Событие двадцать девятое. Это был, наверное, единственный в своем роде «бунт» на земле

Все!

Все рухнуло!!! Все мои надежды, все мои мечты и фантазии – все рухнуло! Я понял, я окончательно уверился в том, что такой жизни, о которой я мечтал, сидя на лавочке в ожидании Мишки Яковлева, такой жизни нет и не может быть нигде – ни на земле и ни под землей… Ни у воробьев, и ни у бабочек, и ни у муравьев!.. И у трутней тоже наверняка нет такой жизни. И такого состояния, в котором можно ничего не делать, тоже, вероятно, не существует, потому что если бы мы сейчас с Костей даже были трутнями, а не муравьями, то мы бы с ним старались ничего не делать, а для того чтобы ничего не делать, как я убедился, нужно обычно столько сделать, что уж лучше что‑нибудь делать, чем пытаться ничего не делать…

…Нет такой жизни! И незачем ее искать! И нечего терять время! О‑н‑а не существует! А если все это так, то зачем же тогда я и мой лучший друг Костя Малинин все еще продолжаем быть муравьями? Почему мы на третьей скорости ремонтируем муравейник, в котором даже не собираемся жить? Зачем мы обливаемся потом и падаем на каждом шагу от усталости? Пора! Пора возвращаться, пока не случилось какой‑нибудь ужасной неожиданности. У этих птиц и насекомых каждую минуту может случиться такое, что потом и костей не соберешь. Я оглянулся на Костю Малинина. Малинин молчал, он ни о чем меня не спрашивал, он не ворчал на меня за то, что в третий раз попал в такую передрягу, он не ругал и не проклинал меня, и это было невыносимо. Уж лучше бы он меня разнес за все в пух и прах.

Но Костя молчал, словно воды в рот набрал. Он копошился, нагружался, разгружался, снова нагружался и опять разгружался, носил, таскал, перетаскивал, не отставая от меня ни на шаг. Костя работал, как самый заправский муравей.

«Надо остановиться! – подумал я. – Немедленно прекратить работу и остановиться. Надо сохранить силы для нашего возвращения. А то этот инстинкт к вечеру загоняет нас с Костей до полусмерти, так, что не шевельнешь ни рукой, ни ногой… В конце концов, пусть этому инстинкту обыкновенные муравьи подчиняются без всякого рассуждения, а мы Е‑М‑У докажем, что мы с Малининым разумные существа. Докажем! А как мы ему докажем, если от моего этого самого разума в голове уже почти ничего не осталось! И мыслей никаких, кроме „Жми! Тащи! Неси! Ворочай!..“?»

И вот я жму, тащу, несу, ворочаю, а сам себе тихонько командую: «Думай, Баранкин! Думай!.. Соображай все‑таки назло этому самому инстинкту! Не подчиняйся ему! Не подчиняйся!..»

И вот тут‑то в моей голове при слове «не подчиняйся» вдруг мгновенно созрел план заговора, может быть, единственного в своем роде на всем земном шаре. Я решил против инстинкта поднять самый настоящий бунт и самое настоящее восстание!

Я остановился на бегу с охапкой хвойных иголок!

Я поднялся на задние лапы. Я распрямил свою усталую спину. И закричал громко на все поле боя, как Петр Первый под Полтавой.

– Малинин! – скомандовал я. – Сбрасывай с себя мусор! Будет!

– «Будет»? Что будет? – спросил Костя совершенно равнодушным голосом.

– Бунт будет! Вот что будет! Заговор.

– Против кого заговор?

– Против И‑Н‑С‑Т‑И‑Н‑К‑Т‑А! Заговор!..

– А что такое «заговор»? – спросил Малинин.

Вот тебе раз! Видно, у Кости от этой муравьиной жизни уже начал ум за разум заходить, раз он уже начал забывать значение самых обыкновенных человеческих слов. Тогда я быстренько напомнил ему значение слова «заговор» и объяснил ему, что это значит. Костя тупо выслушал меня и тупо спросил:

– А какой заговор?

– Что значит – какой? Обыкновенный… То есть не обыкновенный, а смертельный – вот какой! Понимаешь?

– А что значит «смертельный»? – опять задал мне вопрос Костя.

– Смертельный – это значит: мы лучше с тобой умрем, но не подчинимся инстинкту!

– А что такое «не подчинимся»? Как – не подчинимся? – Малинин посмотрел на меня печальными глазами и недоверчиво вздохнул.

– Ну, очень просто! Понимаешь, он, инстинкт, будет нас, меня и тебя, нагружать… Понимаешь, нагружать!

– Нагружать – это я понимаю, – сказал Костя.

– Ну вот! – обрадовался я. – Он, инстинкт, будет нас нагружать и заставлять работать, а мы, я и ты, будем ему не подчиняться… Не подчиняться – понимаешь?..

– А как – не подчиняться?

– А вот так, не подчиняться! Вот так! Смотри!

Я взял и сбросил охапку хвойных иголок со спины на землю. Костя Малинин сначала посмотрел на меня, как на ненормального муравья, потом с трудом о чем‑то подумал и тихонько опустил на землю березовый лист. Потом мы вместе налегке сбежали с муравьиной дорожки в сторону. Инстинкт, конечно, хотел тут же заставить меня поднять иголки, но я ему не подчинился. Костя Малинин стоял напружинившись рядом со мной, потом вдруг закружился на месте, как собака, которая хочет поймать себя за свой хвост.

– Чего ты вертишься? – спросил я Малинина.

– Очень хочется вернуться и поднять лист, – прошептал Малинин.

– Не подчиняйся ни за что! Преодолевай!

– Я и так преодолеваю.

– Молодец! – похвалил я Малинина, забираясь под куст травы. – Иди сюда.

Тяжело дыша и преодолевая на каждом шагу сопротивление инстинкта, Костя с трудом приблизился ко мне и вцепился в меня всеми шестью лапами. Я подтянул к себе березовый листок и укрылся им с головой, словно одеялом, чтобы нас никто не видел.

– А теперь, – сказал я лихорадочным шепотом, – а теперь, Малинин, сосредоточься и повторяй за мной:

Ни ночью! Ни днем!

Не хочу! Быть!

Муравьем!

Я! Хочу! Навеки!

Быть! Человеком…

Громко всхлипнув. Костя глубоко вздохнул и вместо волшебных слов заклинания сказал:

– Ой, мамочка!..

– Чего ты? – спросил я.

– Меня за ногу кто‑то дергает!..

Я, конечно, подумал, что это к Косте опять инстинкт привязался. Приподняв березовый лист, выглянул наружу, смотрю – нет, не инстинкт, а какой‑то совершенно незнакомый муравей схватил Костю за заднюю лапу и тянет изо всех сил…