Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Я уйду, но останешься ты со слезами одна.

Обо мне ты ревниво вечернюю спросишь звезду,

Но она промолчит, не откроет, куда я уйду.

Ты заплачешь, забьешься в рыданиях, еле дыша,

И расплавится сердце твое, и оттает душа,

И, не видя дороги, ты кинешься в горестный путь

Вслед за мной, без надежды

меня отыскать и вернуть...

В этой песне юноша и проклинал свою неверную возлюбленную, и в сладких муках вспоминал ее прелести, и умолял ее вернуться, и...

Но - тут произошел случай, редчайший для любого индийца, исполняющего песню: мой смуглолицый новый приятель выронил ситар из рук и закрыл свои глаза ладонями. Напев оборвался... Тут и без объяснений было ясно: в песне звучала и судьба того, кто ее пел. Исполнитель бережно отложил ситар, извинился и отошел в сторону... А сидевший рядом со мною парень вздохнул и сказал мне:

"Да, так только Назрул может в душу проникать! Только Назрул способен вот так сердце обжечь..."

"Кто? - не понял я. - 0 ком вы говорите? Какой Назрул?"

"Наш Назрул! - с гордостью почти фанатической ответил бенгалец. - Наш великий, наш благословенный Назрул Ислам, наш самый любимый поэт! Неужели вы, брат, при вашей любви к поэзии, не знаете; это имя, не знаете стихов Назрула Ислама? Да быть такого не может!"

Но это было именно так, в чем я с немалым смущением признался своим калькуттским друзьям. Не знал я такого поэта и его творений. Многое тогда еще было неведомо мне из мировой сокровищницы духа, мне, молодому советскому гуманитарию шестидесятых лет, впервые оказавшемуся в долгой командировке за рубежом... И тут же мои индийские приятели стали обрушивать и выплескивать на меня громаду своих сведений и познаний об их любимейшем поэте. Но - их жаркие словоизлияния были прерваны, едва зазвучав. Произошло событие, ставшее для меня первым (но далеко не единственным) подтверждением присловья, точней - поверья, которое долгое время было в ходу у бенгальцев: "Где Назрул - там чудо и удача!"

...Как только имя поэта прозвучало в устах его почитателей, окружавших меня - как тут же, словно какое-то магическое эхо, это имя донеслось до нас со стороны большой аллеи, рассекавшей парк надвое. Оно повторялось во множестве восторженных восклицаний и приветственно-радостных возгласов: "Назрул! Наш Назрул! Идите все сюда! Наш Назрул здесь! Назрула везут!"

Всех моих калькуттских приятелей, сидевших и лежавших на траве, как ветром сдуло. Они мгновенно повскакивали и помчались туда, откуда неслись эти восклицания и возгласы. Похоже, никто из них в этом порыве даже и не вспомнил обо мне. Но я, естественно, рванулся вслед за ними...

Аллея, на которую мы выбежали, уже была полна народу - в белых и разноцветных одеяниях. Надо сказать, что и сама эта аллея просто полыхала радужностью. С обеих сторон ее окаймляли ряды буганвиллии, - а когда высокие стебли этого южного кустарника после муссонов покрываются цветами, то кажется, что они не цветут, а въявь охвачены языками пламени, причем какого-то киноварно-раскаленного оттенка. Долго смотреть на цветущую буганвиллию просто невозможно: начинают слезиться глаза... Но ее полыхающие заросли не сплошной стеной шли, их прореживали острова и островки других цветов и цветущих растений, прежде всего среди них царствовала генда - это что-то вроде гигантских ноготков (или маргариток), горящих червонным золотом. И, конечно же, розы, розы! розы... всех возможных цветов и оттенков!

И вот посреди всего этого великолепия по широкой аллее, а, верней сказать, по просеке тропического лесопарка двигалась процессия. Да, иначе нельзя было назвать то людское множество в его почти торжественном шествии. Не знай я уже, ради кого, ради какого человека столько людей собралось, подумал бы: они сопровождают на прогулке какого-либо раджу или махараджу, давно уже лишенного власти, но все равно почитаемого местным населением. К тому времени мне уже довелось повидать и таких, "отставных" владык Индостана...

Но в коляске, которую несколько человек катили по крупному золотистому песку, смешанному с разноцветным гравием, сидел вовсе не махараджа, не набоб, не кто-либо из бывших местных князей. Человека, сидевшего в коляске, когда-то, в дни его молодости как раз именно раджи и прочие вассалы британских колониальных властей ненавидели еще сильнее, чем сами колонизаторы. Старик, которого в коляске под балдахином, словно на каком-то походном троне, катили смотревшие на него с почтением и восхищением люди - этот старик, если и мог зваться владыкой, так только лишь владыкой сердец и умов.

Он был поэтом.

Именно - был. Давным-давно... В дни своей молодости он был способен писать стихи. Причем нередко - гениальные. Но это было давно...

В коляске под балдахином сидел глубоко больной человек семидесяти с лишним лет. Однако зрелище он представлял собой вовсе не жалкое, а, пожалуй, даже; в чем-то и величественное. Его смуглое лицо обрамляла грива серебряных волос, аккуратно подстриженная; обихожена была и его седая борода. Гриву его покрывала ярко-желтая шапочка, по виду схожая с пилоткой: такие шапочки и поныне носят многие индийские мусульмане. С плеч ниспадала свободная длинная рубаха цвета охры, она зовется "курта"; завершали же наряд старца просторные и совершенно белоснежные брюки и легкие серебристые туфли с загнутыми вверх носками (какие: мог носить, к примеру, старик Хоттабыч и персонажи разных восточных сказок...)

И, даже изборожденное многими морщинами, лицо его оставалось еще красивым - той мужской, мужественной и светлой красотой, что вошла в изустные легенды бенгальцев. Красой вдохновенного воина, бойца, борца и - поэта.

Однако, приблизившись; к этому величественному старцу, движимому в коляске множеством верных рук, можно было с первого же взгляда увидеть на его лице печать самого тяжкого - психического - недуга. Тут и врачебных познаний не требовалось, чтобы понять: улыбка, не сходившая с чела и с уст народного любимца, - улыбка не только добра, но и - безумия. Рассудок поэта, скажу, забегая несколько вперед в своем рассказе, давно уже; был разрушен, сознание, память - покрыты тьмой...

С тою же; блаженной улыбкой Назрул сделал жест рукой - и окружавшие его люди тут же все поняли и помогли ему встать с коляски. И, бережно поддерживаемый под руки, он стал поначалу не очень уверенно ступать по золотисто-пестрому горячему песку аллеи. Шел - словно по вешнему непрочному льду.

Тут-то и началось! Тут-то и увидал я наяву, что такое поклонение, доходящее до обожествления!

Десятки мужчин и женщин, парней и девушек, мальчиков и девочек, окруживших коляску поэта, но державшихся от нее на почтительном расстоянии, пока он в ней сидел, бросились к следам, оставляемым неровной поступью их кумира. Они, можно сказать, падали на его следы, прикасаясь к ним - кто руками, а кто и лицом, и всем телом.

Не исключением тут стали и мои просвещенные новые приятели. Один из них, еще молодой, но уже весьма высоко взошедший по служебной лестнице инженер-энергетик на моих глазах заворачивал в чистый носовой платок горсть песка, взятую им из следа Назрула. Увидев мое изумленное лицо, он чуть смутился, но тут же, да еще и с немалым апломбом в голосе пояснил мне, как будто юному несмышленышу:

"Это у нас, у бенгальцев, особенно здесь, в Калькутте - самая надежная и верная примета. Если прикоснуться к следу Назрула и загадать желание, оно обязательно сбудется! А уж если твоим талисманом станет почва, взятая там, где ступала его нога - удача тебе не изменит... Понимаю, для вас, для европейцев, это представляется, может быть, чем-то диким, идолопоклонством. Но здесь у нас - это самое искреннее проявление любви к самому своему, к самому народному поэту".

"Да, это так, - поддержал его другой бенгалец, - хотя, наверное, сам Назрул Ислам, если б он смог осознать такие знаки поклонения себе, их не: одобрил бы. Он отрицал всяческое раболепие, он порицал обожествление живых людей".

Однако ему тут же возразил еще один мой новый знакомец из нашей воскресной компании, только что со счастливым лицом упаковавший горсточку песчинок в салфетку: "Но ведь для Назрула высшее; божество на свете - человек. Любой, даже самый последний нищий - бог для него, высшая ценность на свете!'"

И в подтверждение своих горячих слов он не менее горячо продекламировал нараспев:

Но даже нищий и немой

Во мраке горестей своих,

Я выше - храмов, и церквей,

И пагод, и священных книг.

"Как?" - не смог я удержаться от закономерного вопроса. "А разве ваш поэт - не мусульманин? Ведь даже его фамилия об этом говорит - Ислам, не так ли? Но ведь строки, которые вы прочитали, противоречат исламскому вероисповеданию, они с учением Мохаммеда никак не согласуются!"

"Ну, не будем сейчас говорить о сущности мусульманства, - ответил мне старший из нашей компании. - Тут не все так просто, как вам, европейцам, кажется. Вы, вероятно, увидев тут, в наших провинциях мусульманок в бурках*, решили, что таковы обычаи и взгляды у всех, кто исповедует ислам. Нет, друг, мы - прежде всего индийцы, более того, мы - прежде; всего люди; так нас учит и наш Назрул своими стихами. Да, он - потомок старинного бенгальского рода, он почитал веру своих, предков..."

(Здесь я вновь должен заметить: мне даже в тот знойный час как-то зябко становилось, когда я слышал, что мои новые калькуттские приятели говорят о человеке, находящемся рядом с нами, в прошедшем времени - словно о мертвом. Этим они каждый раз словно бы подчеркивали, подразумевали, что реальная, осмысленная человеческая жизнь для старика с блаженной улыбкой на лице давно уже к тому времени завершилась...)

Индиец продолжал: "Наш Назрул был полон любви и уважения к людям любых религий и наций. Когда вы узнаете его стихи по-настоящему, то поймете: он был фанатиком лишь в одном - в любви к человеку. И, прежде всего - к женщине. Да, во многих его стихах главный мотив - духовное превосходство женщины над мужчиной. И в какие годы он это говорил! тогда еще все женщины в Индии, не только мусульманки, были почти что рабынями, а он писал так:

Освободите жен от мук!

Не дайте, вянуть им во тьме.

Для них создали вы тюрьму -

вы сами сгинете в тюрьме!

* Одеяние мусульманки, целиком закрывающее ее лицо и тело, остается лишь прорезь для глаз.

И тут же, не отрывая глаз от многолюдного ритуального действа поклонения поэту, о нем вновь поведал мне самый юный из нашей компании: он был еще моложе меня, вчерашнего студента. "Ну, о женщинах-то у Назрула есть и более знатные стихи. Вот, например, это:

Последнее изменение этой страницы: 2016-08-11

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...