Знание природы солдата и любовь к нему

Одною из крупнейших черт Суворова, как полководца, является глубокое знание им солдата и неподдельная любовь к нему,

Суворов всесторонне изучил русского солдата во всех его проявлениях. Жил с ним. Понял его. Полюбил его. Этою близостью и любовью к солдату Суворов овладел всецело сердцем солдатской массы. Он внимательно изучал солдат­скую среду со всеми ее привычками, обычаями, понятиями, предрассудками, постигая самые сокровенные тайники сол­датской души.

Солдатский режим он, во имя полного и органического слияния с войсками, впитал в себя и остался верен ему всю свою жизнь. Ему всегда были дороги и близки солдатские интересы, тяготы и невзгоды.

Сблизившись с солдатскою средою в целях всесторон­него познания ее, Суворов сам отразил в себе черты этой среды. Даже язык его приобрел короткость, отрывистость и своеобразность, присущие языку солдатскому.

Ко всем вопросам, затрагивающим интересы солдата, он относился с крайнею заботливостью, любовью и уменьем.

Административная деятельность, выходящая из этого круга, уже не интересовала его, он не любил ее и старался от нее устраниться.

Суворов имел много врагов среди участников всевозмож­ных злоупотреблений -- госпитальных, провиантских... но гова­ривал: "Кого бы я на себя не подвиг, мне солдат дороже себя". И это не было фразою; Суворов показывал это на деле.

"Постоянно среди солдат, особенно во времена трудные, он делил с ними и тяготу, и опасности, и горькие минуты безвременья.

Без всякого над собою насилия, которое не скрылось бы от солдатского чутья, он вел жизнь одинаковую с последним рядовым, довольствовался одною с ним пищею и более стойко и равнодушно переносил всякие крайности и лишения.

Солдаты видели в нем не только своего брата-солдата, но при том солдата родного, каких мало.

Солдаты говорили про Суворова: "Он в победах и во всем в паю с нами, только не в добыче", отмечая послед­ним словом совершеннейшее бескорыстие Суворова.

Он всегда был весел, разговорчив, шутлив; его грубо­ватое, а подчас и циничное балагурство не годилось для салонов, но было бесценно в лагере, на биваке, на походе.

Сверх того, он обладал тактом -- при простом, даже фамильярном обращении с солдатами -- он нисколько не поощрял их к взаимному с ним панибратству. Самая грубая солдатская натура это понимала, все повиновались ему без­условно, всякий чувствовал к нему почтение и даже страх" (А. Петрушевский).

Суворов не подделывался к солдатам. Он сам был сол­датом. Он жил с ними их жизнью. Он голодал с ними, если нечего было есть. Он мерз, если солдаты мерзли. Он спал на земле, если у солдат не было крова.

Суворов начальник -- душа солдат. Он всегда с ними, он весь для них, он первый пример во всем. Он ничего от них не требует такого, чего бы не сделал сам.

Солдаты, имея во главе Суворова, становятся неутоми­мыми, неустрашимыми, не боящимися ни жары, ни холода, ни голода.

Обаятельность в глазах масс

Общепризнанным является, что Суворов в глазах солдат­ских масс пользовался редчайшею, исключительной обаятель­ностью.

Личное присутствие Суворова, даже одно его имя про­изводили на войска какое-то чарующее действие.

В сражении при р. Треббии в 1799 году г. Дерфельден заметил Фуксу, наблюдая с ним, как все преображалось в войсках, даже изнемогавших в бою, как только к ним приближался фельдмаршал, что "этот непонятный чудак является каким-то талисманом, которого достаточно разво­зить по войскам и показывать, чтобы победа была обеспе­чена".

"Личное влияние Суворова на войска было магическое, ибо множество неуловимых нравственных нитей связывали предводителя с последним солдатом его армии.

Солдаты крепко верили в непобедимость своего гене­рала, и вера эта основывалась на неопровержимых, всем известных фактах.

Постоянная заботливость Суворова о солдатах вселила в них убеждение, что без нужды ими не рискнут.

Долговременное же близкое общение с войсками наблю­дательного полководца доставило ему основательное зна­комство с природою солдата, складом его понятий, процес­сом образования его идей, даже с предрассудками... И всем этим полководец искусно пользовался, ибо был великий военный психолог.

Суворов знал солдата, а солдат знал Суворова потому, что генерал не только не чуждался, но, напротив, старался быть возможно ближе к людям, постоянно вступал с ними в беседы и говорил так, как никто другой не мог бы гово­рить: он владел красноречием особого рода -- каждое его слово шло прямо к солдатскому сердцу" (проф. Н. Орлов).

"...Нужно так знать солдата, как знал его Суворов, нужно слиться с ним душою и телом так, как Суворов: тогда и только тогда развяжется язык и польются эти, как будто бы, бессвязные с виду слова, которые электрическою искрою пронизывают массы и делают из них одно существо, пол­ное необузданной храбрости и беззаветного самоотвержения; существо, совершающее великие дела потому, что идет на смерть без колебания, без сожаления, без оглядки назад и которое смотрит на эти дела даже, не как на подвиг, а просто как на исполнение долга и воли любимого вождя.

Чтобы приобрести эту магическую власть над себе подобными, даже и Суворову, при врожденных способностях, нужно было семь лет прослужить солдатом. В этой суровой школе он понял, что для управления массами нужно по-ихнему спать, есть, одеваться, думать, говорить.

Раз это поняв, он, несмотря на возвышение, сохранил этот же образ жизни, тот же склад мысли до такой степени, что не только с солдатами, но и в других своих сношениях он был и в слове и в письме столь же кратким, отрывоч­ным, энергическим...

Слившись таким образом с массою, он не мог на нее не действовать, ибо и сам сделался человеком массы.

И масса отблагодарила ему за это и доверием, и без­граничною преданностью, и тем, наконец, что предание о Суворове живет до сих пор и долго еще будет жить в памяти русского солдата" (М. Драгомиров).

"Суворов любил солдата. Любя солдата, прежде всего видел в нем своего брата, товарища по подвигу. В солдате он видел главное орудие и средство всякого боевого успеха.

Владения солдатскою массою он достигал глубоким познанием этой массы и увлечением ее за собою личным примером всякой доблести.

Суворов вселял в подчиненных идею, сам являлся, образ­цом выполнения, и войсковая масса отдавалась ему без­раздельно и от всей души. Это не было велением формы. Это было господство сильного духом.

Войска были орудием в руках Суворова не только за страх, но и за совесть, -- из любви и преданности" (из психолог. очерка проф. П.И. Ковалевского).

Отношение к подчиненным

Отличаясь чрезвычайною простотою в отношениях своих к солдату и даже близостью, Суворов был, однако, в то же время строг к нему. Особенно строго относился он к нару­шителям порядка на походе и тишины в строю, а также к замеченным в мародерстве.

В отношениях своих к подчиненным ему офицерам и генералам Суворов был справедлив, ценил способности, не поддавался чувству лицеприятия, но был строг, а иногда, в особенности в старости, неприятен своими подчас стран­ными выходками.

В его манере обращаться с младшими была некая бес­церемонность, иной раз граничившая, по нашим понятиям, с обидою, но, впрочем, самая обычная для нравов той эпохи.

Замечательно и поучительно то, что Суворов, прибывая на свой новый служебный пост, никогда не стремился "обно­вить служебный персонал", отчетливо сознавая, что люди должны служить делу, а не лицам. Суворов знал, что чело­век соткан из добра и зла, из достоинства и недостатков. Он умел найти путь к доброй стороне человеческой души, оставляя снисходительно в тени ее недостатки. Подчинен­ные безгранично любили его.

Популярность

Суворов являлся несомненным героем царской России и поэтому вокруг его личности сложилось не мало легендар­ного, небылиц, которыми народная и солдатская фантазия украшала имя своего героя.

Впрочем Суворов пользовался популярностью повсеме­стно и производил обаятельное впечатление и заграницею. Особенно популярен он сделался в 1799 году в Англии и Италии.

Русский посол в Вене гр. Разумовский, служа отголос­ком европейских впечатлений, писал в ноябре 1794 года:

"Все в мире солдаты завидуют подчиненным Суворова, все монархи были бы рады вверить ему свои армии".

Немудрено поэтому, что Суворов являлся грозою в рядах армий неприятельских.

Румянцев, командируя Суворова 7 августа 1794 года в Польшу, говорит в своем предписании: "... Вы были всегда ужасом поляков и турок... Ваше имя одно в предва­рительное обвещение о вашем походе подействует в духе неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи".

Сила воли

Суворов человек прежде всего волевой. Сила духа в Суворове была столь могущественна, что подавляла мно­жество раз немощь физическую -- его личную и командуемых им войск.

Выдающийся французский генерал Моро, соперник Бонапарта, дает такой отзыв о Суворове после опыта борьбы в 1799 году:

"Что же можно сказать о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сами уло­жит свою армию до последнего солдата, прежде чем отсту­пит на один шаг".

Личная храбрость

Суворову присуща была всегда беззаветная личная храб­рость, образцовая отвага.

"Однако, во всей его истории мы не найден какого-нибудь эффектного, блестящего подвига личной храбрости. Он не становился, например, во главе штурмующей колонны со знаменем в руках; не мчался впереди атакующей кава­лерии... Но к Суворову необыкновенно применимы слова историка: "Аннибал не забывал долга полководца и, без особенных нужды и пользы, не бросался опрометчиво в руко­пашный бой и не сражался, как рядовой воин".

И Суворов всегда был на своем месте, весьма часто подвергался опасности и не избегал ее, если требовалось его личное присутствие там, где происходил жаркий бой и парила смерть" (проф. Орлов).

В бою на р. Тидоне 6 июня 1799 года Суворов, разъ­езжая среди войск, бывших в огне и жарком бою, лично ободрял их словами: "Вперед, коли, руби"...

В сражении при Нови 4 августа 1799 года после пер­вых безуспешных атак русских, он почти беспрерывно уже был в огне: сопровождая батальоны, направляемые в атаку, он под сильнейшим огнем неприятеля ободрял войска и пускал их в атаку, приговаривая: "Не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом... Ух, махни, головой тряхни"...

Суворов в течение своей боевой службы был ранен шесть раз.

Славолюбие

Суворов отличался необыкновенным, напряженным сла­волюбием.

Военную славу он считал выше всего и свое поучение войскам непрестанно заканчивал словами: "Слава, слава, слава".

"Главною чертою духовного облика Суворова, как пол­ководца, было безмерное его честолюбие и жажда славы... Искреннее признание в честолюбии, обуревавшем его всю жизнь, было едва ли не последнею фразою в устах умирав­шего генералиссимуса: "Долго я гонялся за славою, -- все мечта"...

Суворов с ревнивым чувством относился к служебным успехам других. Возможность более быстрого служебного движения младших повергала его в отчаяние, а личный успех порождал бурный восторг.

Однако, честолюбие, славолюбие и служебная ревность были полны высокого благородства и достоинства.

В век фаворитизма, протекционизма, низкопоклонниче­ства Суворов для своего выдвижения избрал путь боевых отличий, путь "заправской службы"...

Правду Суворов ставил неизменно выше угодливости, а резкое, искреннее, подчас язвительное слово выше лести, что порождало много врагов, конечно, не содействовавших служебному преуспеянию Суворова (из очерка проф. Мышлаевского).

Суворов знал себе цену, не мог не сознавать, не видеть свое громадное превосходство. Он был самолюбив. Давал большую цену военным отличиям, гонялся за ними и добы­вал их. Эти отличия были естественною данью его гению, его самобытности и высокому нравственному идеалу.

Суворов был отнюдь не кичлив, не любил величаться, проявляя в этом отношении необычайную уклончивость, застенчивость.

Требовал же отличий потому, что чувствовал себя их достойным: в нем горячо говорило чувство справедливости.

Все люди, составлявшие свое положение собственными усилиями, особенно самолюбивы, горды, самонадеянны и самоуверенны.

Гениальность

Суворов был не только великим полководцем, -- он при­знается полководцем гениальным, что явно сказывается во всем его облике и знаменуется легендарными военными подвигами этого знаменитого вождя-воина.

Профессор П.И. Ковалевский в своем историко-психологическом очерке "А.В. Суворов" устанавливает по во­просу гениальности Суворова такую экспертизу:

"Принимая во внимание чрезвычайно острое восприя­тие органов чувств, необычайно быстрый психический про­цесс, огромное участие личных бессознательных проявлений в мышлении, необыкновенную энергию действий, самобыт­ность и оригинальность в действиях и поступках, полное личное самоотвержение для идеи, полное подавление низших человеческих проявлений для высших идеалов, величие духа, господство над окружающими -- мы можем с полным правом сказать, что Суворов был в духовном отношении неизме­римо выше всей остальной, современной ему массы людей, он выделялся из нее и составлял тип передовой и высший человеческий тип, почему Суворов по всей справедливости может быть признан гением и по специальности деятель­ности, военным гением"...

Действительно, гений Суворова не подлежит сомнению, а знания его и суждения в области военного искусства, как будет видно в последующем изложении этого очерка, поистине совершенны и в полной мере справедливы и для наших дней.

Бытовой облик Суворова

Для всестороннего уяснения облика Суворова в его целом необходимо обрисовать этого оригинального полко­водца и в бытовом его образе, в котором сказывается также очень много характерного и, кроме того, немало нази­дательного для каждого военного.

Французский академик Тьебо, наблюдавший Суворова в 1778 -- 1779 годах, т.е. в бытность Суворова команду­ющим войсками в Крыму и на Кубани, дает такое описание внешнего его облика:

"... Это был маленький человек, довольно крепкий, сухощавый, но не тощий, вечно подвижной и юркий. На моем веку я никого не видывал, кто был бы так стремителен, как он, во взглядах, словах и движениях. Казалось, он ощу­щал потребность делать одновременно тысячу дел, пере­носясь, как молния, от предмета к предмету, или от одной мысли к другой. Мне иногда сдавалось, что я гляжу на помешанного, да и сами русские сознавали вместе со мною, что, по меньшей мере, он слишком странен, хотя, впрочем, все они твердо стояли на убеждении, что это один из хра­брейших и искуснейших полководцев в мире".

Действительно, по свидетельству многих современников Суворова последний не ходил, а бегал; не ездил, а скакал и проявлял всюду и всегда кипучую деятельность.

"Странность" или "чудачества" в Суворове являются очень яркою особенностью и объяснения этой черты хара­ктера или внешней, напускной манеры поведения давались различными обследователями личности Суворова неоди­наковые.

Наиболее справедливым представляется то из них, кото­рое дается профессором психологом П.И. Ковалевским, который говорит: "Нам кажется, что все "чудачества" Суво­рова были естественным следствием его характера, его душевного склада, организации его центральной нервной системы... Все причуды Суворова находят себе объяснение в слишком большой подвижности душевной жизни его, край­ней порывистости, привычке действовать сразу, слишком большой самоуверенности и невнимании к тому, что скажут о нем другие"...

В бытовом образе Суворова особенно бросаются в глаза: необычайная простота обихода и выдающаяся спартанская физическая закаленность.

Одевался Суворов в куртку солдатского сукна. В жар­кое время, на походе и в бою нередко появлялся просто в нательной рубашке, к которой иногда пришпиливал неко­торые из своих орденов. Саблю, даже в бою, возил за ним казак. Он не имел ни экипажа, ни собственных верховых лошадей, а брал обыкновенно лошадь казачью.

Избегал какого-либо комфорта, спал на сене, в пище был умерен и донельзя прост. Ни роскоши, ни обычных, хотя бы, "удобств", ни чревоугодия Суворов не знал. Он ел и пил, чтобы существовать; одевался, чтобы не замер­знуть; даже жилье имел, как будто бы, только потому, что без этого нельзя было обойтись.

Когда Суворов, возвращаясь в Россию после Швейцар­ского похода в 1799 году, занемог в пути -- Павел I выслал к нему своего лейб-медика Вейкарта. Но Суворов плохо лечился, неохотно и недоверчиво и заверял: "Я знаю, что мне нужно -- деревенская изба, молитва, баня, каша, квас".

Суворов отличался необычайною закаленностью здо­ровья и выносливостью.

Даже будучи в очень преклонном возрасте, находясь в ссылке в своей вотчине, Суворов, как всегда, вставал в 2 -- 3 часа утра. Летом и зимою выходил на крыльцо и окачивался холодною водою, после чего прыгал, делал гим­настику. Весь день проводил в неутомимой деятельности.

Всецело поглощенный военным делом, целиком, всем своим существом принадлежа армии и войне, Суворов почти всегда был вне семьи и семьянин из него не удался.

Весьма любопытна собственная заметка Суворова о его взгляде на женщин. Уезжая в 1772 году из Польши Суво­ров говорит в одном из своих писем к Бибикову: "Я не очень входил в сношение с женщинами; но когда забав­лялся в их обществе, соблюдал всегда к ним уважение. Мне не доставало времени заниматься ими, и я боялся их: они-то и управляют страною здесь, как и везде; я не чувствовал в себе довольно твердости, чтобы защищаться от их пре­лестей".

Для полноты характеристики Суворова, полного беспри­страстия в ней и достижения наибольшей степени жизнен­ности восстанавливаемого образа, остановим внимание и на присущих ему недостатках, приведем отзывы о нем совре­менников его и, наконец, заключим самохарактеристикою Суворова.

Недостатки в характере

Как выше было уже упомянуто, Суворов был крайне самолюбив; горд, но не кичлив; самонадеян и самоуверен. Суворов знал себе цену и это, вероятно, служило причиною многих его выходок, трудно оправдываемых в другом чело­веке. Равных себе Суворов не видал. Эта-то уверенность в своем превосходстве и делала Суворова подчас крайне резким в суждениях и нетактичным в действиях с равными и старшими.

Необыкновенно пылкий и стремительный, он часто высказывал в разговоре то, чего не следовало бы, что вре­дило настолько же ему, как и его гениальному делу. Суво­ров часто бывал непочтителен в сношениях с начальниками.

Суворов страдал большою запальчивостью, горячно­стью, которые могли очень вредно влиять на принимаемые им решения, и последние оказались бы вовсе иными, если бы были приняты Суворовым в спокойном состоянии духа.

Суворов был "беспокойным" человеком, а таковые во все времена оказывались малотерпимыми.

Особенно он делался "беспокойным", когда оставался вне своего излюбленного дела, когда его обходили "прак­тикою военною", или когда ее вообще долго не оказывалось. Тогда он хандрил, капризничал, становился "невыносим" для окружающих: острил, язвил, издевался, дурачил, раз­дражался и сам раздражал. Поэтому его в "Петербурге" не терпели и под благовидным предлогом высылали.

Насколько Суворов любил низших себя, заботился об них, был с ними прост, ласков и обходителен, -- настолько часто был некорректен с равными и старшими. Сознавая свои достоинства и заслуги, он иногда позволял себе в от­ношении этих лиц весьма резкие выходки, издевательства, остроты и шутки. Но, разумеется, все это обращалось на тех, которые производили отрицательное впечатление на Суворова, на тех, которых он не одобрял. Он не умел или не хотел себя сдерживать и скрывать свои истинные впечат­ления или мысли и высказывал резко, подчас грубовато то, что он почитал за правду.

Однако, надо при этом не забывать, что Суворов был, по общему признанию, человеком в высокой степени честным, и нелицемерным.

С годами природные черты характера обострились; тя­желые условия карьеры, непрестанно уязвляемое самолю­бие при сознании своего несомненного превосходства внесли в характер фельдмаршала неприятные стороны.

Необыкновенно гордый и самолюбивый, неограниченно властолюбивый, нервный, раздражительный, вспыльчивый, обидчивый и неустойчивый в настроении, -- таковым выяв­лялся Суворов на склоне своих лет, когда наступило цар­ствование Павла I.

Системы подготовки и воспитания войск Павла и Суво­рова резко расходились. Суворов стал делать едкие замеча­ния относительно войск школы Павла, высмеивать новшества, зло острить над приближенными его. Последний делал ряд попыток сгладить создающееся положение, примирить с собою Суворова, но все было тщетно. Суворов оставался непримиримым и едко враждебным к военным реформам, претившим его национальной гордости, здравому смыслу и уязвленному самолюбию.

Суворов был уволен в отставку и сослан в свое запу­щенное именьице под надзор.

Есть еще один крупный недочет в образе Суворова.

Этот недочет картинно вскрывает Сакен (впоследствии фельдмаршал) в одном из своих писем 1789 года, т.е. в эпоху 2-й Турецкой войны и, следовательно, в разгар популярности Суворова. И при этом надобно заметить, что свидетель был недалек от истины.

"Он (Суворов) окружен свитою молодых людей; они им управляют и он видит их глазами. Слова нельзя ему сказать иначе, как через их рты; нельзя приблизиться к нему, не рискуя получить неприятности, на которые никто не пой­дет по доброй воле".

В руках таких лиц была часто вся служебная переписка Суворова. Он не только сам не вскрывал конвертов, а даже большею частью сам и не читал входящих бумаг, а только выслушивал их содержание; нередко не читал и исходящих бумаг, а выслушивал их в чтении докладчика и затем подпи­сывал.