Главная Случайная страница


Категории:

ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника






Прагматической доли значения слов




 

Как указывалось выше, идея о прагматических компонентах значения слова восходит к функционалистской концепции позднего Витгенштейна – значения как употребления (Wittgenstein, 1953). Она явилась в значительной степени реакцией на затруднения, с которыми столкнулся традиционный для философов взгляд на значение языкового выражения, связывающий его природу с референциальной функцией, обозначением (ср.: Петров, 1985, 477). Этого взгляда придерживался и сам Витгенштейн (ранний). Однако, пересмотрев свои позиции, Витгенштейн вместо поиска логически совершенного языка обратился к рассмотрению обыденного языка. Он обратил внимание на роль субъективного фактора в процессе формирования значения языкового знака, поставив этот фактор в центр своей теории. Значение языкового знака может быть описано лишь с учетом тех неязыковых ситуаций, в которых он употребляется. Под употреблением Витгенштейн понимал то, что превращает последовательность звуков или какие-нибудь знаки вообще в язык. В том смысле, в каком употребление является тем, что превращает дощечку с нанесенными на нее штрихами в линейку (Wittgenstein, 1965, 85).

Концепция значения как употребления основывается на понимании языка как одного из видов деятельности. Исходя из концепции значения как конвенционализированной формы жизни, Витгенштейн дает следующее определение значения: «Для большого класса случаев использования слова, хотя и не для всех, значение этого слова можно истолковать так: значение слова есть его употребление в языке» (Витгенштейн, 1985, 9).

Адекватное употребление знака предполагает адекватный его выбор. В концепции Витгенштейна основанием для выбора языкового знака являются правила языковой игры, которые, в свою очередь, фиксируются обычаем и привычкой.

Постулирование языковых игр, по мнению В. Петрова (Петров, 1987), не упраздняет дескриптивную функцию языка, однако лишает ее относительной самостоятельности.

Истоки теории значения как употребления восходят к положению В. фон Гумбольдта о деятельном подходе к языку. Слово, по его мнению, не является эквивалентом чувственно воспринимаемого предмета, а является эквивалентом того, как он был осмыслен речетворческим актом в конкретный момент употребления слова (Гумбольдт, 1984, 71).

В славистике идея значения как употребления, как известно, принадлежит Потебне (Потебня, 1905, 1913). Слово рассматривается им только в речи, его действительная жизнь совершается лишь в речевых актах. Именно поэтому Потебня считал, что малейшее изменение в значении слова, новое употребление делает его другим словом. Каждое новое употребление слова он рассматривал как новое слово.



Тезис Гумбольдта «всякое понимание есть непонимание» Потебня толкует не столько как факт обязательного отклонения от мысли говорящего, сколько как понимание по-своему, как творческую работу слушающего, как то новое, что слушающий привносит от себя благодаря индивидуальному опыту (Потебня, 1913).

В 20-е годы прошлого столетия параллельно с Витгенштейном антрополог Б. Малиновский, изучая роль языка в примитивных обществах, пришел к заключению о том, что язык необходимо изучать не как «инструмент отражения», а как «способ действия» (Malinovsky, 1923, 1926, 1935). Именно в то время входит в обиход понятие «значение как употребление» и «язык в действии». Под влиянием Б. Малиновского и Л. Витгенштейна один из основателей контекстуальной теории значения, Дж. Ферс, постулирует положение о том, что подлинно научный подход к анализу языка возможен лишь при анализе слов как актов или событий (Firth, 1964, 173). Иными словами, основное внимание контекстуалистов концентрировалось на изучении непосредственно наблюдаемых аспектов языка. В разработку контекстуального подхода к значению слова, помимо антропологов и философов, внесли свой вклад и психологи. Именно на данных психологов-бихевиористов основал свою теорию Л. Блюмфильд, который определял значение лингвистической формы как ситуацию, в которой говорящий ее употребляет, и реакцию, которую она вызывает у слушающего (Bloomfield, 1933, 221).

В огрубленном виде контекстуальная теория значения сводилась к формуле «значение = наблюдаемый контекст». В более позднее время, помимо (или вместо) экстралингвистического контекста, в контекстуальную теорию было введено понятие лингвистического описания конкретных значений в конкретных языках, внимание лингвистов было обращено на социальные аспекты значения, тем самым заложив основу для современных прагматических теорий значения.

Признавая теорию значения как употребления в качестве предшественницы современных прагматических теорий слова, мы при этом считаем необходимым разграничивать понятия «значение» и «употребление» в соответствии с отечественной лингвистической традицией. На необходимость данного разграничения указывал в свое время В.В. Виноградов. «Значения устойчивы и общи всем, кто владеет системой языка. Употребление – это лишь возможное применение одного из значений слова, иногда очень индивидуальное, иногда более или менее распространенное. Употребление не равноценно со значением, и в нем скрыто много смысловых возможностей слова» (Виноградов, 1947, 21). Употребление соотносится здесь с одним из значений слова, т. е. каждое употребление может быть соотнесено с тем или иным значением слова.

А.И. Смирницкий считал, что «нужно строго дифференцировать различное употребление слов в одном лексико-семантическом варианте, различное их предметное отнесение, с одной стороны, и действительное различие значений слова, с другой стороны».

Так, например, словом oil можно обозначить ряд различных масел, за исключением коровьего (для которого используется слово butter), однако из этого не следует, что, обозначая разные масла, слово oil будет иметь каждый раз иное значение, во всех случаях значение его будет одно и то же, а именно – масло. Иначе обстоит дело, когда oil обозначает нефть. Здесь на первый план выдвигается уже не сходство нефти по линии маслянистости с различными сортами масла, а особое качество нефти-горючего. Это дает возможность выделить у слова oil два значения, два ЛСВ:

1) масло,

2) нефть (Смирницкий, 1956, 157).

По мнению Кацнельсона, «богатство актуализированных в речи значений бесконечно и неисчерпаемо по самому существу» (Кацнельсон, 1965, 48).

И.А. Стернин считает, что значение не может быть полностью отождествлено с зафиксированными употреблениями, оно всегда представляет собой величину более объемную. В коммуникативном акте реализуется лишь коммуникативно-релевантная часть значения, а не все значение (Стернин, 1985, 34).

Таким образом, мы считаем неправомерным сводить значение только к употреблению, т. е. только к прагматическим компонентам. Помимо части значения, ориентированной на употребление, есть еще и основная часть, ориентированная на означаемое, на «концепт, схваченный знаком» (Е.С. Кубрякова, 1988).

Признавая несводимость значения к употреблению, мы вместе с тем считаем необходимым указать на наличие диалектической связи между этими двумя понятиями.

Впервые на связь значения и употребления указал Г. Пауль. «Изменения значений слов... осуществляются путем отклонений в индивидуальном употреблении узуального значения и путем постепенного превращения такого индивидуального употребления в узуальное» (Пауль, 1960, 93–94). Подробнее мы рассмотрим связь между значением и употреблением в подразделе «Прагматическая вариативность лексики и ее связь с семантикой».

Наличие диалектической связи между значением и употреблением (т. е. между совокупной семантикой и прагматикой), как нам представляется, разумнее искать в природе семиотического отношения между знаком и его десигнатом. Данное отношение, как считает Ч. Пирс, должно рассматриваться через трихотомию, а не дихотомию. В этом отношении присутствует третий член – интерпретанта14 (Pierce, 1931, 1934).

Данное понятие не получило четкого и однозначного определения в лингвистике, что связано с тем, что Ч. Пирс разрабатывал понятие «интерпретанта» в разное время, в различных ситуациях и с точки зрения различных аспектов. В результате он дал несколько различных определений данного понятия, о чем будет сказано ниже.

Моррис, изучая Ч. Пирса, отождествляет интерпретанту с концептом (Morris, 1938, 30), затем, цитируя Аристотеля, он определяет интерпретанту как родовые знания всех сущностей и их качеств, которые разделяются всеми членами языкового коллектива. Иначе говоря, интерпретанта отождествляется с культурой. Наконец, цитируя Пирса, Моррис также определяет интерпретанту как набор привычек и правил употребления знаков (Morris, 1938, 31).

В 80-е годы понятие «интерпретанта» вновь привлекло внимание лингвистов. В интерпретации А. Суита под интерпретантой имеются в виду характерные формы вербального поведения пользователей знаком (Sweet, 1988, 2).

В изложении немецкого философа Нета (Nöth, 1985, 33–45) под интерпретантой понимается знак, производимый первичным знаком в сознании интерпретатора (человека, воспринимающего первичный знак). По мнению И.П. Сусова, Ч. Пирс говорит об интерпретанте как о знаке другого знака, о воздействии первого, т. е. физического, знака на сознание интерпретатора (Сусов, 1990, 128).

По мнению И.П. Сусова, Ч. Моррис видит в интерпретанте учитывание определенных свойств объекта, иначе говоря, десигната, тип поведения в качестве реакции на знак, предрасположенность к реакциям того или иного рода под воздействием знака, к определенной реакции на определенный вид объекта при определенных условиях, в которых встречается знак.

Одной из самых полных интерпретаций системы Ч. Пирса является интерпретация И. Йогансона. Прежде всего семиологическая система Ч. Пирса в отличие от системы Ч. Морриса ориентирована в основном на процесс восприятия. Знаковая деятельность первого интерпретатора, т. е. человека, использующего знак для воздействия на партнера по коммуникации, не акцентируется Ч. Пирсом. В изложении И. Йогансона, наиболее подробную характеристику дает Ч. Пирс адресату и четырем последовательным результатам интерпретации. И. Йогансон так определяет сущность каждого из данных результатов: 1) непосредственный результат интерпретации (immediate interpretant), вытекающий только из означаемого знака или из акта семиозиса, в который знак входит как часть в целое, т. е. из текста-контекста (курсив мой. – В. З.) с положенными в нем лингвистическими правилами (фонологическими, семантическими и синтаксическими); 2) актуальный результат интерпретации (dynamic interpretant) – непосредственное воздействие знака на интерпретатора; 3) стандартный, или нормативный результат (normal interpretant) – воздействие на сознание интерпретатора после достаточно глубокого развития мысли; 4) конечный логический результат (ultimate logical interpretant) – изменение языковой привычки, которое повлечет за собой понимание знака (Johansen, 1986, 96).

Однако при всей полноте и глубине интерпретации Йогансона мы склонны видеть в интерпретанте, вслед за Т. Гивоном, понятие, соотносимое с понятием «контекст» (Givon, 1989, 70).

Ч. Пирс в письме Виктории Вельби писал: «Существует интенциональная интерпретанта, которая определяет разум говорящего, эффективная интерпретанта, определяющая разум слушающего, и коммуникативная интерпретанта, или можно сказать: коминтерпретанта, которая определяет тот разум, в котором должны слиться разум говорящего и разум слушающего, чтобы любая коммуникация имела место» (цит. по: Singer, 1980).

Очевидно, именно коммуникативная интерпретанта и позволяет увидеть в интерпретанте связь с контекстом.

Мы, придерживаясь точки зрения Е.С. Кубряковой15, определяем процесс семиозиса следующим образом.

Для того чтобы обозначить что-то, должен быть кто-то, кто произведет акт семиозиса, т. е. интерпретатор – человек, который интерпретирует действительность, пропуская ее через свою голову. Иначе говоря, любой акт семиозиса требует интерпретирующего, в том смысле, что он понял то, что назвал. После создания знака интерпретатор снова его осмысляет и, видя за ним другие знаки, сопоставляет его с этими знаками. Как известно, даже самый абстрактный знак требует для своего понимания соотнесенности с другими знаками, т. е. контекст. Далее, знак не будет знаком, пока он не будет проинтерпретирован коллективом (обществом), пока он не будет включен в социокультурный контекст. Таким образом, знак дважды интерпретируется в процессе семиозиса: 1) создателем, 2) обществом.

При этом мы полагаем, что непосредственная интерпретанта (immediate interpretant) соотносится с первичным контекстом интерпретации, т. е. с контекстом акта создания знака. Динамичная интерпретанта (dynamic interpretant) соотносится с контекстом конвенционализации знака, т. е. с динамичным процессом его вхождения в общество и в языковую систему. Нормативная и конечная интерпретанты (normal and ultimate interpretant) представляют собой нормативный контекст знака, уже прошедшего процесс социализации и вошедшего в язык. Подробнее мы остановимся на этом в главе II при анализе прагматики нового слова.

Таким образом, положение о наличии в значении слова прагматических компонентов, кодирующих черты контекстов его употребления, восходит к идее существования в семиотическом отношении интерпретанты, соотносящейся с понятием «контекст».

Теоретические корни прагматической доли значения можно обнаружить и в модели органона К. Бюлера (Bühler, 1934).

Как известно, в соответствии с его теорией язык так же, как и индивидуальный языковой знак, является органоном, т. е. инструментом в руках его пользователя. Данная теория восходит к Платону. В упрощенном виде модель Бюлера может быть представлена схемой (ср.: Lipka, 1990, 44; Hormann, 1986, 79).

 

 

Модель языкового знака Бюлера включает три стороны:

1) экспрессию говорящего (пишущего),

2) репрезентацию объектов внешнего мира,

3) обращенность к слушающему (читающему).

Это соответствует трем основным функциям языка:

1) экспрессия соответствует эмотивной функции,

2) репрезентация – референциальной функции,

3) обращенность – апеллятивной функции.

Это можно интерпретировать как тройное отношение знака:

а) к реальному миру, б) к говорящему, в) к слушающему.

В терминах современной лингвистики, как указывалось выше, это означает, что в значении языкового знака выделяется как чисто семантическая доля16 (обращенность к миру референтов), так и прагматическая (обращенность к говорящему и слушающему). При этом ведущая роль принадлежит репрезентации объектов реального мира.

Истоки наличия в слове прагматического аспекта можно обнаружить и в философии имени, разработанной А.Ф. Лосевым, который указывал на противостояние в слове предметной сущности и воспринимающего эту сущность «субъекта» (Лосев, 1990, 49). Тайна слова заключается именно в общении с предметом и в общении с другими людьми (Там же. С. 48).

Из всего вышеизложенного следует, что теоретические основы выделения в значении слова прагматической доли были заложены лингвистами разных стран и направлений. Теория прагматики слова, лежащая в русле коммуникативно-прагматической парадигмы, была подготовлена всем ходом развития традиционной лингвистической мысли.

 

Последнее изменение этой страницы: 2016-06-10; просмотров: 459

lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда...