На открытии выставки «XX лет работы»

31.1.1930. Заезжала на выставку — интересно.

Вышла первая Лит. страница «Правды» — как бесцветно!

Старые рефовцы износились и к тому же просто недобросовестны.

Комиссия по Володиной выставке — Коля, Жемчужный и Родченко — не собрались ни разу!! Выставка должна бы быть образцовой (вот как надо это делать!), а получилась интересной только благодаря матерьялу. Я-то уж с самой моей истории с Шкловским знаю цену этим людям, а Володя понял только сегодня — интересно, надолго ли понял.

1.2.1930. В 6 часов поехали на выставку. Народу уйма — одна молодежь. А Володя не поздоровался ни с Семой ни с Родченками. С Семой — зря, а с Родченками — приветствую.

Выставка недоделанная, но все таки очень интересная. Володя переутомлен, говорил страшно устало. Кое-кто выступил, потом он прочел вступление в новую поэму — впечатление произвело очень большое, хотя читал по бумажке и через силу.

2.2.1930. Говорят, в Ленинграде собираются снять «Баню>». Володя взволновался, а уехать с выставки не может. Я вызвалась съездить. Зашел к нам Кассиль. Когда Володя увидел его, не захотел войти в комнату — пришлось мне сказать Кассилю, чтобы ушел.

3.2.1930. Поезд опоздал на 3 часа. Встретил Коля. Я заехала к нему, поехали в нардом, на дом к Люце и наконец нашли его в Драм. театре. Провинция — темпа никакого, даже телефонов нет.

Никто пьесу не снимает, только публика не ходит и газеты ругают. Велосипедкин, вместо «я туда по партийному билету пройду» говорит «по трамвайному» — как просили. Постановка талантливая, но недоделанная (в один месяц пришлось сделать!) и поэтому скучная. Но я очень хлопала и Люце хвалила. Все таки свой в искусстве человек.

Звонила в Москву. Володя с Осей собираются вступить в Рапп. Володя сказал мне, что паспорта наши — дело даже не дней, а часов.

4.2.1930. Была с Колей и Алей в Траме на «Выстреле». Из такой пьесы сделать спектакль это — чудо! Блестящая тщательная добросовестная молодая искренняя постановка с настоящей театральной культурой. Но какой ужасный текст!

5.2.1930. Говорила с Москвой по телефону: Володя ушел из Рефа; Ося остается пока; Рефы в панике. Не совсем понимаю, в чем дело.

6.2.1930. Событий в Москве масса. Мы получили паспорта. Володя вступил в Рапп. Ося, Катанян, Незнамов — следующие в очереди. Остальные рвут и мечут.

7.2.1930. Володя увлечен Раппом. Звонил Сема — забеспокоился вдруг о рефовском сборнике!..

Володя и Коля на Раппе не поздоровались.

Ужасно смешно сейчас же после Володи сорвались конструктивисты.

8.2.1930. Володя сказал на Раппе что конструктивисты индустряловцы.

Приняли в Рапп Луговского и Сельвинского.

Сема написал в Комс. Правду стихи «Цена руки». Я звонила ему. Говорила и с Колей — он сумрачен и разговаривает «с достоинством».

Сема вступил в Рапп. Говорил «как сказал Маяковский», а Коля плел что-то совершенно непонятное (Это со слов Володи).

Володя дико устал за день — думаю, что от Рапповской глупости. Фадеев дал идиотское интервью в Вечерку: Маяковскому придется отказаться от рефовского багажа, и они ему в этом готовы помочь (!?).

Володя собирается взять на себя огромный кружок с 3-х заводов — учить писать стихи.

9.2.1930. Ося с Семой встретились у Коли. Решили не рваться пока в Рапп, а интенсивно работать в Реф-кружке. Надолго ли?!

10.2.1930. Адский холод — Булька отказывается гадить во дворе, поджимает все лапки.

Ося был в кружке. Пришли все, несмотря на мороз.

В Литгазете восторженно о Володе по поводу выставки.

Володя звонил Седому[103]для пантомимы «1905-й год». Говорит, что такое же мистическое чувство как если бы он вдруг мог позвонить капитану Немо из Жюль Верна.

Нору арестовали и продержали несколько часов в милиции. Обошлись очень грубо. Она шла от портнихи, а в этом доме раскрыли какой-то притон и подумали, что она идет оттуда.

11.2.1930. Володя обиделся на меня как маленький, за то, что я сказала, что он слишком доверчив и не разбирается в людях. Вскочил, чуть не заплакал, сказал: ты пользуешься тем, что я не могу на тебя рассердиться. Вообще Володя стал невыносимо капризен.

12/13.2.1930. Пишу вкратце за два дня. Ося поговорил с Колей. Коля заявил, что довольно Володе всё спускать с рук и надо решительно заявить, что Володя ушел из Рефа и ничего общего с нами не имеет. Заезжала к Семке. Уговаривала его и Кассиля не быть такими принцами Уэльскими и просить у Володи прощенья, оттого что они виноваты. Но — самолюбие! И боятся, что Володя нагрубит. Но мириться им ужасно хочется и, надеюсь, перед отъездом еще пообедаем вместе.

15.2.1930. Заказали билеты до Берлина. Закрытие выставки. Резолюция: народный поэт; выставку отдать в Ленинский музей, размножить для клубов и союзных республик.

16.2.1930. Зашла проститься с Асеевыми — там Родченки, Кирсановы, Катанян, Крученых — играют в Mah.

22.2.1930. Берлин. Выехали из Москвы 18-го. Книги послали через Польшу багажем. В Столбцах поразили ослепительно белые булочки и кланящиеся лакеи и носильщики. Нас отделяют от них не 13, а 300 лет.

В Варшаве прошлись по улицам — неуютно. Быстро вернулись на вокзал.

В Берлине бастовали такси, ездили одни штрейкбрехеры. До гостиницы чемодан донес носильщик. Kurfürstenhotel'a на старом месте не оказалось — заехали к заместителю. Ни стола, ни стула — сплошная кровать. Одеяла в цветах. Занавески на окнах розовые. Не для нас с Осей. И 20 марок в день. На завтра узнали адрес старого отеля и переехали.

Нас осаждают наши кинорежиссеры.

Мы здесь 3 дня, а ощущение такое, что 3 месяца. Хотя нигде не были, ничего не видели. Купили Осе пальто и шляпу — уж очень он был страшный в своей шубе. А больше ничего и не хочется и денег нет. Никогда больше не буду стараться ехать за границу…

25.2.1930. Были в Malik'e.[104]Смотрели хваленый «Белый ад».[105]Если грешников в аду мучают такими картинами, то это действительно невыносимо. Шатались в центре. Снимались в автоматической фотографии — 8 минут, 6 поз. Пили чай в кафе с жалкой музычкой.

27.2.1930. Ося был в Рейхстаге. Ком. депутат, кот. его там встретил сказал, что это das billigste Berliner Theater, wird aber auch nicht viel geboten.[106]

28.2.1930. Смотрели «Дрейфуса».[107]Хорошо играют! В 1-м ряду сидел Эйнштейн. Письмо от Володи.

1.3.1930. Ося накупил наших классиков.

В. В. Маяковскому в Москву (Берлин, 2 марта 1930)

Любимый мой Щенит!

В письме ничего не напишешь — всё расскажем когда приедем. К нам ходит масса народу. Одеты мы пока что во всё московское. Только Оське купили пальто и шляпу.

Говорила по телефону с мамой и с Эльзой — здорово! Они к нам приедут — английскую визу нам, должно быть, не дадут.

«Клоп» во Франкфурте пока что не идет, но пойдет — поеду на премьеру.

Ося накупил у антикваров массу «наших» классиков и не нарадуется на них.

Лучше всего здесь песики! Вчера видела в Тиргартене двух белых бульдожьих щененков на одной сворке, а скотики просто невозможно маленькие! Шнейт ходит к нам за печеньем, служит и дает лапку; он ездит с нами на лифте.

Напиши, что у вас в Раппе и у нас в Рефе.

Обгладь у Бульки все местечки, передай Моте, чтоб не забывала ее мыть.

Малик выслал тебе вчера два экземпляра «150.000.000».

Обязательно скажи Снобу что адрес я свой оставила, но никто ко мне не пришел и это очень плохо.

На днях отправлю тебе посылку. Что ты делаешь? С кем встречаешься?

Люби меня, пожалуйста.

Я тебя оч. оч. люблю и оч. оч. скучаю.

Целую ужасно крепко

3.3.1930. Оболенский едет в Москву — занесла ему мелочи для Володи. Ося делал доклад в нашем клубе.

4.3.1930. Смотрели Чаплина. Перед картиной американцы играли на губных гармошках и негр-карлик танцовал на лестнице чечетку.

5.3.1930. Звонила Эля.

6.3.1930. День безработных. На Leipzigerstr. полицейские нагайками избили рабочего. Большая демонстрация не состоялась — полиция слишком хорошо организована.

9.3.1930.Всё утро ходила по Zoo, ласкала львятика. Смотрела новую улицу на Kurfürstendamm — не бог весть что.

10.3.1930. Опять была в Zoo.

«Hay Tang» с May Wong[108]— боже царя храни и как ныне собирается вещий Олег.

11.3.1930. Сегодня наш день свадьбы. Ося прислал совсем фарфоровые розы. Осе предложили доклады на нем. языке в Берлине, Кенигсберге, Гамбурге. Печататься можно почти везде по принципу — не издательство нас компрометирует а мы — издательство.

Были на «Генеральной».[109]Много вырезано. Кто-то свистел. Потом посидели в кафе.

12.3.1930. Днем заседание о тон-фильме. Постановили: написать в союз об организации общества для делания советских звуковых картин на заграничном матерьяле и для синхронизации культ и игровых фильмов, сделанных в союзе.

13.3.1930. Всё утро прождали в торгпредстве пока добились просмотра «Голубого экспресса».[110]Будем переделывать.

14.3.1930. Дама патронесса в родильном приюте милостиво спросила женщину с очень красивыми рыжими волосами: «У вашего ребенка такие же чудесные волосы?» — Нет, черные. — «Ваш муж брюнет?» — Не знаю, он был в шляпе. Про Эйзенштейна: предпочитаю из статистов делать крестьян, чем из крестьян — статистов.

17.3.1930. Мама телеграфировала, что обе визы получены.

18.3.1930. Днем на приеме в полпредстве.

20.3.1930.…Много жалких людей на улице — смотрят в окна кафе. Старухи продают газеты.

Письмо от Родченок про «За рубежом». В каком роде, про что — не пишут.

22.3.1930. Опять в Zoo. Моего львенка продали в Мюнхенский зоологический сад. Сторож сказал мне об этом по настоящему грустно: Alle die kleinen verkauft.[111]Я чуть не расплакалась и после этого страшно жалко было смотреть на зверей.

Были на «Zwei Herzen im Dreivierteltakt»:[112]вначале музыкант, вроде Шуберта, исправляет музыкальную фразу; ее же потом насвистывает мальчишка; наигрывает бродячий музыкант; под нее же танцуют девушки и т. д.

Встретили Эльзу с Арагоном. Он не встречается с Эйзенштейном за то, что тот жал руку Маринетти и снимался с ним на фотографии.

25.3.1930. Сегодня был Осин доклад. Говорил он блестяще. Аудитория — политехнический. Выступали ораторы: за толстые книжки, за живого человека, о том, что искусство имеет право быть каким угодно, только не скучным. Только один молодой парень сказал, что Ося прав, что пока на свете есть хоть один безработный, пока классовая борьба не закончена, каждый человек должен бороться за пролетариат — литературой так же как и всяким другим оружием.

27.3.1930. Взяли билеты в Лондон. Смотрели в Zoo пумят и обезьянок.

28.3.1930. Были в Фатерланде. Помесь из стиля модерн с Фатерландом.

Хорош Арагон, Ужасно обидно, что не умею запомнить то, что он рассказывает.

29.3.1930. Устала. Предотъездная беготня. Рада, что едем — здесь надоело.

30.3.1930. Смотрели в кино Наварро любовное объяснение под луной и т. п. Арагон грустно сказал: Mais c'est d'un comique incroyable.[113]Потом Анну Каренину с Гарбо и Гильбертом — не досидели, несмотря на весь комизм.

Едем. Немецкий спальный вагон — лампочки, крючки, и сетки всех систем.

31.3.1930. Проехали Голландию — на ставнях нарисованы пестрые занавески. Белая красная зеленая обводка. Крыши больше дома.

Отъезжали от Голландии из кубиков, плыли открытым морем… Совсем не качало. Подплыли к Англии. Чиновники в штатском: за чем едем, были ли раньше, давно ли в Англии моя мать. Сели в поезд почти на ходу.

Мама встретила. У нее чудесная квартирка: низкие кресла, радио в чемодане, камины, сад.

1.4.1930. Кусок подъехали, потом через центр за мамой. Завтракали у Lions'a. Шли по узким улицам, потом на машине смотрели Виндзорский дворец.

Обратно через Итон — мальчики в цилиндрах — совсем Диккенс. По дороге к Лондону малюсенькие городишки. Вечером слушали радио.

2.4.1930.…С утра слушали по радио речь дочери Ллойд-Жоржа, а вечером фокстроты с пением и без оного.

3.4.1930. Ося пошел по Underground'ам и книжкам, а я в город. Попала под ливень — ходила у Сельфриджа из этажа в этаж — чудовищное количество товаров — Берлин просто щенок! Там же позавтракала — fond d'artichau[114]за 6 пенсов! Зашла в Picadilly Station — внизу целая улица с магазинами. Потом в кино Na Na Nanette цветная с разговорами и пением — дрянь такая, что я заснула, только кусочки есть абсолютно стереоскопические. Потом звучащая хроника — стачки, гребля, аэропланы — очень здорово.

4.4.1930. Приехал Зархи. Ни слова по-английски. В дождь и в туман, на автомобиле, видели парламент, аббатство, военное министерство с верховыми часовыми в красном — в нишах. Собор Петра. Вечером на оперетке Bitter Sweets — замечательная актриса.

5.4.1930. Замоталась вчера. Сегодня отдыхаю. Ося ездил по книжкам…

6.4.1930. Воскресенье. С утра поехали в Вайтчепль на базар: зазывалы орут, граммофоны играют, золотые весы; на высоте второго этажа развешаны платья. Купили баранок у старого русского еврея. Оттуда в китайский квартал. Воняет, продают сушеных червей. Во что-то играет компания хулиганов. Городовой предупреждает, чтобы не ходили глубже чем на 50 ярдов — антикитайская агитация! В китайском трактире ели суп с курицей и лапшой и какое-то мясо, кот. поливали черным соусом, изумительно вкусный компот из белых ягод, пахнущих розами. За соседним столом пьяница, как на экране.

Оттуда в Гайд-парк. Наемные пропагандисты дерут глотки. Вокруг каждого толпа. Больше о религии…

7.4.1930. Шотландские свитеры надо менять — колются. Паркер менять — плохое перо. Зеленый чай оказался невкусный. В Савой без смокинга не пустили. Поели у итальянцев. Ося все утро ходил по книжкам. Смешная книжонка в издевку над цензурой.

8.4.1930. Обедали в огромном Lyons'e и пошли в мюзик-холл Paladium. Изумительная танцевальная пара — что хочет, то и делает. Забыла там пакетик с только что купленными галстуками. Тут же вернулись, но их уже успели спереть!

9.4.1930. Завтракали в Парламенте, осмотрели здание. Видели процессию спикера. Послушали. Хохочут; сидят, развалясь. Палата лордов почти такая же только поменьше и похожа на пульмановский вагон…

10.4.1930. Смотрели в полпредстве «Генеральную линию». Бернард Шоу умирал со смеху — воспринял как эксцентрику и был доволен.

11.4.1930. Паспорта, визы, пластинки в His masters voice. Билеты, покупки — Селфридж каждый раз меня поражает, уж очень велик. Обед в китайском ресторане. Вечером — Kochran-revue: страшно дорогие костюмы; star — молоденькая недоделанная актрисочка; замечательный барабанщик, не то негр, не то загримированный негром, барабанил на всем. Еще поразительные номера: девушки в ложе — танец рук и разговор с экрана в публику, уход с экрана в зал и обратно.

Ужинали в венгерском ресторане…

13.4.1930.…До парохода ехали в вагон-ресторане. Пароход изумительный, очень большой, хорошо оборудованный для езды ночью. За кабины люкс, с ванными комнатами — приплата 4 гинеи. Мы едем в самой дешевой и все таки у нас отдельная маленькая комнатка. Совсем не качает.

14.4.1930. Встали в 5 утра. В 6 с чем-то сели в поезд, прямо в вагон-ресторан. Ели овсянку, ham and egg,[115]варенье.

До Амстердама ехали цветочными коврами, каналами, пестрыми домиками. Всё утро бродили по старому городу. До чего улицы узенькие! На бриллиантовую фабрику не попали, закрыта — пасха. Евреи идут из синагоги, не бритые, в цилиндрах с молитвенниками подмышкой и талесами[116]в футлярах.

Перед парикмахерскими пестрые палки, перед аптеками морды — старинные цеховые знаки.

Новые кварталы объехали на такси — сплошное стекло (как Корбюзье). Настроено удивительно много. Каждая улица по своему: с балконами, с круглыми углами, гармошкой (рисунок), с лакированными яркими дверями, с навесами вдоль всего тротуара и т. д.

Огромный стадион, спортивные площадки. Один из кварталов — рабочий. По словам шофера, рабочие платят за квартиру из 3–4 комнат одну шестую своего жалованья.

От каналов вонь. Улички есть такие узкие, что от стены до стены рукой достать. Домишки валятся от старости. На улицах шарманщики, певцы, гармонисты — в невиданных количествах. Шарманки огромные, как органы. Перед биржей моряки с трубками — вероятно, привезли рыбу. Несметное количество сигарных и трубочных лавок. Чудесные трости. Купили Володе трость и коробку сигар.

Сейчас едем в Берлин.

Е. Ю. Каган в Лондон (Москва, 29 апреля 1930)

Милая моя мамочка,

Володя все 15 лет говорил о самоубийстве. Причины у него не было никакой — был пустяшный повод, невероятное переутомление и всегдашний револьвер на столе. Напиши подробно о себе.

Целуем тебя очень крепко.

ЛилиОся.

4.6.1930. 15-го в 7 ч. утра в Берлине в гостинице ждала телеграмма от 14-го — сегодня утром Володя покончил собой Лева… Бросились звонить в Москву, просила встретить на границе, подождать хоронить. Встретил Катанян. На границе любили, знали Володю. Ухаживали за нами как могли.

Приснился сон — я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «все равно ты то же самое сделаешь». А во втором сне он сидел рядом с Норой и приставал к ней, а я что-то сказала по этому поводу. Он вскочил и приставил револьвер к виску. В ужасе я притворилась, что падаю в обморок. Он испугался, бросился ко мне и забыл стреляться.

Володик доказал мне какой чудовищный эгоизм — застрелиться. Для себя-то это конечно проще всего. Но ведь я бы всё на свете сделала для Оси, и Володя должен был не стреляться — для меня и Оси. Ося написал хороший сценарий о том, как рабочие предложили лучше снизить им плату, чем закрыть завод. Пишет с Колей оперетку о шикарном пролетарии для Станиславского и сценарий для парка культуры и отдыха для Радлова.

Ездила в Зеленый город. Макетики смешные, но бестолковые.

5.6.1930. Ося хорошо придумал — выступления рефовцев в литгазете по отношению к Раппу — от печатных органов и индивидуально — жаловаться на отсутствие литературы, пока они теоретизируют.

Звонил Безыменский по поводу Володиных эпиграмм. Ося успокоил его, что не будут печатать.

Ося поссорился с Бромбергом из-за Володиной выставки. Бромберг торопит, чтобы она к 16-му была закончена, а то откроется чеховская выставка, куда надо будет ходить через Володину и будет (для Чехова) некрасиво.

7.6.1930. Плачу из-за Володи и из-за себя — это то же самое.

Вечером Ося, Катанян, Петя, Перцов разговаривали как выступить по поводу Раппа.

Коля написал такие плохие стихи «Последний разговор», что я когда прочла, расплакалась — обидно стало. И заглавие какое-то романское. Он пришел поздно с Вагранки — там кружок.

8.6.1930. Утром плакала. Вчера на ночь тоже.

Говорила по телефону с Арватовым. Не хочет больше лечиться. Говорит — «я коммунист, я должен работать, а не лечиться. Ужасно идти навстречу гробу, чтобы он принял меня здоровенького — гробу все равно, примет и больного. Слишком быстрый темп, работа в лоб — боюсь мне ничего не останется». Просит сладенького, трудно достать. Сегодня не нашла нигде ничего. Просит приехать — хочет обнять, поцеловать, поговорить о Володе.

Жалко себя. Никто так любить не будет, как любил Володик.

9.6.1930. Очень одиноко. Застрелилась бы сегодня, если б не Ося.

Всю ночь снился Володя: я плакала, уговаривала не стреляться, а он говорил, что главное на свете это деньги, что без денег не стоит жить. Все это происходило на заседании в каком-то дворце со сборной мебелью. В кресле сидели какие-то «дамы». Володя превратился в Тамару Беглярову, я продолжала ее уговаривать!

10.6.1930. Ни сластей для Арватика, ни окантовок для Володиных фотографий. Не могла войти в Володину комнату — забыла взять ключи.

Литпостовцы украли у кого-то Володины эпиграммы и напечатали!

11.6.1930. Обедала с Осей в «Савой». Сидишь, как в пирожном.

Ездила к Маяковским.

12.6.1930. Читала письмо текстильщицы о том, что в Володе запутались провода, произошло короткое замыкание и он сгорел.

Обидно, что Володик не увидит новую квартирку!

13.6.1930. Вася Каменский прислал статью «Юность Маяковского», читала и удивлялась — до чего глупо написано. Попробую выжать хоть пол-листа.

14.6.1930. Пришла чтица проверять ударения в Володиных стихах — готовит программу из Маяковского. Не знает что такое nihil[117]и что такое Неру (нрзб.) . Гадость!

Была в крематории, не знала что там делать — урна никак не связана для меня с Володей. Оттуда в зоологический сад — когда смотрела звериков, тосковала по Володе. Очень миленькие ведмежатики с белыми фигурными скобками на грудках. Их поили водой из лейки и поливали им заодно пузики.

Коля Асеев рассказывал, как Пастернак подписался «Свистунов» под воззванием к писателям, чтобы писали о Красной Армии. Черт знает что! Достоевщина какая-то. Потом стал вычеркивать, говорить, что Свистунов это его псевдоним. Петя сказал: такой элегантный мыслитель и вдруг Свистунов!?.

Петя работает над Володиными рукописями и записными книжками. Машинистка переписывает Володины письма и мои к нему и переписанное Петей.

Письмо от мамы, что умер ее доктор. Жалко ее ужасно — теперь это уже одиночество.

15.6.1930. Взяла из окантовки Володины фотографии.

Приехал из Лысьвы Аля. Работа изумительно интересная, план превысили на 75 %, но трудно с жратвой и клопы и тараканы.

16.6.1930. Заезжала за Осей к Асеевым. Там Радлов. Обсуждали «действо» в парке культуры. Очевидно Радлов бездарен совершенно.

17.6.1930. Совкино заказывает Осе сценарий о Чернышевском. Заведующий сценарной частью, когда Ося пришел, сказал секретарю: дайте дело Чернышевского.

Упразднили репертком — как же теперь без папы и мамы?!

Звонят люди с ордерами на Володину комнату.

18.6.1930. Абр. Петр.[118]подарил мне фотографию Володи в кепке. Негатив потерян. Принес фотографию — мы у гроба. До чего безнадежно. Асеевы уехали в Теберду. Никому ничего от меня не нужно. Застрелиться? Подожду еще немножко.