Тема 2. Функциональные роли коммуникантов.

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ ПРАВОСУДИЯ

Приволжский филиал

Кафедра гуманитарных, социально-экономических
и естественно-научных дисциплин

ОСНОВЫ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ КОМПЛЕКС

для студентов очной формы обучения
(факультатив)

(специальность 030501.65 «Юриспруденция»)

Нижний Новгород

Автор:

Ипатова И.С., кандидат педагогических наук, профессор,

зав. кафедрой гуманитарных, социально-экономических

и естественно-научных дисциплин ПФ РАП.

Рецензенты:

Туранский И.И., доктор филологических наук, профессор (ПФ РАП),

Фролова И.А., кандидат филологических наук, профессор кафедры

культуры русской речи (НГПУ).

Учебно-методический комплекс разработан в соответствии с требованиями Государственного образовательного стандарта высшего профессионального образования по специальности «Юриспруденция» (030501.65).

Одобрен кафедрой гуманитарных, социально-экономических и естественно-научных дисциплин Приволжского филиала Российской академии правосудия (протокол № 2 от 20.09.2006 г.).

Утвержден Учебно-методическим советом Приволжского филиала Российской академии правосудия (протокол № 2 (9) от 28 сентября 2006 г.).

© Российская академия правосудия, ПФ, 2006.

© Ипатова И.С., 2006.

СОДЕРЖАНИЕ

^\

ВВЕДЕНИЕ

Факультативный курс «Основы речевой коммуникации»– второй этап специальной языковой подготовки студентов юридического вуза. Вместе с факультативным курсом «Грамотность», а также дисциплинами «Русский язык и культура речи» и «Риторика» он составляет блок базовых дисциплин, направленных на совершенствование речевой подготовки будущих юристов, и основополагающим для дальнейших факультативных курсов «Язык мимики и жестов», «Искусство диалога», «Барьеры общения», «Этика и эстетика деловой коммуникации» и «Судебная ораторика (Мастерство судебной речи».

Вместе с повышением уровня коммуникативной компетенции каждого обучаемого, курс призван способствовать пониманию языка как средства общения и выражения собственного «я», становлению языковой личности студента в лучших риторических традициях.

Предметом изучения рассматриваемого курса является речевая коммуникация с позиций взаимодействия говорящего и слушателя, а также речь как средство коммуникации.

Целью курса является создание у студентов базы знаний и представлений о специфике речевой коммуникации и составляющих ее компонентах.

Задачикурса:

Учебная – создать у студентов базу для развития умений и навыков говорить и слушать, писать и читать.

Образовательная – создать у студентов представление о диалоговом пространстве и способах его построения и контроля.

Воспитательная – сформировать у будущих юристов личностную коммуникативную ответственность.

В результате изучения дисциплины студент должен:

ü знать разновидности речевой коммуникации;

ü владеть спецификой функциональных ролей коммуникантов;

ü иметь представление об основных видах компонентов, составляющих речевую коммуникацию, и механизме их взаимообусловленности;

ü составить представление о диалоговом пространстве;

ü стремиться к формированию навыка коммуникативного самоконтроля.

ОБЪЕМ ДИСЦИПЛИНЫ

И ВИДЫ УЧЕБНОЙ РАБОТЫ

ТЕМАТИЧЕСКИЙ ПЛАН

факультативного курса

«ОСНОВЫ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ»

для студентов очной формы обучения

ПРОГРАММА

Тема 1. Речевая коммуникация и ее разновидности.

Понятие речевой коммуникации. Интеграционная модель процесса речевой коммуникации. Классификации речевой коммуникации по различным основаниям.

Разновидности речевой коммуникации: устная и письменная; межличностная, публичная, массовая; деловая, бытовая; позитивная, негативная, конфликтная.

Сущностные и формальные признаки каждой разновидности речевой коммуникации.

ТЕМАТИЧЕСКИЙ ПЛАН

ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ

факультативного курса

«ОСНОВЫ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ»

для студентов очной формы обучения

ПЛАНЫ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ

ПРИМЕРЫ ЗАДАНИЙ ДЛЯ ПРОВЕДЕНИЯ

РУБЕЖНОГО КОНТРОЛЯ

1. Внимательно прочтите рассказ Марка Твена (обратите внимание на заголовок и подзаголовок).

По материалам рассказа составьте «Практические рекомендации для риторической защиты при коммуникативных неудачах».

Как избавиться от речей

(Послеобеденная речь)

Как и многие добропорядочные люди, я произнес на своем веку немало речей. И подобно иным грешникам, то и дело давал себе слово исправиться, клятвенно обещая – обычно под Новый год – не произнести больше ни одной речи. Я убедился, что такая клятва служит довольно сносно, пока она новая; стоит ей поизноситься и обветшать от постоянного употребления, как она уже трещит по всем швам; малейшее усилие – и она лопается.

И вот в прошедшую новогоднюю ночь я подкрепил свое слово, пообещав себе, что, если нарушу зарок, наложу на себя штраф, причем такой крупный, что это позволило мне продержаться до сегодняшнего дня. Хотя сейчас я снова впадаю в грех, – надеюсь, больше этого не случится, так как через десять дней сумма удваивается.

Я вижу вокруг знакомые скорбные лица бедных страдальцев, ставших жертвой пагубной страсти произносить речи, – бедных собратьев по несчастью, которые, находясь в жестоких тисках этого низменного всеразрушающего порока, с годами ослабели в неравной борьбе с ним и уже не надеются на победу. К ним обращаюсь я в этой своей последней речи. Не сдавайтесь ни в коем случае, еще не все потеряно! Умоляю вас, клянитесь снова и не жалейте денег.

Конечно, это относится не ко всем: есть среди вас и неисправимые – те, кто уже привык к успеху, к восхитительному опьянению, вызываемому аплодисментами, и уже не может сейчас или в будущем отказаться от своего предосудительного образа жизни. Они в совершенстве постигли тонкое искусство произносить речи и больше не испытывают мучительной застенчивости, неуверенности и боязни провала – чувств, которые одни только и способны пробудить у оратора желание исправиться. Эти люди стали мастерами своего дела после долгих наблюдений и многих неудач; теперь-то они знают, что подлинный экспромт всегда хуже и бледнее заранее придуманного; знают, что наибольший успех ожидает ту речь, которая тщательно подготовлена в тиши кабинета и отшлифована перед гипсовым бюстом, пустым креслом или любым другим ценителем, готовым сохранять спокойствие, пока оратор не добьется своего и не придаст будущему экспромту должного правдоподобия. Специалисты это умеют.

Неплохо действуют вкрапленные кое-где, якобы случайно, грамматические погрешности, – часто они рассеивают подозрения скептически настроенных слушателей. Такие ошибки заранее расставляют по местам; ведь истинно случайные ошибки не помогут, они наверняка окажутся там, где не надо. Кроме того, опытный оратор оставляет кое-где пробелы, – оставляет, чтобы заполнить их подлинными экспромтами, которые подбавят в его речь естественности, не нарушив ее общего направления. На банкете, слушая других ораторов, он придумывает остроты в ответ на их замечания и методично вставляет эти остроты в пробелы для экспромтов.

Когда такому специалисту предоставляют слово, он поднимается и оглядывается вокруг с видом крайнего изумления. Непосвященные не понимают, в чем тут дело, посвященным же все ясно. Посвященные знают, что произойдет. Когда стихнут аплодисменты и топот, этот ветеран скажет: «Господин председатель, поскольку час поздний, я не хотел изменять своему решению, принятому в начале вечера: если мне вдруг дадут слово, просто подняться, поблагодарить за честь и уступить место более достойным – тем, кому есть что сказать. Но, сэр, меня, так потрясло замечание генерала Смита о падении нравственности, что...» и т. д. и т. п.

И не успеете вы оглянуться, как от комплиментов генералу он незаметно переходит к своей заранее составленной речи, и вы, хоть убей, не припомните, где и когда он сумел связать их воедино. И вот он уже парит на крыльях превосходно тренированной памяти, чуть грешит против правил грамматики здесь, якобы не нарочно повторяется там, нет-нет ловко разыгрывает легкое замешательство, кое-где запинается и заикается в поисках нужного слова, отвергает одно, другое, наконец находит подходящее, единственное в своем роде, и произносит его с довольным видом человека, который вышел из затруднительного положения линь по счастливой случайности – и даже на сотню долларов не променял бы эту случайность; и всю речь он пересыпает остротами, касающимися предыдущих выступлений.

Наконец, уже опускаясь на место, он с величайшим искусством вдруг спохватывается, будто его осенило, наклоняется над столом и пускает последний фейерверк, который затмевает своим блеском звезды на небесах и заставляет всех рты разинуть от восхищения. Между тем и фейерверк и поза – результат примерно недельной тренировки.

Таких людей, увы, не исправишь. Это еретики, самозабвенно преданные своей ереси. Оставьте их в покое. Но встречаются ораторы, которые еще поддаются исправлению. Ораторы, выступающие действительно экспромтом. Я имею в виду человека, который “не ожидал, что ему дадут слово, и не подготовился” – и тем не менее ковыляет и попискивает, полагая, что непредумышленное преступление ему не поставят в вину. То и дело он заявляет: «не смею вас дольше задерживать», поминутно повторяет: «еще одно слово и я кончаю», – но тут же вспоминает что-либо несущественное и продолжает говорить.

Этот человек понятия не имеет, как долго мелет его мельница. Ему нравится ее скрип, вот он и скрипит, и слушает сам себя, и наслаждается, не замечая, как летит время; когда же наконец он садится и заглядывает в закрома, то с величайшим удивлением обнаруживает, как ничтожно мало муки намолол и как бессовестно долго ее перемалывал. Обычно выясняется, что он ничего не сказал, – открытие, неизбежное для неподготовленного оратора, которое, к несчастью, он делает последним из присутствующих.

Этого человека еще можно исправить. Так же как и его ближайшего родственника, с которым, помнится, мне приходилось встречаться, – оратора, который запасается двумя-тремя вступительными фразами, рассчитывая, что остальные посыплются на него, как манна небесная, и он подхватит их на лету. Как правило, его ждет разочарование. Нетрудно догадаться, где кончается заготовленное им вступление и начинается экспромт. Иногда такое вступление сооружается на самом банкете; оно может состоять из десятки фраз, но чаще их всего две, а еще чаще – это одно-единственное изречение; но оно сразу же показалось таким удачным, ярким, бьющим в точку и остроумным, что создатель его, счастливец, снесший это золотое яичко, удовлетворенно кудахчет над ним, и лелеет его, и полирует, и мысленно потирает руки, представляя себе, как прекрасно все получится, хотя, конечно, лучше бы ему снести не одно яйцо, а несколько, даже полную корзину, если бы повезло; ведь он-то воображает, будто стоит ему произнести вслух свой шедевр, как раздастся такой оглушительный взрыв аплодисментов, что это вдохновит его на новые идеи, облеченные в блестящую форму, и, следовательно, речь, сказанная экспромтом, окажется безмерно прекраснее, чем любая другая, составленная заранее.

Но существуют две опасности, которые он упускает из виду: во-первых, тот исторический факт, что человеку ни за что не дадут слова, когда он на это рассчитывает, и что каждое новое выступление других ораторов все более охлаждает его пыл; во-вторых, он забывает, что немыслимо битый час сидеть и повторять про себя удачное выражение без того, чтобы оно не прискучило и постепенно не потеряло своей прелести.

Когда наконец настает его черед и он выпаливает давно взлелеянную фразу, она звучит до того беспомощно и жалко, что всем становится неловко, и аплодируют ему лишь из сострадания; сам же он с болью и горечью думает, как несправедливо называть свободной страну, где порядочному человеку даже выругаться не дозволено.

И вот тут, растерянный, обескураженный и опустошенный, он, запинаясь, переходит к собственно экспромту, выжимает из себя две-три невероятно плоских остроты и плюхается на место, бурча себе поднос: «Хоть бы мне провалиться в...» Он не уточняет, куда именно.

Сосед слева замечает: «Вы очень хорошо начали»; сосед справа говорит: «Мне понравилось ваше начало»; сидящий напротив поддакивает: «Начало действительно удачное, даже очень»; двое-трое других тоже бормочут что-то в этом роде. Люди считают своим долгом облегчать таким способом страдания больного. При этом они полагают, даже не сомневаются, что льют бальзам, хотя на самом деле только сыплют соль на его раны.

2. Внимательно прочтите рассказ И.Л. Андроникова [10]. Обратите внимание на название рассказа. Дайте трактовку понятия «устные мемуары».

По материалам рассказа составьте «Практические рекомендации для работы над текстом устной речи от И.Л. Андроникова». Добавьте свои комментарии.

Устные мемуары

Если бы устную речь можно было всегда без потерь переносить на бумагу и даже на магнитную ленту, не было бы профессий и даже самих понятий: оратор, проповедник, агитатор, сказитель, учитель, – то есть мастеров устной речи. Представьте себе ашуга с книгой в руке. И он уже не ашуг.

В наш век феноменальной эволюции радио и телевидения потребность в устном слове возросла в неисчислимых размерах. Эфиру необходимы интересные собеседники, увлекательные рассказчики, радио и телевидению не хватает настоящего красноречия – людей, способных находить живой контакт с невидимой радио- и телеаудиторией.
По счастью, их становится больше.

Меня радуют выступления наших прославленных комментаторов, появление новых молодых дикторов, замечательных артистов, писателей. Я уже не говорю о классиках телеэкрана – Корнее Ивановиче Чуковском, Сергее Сергеевиче Смирнове, Сергее Владимировиче Образцове, Александре Петровиче Межирове. Это признанные мастера, умеющие размышлять перед камерой и говорить содержательно, живо, доступно и очень естественно.

Кто-то сказал, что хорошо писать – это, прежде всего, хорошо думать. А уж к говорящим это относится еще в большей мере. Для них это значит не только хорошо думать, но и не терять мысли, не волноваться, не испытывать скованности от отсутствия перед глазами аудитории.

Если хотите, мне в высшей степени повезло. Родись я несколько раньше, и я со своим рассказыванием так и не узнал бы великого удовольствия выступать по телевидению и по радио. А сейчас устные рассказы, которые зарождались в узком кругу людей, пригодились для выступления перед радио- и телеаудиторией. И знаете почему? Потому, что перед каждым телевизором сидит тоже небольшая аудитория, так же как и у радиоточки. А в целом... Ну, вы знаете этот тираж...

Меня часто спрашивают, откуда пошло само название «устный рассказ». А мне просто надо было как-то обозначить жанр для афиши.
И другого названия я впопыхах не придумал. Однажды Юрий Карлович Олеша сказал:

– В сочетании слов «устный рассказ» есть элемент тавтологии. Рассказ – это уже устный. А у вас перед фамилией стоит еще слово «писатель». А раз писатель, то, значит, он пишет. А рассказы получаются устные.

– Поскольку все привыкли, что писатели ПИШУТ рассказы – «рассказы Короленко», «рассказы Аверченко», – так вот это НЕ письменные!

Олеша расхохотался.

– Он огорчился! Он еще мальчик! К этому привыкнут так же, как к сочетаниям «красные чернила» или «белая роза», первая роза – розовая! А вообще говоря, тут что-то есть! – желание возвратить слову первоначальный смысл.

Итак, я не пишу рассказов. Сперва я много лет их исполняю, а потом записываю их. Это совсем другое. В процессе возникновения рассказа я к бумаге не прикасаюсь. Законы устной и письменной речи слишком различны.

Рассказ я слышу в звучании. Он не задумывается. Он рождается как импровизация и растет в процессе рассказывания – в редакциях, дома, в гостях, в вагоне поезда, везде – были бы слушатели. Рассказа еще нет. Можно сказать, он еще сам не знает, что он рассказ. И я пока об этом не знаю. Есть только ядро сюжета, ядро образа. Это ядро долго томится во мне. И вот я решаюсь – выхожу на эстраду, и рассказ рождается. Отливается сразу, без помарок, без подыскивания слов.

Запоминаются форма, интонация рассказа. Ее я воспроизвожу как музыкальную мелодию, со всеми особенностями ритма, темпа, характера, образа. Я могу просвистеть свои рассказы. А слова приходят как в разговоре – сами собой, но под моим очень жестоким и придирчивым контролем.

Выступая на эстраде, я должен успеть подумать о тех, кто знает изображаемого, и о тех, кто его не знает; о тех, кто, может быть, его родственник; о тех, кои, не спрашивая, могут записать это на портативный магнитофон, и тогда это будет уже навсегда; о тех, кто не любит того, о котором я рассказываю, кто сидит далеко и кто – близко, кто слышит хорошо и кто – плохо. И чтобы получилось правильно и тактично в отношении всех. И учесть, кто и как может понять и истолковать рассказ. И надо успеть увидеть себя изнутри и одновременно – из зала, и все это в тот самый момент, когда произносится фраза!

Вот теперь и решайте, что здесь от литературы, что – от театра, от музыки, от словесной импровизации. И что – от «модели», от того человека, о котором идет речь.

При этом образ ведет меня, а не я его. Я им живу, от него мыслю, и мне легко, потому что, войдя в образ, в нем уже почти нельзя ошибиться. Главное – это стремление отобразить важнейшее, передать самую суть образа.

Он возникает из множества разновременных наблюдений, но лепится не по частям, а с ходу. Я его как бы вижу перед собой, несколько сбоку, в воздухе. И в то же время чувствую, что я его повторяю.

Конечно, он антифотографичен. Если вы считаете, что живописный портрет документален, то и мой тоже. Он собирается: десять разговоров я сливаю в один и отжимаю то, что особенно характерно. Конечно, у этого – нового – разговора дата есть не всегда. Иногда бывает – дата есть, но в него введены девять других. А бывает, что и вообще такого разговора не было. Но образ не становится менее верным.

Рассказы зарождаются при общении с интересными, острохарактерными людьми. Я еще и сам не знаю, что это мой будущий герой, а он уже запал в мою память и держит меня... и я уже одержим.
А потом выясняется, что вышел рассказ.

Годы идут, и ход времени превращает рассказы в воспоминания. Вот это все мне следует записать, создать «звучащую» книгу. Мне почему-то верится, что лет через десять рассказывание станет для многих привычным жанром. И писатели будут выпускать «говорящие книги», и не просто читать свою прозу по написанному, а будут ее говорить. К этому должно привести развитие телевидения.

Недавно я перечитал книгу Гольденвейзера «Вблизи Толстого». Приведу несколько строк из нее. «Мне кажется (это Лев Толстой говорит. – И. А.), что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-нибудь вымышленного Ивана Ивановича или Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни».

Не знаю, суждено ли этому пророчеству сбыться вполне – художественное обобщение, рожденное воображением писателя, вряд ли захочет уступить дорогу «невымышленной» литературе. «Над вымыслом слезами обольюсь», – эти пушкинские слова, наверное, не менее справедливы. Но что авторитет документальных жанров в искусстве растет и будет неуклонно расти – в этом Толстой прав, безусловно.

По своей документальной природе телевидение испытывает «кислородное голодание», если не получает достаточного количества материала, фиксирующего реальные жизненные события.

Вначале я сказал, что время превращает мои рассказы в воспоминания. Но к воспоминаниям относятся произведения самые различные по характеру – от попыток почти протокольного воспроизведения фактов, почти дословной передачи разговоров (что редко у кого получается, особенно через много лет) до высокого искусства характеристики и передачи сути явления или события.

И те и другие достоверны (или не достоверны) по-своему. Одни – стремлением мемуариста не вносить себя в мемуары, не пытаться оценивать событие, коему были свидетелями. Другие, наоборот, – скажем, такие, как «Былое и думы» Герцена, – почти противоположны им по задаче. Это – исповедь, воспоминания с отношением, с пристрастием и внушением своей любви и своей ненависти. Тут и речи не может быть о попытках объективного описания факта. Причем все, что касается тех, о ком говорит Герцен в своей книге, расположено не в хронологической последовательности, а строится как портрет, как характер, как явление эпохи.

Конечно, в смысле точности достовернее, может быть, первые. Но по существу дела, конечно, достовернее Герцен. Он передает дух времени, идеи времени, характеры времени, а не сведения из послужных списков, ибо даже и гениально точное воспроизведение привычек человека ничего не дает, если мемуарист вспоминает, что бабушка любила зевать перед сном и засыпала после этого или что дядю Петра укусила собака, и без последствий. Такого рода достоверность воспоминаний не повышает их исторической «колоритности».

Абсолютно точных мемуаров в природе не существует. Это выясняется при сопоставлении их с одновременными письмами и дневниками других лиц, естественно, более точно фиксирующими события. И тут бесталанность воспоминателя отнюдь не гарантирует точности. И уж во всяком случае, человек неинтересный способен не только не понять масштаба мыслей другого, но и безбожно их переврать. Наличие таланта повышает содержательность мемуаров при потерях в точности и мелочах.

Но талант же и приближает мемуары к художественной литературе. И несомненно, что такие титаны мемуаристики (я беру только русских и не собираюсь называть тут всех) – такие, как Герцен, Горький, Шаляпин, художник Константин Коровин, уже самим отбором фактов строят жизнь как художественное произведение.

А такие мастера портрета, как, скажем, Бунин или Валентин Катаев, – те просто создают художественные произведения в жанре мемуаров, строя их на основании личных (и не личных) воспоминаний и впечатлений. У иного новелла ближе к действительному случаю, чем книга, написанная в жанре воспоминаний. И.С. Тургенев, например кое-что перепутал в своих «Литературных и житейских воспоминаниях».
Не мог он видеть Лермонтова на балу, где, как ему показалась, он его видел, ибо и бала такого не было, а был другой бал, так на нем Тургенева не было. Тургенев стал жертвой биографов Лермонтова и воспоминания скорректировал по книгам. Это тоже бывает, особенно в нашу пору.

Второе, что очень важно в мемуарах и составляет их важнейшую характеристическую черту: в них отражается не только то время, о котором идет речь, но и не меньше (а иногда больше) то, в которое они пишутся. В мемуарах события осмысливаются с позиций новой эпохи. И в этом случае небезразлично, когда они написаны, какое время и какие события отделяют их от впечатлений, положенных в основу воспоминаний.

Мои «воспоминания» рождаются всегда о людях живых, которые находятся рядом и в любую минуту могут «опротестовать» мои разглагольствования о них, если я стану рассказывать неправдоподобные вещи. Кроме того, о «воспоминаниях» моих судят люди, знающие того, о ком ведется рассказ: их много, и они тоже определяют стремление быть близким к образу. Так близость оригинала в значительной степени определяет меру трансформации материала. Но, конечно, характеристики сгущены, опускается все, что менее характерно. Образ возникает из бесконечного количества наблюдений. Предпочитаю не описание, а действие в образе того человека, хотя описание тоже иногда входит – в микродозе, необходимой для знания места, времени и обстоятельств действия.

Мои герои едва ли не все меня слушали. «В открытую» обиделся только один. Может быть, двое. Остальные смотрели и делали вид, что относятся к этому как к эпиграммам, шуткам, шаржам, хотя и понимали, что тут не карикатура и не сатира, а гипертрофированные черты характера.

Вообще, это надо сравнить с искусством живописного портрета (а не шаржа, разумеется), но портрета с выявлением самого характера, индивидуально-характерного и вместе с тем чем-то очень типичного для подобного склада людей, достоверного. Потому что если это только частный случай, «частный характер», не заключающий характерных и даже отчасти типических черт, – такого рода портрет никому ровно не нужен, не интересен, даже если это лицо значительное. Ибо мера внимания аудитории и единственного читателя мемуаров – это земля и небо.

Тем не менее свои воспоминания о людях я не называю устными воспоминаниями, но рассказами, и притом устными, потому что они никогда не пишутся.

До меня профессионально устным рассказыванием мало кто занимался, ибо с рассказыванием могут быть связаны не только воспоминания о конкретных людях, но и изображения бытовых сценок, типичных бытовых масок, и с воспоминаниями это уже не имеет ничего общего.

В 1935 году я вышел с устными рассказами на эстраду. Тогда все мои герои были живы, и как мемуары эти рассказы не воспринимались. В 40-х годах – радио, а с 50-х – телевидение дали им аудиторию, сделали их доступными, их записали на магнитную ленту и на пластинки в моем исполнении. Время превратило их в воспоминания.

Итак, все повелось от устных рассказов. И тексты, звучавшие в концертных залах и в радиопередачах, легли в основу полнометражного фильма. Кинофильма? Нет, телефильма.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

2. Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Риторика для юристов: Уч. пособие. – Ростов н/Д., 2002.

3. Волков А.А. Курс русской риторики. – М., 2001.

4. Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. – М., 1997.

5. Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия (риторика для юристов). – М., 2006.*

6. Ипатова И.С. Практическая риторика, или человек в контексте речи. – Н. Новгород, 2004.

7. Львов М.Р. Риторика. Культура речи. – М., 2004.*

8. Стернин И.А. Практическая риторика: Уч. пос. для студ. вузов. – М., 2003.

Дополнительная

1. Бойко В.В. Энергия эмоций в общении: взгляд на себя и на других – М., 1996.

2. Бродецкий А.Я. Внеречевое общение в жизни и в искусстве. Азбука молчания: Уч. пособие для вузов. – М., 2000.

4. Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Секреты стилистики. Правила хорошей речи. – М., 2006.

5. Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Секреты хорошей речи. – М., 1993.

6. Иванова С.Ф. Искусство диалога, или беседы о риторике. – М., 1992.

7. Искусство разговаривать и получать информацию: Хрестоматия. / Сост. Б.Н. Лозовский. – М., 1993.

8. Карнеги Д. Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. – СПб, 1992.

9. Колесов В.В. Культура речи и культура поведения. М., – 1988.

10. Кони А.Ф. Избранные произведения. – М., 1980.

11. Кохтев Н.Н. Мастерство устного публичного выступления: Учеб.-метод. пос. к спецкурсу «Основы ораторского искусства». – М., 1987.

12. Кохтев Н.Н. Основы ораторской речи. – М., 1992.

13. Лебедев К. Каков слог, таков и монолог. // Рекламное измерение, 1997, № 4 (33).

14. Леонтьев А.А. Психологические особенности деятельности лектора. – М., 1981.

15. Леонтьев А.А. Психология общения. – М., 1997.

16. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 7. – М.-Л., 1952.

17. Пиз А., Гарнер А. Язык разговора. / Пер. с англ. – М., 2000.

18. Пиз А., Пиз Б. Новый язык телодвижений: Расширенная версия. / Пер. с англ. – М., 2006.

19. Поварнин С.И. О теории и практике спора. – СПб., 1996.

20. Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М., 1999.

21. Снелл Ф. Искусство делового общения. – М., 1990.

22. Сопер П. Основы искусства речи. – М., 1992.

23. Станиславский К.С. Собр. соч.: В 9-ти т. – Т. 3. – Ч. 1, 2. – М., 1985.

25. Формановская Н.И. Культура общения и речевой этикет. – М, 2005.

26. Формановская Н.И. Русский речевой этикет: Нормативный социокультурный контекст. – М., 2002.

27. Хазагеров Г.Г., Лобанов И.Б. Риторика. – М., 2006.

28. Цицерон Марк Туллий. Об ораторе. / Три трактата об ораторском искусстве. М., 1994. С. 154-158.

29. Экман П. Психология лжи. – СПб., 1999.

30. Эрнст О. Слово предоставлено Вам: Практические рекомендации
по ведению деловых бесед и переговоров. – М., 1998.

Интернет ресурсы:

1. http://www. gramota.ru – справочно-информационный портал«Русский язык»

2. http://www. orator.ru

3. http://www. Subscribe.Ru. Информационный канал

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ К ЗАЧЕТУ

Вопросы к зачету

1. Понятие речевой коммуникации и ее специфика. Разновидности речевой коммуникации, их сущностные и формальные признаки.

2. Интеграционная схема процесса речевой коммуникации и функциональная характеристика составляющих.

3. Объективные факторы процесса речевой коммуникации и их характеристика.

4. Роли и функции коммуникантов.

5. Анализ субъективных и объективных факторов процесса речевой коммуникации. Смена ролей «говорящий» и «слушатель».

6. Обратная связь и ее значение для речевой коммуникации. Виды обратной связи и их характеристика.

7. Фазовое представление планируемой речевой коммуникации, характер диалога на каждой из фаз.

8. Побудительно-мотивационная фаза и ее особенности.

9. Докоммуникативная фаза.

10. Коммуникативная фаза как непосредственный процесс общения коммуникантов.

11. Вербальные и невербальные компоненты речевой коммуникации и их характеристика.

12. Посткоммуникативная (аналитическая) фаза речевой коммуникации. Понятие диалогового пространства.

Задания к зачету

Зачетная коммуникативная ролевая игра

«ИСКУССТВО ОБЩЕНИЯ С ПУБЛИКОЙ».

Тема выступлений: «Что, кроме «Пепси», выбирает новое поколение?» Форма игры: сценки-миниатюры из коммуникативной практики (в том числе ораторской).

Условия игры:

1 – коммуникативная ситуация оговаривается заранее. Допускается выбор любой из разновидностей коммуникации: межличностная, публичная, деловая, бытовая; позитивная, негативная, конфликтная.

2 – коммуникативные «затруднения» предлагаются по ходу игры.

Говорящему следует быть готовым к:

· бестактному поведению собеседника или публики;

· неуместным репликам и вопросам;

· перемещению слушателей по аудитории;

· несовпадению ожидаемой ситуации общения с реальной;

· «раздражителю» в процессе речи, например:

o (кардинальному отличию реальной аудитории от ожидаемой,

o «неорганизованному» слушателю,

o забытым записям;

o звонку по мобильному телефону (в том числе говорящему).

Приложение 1.

ТЕСТОВОЕ ЗАДАНИЕ НА САМООЦЕНКУ ЛИЧНОСТИ [11]