Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс

Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс

--------------------------------------------------------------- Перевод А. М. Гелескула, 1991 г. OCR: Сергей Петров, 26.07.99 Origin: http://www.chat.ru/~scbooks/---------------------------------------------------------------

I. СТАДНОСТЬ (ФРАГМЕНТ)

<...> Толпа - понятие количественное и визуальное: множество. Переведемего, не искажая, на язык социологии. И получим "массу". Общество всегда былоподвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство - совокупность лиц,выделенных особо; масса - не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет нетолько и не столько о "рабочей массе". Масса - это средний человек. Такимобразом, чисто количественное определение - "многие" - переходит вкачественное. Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек втой мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какойсмысл в этом переводе количества в качество? Простейший - так понятнеепроисхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост еепредполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни. Но не так ли обстоитдело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя ни полагало? Вобщем, да. Но есть существенная разница. В сообществах, чуждых массовости, совместная цель, идея или идеалслужат единственной связью, что само по себе исключает многочисленность. Длясоздания меньшинства, какого угодно, сначала надо, чтобы каждый по причинамособым, более или менее личным, отпал от толпы. Его совпадение с теми, ктообразует меньшинство, - это позднейший, вторичный результат особости каждогои, таким образом, это во многом совпадение несовпадений. Порой печатьотъединенности бросается в глаза: именующие себя "нонконформистами"англичане - союз согласных лишь в несогласии с обществом. Но сама установка- объединение как можно меньшего числа для отъединения от как можно большего- входит составной частью в структуру каждого меньшинства. Говоря обизбранной публике на концерте изысканного музыканта, Малларме тонко заметил,что этот узкий круг своим присутствием демонстрировал отсутствие толпы. В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, нетребуется людских скопищ. По одному-единственпому человеку можно определить,масса это или нет. Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле немерит себя особой мерой, а ощущает таким же, "как и все", и не только неудручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самыйобычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, естьли у него какое-то дарование, умение, достоинство, - убеждается, что нетникакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью,серостью. Но не массой. Обычно, говоря об "избранном меньшинстве", передергивают смысл этоговыражения, притворно забывая, что избранные - не те, кто кичливо ставит себявыше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себенепосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса:на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы иобязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить - это плытьпо течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя. Это напоминает мне две ветви ортодоксального буддизма: более трудную итребовательную махаяну - "большую колесницу", или "большой путь", - и болеебудничную и блеклую хинаяну - "малую колесницу", "малый путь"[1]. Главное ирешающее - какой колеснице мы вверим нашу жизнь. Таким образом, деление общества на массы и избранные меньшинства -типологическое и не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с ихиерархией. Разумеется, высшему классу, когда он становится высшим и покадействительно им остается, легче выдвинуть человека "большой колесницы", чемнизшему. Но в действительности внутри любого класса есть собственные массы именьшинства. Нам еще предстоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже вкругах традиционно элитарных - характерное свойство нашего времени. Такинтеллектуальная жизнь, казалось бы взыскательная к мысли, становитсятриумфальной дорогой псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни вкаком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки "аристократии", как мужские,так и женские. И, напротив, в рабочей среде, которая прежде считаласьэталоном "массы", не редкость сегодня встретить души высочайшего закала. <...> Масса - это посредственность, и, поверь она в свою одаренность, имел быместо не социальный сдвиг, а всего-навсего самообман. Особенность нашеговремени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственнойзаурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всеми всюду. Как говорят американцы, отличаться - неприлично. Масса сминает всенепохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, ктодумает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что "все" - этоеще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимыхменьшинств. Сегодня весь мир становится массой. Такова жестокая реальность наших дней, и такой я вижу ее, не закрываяглаз на жестокость.

V. СТАТИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В этой работе я хотел бы угадать недуг нашего времени, нашейсегодняшней жизни. И первые результаты можно обобщить так: современная жизньграндиозна, избыточна и превосходит любую исторически известную. Но именнопотому, что напор ее так велик, она вышла из берегов и смыла все завещанныенам устои, нормы и идеалы. В ней больше жизни, чем в любой другой, и по тойже причине больше нерешенного. Она уже не может придерживатьсяпрошлого[*Научимся, однако, извлекать из прошлого если не позитивный, тохотя бы негативный опыт. Прошлое не надоумит, что делать, но подскажет, чегоизбегать]. Ей надо самой творить свою собственную судьбу. Но диагноз пора дополнить. Жизнь - это прежде всего наша возможнаяжизнь, то, чем мы способны стать, и как выбор возможного - наше решение, то,чем мы действительно становимся. Обстоятельства и решения - главныеслагающие жизни. Обстоятельства, то есть возможности, нам заданы и навязаны.Мы называем их миром. Жизнь не выбирает себе мира, жить - это очутиться вмире окончательном и неразменном, сейчас и здесь. Наш мир - это предрешеннаясторона жизни. Но предрешенная не механически. Мы не пущены в мир, как пуляиз ружья, по неукоснительной траектории. Неизбежность, с которой сталкиваетнас этот мир - а мир всегда этот, сейчас и здесь, - состоит в обратном.Вместо единственной траектории нам задается множество, и мы соответственнообречены... выбирать себя. Немыслимая предпосылка! Жить - это вечно бытьосужденным на свободу, вечно решать, чем ты станешь в этом мире. И решатьбез устали и без передышки. Даже отдаваясь безнадежно на волю случая, мыпринимаем решение - не решать. Неправда, что в жизни "решаютобстоятельства". Напротив, обстоятельства - это дилемма вечно новая, которуюнадо решать. И решает ее наш собственный склад. Все это применимо и к общественной жизни. У нее, во-первых, есть тожегоризонт возможного и, во-вторых, решение в выборе совместного жизненногопути. Решение зависит от характера общества, его склада, или, что одно и тоже, от преобладающего типа людей. Сегодня преобладает масса и решает она. Ипроисходит нечто иное, чем в эпоху демократии и всеобщего голосования. Привсеобщем голосовании массы не решали, а присоединялись к решению того илидругого меньшинства. Последние предлагали свои "программы" - отличныйтермин. Эти программы - по сути, программы совместной жизни - приглашалимассу одобрить проект решения. Сейчас картина иная. Всюду, где торжество массы растет, - например, вСредиземноморье - при взгляде на общественную жизнь поражает то, чтополитически там перебиваются со дня на день. Это более чем странно. У власти- представители масс. Они настолько всесильны, что свели на нет самувозможность оппозиции. Это бесспорные хозяева страны, и нелегко найти вистории пример подобного всевластия. И тем не менее государство,правительство живут сегодняшним днем. Они не распахнуты будущему, непредставляют его ясно и открыто, не кладут начало чему-то новому, ужеразличимому в перспективе. Словом, они живут без жизненной программы. Незнают, куда идут, потому что не идут никуда, не выбирая и не прокладываядорог. Когда такое правительство ищет самооправданий, то не поминает всуедень завтрашний, а, напротив, упирает на сегодняшний и говорит с завиднойпрямотой: "Мы - чрезвычайная власть, рожденная чрезвычайнымиобстоятельствами". То есть злобой дня, а не дальней перспективой. Недаром исамо правление сводится к тому, чтобы постоянно выпутываться, не решаяпроблем, а всеми способами увиливая от них и тем самым рискуя сделать ихнеразрешимыми. Таким всегда было прямое правление массы - всемогущим ипризрачным. Масса - это те, кто плывет по течению и лишен ориентиров.Поэтому массовый человек не созидает, даже если возможности и силы егоогромны. И как раз этот человеческий склад сегодня решает. Право же, стоит в немразобраться. Ключ к разгадке - в том вопросе, что прозвучал уже в начале моейработы: откуда возникли все эти толпы, захлестнувшие сегодня историческоепространство? Не так давно известный экономист Вернер Зомбарт указал на один простойфакт, который должен бы впечатлить каждого, кто озабочен современностью.Факт сам по себе достаточный, чтобы открыть нам глаза на сегодняшнюю Европу,по меньшей мере обратить их в нужную сторону. Дело в следующем: за вседвенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейскоенаселение ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800по 1914 год - за столетие с небольшим - достигло четырехсот шестидесяти.Контраст, полагаю, не оставляет сомнений в плодовитости прошлого века. Трипоколения подряд человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, затопилатесный отрезок истории. Достаточно, повторяю, одного этого факта, чтобыобъяснить триумф масс и все, что он сулит. С другой стороны, это еще одно, ипритом самое ощутимое, слагаемое того роста жизненной силы, о котором яупоминал. Эта статистика, кстати, умеряет наше беспочвенное восхищение ростоммолодых стран, особенно Соединенных Штатов. Кажется сверхъестественным, чтонаселение США за столетие достигло ста миллионов, а ведь кудасверхъестественней европейская плодовитость. Лишнее доказательство, чтоамериканизация Европы иллюзорна. Даже самая, казалось бы, отличительнаячерта Америки - ускоренный темп ее заселения - не самобытна. Европа впрошлом веке заселялась куда быстрее. Америку создали европейские излишки. Хотя выкладки Вернера Зомбарта и не так известны, как того заслуживают,сам загадочный факт заметного увеличения европейцев слишком очевиден, чтобына нем задерживаться. Суть не в цифрах народонаселения, а в ихконтрастности, вскрывающей внезапный и головокружительный темп роста. В этоми соль. Головокружительный рост означает все новые и новые толпы, которые стаким ускорением извергаются на поверхность истории, что не успеваютпропитаться традиционной культурой. И в результате современный средний европеец душевно здоровее и крепчесвоих предшественников, но и душевно беднее. Оттого он порой смахивает надикаря, внезапно забредшего в мир вековой цивилизации. Школы, которыми такгордился прошлый век, внедрили в массу современные жизненные навыки, но несумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того, чтобы жить полнее, ноне смогли наделить ни историческим чутьем, ни чувством историческойответственности. В массу вдохнули силу и спесь современного прогресса, нозабыли о духе. Естественно, она и не помышляет о духе, и новые поколения,желая править миром, смотрят на него как на первозданный рай, где нет нидавних следов, ни давних проблем. Славу и ответственность за выход широких масс на историческое поприщенесет XIX век. Только так можно судить о нем беспристрастно и справедливо.Что-то небывалое и неповторимое крылось в его климате, раз вызрел такойчеловеческий урожай. Не усвоив и не переварив этого, смешно и легкомысленноотдавать предпочтение духу иных эпох. Вся история предстает гигантскойлабораторией, где ставятся все мыслимые и немыслимые опыты, чтобы найтирецепт общественной жизни, наилучшей для культивации "человека". И, неприбегая к уверткам, следует признать данные опыта: человеческий посев вусловиях либеральной демократии и технического прогресса - двух основныхфакторов - за столетие утроил людские ресурсы Европы. Такое изобилие, если мыслить здраво, приводит к ряду умозаключений:первое - либеральная демократия на базе технического творчества являетсявысшей из доныне известных форм общественной жизни; второе - вероятно, этоне лучшая форма, но лучшие возникнут на ее основе и сохранят ее суть, итретье - возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно. И вот, разом уяснив себе все эти вполне ясные вещи, мы должныпредъявить XIX веку счет. Очевидно, наряду с чем-то небывалым и неповторимымимелись в нем и какие-то врожденные изъяны, коренные пороки, поскольку онсоздал новую породу людей - мятежную массу - и теперь она угрожает темосновам, которым обязана жизнью. Если этот человеческий тип будетпо-прежнему хозяйничать в Европе и право решать останется за ним, то непройдет и тридцати лет, как наш континент одичает. Наши правовые итехнические достижения исчезнут с той же легкостью, с какой не раз исчезалисекреты мастерства[*Герман Вейль, один из крупнейших физиков современности,соратник и преемник Эйнштейна, не раз повторял в частной беседе, что, еслибы определенные люди, десять или двенадцать человек, внезапно умерли, чудосовременной физики оказалось бы навеки утраченным для человечества.Столетиями надо было приспосабливать человеческий мозг к абстрактнымголоволомкам теоретической физики. И любая случайность может развеять этичудесные способности, от которых зависит и вся техника будущего]. Жизньсъежится. Сегодняшний избыток возможностей обернется беспросветной нуждой,скаредностью, тоскливым бесплодием. Это будет неподдельный декаданс. Потомучто восстание масс и есть то самое, что Ратенау называл "вертикальнымодичанием". Поэтому так важно вглядеться в массового человека, в эту чистуюпотенцию как высшего блага, так и высшего зла.

X. ОДИЧАНИЕ И ИСТОРИЯ

Природа всегда налицо. Она сама себе опора. В диком лесу можнобезбоязненно дикарствовать. Можно и навек одичать, если душе угодно и еслине помешают иные пришельцы, не столь дикие. В принципе целые народы могутвечно оставаться первобытными. И остаются. Брейсиг назвал их "народамибесконечного рассвета", потому что они навсегда застряли в неподвижных,мерзлых сумерках, которых не растопить никакому полдню. Все это возможно в мире полностью природном. Но не в полностьюцивилизованном, подобно нашему. Цивилизация не данность и не держится самасобой. Она искусственна и требует искусства и мастерства. Если вам по вкусуее блага, но лень заботиться о ней, - плохи ваши дела. Не успеете моргнуть,как окажетесь без цивилизации. Малейший недосмотр - и все вокруг улетучитсяв два счета. Словно спадут покровы с нагой Природы и вновь, как изначально,предстанут первобытные дебри. Дебри всегда первобытны, и наоборот. Всепервобытное - это дебри. Романтики были поголовно помешаны на сценах насилия, где низшее,природное и дочеловеческое, попирало человеческую белизну женского тела, ивечно рисовали Леду с распаленным лебедем, Пасифаю - с быком, настигнутуюкозлом Антиопу. Но еще более утонченным садизмом их привлекали руины, гдеокультуренные, граненые камни меркли в объятиях дикой зелени. Завидястроение, истый романтик прежде всего искал глазами желтый мох на кровле.Блеклые пятна возвещали, что все только прах, из которого поднимутся дебри. Грешно смеяться над романтиком. По-своему он прав. За невиннойизвращенностью этих образов таится животрепещущая проблема, великая ивековечная, - взаимодействие разумного и стихийного, культуры и неуязвимойдля нее природы. Оставляю за собой право при случае заняться этим иобернуться на сей раз романтиком. Но сейчас я занимаюсь обратной проблемой - как остановить натиск леса.Сейчас "истинному европейцу" предстоит решать задачу, над которой бьютсяавстралийские штаты, - как помешать диким кактусам захватить землю исбросить людей в море. В сорок каком-то году некий эмигрант, тоскующий породной Малаге либо Сицилии, привез в Австралию крохотный росточек кактуса.Сегодня австралийский бюджет истощает затяжная война с этим сувениром,который заполонил весь континент и наступает со скоростью километра в год. Массовая вера в то, что цивилизация так же стихийна и первозданна, каксама природа, уподобляет человека дикарю. Он видит в ней свое лесное логово.Об этом уже говорилось, но следует дополнить сказанное. Основы, на которых держится цивилизованный мир и без которых он рухнет,для массового человека попросту не существуют. Эти краеугольные камни его незанимают, не заботят, и крепить их он не намерен. Почему так сложилось?Причин немало, но остановлюсь на одной. С развитием цивилизация становится все сложнее и запутаннее. Проблемы,которые она сегодня ставит, архитрудны. И все меньше людей, чей разум навысоте этих проблем. Наглядное свидетельство тому - послевоенный период.Восстановление Европы - область высшей математики и рядовому европейцу явноне по силам. И не потому, что не хватает средств. Не хватает голов. Или,точнее, голова, хоть и с трудом, нашлась бы, и не одна, но иметь ее наплечах дряблое тело срединной Европы не хочет. Разрыв между уровнем современных проблем и уровнем мышления будетрасти, если не отыщется выход, и в этом главная трагедия цивилизации.Благодаря верности и плодотворности своих основ она плодоносит с быстротой илегкостью, уже недоступной человеческому восприятию. Не думаю, чтокогда-либо происходило подобное. Все цивилизации погибали от несовершенствасвоих основ. Европейской грозит обратное. В Риме и Греции потерпели крахустои, но не сам человек. Римскую империю доконала техническая слабость.Когда население ее разрослось и спешно пришлось решать неотложныехозяйственные задачи, решить которые могла лишь техника, античный мирдвинулся вспять, стал вырождаться и зачах. На сегодня крах терпит сам человек, уже неспособный поспевать за своейцивилизацией. Оторопь берет, когда люди вполне культурные - и даже весьма -трактуют злободневную тему. Словно заскорузлые крестьянские пальцывылавливают со стола иголку. К политическим и социальным вопросам ониприступают с таким набором допотопных понятий, какой годился в дело двестилет назад для смягчения трудностей в двести раз легче. Растущая цивилизация - не что иное, как жгучая проблема. Чем большедостижений, тем в большей они опасности. Чем лучше жизнь, тем она сложнее.Разумеется, с усложнением самих проблем усложняются и средства для ихразрешения. Но каждое новое поколение должно овладеть ими во всей полноте. Исреди них, переходя к делу, выделю самое азбучное: чем цивилизация старше,тем больше прошлого за ее спиной и тем она опытнее. Словом, речь идет обистории. Историческое знание - первейшее средство сохранения и продлениястареющей цивилизации, и не потому, что дает рецепты ввиду новых жизненныхосложнений, - жизнь не повторяется, - но потому, что не дает перепеватьнаивные ошибки прошлого. Однако, если вы помимо того, что состарились ивпали в тяготы, ко всему еще утратили память, ваш опыт, да и все на светевам уже не впрок. Я думаю, что именно это и случилось с Европой. Сейчассамые "культурные" слои поражают историческим невежеством. Ручаюсь, чтосегодня ведущие люди Европы смыслят в истории куда меньше, чем европеецXVIII и даже XVII века. Историческое знание тогдашней верхушки - властителейsensu lato[11] - открыло дорогу сказочным достижениям XIX века. Их политика- речь о XVIII веке - вершилась во избежание всех политических ошибокпрошлого, строилась с учетом этих ошибок и обобщала самый долгий опыт извозможных. Но уже XIX век начал утрачивать "историческую культуру", хотяспециалисты при этом и продвинули далеко вперед историческую науку[*В этомуже проступает та разница между научным уровнем эпохи и ее культурнымуровнем, с которой мы еще столкнемся вплотную]. Этому небрежению он обязансвоими характерными ошибками, которые сказались и на нас. В последней еготрети обозначился - пока еще скрытно и подпочвенно - отход назад, откат кварварству, другими словами, к той скудоумной простоте, которая не зналапрошлого или забыла его. Оттого-то и большевизм и фашизм, две политические "новинки", возникшиев Европе и по соседству с ней, отчетливо представляют собой движение вспять.И не столько по смыслу своих учений - в любой доктрине есть доля истины, даи в чем только нет хотя бы малой ее крупицы, - сколько по тому, какдопотопно, антиисторически используют они свою долю истины, Типично массовыедвижения, возглавленные, как и следовало ждать, недалекими людьми старогообразца, с короткой памятью и нехваткой исторического чутья, они с самогоначала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутсяреликтовыми. Я не обсуждаю вопроса, становиться или не становиться коммунистом. И неоспариваю символ веры. Непостижимо и анахронично то, что коммунист 1917 годарешается на революцию, которая внешне повторяет все прежние, не исправив ниединой ошибки, ни единого их изъяна. Поэтому происшедшее в Россииисторически невыразительно и не знаменует собой начало новой жизни.Напротив, это монотонный перепев общих мест любой революции. Общихнастолько, что нет ни единого изречения, рожденного опытом революций,которое применительно к русской не подтвердилось бы самым печальным образом."Революция пожирает собственных детей"; "Революция начинается умеренными,совершается непримиримыми, завершается реставрацией" и т. д. и т. п. К этимзатасканным истинам можно бы добавить еще несколько не столь явных, новполне доказуемых, например такую: революция длится не дольше пятнадцати лет- активной жизни одного поколения[*Срок деятельности одного поколения -около тридцати лет. Но срок этот делится на два разных и приблизительноравных периода: в течение первого новое поколение распространяет свои идеи,склонности и вкусы, которые в конце концов утверждаются прочно и в течениевсего второго периода господствуют. Тем временем поколение, выросшее под ихгосподством, уже несет свои идеи, склонности и вкусы, постепенно пропитываяими общественную атмосферу. И если господствуют крайние взгляды и предыдущеепоколение по своему складу революционно, то новое будет тяготеть кобратному, то есть к реставрации. Разумеется, реставрация не означаетпростого "возврата к старому" и никогда им не бывает]. Кто действительно хочет создать новую социально-политическую явь, тотпрежде всего должен позаботиться, чтобы в обновленном мире утратили силужалкие стереотипы исторического опыта. Лично я приберег бы титул"гениального" для такого политика, с первых же шагов которого спятили всепрофессора истории, видя, как их научные "законы" разом стареют, рушатся ирассыпаются прахом. Почти все это, лишь поменяв плюс на минус, можно адресовать и фашизму.Обе попытки - не на высоте своего времени, потому что превзойти прошлоеможно только при одном неумолимом условии: надо его целиком, какпространство в перспективу, вместить в себя. С прошлым не сходятсяврукопашную. Новое побеждает, лишь поглотив его. А подавившись, гибнет. Обе попытки - это ложные зори, у которых не будет завтрашнего утра, алишь давно прожитый день, уже виденный однажды, и не только однажды. Этоанахронизмы. И так обстоит со всеми, кто в простоте душевной точит зубы нату или иную порцию прошлого, вместо того чтобы приступить к ееперевариванию. Безусловно, надо преодолеть либерализм XIX века. Но такое не по зубамтому, кто, подобно фашистам, объявляет себя антилибералом. Ведь бытьнелибералом либо антилибералом - значит занимать ту позицию, что была донаступления либерализма. И раз он наступил, то, победив однажды, будетпобеждать и впредь, а если погибнет, то лишь вкупе с антилиберализмом и совсей Европой. Хронология жизни неумолима. Либерализм в ее таблице наследуетантилиберализм, или, другими словами, настолько жизненнее последнего,насколько пушка гибельнее копья. На первый взгляд кажется, что каждому "античему-то" должнопредшествовать это самое "что-то", поскольку отрицание предполагает его ужесуществующим. Однако новоявленное "анти" растворяется в пустом жестеотрицания и оставляет по себе нечто "антикварное". Если кто-то, например,заявляет, что он антитеатрал, то в утвердительной форме это всего лишьозначает, что он сторонник такой жизни, в которой театра не существует. Нотакой она была лишь до рождения театра. Наш антитеатрал, вместо того чтобывозвыситься над театром, ставит себя хронологически ниже, не после, а донего, и смотрит с начала раскрученную назад киноленту, в конце которойнеизбежно появится театр. Со всеми этими "анти" та же история, чтоприключилась, согласно легенде, с Конфуцием. Он родился, как водится, позжесвоего отца, но родился-то, черт возьми, уже восьмидесятилетним, когдародителю было не больше тридцати. Всякое "анти" лишь пустое и пресное "нет". Было бы недурно, если б безоговорочное "нет" могло покончить с прошлым.Но прошлое по своей природе revenant[12]. Как ни гони его, оно вернется инеминуемо возникнет. Поэтому единственный способ избавиться от него - это негнать. Прислушиваться к нему. Не выпускать его из виду, чтоб перехитрить иускользнуть от него. Жить "на высоте своего времени", обостренно чувствуяисторическую обстановку. У прошлого своя правда. Если с ней не считаться,оно вернется отстаивать ее и заодно утвердит свою неправду. У либерализмаправда была, и надо признать это per saecula saeculorum[13]. Но была и нетолько правда, и надо избавить либерализм ото всего, в чем он оказался неправ. Европа должна сохранить его суть. Иначе его не преодолеть. О фашизме и большевизме я заговорил походя и бегло, отметив лишь ихархаические черты. Такие черты, на мой взгляд, сегодня присущи всему, чтокажется победоносным. Ибо сегодня торжествует массовый человек и лишь то,что внушено им и пропитано его плоским мышлением, может одержать видимостьпобеды. Ограничиваясь этим, не стану вдаваться в суть упомянутых течений,равно как и пытаться решить вечную дилемму эволюции и революции.Единственное, чего я хочу, - чтобы та и другая были историчны, а невыглядели анахронизмом. Проблема, над которой я бьюсь, политически нейтральна, потому чтокоренится глубже, чем политика с ее распрями. Консерваторы в такой же меремассовые люди, как радикалы, и разница между ними, которая и всегда-то былаповерхностной, нимало не мешает им быть одним и тем же - восставшей чернью. Европе не на что надеяться, если судьба ее не перейдет в руки людей,мыслящих "на высоте своего времени", людей, которые слышат подземный гулистории, видят реальную жизнь в ее полный рост и отвергают саму возможностьархаизма и одичания. Нам понадобится весь опыт истории, чтобы не кануть впрошлое, а выбраться из него.

XV. ПЕРЕХОДЯ К СУТИ ДЕЛА

Суть такова: Европа утратила нравственность. Прежнюю массовый человекотверг не ради новой, а ради того, чтобы, согласно своему жизненному складу,не придерживаться никакой. Что бы ни твердила молодежь о "новой морали", неверьте ни единому слову. Утверждаю, что на всем континенте ни у кого иззнатоков нового ethos нет и подобия морали. И если кто-то заговорил о"новой", значит, замыслил новую пакость и ищет контрабандных путей[*Не знаю,найдется ли сейчас десяток людей, рассеянных по миру, которые видят воочиюростки того, что со временем действительно может стать новой моралью. И, ужконечно, не эти люди делают погоду]. Так что наивно укорять современного человека в безнравственности. Этоне только не заденет, но даже польстит. Безнравственность нынче сталаширпотребом, и кто только не щеголяет ею. Если отвлечься, как мы и делали, от пережитков прошлого - христиан,идеалистов, старых либералов и т. д., - то среди современных альянсов ненайдется ни одного, который не исходил бы из убеждения, что за ним числятсявсе права и ни единой обязанности. Не важно, рядятся ли при этом вреакционеров или революционеров: под любой личиной и при любом удобномслучае решительно отбрасывают обязанности и притязают, сами не ведая почему,на неограниченные права. Что бы ни одушевляло, все сводится к одному и становится предлогом несчитаться ни с кем и ни с чем. Если кто-то играет в реакционера, тонаверняка для того, чтобы под видом спасения отечества и государствасравнять с землей все остальное и с полным правом топтать ближнего, особенноесли тот чего-то стоит. Но и в революционеров играют с той же целью:наружная одержимость судьбой угнетенных и социальной справедливостью служитмаской, освобождающей от досадной обязанности быть правдивым, терпимым и,главное, уважать человеческие достоинства. Я знаю немало людей, которыевступили в ту или иную рабочую партию лишь затем, чтобы обрести внутреннееправо презирать интеллигенцию и не смотреть на нее снизу вверх. Что ж додиктатур, то мы уже налюбовались, как там льстят толпе и топчут все, чтовыше ее уровня. Отвращением к долгу отчасти объясняется и полусмешной-полупостыдныйфеномен нашего времени - культ молодежи как таковой. Все от мала до великаподались в "молодые", прослышав, что у молодых больше прав, чемобязанностей, поскольку последние можно отложить в долгий ящик и приберечьдля зрелости. Молодость как таковую всегда освобождали от тяжести свершений.Она жила в долг. По-человечески так и должно быть. Это мнимое право ейснисходительно и ласково дарят старшие. И надо же было настолько одурманитьее, что она и впрямь сочла это своим заслуженным правом, за которым должныпоследовать и все прочие заслуженные права. Как ни дико, но молодостью стали шантажировать. Вообще мы живем в эпохувсеобщего шантажа, у которого два облика с дополняющими друг друга гримасами- угрозой насилия и угрозой глумления. Обе служат одной цели и равнопригодны для того, чтобы людская пошлость могла не считаться ни с кем и ни счем. Поэтому не стоит облагораживать нынешний кризис, видя в нем борьбу двухморалей, или цивилизаций, - обреченной и новорожденной. Массовый человекпопросту лишен морали, поскольку суть ее - всегда в подчинении чему-то, всознании служения и долга. Но слово "попросту", пожалуй, не годится. Всегораздо сложнее. Попросту взять и избавиться от морали невозможно. То, чтограмматически обозначено как чистое отсутствие, - безнравственность - несуществует в природе. Если вы не расположены подчиняться нравственнымустоям, будьте любезны подчиниться иной необходимости и velis nolis[17] житьнаперекор им, а это уже не безнравственность, но противонравственность. Непросто отрицание, но антимораль, негатив, полый оттиск морали, сохранившийее форму. Как же умудрились уверовать в антиморальность жизни? Несомненно, кэтому и вела вся современная культура и цивилизация. Европа пожинает горькиеплоды своих духовных шатаний. Она стремительно катится вниз по склону своейкультуры, достигшей невиданного цветения, но не сумевшей укорениться. В этой книге я попытался обрисовать определенный тип человека и,главным образом, его взаимоотношения с той цивилизацией, которой онпорожден. Это было необходимо потому, что персонаж моей книги знаменуетсобой не торжество новой цивилизации, а лишь голое отрицание старой. И ненадо путать его психограмму с ответом на главный вопрос - каковы же коренныепороки современной европейской культуры. Ведь очевидно, что ими в конечномсчете и обусловлено сегодняшнее преобладание этой человеческой особи. Но такой ответ ввиду непомерной трудности вопроса выходит за рамкикниги. Понадобилось бы развить во всей полноте ту концепцию человеческогосуществования, которая здесь едва намечена и звучит побочно. Об этомговорится вскользь и вполголоса, а скоро, быть может, придется кричать.

КОММЕНТАРИЙ

ВОССТАНИЕ МАСС

(La rebelion de las masas). - О. С., 4, р. 113-310. Впервые напечатано в 1930 г. отдельной брошюрой в издании "Ревиста деОксиденте". В работе 15 глав. В настоящем издании печатается перевод I, V,VI, VIII, X, XI, XIII и XV глав. В Полн. собр. соч. в состав "Восстаниямасс" включены еще три текста: 1. Введение к французскому изданию 1937 г.;написано в Голландии, где Ортега находился по приглашению И. Хейзинги.Название введения - "Единство и многообразие Европы". Здесь рассматриваютсяпроцессы политической и духовной дезинтеграции Европы главным образом какследствия набравшего силу массового экстремизма. 2. Послесловие канглийскому изданию 1938 г.; написано в декабре 1937 г. в Париже. Здесьавтор взывал к обладающей "характером", "терпимой" и "молчаливой" нацииангличан - содействовать интеграции многообразных национальных "жизненныхформ" Европы на общеевропейской культурной основе: "У каждого европейскогонарода есть свое,-писал Ортега, - но важнее общее: не замыкаться в своем, нестановиться "европейской" нацией, а быть европейской "нацией" (О. С" 4, р.285). 3. Небольшая работа "Относительно пацифизма"; написана в Париже такжев 1937 г. Здесь философ, справедливо отмечая недееспособность существовавшихтогда политических и правовых механизмов "замирения" Европы, олицетворениемкоторых являлась Лига наций, указывал утопический, а по существу реакционныйв тогдашних условиях консолидации фашистских режимов путь восстановленияевропейского единства - в направлении возрождения общеевропейской"дисциплины духа" как основы "нового либерализма". Ради достижения этой целиОртега примирялся с тоталитарными режимами: в них, по мнению философа,должны сгореть, как в жертвенном огне, скверны старого либерализма (см.: О.С., 4, р. 310). Основной текст "Восстания масс" многими читателями был воспринят какпророчество грядущей катастрофы Запада. Издание "Восстания масс" на немецкомязыке принесло Ортеге международную известность и признание. Вольфганг Древсв некрологе Ортеге, опубликованном в октябре 1955 г. в газете "Ди Вельт",утверждал: "Немного книг в Германии времен диктатуры и затмения разума былистоль же читаемы, как "Восстание масс". По данным X. Мариаса на конец 50-хгг., эта работа была издана в Германии общим тиражом более 300 тыс. экз.Неоднократно издавалась она и на других европейских языках, а также в Канадеи США. В СССР перевод "Восстания масс" опубликован в No 3 и 4 журнала"Вопросы философии" за 1989 г. Успех "Восстания масс" складывался из многих компонентов. У частичитателей эта книга удовлетворяла потребность в пророчествах; импонировал"реалистический", "трезвый" подход к оценке сложившегося положения дел,намерение дойти до его истоков; у либеральной интеллигенции, у средне- имелкобуржуазного читателя находил отклики идеологический центризм Ортеги,оптимистические воззвания к твердой воле, здравому смыслу, исконной"духовности" европейца. Критика "массового человека", несмотря на избытокриторики, воспринималась как умеренная. С другой стороны, резкая критикафашизма стала причиной официального непризнания Ортеги франкистским режимом. Однако было бы неправильно видеть в "Восстании масс" толькополитический памфлет. Эта работа занимает заметное место в социологии ифилософии культуры Ортеги; она рассматривалась автором как попыткапостроения общей социологической теории в связи с анализом условий и причинкризиса фундаментального, по убеждению Ортеги, "общественного отношения" -отношения между избранным меньшинством и массами - и как отправная позициядля более широкого, комплексного исследования "радикальной реальности"(человеческой жизни), которое составило содержание ряда работ 30-х гг.(особенно "Ensimismamiehto у alteracion", 1939; "Размышление о технике",1933) и было завершено в посмертно изданной книге "Человек и люди" (1957). [1] Хинаяна, махаяна (соотв. "малая" и "большая" колесницы; санскрит) -в учении буддистских сект сарвастивадинов и махасангхиков так называютсяпути, ведущие души людей к спасению от страданий, каковые, согласнобуддизму, сопровождают действия людей, имеющие цель удовлетворятьповседневные желания. Идеи хинаяны и махаяны были сформулированы на IVвеликом соборе буддистов при Канишке в I-II вв. н. э. В дальнейше

Последнее изменение этой страницы: 2016-06-09

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...