января 1944 г. (публикуется впервые)

Сейчас я бы никогда такого не написала.

Перечитывая записи полуторагодовалой давности, я просто поражаюсь своей

глупости и наивности! Знаю наверняка, что даже, если бы я очень хотела, то

все же не могла бы вернуться в то прежнее состояние. Мои настроения,

высказывания о Марго, маме и папе я читаю с таким чувством, как будто

написала все это вчера. Но в мыслях не укладывается, что я так открыто, без

всякого стыда писала о других вещах. Ужасно стыдно перечитывать страницы, на

которых я все искажала и приукрашивала! Да впрочем, ладно, хватит об этом.

Вот, что мне близко и понятно до сих пор, это тоска по Морши. Все

время, проведенное здесь -- сознательно, а чаще подсознательно -- я так

стремилась к доверию, любви и теплу. И это стремление - иногда сильнее,

иногда слабее - всегда со мной.

Четверг, 5 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Англичане добились военных успехов в Африке, и Сталинград держится до

сих пор. Поэтому наши мужчины в прекрасном настроении, и сегодня утром мы

пили чай и кофе. А больше ничего особенного.

На этой неделе я много читала и мало занималась. Что ж, и это неплохо.

Мама и я в последнее время лучше ладим друг с другом, но доверия между

нами не будет никогда. Мне кажется, что папа что-то умалчивает от меня, но

все равно он для меня самый лучший человек на свете. Камин включен, и

комната полна дыма. Мне гораздо больше нравится центральное паровое

отопление, и думаю, что многие со мной согласятся. До чего же противна

Марго! Она раздражает меня безумно и круглосуточно.

Анна

Понедельник, 9 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Вчера у Петера был день рождения, ему исполнилось шестнадцать. В восемь

утра я уже была наверху, чтобы рассмотреть с Петером его подарки. Среди них

игра, имитирующая торговлю на бирже, бритва и зажигалка для сигарет. Не

потому что он заядлый курильщик, а так -- для шика!

Самый большой сюрприз принес господин Ван Даан: он сообщил, что

англичане высадились в Тунисе, Алжире, Касабланке и Оране.

"Это начала конца", - воскликнули мы все одновременно. И тут Черчилль,

премьер-министр Великобритании, который, очевидно, слышал такие же суждения

у себя в стране, сказал: "Эта высадка -- событие чрезвычайной важности, но

рано называть ее началом конца. Правильнее будет сказать: 'конец начала'".

Понимаешь разницу? Но все же есть причины для оптимизма! Сталинград, русский

город, немцы осаждают уже три месяца, а он еще не сдался.

Вернусь снова к будничным делам Убежища. В этот раз напишу о наших

продовольственных запасах (имей в виду, что "верхние" -- не дураки поесть!).

Хлеб нам поставляет один славный булочник, знакомый Кляймана. Конечно,

хлеба мы едим меньше, чем раньше, но вполне достаточно. Продуктовые карточки

покупают для нас на черном рынке. Они постоянно дорожают, только недавно: с

27 до 33 гульденов. Эта жалкая бумажка с печатью! Из продуктов длительного

хранения у нас кроме сотен консервных банок в запасе еще 135 кг фасоли,

которая предназначена не только для нас, но и для работников конторы. Мешки

с фасолью висят на крючках в коридоре перед дверью. От тяжести швы мешков

начали распарываться, поэтому мы решили часть зимних запасов перенести на

чердак. Таскать мешки поручили Петеру. Пять он перенес успешно, а шестой

лопнул по дороге и дождь, нет, град темной фасоли хлынул на лестницу.

Двадцать пять килограмм! Шум стоял, как в преисподней. Внизу в конторе

наверняка подумали, что рухнула крыша дома. Сам Петер сначала тоже

испугался, но страшно расхохотался, увидев меня внизу на островке среди волн

фасоли, доходящих до щиколоток. Мы тут же взялись за уборку, но фасолины,

такие маленькие и скользкие, забились во всевозможные углы. Теперь,

поднимаясь по лестнице, непременно находишь несколько штук, которые

торжественно вручаются госпоже Ван Даан.

Забыла сообщить, что папа почти совсем здоров!

Анна

P.S. Только что объявили по радио о падении Алжира. Марокко, Касабланка

и Оран уже несколько дней в руках англичан. Остался только Тунис.

Вторник,10 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Величайшая новость: мы решили принять восьмого "подпольного" жителя!

Вообще, мы всегда считали, что еды и места хватит здесь на восьмерых, но

только не хотели загружать еще больше Куглера и Кляймана. Но после последних

новостей об ужасной судьбе евреев папа поговорил с нашими покровителями, и

те полностью одобрили его план. "Скрываться восьмерым не более опасно, чем

семерым", - было их мнение, и вполне справедливое. Тогда мы стали перебирать

всех наших знакомых в поисках кого-то, кто бы мог стать членом нашего

подпольного семейства. Задача оказалась не такой уж трудной. После того, как

папа отказался от всевозможных родственников Ван Даанов, мы остановились на

нашем общем знакомом: зубном враче по имени Альфред Дюссель. У него есть

жена-христианка, намного его моложе, кажется, они не женаты официально, но

это неважно. Он имеет репутацию человека спокойного, корректного и, хотя мы

знаем его мало, он представляется нам любезным и симпатичным. Мип с ним тоже

знакома, так что все можно будет легко уладить. Дюссель будет спать в моей

комнате, а ложем Марго станет раскладушка в спальне родителей. Мы попросим

Дюсселя захватить все необходимое для заполнения дыр в наших зубах.

Анна

Четверг, 12 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Мип рассказала, что была у Дюсселя. Как только она вошла, тот прямо

спросил, не знает ли она для него какого-то тайного адреса. Как он

обрадовался, когда Мип ответила, что да, и что желательно, чтобы он как

можно скорее перебрался туда, лучше всего, в субботу. Но так быстро доктор

собраться не мог: Он должен был еще привести в порядок картотеку, принять

двух пациентов и сдать кассу. С этим известием Мип пришла сегодня утром. Нам

такая отсрочка очень не понравилась. Чем дольше Дюссель на свободе, тем

вероятнее, что он случайно проговорится или еще как-то выдаст себя. Мы

попросили Мип попробовать уговорить Дюсселя прийти в субботу. Но тот стоял

на своем: понедельник. Считаю очень глупым, что он сразу не ухватился за

такое предложение! Ведь если его арестуют на улице, то он уже ничего не

сможет сделать: ни для пациентов, ни с картотекой. Как можно откладывать? Не

понимаю, почему папа все-таки согласился.

Анна

Вторник, 17 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Дюссель уже здесь. Все прошло благополучно. По наказу Мип он должен был

с одиннадцати утра стоять около почты и ждать, пока к нему подойдет какой-то

господин. Дюссель пришел вовремя. Его уже ждал Кляйман, который сообщил, что

вышеупомянутый господин прийти не мог, и Дюсселю придется подождать его в

конторе у Мип. Оба они отправились туда своим путем: Кляйман на трамвае, а

Дюссель пешком.

В двадцать минут двенадцатого Дюссель постучал в дверь конторы, Мип

впустила его, повесила пальто на вешалку так, чтобы не было видно

шестиконечной звезды, и провела в директорский кабинет. Там Кляйман занимал

доктора, пока работница заканчивала уборку. Потом под предлогом, что кабинет

необходимо освободить, предложил гостю подождать в другом месте и открыл к

его удивлению нашу вертящуюся дверь-шкаф.

Мы всемером сидели вокруг стола, чтобы встретить восьмого жильца с кофе

и коньяком. Мип провела его сначала в комнату родителей, где он узнал нашу

мебель, но пока и подумать не мог, что мы сидим над его головой. Тогда Мип,

наконец, рассказала, где и с кем он будет скрываться. Дюссель чуть не

обморок не упал от изумления, а Мип не стала дольше испытывать его терпение

и повела наверх. Там бедняга повалился на стул, какое-то время смотрел на

нас безмолвно, словно пытаясь прочитать правду на наших лицах. И наконец,

запинаясь, пробормотал на смеси немецкого и голландского: "Но.. Вы... Разве

вы не в Бельгии? Ведь та машина... Значит, побег не удался?" Мы объяснили,

что специально распустили слухи о нашем побеге, в том числе о знакомом

офицере и машине, чтобы направить немцев на ложный след. Дюссель был просто

поражен такой изобретательностью, и ему ничего не оставалось, как приступить

к осмотру нашего милого и практичного жилища. Мы вместе поели, потом он

немного отдохнул, выпил с нами чаю и разложил свои вещи, которые Мип

принесла заранее. Очень быстро он почувствовал себя, как дома. Особенно

после того, как ознакомился с правилами нашего тайного проживания,

напечатанными на листке бумаги (автор Ван Даан).

ПРОСПЕКТ И ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО УБЕЖИЩУ

(специальное заведение для тайного пребывания евреев и им подобным)

Открыто в течение всего года.

Расположено в зеленой спокойной местности, в самом центре Амстердама.

Можно доехать на трамваях 13 и 16, а также на машине или велосипеде. Те

участки, где движение транспорта запрещено оккупантами, придется

преодолевать пешком. В доме постоянно свободны меблированные или не

меблированные комнаты, по желанию на полном пансионе.

Квартплата - бесплатно.

Диета: обезжиренное питание.

Проточная вода: в ванной комнате (сама ванна, к сожалению,

отсутствует), а также на многих внутренних и наружных стенах.

Вместительные кладовые для вещей различного рода. Два больших

несгораемых шкафа.

Собственная радиостанция, соединяющая с Лондоном, Нью-Йорком,

Тель-Авивом и другими точками земного шара. Доступна всем жителям дома,

начиная с шести вечера. Все радиостанции разрешены, кроме немецкой, по

которой позволено слушать лишь классическую музыку или что-то в этом роде.

Строжайше запрещено слушать немецкие новости, из какой бы точки их не

передавали.

Часы отдыха: с 10 вечера до 7:30 утра, по воскресеньям до 10:15. При

особых обстоятельствах дирекцией могут быть назначены дополнительные часы

отдыха. Соблюдать их очень важно в целях общей безопасности!

Свободное время (вне помещения) временно отменяется до дальнейших

указаний.

Язык: разговоры в любое время дня разрешаются только шепотом. Можно

использовать любые языки цивилизованных народов, а значит, не говорить на

немецком.

Чтение: из немецких книг лишь классическая и научная литература, книги

на других языках -- независимо от жанра.

Гимнастика: ежедневно.

Пение: только очень тихо и после шести вечера

Уроки: стенография еженедельно. Английский, французский, математика и

история в любое время дня. Ответные уроки голландского "учителям".

Прием пищи:

Завтрак: в обычные дни 9 часов, по воскресеньям и праздникам в 11:30

Обед: примерно с 13:15 до 13:45

Ужин: холодный или горячий, в разное время, в зависимости от последних

известий по радио.

Обязательства по отношению к нашим "поставщикам": постоянная готовность

помощи по делам конторы.

Баня: по воскресеньям с 9 утра таз предоставлен в распоряжение всем

жильцам. Мыться можно в туалете, кухне, директорском кабинете или в конторе

-- по желанию.

Крепкие напитки: только с разрешения доктора.

Конец

Анна

Четверг, 19 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Как мы все и предполагали, Дюссель оказался славным человеком. Он,

разумеется, охотно согласился делить со мной комнату. Должна признаться: я

вовсе не в восторге, что кто-то чужой будет пользоваться моими вещами. Но

нужно, в конце концов, чем-то жертвовать для других, и я делаю это с

радостью. "Самое главное -- суметь помочь кому-то из друзей и знакомых, а

все остальное не так важно", - говорит папа, и конечно, он прав.

В первый же день Дюссель расспросил меня обо всем, например, в какие

часы в контору приходит уборщица, когда можно мыться, когда -- посещать

туалет. Ты, наверно, улыбнешься, но здесь в Убежище, все не так просто. Днем

мы должны соблюдать тишину, чтобы внизу нас не услышали, а если в конторе

посторонние, например, уборщица, мы должны еще больше опасаться. Это я

прекрасно объяснила Дюсселю, и вот, что меня удивляет: до него все доходит

чрезвычайно медленно. Постоянно переспрашивает и забывает снова. Возможно,

это пройдет, он еще не опомнился от бегства и встречи с нами. А в остальном

с ним вполне можно сладить.

Дюссель много рассказал нам о внешнем мире, уже давно отрезанном от

нас. Какие печальные и тяжелые известия! Много наших друзей и знакомых

отправлены неизвестно куда, где их ожидает только самое ужасное. По вечерам

всюду снуют зеленые или серые военные машины. Из них выходят полицейские,

они звонят во все дома и спрашивают, нет ли там евреев. И если находят

кого-то, то забирают всю семью. Никому не удается обойти судьбу, если не

скрыться вовремя. Иногда полицейские посещают по спискам только те дома, где

по их сведениям есть, чем поживиться. Случается, что они запрашивают выкуп:

столько-то гульднов за человека. Как будто вернулся рабовладельческий строй!

Но не время шуткам, так страшно все это! Часто по вечерам в темноте я вижу,

как идут колонны ни в чем не повинных людей, подгоняемыми парой негодяев,

которые их бьют и мучают, пока те не падают на землю. Никого не щадят:

старики, дети, младенцы, больные, беременные -- все идут навстречу смерти.

А нам так хорошо здесь, уютно и спокойно. Мы можем не волноваться за

себя, но как мы боимся за наших дорогих и близких, которым не можем помочь.

У меня тут теплая постель, а каково приходится моим подругам: они, возможно,

лежат на сырой земле, а может, их уже и нет в живых.

Мне так страшно, когда я думаю о друзьях и знакомых, которые сейчас во

власти самых зверских палачей и должны бороться за жизнь. Только потому, что

они евреи.

Анна

Пятница, 20 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Мы теперь просто не знаем, как держаться, что говорить, что думать. До

сих пор мы мало знали о судьбах евреях и не теряли бодрости и оптимизма.

Мип, правда, рассказывала в начале ужасные истории, но мама или госпожа Ван

Даан сразу начинали плакать, поэтому Мип, чтобы не расстраивать их, вообще

перестала говорить на эту тему. Но Дюсселя мы забросали вопросами и то, что

мы от него услышали, просто не может выдержать человеческое ухо.

Но как ни страшно все это, думаю, что мы через какое-то время

успокоимся и снова будем шутить и, как у нас принято, поддразнивать друг

друга. Ни нам самим, ни людям внешнего мира наши переживания пользы не

принесут. Так что нет смысла превращать Убежище в храм печали.

Но сейчас - чем бы я не занималась - не могу отогнать мысли о тех, кого

уже нет. А если, забывшись, начинаю смеяться, то тут же прекращаю: мне

стыдно, что я веселюсь! Значит, плакать все дни напролет? Нет, я так не

могу, эта тоска должна пройти.

А у меня еще и свои личные проблемы, разумеется, ничтожные по сравнению

с тем общим горем, но все-таки я расскажу о них. Последнее время я чувствую

себя такой покинутой, как будто вокруг пустота. Раньше мне и в голову

подобное не приходило, мои мысли были заняты подругами, разными

развлечениями и удовольствиями. А сейчас я думаю или о несчастьях других или

о себе самой. Я поняла, что папа, хоть и бесконечно милый и любимый, не

может заменить мой прежний целый мир. О маме и Марго я и вовсе не говорю.

Ах, какая я неблагодарная эгоистка, Китти, что жалуюсь сейчас об этом!

Но ничего не могу поделать: все здесь нападают на меня, и сколько горя

вокруг!

Анна

Суббота, 28 ноября 1942 г.

Дорогая Китти!

Оказалось, что мы слишком расточительно использовали электрическую

энергию. Теперь необходима крайняя бережливость, иначе совсем отключат ток.

Две недели придется сидеть без света, а может, и дольше! С четырех часов или

с пол пятого читать невозможно: слишком темно. Вот мы и убиваем время

всякими немыслимыми занятиями: задаем друг другу загадки, занимаемся

гимнастикой в темноте, говорим по-английски и по-французски, обсуждаем

книги, но все это в итоге надоедает. Вчера я придумала новое, очень

занимательное времяпрепровождение: смотреть через бинокль в освещенные окна

соседей. Днем наши занавески должны быть плотно закрыты, но по вечерам

приоткрывать их вполне безопасно. Никогда не думала, что наши соседи такие

интересные люди! Я видела, как одна семья ужинала, как другая смотрела фильм

и еще, как зубной врач лечил старую нервную даму.

Господин Дюссель, о котором всегда говорили, что он отлично ладит с

детьми и вообще любит всех детей, оказался на деле старомодным воспитателем,

постоянно читающим лекции о хороших манерах. Поскольку я имею честь делить

свою комнатенку с этим глубокоуважаемым господином, и среди трех

представителей юного поколения слыву самой невоспитанной, то именно на меня

сыплются всевозможные упреки и нотации! Чтобы избегать их, приходится

соблюдать обет молчания, как в восточной Индии. Но все было бы ничего, если

бы господин не оказался большим ябедой и не адресовал свои доносы маме. Так

что мне попадает со всех сторон: сначала от Дюсселя, потом (сносно) от мамы,

а если "повезет", то и госпожа Ван Даан призывает меня к ответственности!

Поэтому не думай, что приятно быть центром внимания нашей образцовой

подпольной семьи.

Вечером в постели, когда я думаю о своих многочисленных грехах и

сплошных недостатках, я запутываюсь окончательно и уже не знаю: плакать или

смеяться. И засыпаю со странными чувствами, что я должна быть иной, чем мне

хотелось бы, а то, что мне на самом деле хочется -- плохо и неправильно. И

что я вообще должна все делать по-другому.

О господи, Китти, я тебя окончательно запутала, но перечеркивать

написанное не в моих привычках, а выбрасывать бумагу в наши скудные времена

не могу себе позволить. Так что советую не читать предыдущий абзац и, во

всяком случае, не задумываться над ним. Я и сама его толком не понимаю!

Анна

Понедельник, 7 декабря 1942 г.

Дорогая Китти!

Ханука и праздник Синт Николааса почти совпали в этом году с разницей в

один день. Хануку мы особо праздновать не стали, только немного украсили

комнату и поставили свечки. Свечей мало, поэтому их зажгли всего на десять

минут, но с пением все прошло замечательно. К тому же господин Ван Даан

смастерил деревянный подсвечник.

А вечер в субботу, день Синт Николааса, был и вовсе чудесным. Мип и Беп

постоянно нашептывали что-то папе во время ужина, терзая этим наше

любопытство. Мы подозревали, что они что-то готовят для нас. И в самом деле,

в восемь часов мы спустились по деревянной лестнице, прошли через совершенно

темный коридорчик (я там просто тряслась от страха и жалела, что не осталась

наверху) в проходную комнатку. Там нет окон, поэтому можно спокойно включать

свет. Как только мы вошли, папа открыл большой шкаф, и все в один голос

воскликнули: "О, вот здорово!" В шкафу стояла большая корзина, украшенная

подарочной бумагой и маской Черного Пита. Мы быстро вернулись с корзиной

наверх, и нашли в ней для каждого симпатичные подарки с надписями в стихах.

Такого сорта стишки, наверняка, тебе известны, так что не стану их

переписывать. Мне подарили резиновую куколку, папе -- подставки для книг, ну

и так далее. Все было очень мило задумано. Надо сказать, что мы, все восемь,

никогда не отмечали раньше день Синт Николааса, и вот состоялась премьера, и

не где-нибудь, а здесь!

Анна

P.S. Конечно, и мы подготовили для наших друзей какие-то мелочи, все со

старых добрых времен. Сегодня мы узнали, что пепельницу Ван Даана, рамку для

картины Дюсселя и папины подставки для книг смастерил собственными руками

господин Фоскейл. Для меня это настоящая загадка: как можно быть таким

умельцем!

Четверг, 10 декабря 1942 г.

Дорогая Китти!

Господин Ван Даан в прошлом был специалистом по мясным, колбасным

товарам, а также специям. Потом в конторе у папы он занимался приправами и

вкусовыми добавками. Но сейчас в нем снова проснулся колбасник, что нас

немало радует. Мы закупили (на черном рынке, конечно) много мяса, чтобы у

нас были запасы на трудные времена. Ван Даан решил сделать колбасу для

жарки, а также вареную и полукопченую. Интересно было наблюдать, как он два

или три раза прокручивал мясо в мясорубке, а потом маленькой ложечкой

запихивал эту массу в кишки. Жареную колбасу мы отведали в тот же день с

квашеной капустой. Остальную необходимо было как следует просушить, вот мы и

повесили ее на чердаке на веревочках. Тот, кто впервые видел эту выставку

колбас, просто помирал со смеху. Действительно, умопомрачительное зрелище!

А какой беспорядок творился в комнате, передать не могу. Господин Ван

Даан колдовал над мясом в фартуке своей супруги и казался почему-то гораздо

толще, чем на самом деле. Окровавленные руки, красное лицо, передник в

пятнах -- мясник, да и только! Мадам между тем пыталась заниматься

несколькими делами одновременно: учить голландский по учебнику, помешивать

суп, следить за мясом, а также вздыхать и жаловаться на боль в ребре. Да,

такое случается, когда пожилые дамы делают немыслимые гимнастические

упражнения, чтобы сохранить элегантную попку! У Дюсселя воспалился глаз, и

он, устроившись у камина, прикладывал к нему травяные примочки. Папа сидел

на стуле, пытаясь согреться тоненьким лучом солнца, проникающим из окна. Но

его постоянно просили пересесть куда-то в другое место. Похоже, папу снова

мучил ревматизм, и он в точности напоминал старичка-инвалида из богадельни.

Согнувшись, с гримасой на лице он следил за изготовлением колбас. Петер

носился по комнате вместе с Муши, а я, мама и Марго чистили картошку. В

итоге мы все делали свое дело спустя рукава, поскольку не могли оторвать

глаз от Ван Даана.

Дюссель возобновил свою зубоврачебную практику. Сейчас расскажу, как

весело прошел первый прием пациентов.

Мама гладила белье, а госпожа Ван Даан, которой, по ее словам, срочно

требовалась помощь, уселась на стуле посередине комнаты. Дюссель принялся

важно раскладывать инструменты. Вместо воска он использовал вазелин, а

дезинфицирующим средством служил одеколон. Дюссель внимательно изучил зубы

госпожи, слегка постукивая по ним, та при этом сжималась так, как будто

изнемогала от боли и издавала нечленораздельные звуки. После долгого

исследования (так казалось пациентке, на самом деле, оно длилось не больше

двух минут) Дюссель начал прочищать дырку. Но какое там -- госпожа так

задергалась, что доктор выпустил из рук крючок и тот застрял в зубе, причем

довольно глубоко! Дюссель сохранил полное спокойствие, в то время как

остальные присутствующие неудержимо хохотали. Разумеется, не очень это

порядочно с нашей стороны! Ведь уверена, что я сама орала бы не меньше.

Госпожа Ван Даан между тем вопила, дергала и вертела крючок, пока, наконец,

не вытащила его. После этого Дюссель, как ни в чем не бывало, завершил свое

лечение и так быстро, что мадам и пикнуть не успела. И не удивительно: у

доктора было столько помощников, как никогда в жизни. Ведь два ассистента -

я и господин Ван Даан -- это немало. Наверно, наша импровизированная

практика напоминала кабинет знахаря средних веков. Больная, тем не менее,

выказывала нетерпение: ей необходимо было следить за супом и еще за чем-то.

Одно ясно: не скоро она опять обратится к дантисту!

Анна

Воскресенье, 13 декабря 1942 г.

Дорогая Китти!

Я сейчас уютно сижу в конторе и через щелочку в занавесках смотрю на

улицу. Здесь в помещении сумерки, но достаточно света, чтобы писать.

Очень забавно наблюдать за прохожими, кажется, что все они ужасно

спешат и поэтому постоянно спотыкаются о собственные ноги. А велосипедисты и

вовсе проносятся с такой скоростью, что я не успеваю разглядеть, что за

персона восседает на седле. Люди, живущие в этой части города, выглядят не

очень привлекательно. Особенно, дети: они такие грязные, что было бы

противно к ним прикоснуться. Настоящие рабочие ребятишки с сопливыми носами,

а их жаргон понять невозможно.

Вчера вечером мы с Марго фантазировали во время купания: "Если мы этих

детей, одного за другим, каким-то образом поймаем на удочку, затащим сюда,

засунем в корыто, вымоем хорошенько, а также постираем и починим их одежду,

а потом снова отпустим...". "Тогда они на следующий день станут такими же

грязными, как были раньше".

Но что я все о том же, за окном много других интересных вещей: машины,

лодки и дождь. Я слышу шум трамвая, детские крики, и мне хорошо.

Наш ход мыслей здесь такой же однообразный, как и мы сами.

Повторяющийся круговорот: судьбы евреев, еда, и снова с еды на политику.

Кстати, если говорить о евреях: вчера, подглядывая в окно через занавеску, я

увидела двоих. Мне это показалось чуть ли не чудом света, и я чувствовала

себя так странно, как будто, тайком наблюдая за ними, совершаю

предательство.

Напротив нас лежит жилая баржа, которую заселяет семья моряка: он сам,

его жена и дети. У них есть маленькая ворчливая собачка, знакомая нам лишь

по лаю и хвостику, который можно увидеть, когда песик гуляет по борту.

Вот досада, дождь усилился, большинство прохожих раскрыли зонтики, и

теперь я ничего не вижу кроме зонтов и плащей, разве что мелькнет чья-то

голова в шапке. А что собственно видеть, я уже постепенно изучила этих

женщин: в красных или зеленых пальто, на сбитых каблуках с сумкой под

мышкой, опухших от питания одной картошкой, с озабоченным или довольным

выражением лица -- в зависимости от настроения их благоверных.

Анна

Вторник, 22 декабря 1942 г.

Дорогая Китти!

Радостное известие для нашего Убежища: к рождеству мы получим

дополнительно по талонам сто двадцать пять грамм масла на каждого.

Официально, правда, полагается целых двести пятьдесят грамм, но это не для

нас, а для тех счастливых смертных, которые получают свои карточки от

государства. Мы же, еврейские беглецы, вынуждены покупать талоны на черном

рынке, и из-за дороговизны у нас их всего четыре на восьмерых. Мы решили

что-то испечь на нашем масле. Я сегодня утром сделала печенье и два

пирожных. А вообще сейчас здесь ужасная суета. Мама наказала мне закончить

домашние дела и лишь потом заняться уроками или чтением.

Госпожа Ван Даан лежит в постели с ушибленным ребром, жалуется целый

день напролет, непрерывно просит сменить ей компресс, и угодить ей просто

невозможно. Когда же она, наконец, встанет на ноги и сама займется делами?

Вот чего у нее отнять нельзя: она необыкновенно трудолюбивая, а если хорошо

себя чувствует (физически и психически), то и веселая.

Мало того, что все целый день на меня шикают из-за того, что я, видите

ли, слишком шумная, так и мой сосед по комнате не придумал ничего лучшего,

как шипеть на меня по ночам. Если его послушать, то мне и повернуться в

постели нельзя. Пусть не воображает, что я буду его слушаться, в следующий

раз я просто отвечу ему тем же "Шшш-ш"!

Вообще, он с каждым днем становится все нуднее и эгоистичнее. Ни следа

от первоначальной щедрости и уступчивости. Меня просто бесит, особенно по

воскресеньям, что он рано утром включает свет и десять минут занимается

гимнастикой. Мне, так внезапно и безжалостно разбуженной, эти минуты кажутся

часами. Стулья, подставленные к слишком короткой кровати, то и дело

подпрыгивают вместе с моей заспанной головой. Завершив упражнения на

гибкость энергичными взмахами рук, господин Дюссель приступает к своему

туалету. Трусы висят на крючке, это означает шаги туда и обратно. Галстук на

столе, опять топанье, и все мимо несчастных стульев.

Впрочем, бог с ними, аккуратными старыми джентльменами. И пожалуй, не

буду ему мстить, к примеру, выкручивать лампу, запирать дверь, прятать

одежду... Положение все равно не исправить!

Ах, какой я становлюсь разумной! Здесь все надо делать обдуманно:

учиться, слушать, молчать, помогать друг другу, уступать, быть милой, уж не

знаю, что еще прибавить! Боюсь, что на это я исчерпаю свой (и так не очень

большой) запас ума и ничего не сохраню на послевоенное время.

Анна

Среда, 13 января 1943 г.

Дорогая Китти!

Начала писать сегодня утром, но мне помешали, и вот заканчиваю сейчас.

У нас появилось новое занятие: заполнять пакетики мясным соусом в форме

пудры. Это новинка фирмы Гиз и К°. Господин Куглер не смог найти других

исполнителей этой работы, кроме нас, да так и дешевле. Работу такого типа

выполняют заключенные в тюрьмах. Скучно до невозможности, постепенно тупеешь

или начинаешь смеяться без причины.

А во внешнем мире происходят ужасные вещи. Днем и ночью несчастных

людей угоняют, разрешив взять с собой лишь рюкзак и немного денег. Да и это

у них отнимают по дороге. Семьи разлучают: женщин, мужчин и детей уводят

раздельно. Бывает, что дети, вернувшись со школы, не находят дома родителей.

Или женщины, возвратившись с рынка, обнаруживают дом пустым и заколоченным.

Не только евреи, но и христианские семьи живут в страхе, что их сыновей

угонят в Германию. Боятся все. Каждую ночь через Голландию летят самолеты,

чтобы совершить налеты на немецкие города, и ежечасно в России и Африке

погибают сотни и даже тысячи людей. Никого не обходит горе. Война по всей

земле, и конца ей не видно, хоть и дела у союзников лучше.

А нам здесь так хорошо по сравнению с миллионами других. Мы живем

спокойно и безопасно, и как говорится, проедаем наши деньги. Мы так

эгоистичны, что часто мечтаем вслух о том, как будет после войны, радуемся

новой одежде и обуви. А ведь следовало бы экономить каждый цент, чтобы потом

помочь нуждающимся.

Дети за окнами бегают в тоненьких кофточках, деревянных башмаках на

босу ногу, без курток, шапок и чулок, и никто ничего не может для них

сделать. Они хотят есть, с голодухи жуют морковку, выходят из холодной

квартиры на холодную улицу, чтобы прийти в еще более холодную школу. Вот до

чего дошла Голландия: на улицах ребята выпрашивают кусок хлеба у прохожих!

Ах, об этих ужасах войны можно рассказывать часами, но мне от этого

становится еще грустнее. Ничего не остается, как ждать окончания страданий.

Ждут евреи и христиане -- весь земной шар. А многим остается ждать только

смерти.

Анна

Суббота, 30 января 1943 г.

Дорогая Китти!

Я просто в бешенстве, но не должна и виду подавать. А мне хочется

кричать, реветь, топать ногами, да еще взять маму за плечи, потрясти из-за

всех сил! Я не могу больше вынести постоянных упреков, унижающих взглядов и

обвинений, которые, как стрелы из лука, вонзаются в мое тело, да так, что

вытащить их очень трудно. Хочу закричать маме, Марго, Ван Даану, Дюсселю и

даже папе: "Оставьте меня в покое, дайте мне, наконец, поспать нормально

хоть одну ночь без промокшей от слез подушки, опухших глаз и тяжелой головы.

Хочу быть одной, свободной от всех, от всех и всего". Но нет, они никогда не

узнают о моем отчаянии, о нанесенных мне ранах, да я бы и не вынесла их

сочувствия и добродушного снисхождения. Хочу кричать на весь мир!

Меня считают ломакой, когда я говорю, и нелепой, когда молчу. Грубой,

когда я отвечаю на вопросы, и изворотливой, если мне в голову приходит

какая-то идея. Я устала - значит, ленюсь, съела лишний кусок -- эгоистка. Да

и вообще, я глупая, трусиха и чересчур расчетливая. В глазах окружающих я

просто невыносима. Хоть я и посмеиваюсь над их мнением и делаю вид, что мне

на него наплевать, я хотела бы попросить Бога дать мне другой характер,

чтобы все так не нападали на меня. Но это невозможно, собственную натуру не

изменишь, да она у меня вовсе не плохая, я это чувствую. Я гораздо больше,

чем это кажется со стороны, стараюсь всем угодить, и часто смеюсь, чтобы не

показать своих терзаний.

Не раз после маминых незаслуженных упреков я прямо ей говорила: "Ах,

твои слова меня абсолютно не трогают. Оставь меня в покое, я все равно

безнадежный случай". Она тогда, конечно, обвиняла меня в грубости, дня два

не разговаривала со мной, а потом все это забывалось, как будто ничего не

произошло.

Не могу же я один день быть кроткой и послушной, а другой на всех

кидаться. Так что я лучше выберу золотую серединку, которая на самом деле

вовсе не золотая. Буду держать свои мысли при себе и попробую так же

презирать тех, кто презирает меня. Ах, если бы я это, действительно,

смогла...

Анна

Пятница, 5 февраля 1943 г.

Дорогая Китти!

Последнее время я ничего не пишу о наших ссорах, но это не значит, что

их нет. Господин Дюссель, который в начале так переживал из-за столкновений

в доме и старался примирить стороны, уже давно привык и больше не

вмешивается. Марго и Петера даже "молодежью" не назовешь, такие они тихие и

скучные. А я им прямая противоположность, и вот выслушиваю то и дело: "Марго

и Петер так не делают, бери пример со своей милой сестры". Невыносимо!

Должна сказать честно: я вовсе не хочу быть похожей на Марго. Она

слишком вялая и безразличная, ее легко уговорить, и она всем уступает. Я же

хочу быть сильной духом, но держу это намерение при себе. Представляю, как

бы все смеялись, если бы узнали о моих идеалах! За столом всегда чувствуется

напряжение. К счастью, до ссор не доходит благодаря "едокам супа". Так мы

называем наших друзей снизу, которые часто заходят в обеденное время, чтобы

съесть с нами тарелку супа.

Сегодня днем господин Ван Даан опять начал ныть о том, что Марго мало

ест. "Разумеется, бережет фигуру", - ехидно завершил он. Мама, которая

всегда заступается за Марго, сказала решительным тоном: "Вашу бессмысленную

болтовню слушать невозможно". Госпожа Ван Даан покраснела как рак, а ее

супруг уставился перед собой и промолчал.

Но бывает и очень весело. Недавно госпожа Ван Даан болтала чепуху,

которая однако нас всех рассмешила. Она рассказывала, что прекрасно умела

найти общий язык со своим отцом, и о том, что у нее было много поклонников.

"И вот, что мне советовал папа, - сказала она