Дебаты о свободе печати и об опубликовании протоколов сословного собрания

Уже в самом начале заседаний возникли дебаты, в ходе которых председатель заявил, что печатание протоколов ландтага – как и всякого рода других произведений – подлежит цензуре, но что в данном случае он, председатель, заступает место цензора.

Какую пользу принесли долгие годы цензурного надзора?

Если прусские газеты неинтересны прусскому народу, то прусское государство не представляет интереса для газет.

Откиньте чиновников, которые без особого желания вынуждены интересоваться мной, сбросьте со счета общественные заведения, которые не могут обходиться без полуофициального органа, - кто же станет читать меня?

Нигде специфически-сословный дух не выразился яснее, определеннее и полнее, чем в дебатах по печати. … так что здесь полемизируют не отдельные лица, а сословия.

Мы начинаем с оппонентов против свободы печати – с оратора из княжеского сословия. «Цензура – меньшее зло, чем распущенность прессы». Факт существования цензуры, по мнению оратора, опровергает свободу печати.

Только что истекший литературный период, который мы можем назвать «литературным периодом строгой цензуры», служит очевидным историческим доказательством того, что цензура, несомненно нанесла жестокий и непростительный ущерб развитию немецкого духа и что она ни в коем случае не предназначена быть учителем благородных искусств, как это кажется оратору.

Писатели, так сказать, - секретари цензора. Если секретарь не сумел выразить мнение начальника, последний просто зачеркивает неугодное произведение.

О том и идет спор, какая именно хороша – подцензурная или же свободная печать, т.е. соответствует ли сущности печати свободное или же несвободное бытие.

Низменный образ мыслей, личные дрязги, гнусности могут иметь место как в подцензурной, так и в свободной печати.

Сущность свободной печати – это мужественная, разумная, нравственная сущность свободы. Характер подцензурной печати – это бесхарактерное уродство несвободы, это – цивилизованное чудовище, надушенный урод.

…свобода есть ведь сущность всего духовного бытия, а следовательно и печати. Чтобы уничтожить возможность зла, он уничтожает возможность добра и осуществляет зло, ибо человечески хорошим может быть лишь то, что является осуществлением свободы.

Разве критика не теряет свой разумный характер, когда она действует не осторожным ножом разума, а тупыми ножницами произвола, когда она ошибочно принимает отдельного индивида за воплощение универсальной мудрости, веления силы – за веления разума.

Понимание духовных вещей индивидуально, какое преимущество имеет одно воззрение перед другим, мнение цензора – перед мнением писателя?

Цензура не обвиняет меня в нарушении существующего закона. Она осуждает мое мнение за то, что оно не является мнением цензора и его начальства. Закон о цензуре невозможен, ибо он желает карать не проступки, а мнения.

Закон о печати карает злоупотребление свободой. Закон о цензуре карает свободу как некое злоупотребление. Он обращается со свободой как с преступницей.

Закон о печати рассматривает свободу как нормальное состояние печати, печать – как бытие свободы.

Закон о печати есть законодательное признание свободы печати. Он есть выражение права. Он поэтому должен существовать.

Разве не желательнее смерть, нежели жизнь, состоящая только из мер предупреждения против смерти? Что такое болезнь, как не стесненная в своей свободе жизнь? … Цензура постоянно внушает печати, что она – печать – больна. …Цензура – лишь деревенский хирург, знающий против всего лишь одно универсальное механическое средство – нож. Она – хирург-эстет, который считает на моем теле лишним все то, что ему не нравится.

Вы считаете варварством ослеплять соловьев, но вы не считаете варварством – острыми цензорскими перьями выкалывать глаза печати. … Цензура ежедневно режет по живому телу мыслящих людей, и только бездушные существа, не реагирующие, смиренные, сходят у нее за здоровых!

Мы показали, в какой мере закон о печати выражает право, а закон о цензуре – бесправие.

Если свобода никогда не может перестать быть ценной для человека, то тем более это относится к исключениям из общего состояния несвободы.

Печать – это наиболее общий для индивидов способ раскрытия их духовного бытия. … Свободная печать – это зоркое око народного духа, воплощенное доверие народа к самому себе: она – воплотившаяся культура. Она – духовное зеркало, в котором народ видит самого себя. Она – дух государства, который доставляется в каждую хижину.

Главнейшая свобода печати состоит в том, чтобы не быть промыслом. Тогда она является уже не делом писателей, а делом типографов и книгоиздателей.

Всякий раз, когда под вопрос ставится та или иная свобода, тем самым ставится под вопрос и свобода вообще. … Несвобода становится правилом, а свобода – исключением.

Таким образом, шестой рейнский ландтаг, осудив свободу печати, осудил самого себя.

У. Рассел (Британия)

Атака британской кавалерии

Рано утром 25 октября русские войска перешли в наступление и выбили турецкие войска из редутов, прикрывавших британский лагерь у Балаклавы. Русская кавалерия была остановлена огнем 93-го пехотного полка шотландских горцев.

Земля летит из-под конских копыт; с каждым шагом набирая скорость, они несутся на тонкую красную полоску, обрамленную сталью. (динамич описание)

… в атаку пошла наша бригада легкой кавалерии. Наши кавалеристы гордо промчались мимо; их амуниция и оружие сверкали под утренним солнцем во всем великолепии.

С расстояния в 1200 ярдов вся линия неприятельских батарей - тридцать железных пастей - извергла поток пламени и дыми, пронизанный воющими смертоносными ядрами. Их полет был отмечен зияющими брешами в наших рядах, мертвыми людьми и лошадьми.

Первая линия ломается, ее подкрепляет вторая; они ни на секунду не замедляют галопа. Их поредевшие шеренги врываются в облако дыма. (динамич описание) Более мы их не видим; перед нами лишь равнина, усеянная их телами и трупами их коней. (статич описание)

Раненые и потерявшие коней кавалеристы, бегущие к нашим позициям - да, они потерпели неудачу, но даже полубоги не смогли бы сделать большего....

Нелли Блай (Элизабет Кокрен) (США)

«Вокруг света за 72 дня»(1890)

Глава XVIIЧерез континент

Я вспоминаю мое путешествие через Американский континент только как неразбериху от радостных поздравлений, по­желаний счастья, поздравительных телеграмм, фруктов, цветов, гром­ких тостов, криков «ура!», быстрых рукопожатий и прекрасного автомо­биля, полного благоухающих цветов, который как бешеный мчался через долину, усыпанную цве­тами. Это было великолепно! (личн чувства)

Американцы выходили на улицу, чтобы отдать честь. Специ­альный поезд ожидал моего приезда, готовый в любой момент, как толь­ко я сойду на берег, отправиться в путь.

На станции было полно народа, а когда я вышла на платформу, все закричали, начали палить из пушек, опо­вещая о моем прибытии. Меня приветствовали и поздравляли так громко, что я до смерти испугалась, а оркестр начал играть.

На каждой остановке я выходила на платформу и обеими руками пожимала руки людям, а когда мой поезд отправлялся в путь, то толпа бежала за ним и хватала меня за руки, пока поезд не набирал скорость.

— Оставайтесь здесь и мы выберем вас губернатором, — сказал жи­тель штата Канзас. (прям речь, диалоги)

Телеграммы, адресованные мне с про­стой надписью «Нелли Блай, Поезд Нелли Блай», приходили из разных уголков.

В прекрасных помещениях пресс-клуба Чикаго я встретилась с президентом Стенли Ватерлоу и несколькими очень умными журналистами. После завтрака чле­ны пресс-клуба взяли меня с собой, что­бы посетить Торговую палату Чикаго.

Эгон Эрвин Киш

«У Форда в Детройте» 1928-29

При первом посещении заводов Форда бросаются в глаза распухшие щеки у всех рабочих. Вы спрашиваете, отчего это происходит. Вам отвечают: «Да мистер Форд – некурящий».

Горячий суп, бутерброды, кофе, который пьют прямо из горлышка бутылки, и – обязательно – яблоко надо проглотить за семь минут. Едят стоя или сидя на корточках. Скамеек или стульев нет. Столовые сданы на откуп трем обществам.

Они предпочитают идти домой в пропотевшей рубашке и в пропотевшем костюме, без пальто, даже зимой, так как мало-мальски сносное платье воруют. Каждый рабочий сменяется в разные часы и минуты.

Мало уборных и приходится становиться в очередь.

О! далекие расстояния – это потеря времени. А время – это заработная плата. Вот причина этой тесноты, причина того, что отсутствуют скамьи или столы для обеда, отсутствуют раздевальни, где можно было бы оставить свое платье, ощущается недостаток уборных, запрещено курить. Ни одна секунда рабочего времени не теряется понапрасну, день и ночь бежит лента конвейера, в которую как бы вплетены люди.

Десятки тысяч служащих и рабочих не в состоянии оплатить квартирной платы в Детройте, и больше двух часов они тратят на поездку, стоя почти весь путь, так как автобусы, трамваи и паромы переполнены.

Самое ужасное, по их словам, - это lay off. За оплошность на работе, за незначительную ошибку рабочего на время устраняют от работы – до четырнадцати дней. Кто принял участие в споре, кто выпил во время работы глоток молока или кто замечен старшим мастером в чем-либо, тот временно устраняется. Для рабочего эти четырнадцать дней безделья равносильны голодовке его и его семьи, упрекам и невольному шатанию без дела. При обратном приеме его недельный заработок урезывается.

Он упрямо держался за модель Т даже тогда, когда новые модели давно опередили ее и она стала посмешищем. Он увлекся пропагандой маленьких аэропланов, массами терпевших аварию, и другими проектами. Теперь он экономит на заработной плате.

Если рабочий получает увечье, то ему оказывают медицинскую помощь и он тотчас же опять становится за работу. Если он сломал правую руку, то ему дают такую работу, при которой нужна только левая рука. Рабочие по металлу продолжают свою работу даже в больнице: над кроватью черная доска изображает станок, пациенты на ней прикрепляют шурупы к болтам. Тот, кто не в состоянии продолжать работу, не получает ни заработной платы, ни вспомоществования.

Каждому рабочему приходится затратить примерно полчаса, пока он получит от кассира свой пакет с зарплатой.

Рабочие стоят плечом к плечу, друг возле друга, каждый хватает из-под руки соседа бегущую по конвейеру часть, начинает выполнять свою работу перед самым лицом соседа слева и кончает свою долю работы непосредственно перед лицом соседа справа. … Р-аз! – и натянута гайка. Р-раз! – и закрепляется болт. Р-раз! – два удара молотка. Р-раз! – приставляется автогенное сверло – искры летят! (репортажность)

Движение рукой и результат, напряжение тела и концентрация внимания, человек и машина. (нет индивидуальностей)

Шестидневные гонки (1928-29)

В десятый раз в Спортпаласе на Потсдамерштрассе неистовствуют шестидневные гонки. Тринадцать велосипедистов в пятницу в девять часов вечера опустили ноги на педали, семь тысяч людей заняли свои догрого оплаченные места, и вот с тех пор день и ночь, ночь и день беснуется сумасбродная карусель.

Все они остаются на том же месте - убийственная карусель. … смертоносное вращение водяной воронки. Катятся живые шары рулетки…. Инквизитор, который в мрачнейшие времена средневековья изобрел бы такую пытку, назвав ее, скажем, «эллиптическим колесом», был бы сам предан колесованию.

Идут на фабрику рабочие, один полицейский сменяет на углу другого, в кафе входят посетители, доллар поднимается, преступник решается, в рейхстаге происходят бурные сцены, люди родятся, люди умирают, распускается почка и увядает цветок, падает звезда, гремит гром…, а эти тринадцать, упершись задом в кожаный сферический треугольник, безостановочно мчатся по кругу, мелькая наголо выбритой головой и волосатыми ногами.

Человек бессмысленно вертится впустую целых шесть дней и ночей.

Выбравшийся из-под башмака жены муж шесть дней и шесть ночей может пребывать вне дома, бесконтрольно, не опасаясь супружеской головомойки. Даже ревнивец-супруг на шесть дней и ночей оставляет жену вне всякого подозрения и присмотра.

Зрители уже не сдвинутся с места, безразлично, получили ли они отпуск у начальника, сказались ли на службе больными, заперли ли свои лавки, предоставили ли заместителям распутывать дела, пропустят ли назначенное клиенту свидание.

- Господину Вильгельму Ганке надо идти домой: его жена скончалась.