. Существовали на Земле композиторы, которые жили долго и счастливо. Гендель и Телеман, Глюк и Стравинский, Гайдн и Верди, Рос­сини и Сибелиус.

Но вы же помните тему, которая обсуждалась любителями музыки: у кого из композиторов была самая тяжёлая жизнь. Так у кого же всё-таки?

Имени этого композитора не прозвучало в споре. А между тем, то, что пришлось пережить, пожалуй, самому выдающемуся композитору XX века Дмитрию Шостаковичу, трудно даже описать.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович не пытался покончить жизнь самоубийством, не болел никакими страшными болезнями в юности, не оглох, не испытал трагедий в личной жизни (по крайней мере, не больше, чем многие другие), он не... не... и ещё много НЕ, которые миновали композитора.

И тем не менее, осмелюсь утверждать, что по расходам нервной энергии, по тому непрерывному чувству страха, которое Шостакович испытывал на протяжении большей части своей жизни, его не сравнить ни с кем другим. Вся жизнь композитора напоминает фильм ужасов, главного героя которого в любой момент ждёт смерть.

Утверждают, что было время, когда, опасаясь ареста, Шоста­кович не спал в своей квартире и в своей кровати, а, дождавшись, когда его родные засыпали, выходил с чемоданчиком на лестничную клетку, садился на табуретку около лифта и ждал. Каждое ночное движение лифта воспринималось им как при­ход смерти.

Но почему же он не спал в своей кровати? Да просто не хотел, чтобы те, кто придут арестовывать его, чтобы вести на смерть, разбудили его родных. Они приедут за ним на лифте, а он уже готов к смерти!.

Шостакович ждал ареста многие годы.

Что же за преступление совершил композитор, что его обяза­тельно должны были посадить в тюрьму, а затем расстрелять? Он совершил такое же преступление, как и миллионы людей, которых уничтожили в те далёкие странные годы. То есть не совершил никакого преступления.

Но это - с точки зрения правосудия. А вот с позиции того странного времени - преступление его заключалось в том, что он был великий, глубоко мыслящий ком­позитор, один из величайших творцов в истории мировой музыки. Осмелюсь сказать, что по глубине мышления, по силе и вы­разительности музыки Шостакович, пожалуй, один из немногих, кто приближается к самому Иоганну Себастьяну Баху. Но ни Баху, ни Моцарту и никому другому ни в какие време­на не угрожала смерть от власти, от правителей страны, в которой они жили. Из великих композиторов в человеческой истории такая угроза висела ТОЛЬКО над Шостаковичем.

С каждым годом у него оставалось всё меньше друзей: их поглотила страшная система уничтожения, машина смерти, которая существовала тогда в нашей с вами стране. Любое название и точка на карте «Архипелаг Гулаг» - это лагерь уничтожения людей.

Каждый день, звоня оставшимся в живых, он опасался, что ему не ответят. Ибо пришёл их черёд погибать.

Но как такое могло произойти? Почему страна в мирное время уничтожаласвоих собствен­ных композиторов, художников, поэтов, писателей, да и вообще миллионы мирных, замечательных и ни в чём не повинных людей?

Для того чтобы получить ответ на этот вопрос, вам необходи­мо прочитать совсем другие книжки. И сделать это нужно обязательно, потому что если люди забудут, почему так произошло, то это может повториться опять.

В этой же книге нам придётся только учитывать, что это так было .

Но какую же музыку мог написать композитор, который столкнулся со столь невиданным, нечеловеческим злом?

В прошлой встрече-главе мы говорили и слушали музыку, рождённую невероятной верой в человека, верой в братство лю­дей, верой в радость. Глухой, одинокий и больной композитор нашёл в себе силы обратиться к человечеству с призывом отбросить печали и познать Радость (Свободу).

Давайте сейчас вспомним, как происходит становление Радости в музыке бетховенской Девятой симфонии. Я неслучайно прошу вас послушать музыку Бетховена на двух встречах подряд. Эта музыка обладает таким зарядом энергии, что способна го­ворить от имени всей нашей Планеты! Она - знамя цивилизации, неожиданно расцветшей на нашей маленькой планете на дальней окраине Млечного пути.

Но цель прослушивания сегодня - это не только чтобы повторить пройденное. Просто нам, как настоящим экспертам, предстоит сравнить два фрагмента из двух музыкальных произведений, которые отделены друг от друга расстоянием почти в 130 лет. Сравнить музыку совершенного Добра и абсолютного Зла.

Случилось так, что XX век отказался от призывов всех композиторов, философов, поэтов и художников всех предыдущих культурных эпох. Такого количество зла, которое проявилось в XX веке, че­ловечество ещё никогда не знало!

Итак, слушайте фрагмент из Девятой симфонии Бетховена.

А теперь прослушайте 3-ю часть из 8-й симфонии Дмит­рия Шостаковича.

Признаюсь, я очень сомневался в том, нужно ли предлагать вам принять в себя эту часть из Восьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. А потом решился, но при условии, что мы сделаем это на кон­трасте между музыкой Бетховена и Шостаковича.

Но зачем же нужна музыка, воссоздающая такое зло?

Оказывается, психологи давно заметили, что в человеческой психике есть одна интересная особенность: умение вырабатывать сопротивление Злу во имя Добра.

Оказывается, для того чтобы понять красоту и необходи­мость Добра, важно узнать, как выглядит Зло. (В данном случае - как оно звучит.)

Оказывается, потрясённый гигантской Энергией Зла, че­ловек создаёт Энергию противостояния.

И перед тем, как вы начнёте слушать, я расскажу вам одну странную и важную вещь.

В основе безостановочного движения, которым начнётся му­зыка, лежат интонации музыки Барокко (модуляция 19), можно даже сказать - интонации музыки самого Баха, а также Антонио Вивальди, Арканджелло Корелли.

Зачем же Шостакович строит свою музыку зла на интона­циях гармоничнейшей музыки Барокко?

Это - столь серьёзный вопрос, что я попрошу вас самих попы­таться на него ответить.

И не бойтесь предполагать, ибо может случиться, что кто-то из вас даст настолько глубокий ответ, который будет глубже и серьёзнее, чем любые предположения, существовавшие до сих пор.