Концепт «дом» в русской культурной традиции.

Лингвистические исследования языкового отражения феномена дома многочисленны и разнообразны как по материалу, так и по аспектам рассмотрения материала, выполнены как в рамках структуралистского подхода, так и в рамках когнитивного подхода к языку (Богатова С.М., Габдуллина С.Р., Евтушенко Е.Н., Житникова М.Л., Ланская О.В., Мерзлова Е.А., Пивоварова О.П., Фещенко О.А., Чудинов А.П., ОвсянниковаВ.В. и др.).

В данных исследованиях к характеристике образа дома лингвисты обращаются на основе 1) анализа идиостилей писателей и поэтов, выразивших в использовании языковых единиц русского языка, в том числе и метафорических, с целью выявления основных черт национального мировидения (Богатова С.М., Габдуллина С.Ф., Ланская О.В., Фещенко О.А. и др.);

2) анализа концептосферы русской культуры через выявление и характеристику основных концептов, к которым относится и концепт «дом» (Евтушенко Е.Н. и др.); 3) дискурсивных исследований, например, при характеристике политического (Чудинов А.П.), диалектного (Житникова М.Л.), научного геологического дискурса (Овсянникова В.В.) и др.

Мы полагаем, вслед за Е.А.Потураевой (Потураева,2010,стр 58-73), что метафора представляет собой некий механизм, посредством которого интерпретируется жизненный опыт человека. Метафора является той призмой, через которую высвечиваются наиболеезначимые для человека признаки и качества, приписываемые определенному объекту восприятия и осмысления. Кроме метафорического переосмысления, лексема «дом» приобретает и метонимическое расширение, что находит свое отражение не только в словарных толкованиях, но и в контекстных употреблениях:

Сожалею, что так и не обзавёлся семьёй, не родил детей. Я люблю, когда дом дышит, шумит, и всё в нём движется и хохочет. (Федор Чеханков) (НКРЯ). Под домом понимается не только само здание, его стены и комнаты, но и люди, населяющие это здание, прежде всего семья, домочадцы. В сознании людей дом как здание и дом как семья оказываются настолько слитны и неотделимы друг от друга, что иногда трудно разграничить четко эти значения. Такое понимание дома связано с тем, что смысловая нагрузка, лежащая на доме, выполняющем свою основную функцию – предназначенности для жилья, неосуществима без людей, населяющих это жилище, таким образом, дом – здание (материальный объект), становясь символом материальности Метафорические обозначения концепта «дом» в русской языковой картине мира «своего» пространства, приобретает дополнительное значение «семья», основанное на метонимическом переносе.

Рассмотрим аспекты метафорического переосмысления.

Данное направление расширения семантики находит свое дальнейшее воплощение в наименовании более широкой группы людей, объединенных единым, «своим» менталитетом. – Вы родились в Сайгоне, ваш отец итальянец, мать француженка, а выросли в Риме – где ваш дом? – Мой дом – Европа. Я три года пробыл в Америке, но мне там жить не хочется (В. Кичин) (НКРЯ). Общие национальные ценности и стереотипы поведения, свойственные людям одной национальности, оказываются достаточным основанием для того, чтобы считать друг друга единством, связанным некими «родственными» узами.

Метафорическая модель «планета – дом» возможна благодаря актуализации одной из сем в значении лексемы «дом»: «здание, предназначенное для жилья» и на основании метонимического переноса: дом – это семья → все человечество – это большая семья → жилище всего человечества – планета → планета – это дом:

Еще Ю.М. Лотман говорил о том, что пространственные характеристики являются одними из основополагающих в мировоззрении человека. Признак наличия границ соотносится с характеристиками протяженности и наполненности. Обладая этими характеристиками, дом становится своеобразной моделью членения и измерения окружающего мира, поэтому возможно выделение такой метафорической модели, как «дом – единица измерения»: Сапожищи у меня конские, огромные, сделаны так хозяйственно, что нужно на ногу целый дом тряпья навернуть (М.М. Пришвин) (НКРЯ).

В системе метафорических номинаций предстает образ «живого» дома, воплощающийся в следующих моделях: 1) дом – человек; 2) дом – животное; 3) дом – растение. Более частотной является модель уподобления дома человеку по разным основаниям. Подобно человеку, имеющему свою анатомию и свой внешний облик, свой характер и являющимся носителем определенных признаков, дом тоже характеризуется своими внешними и внутренними характеристиками, что находит выражение в лексических наименованиях.

Внешние атрибуты дома (окна, карнизы, фасад и пр.) получают метафорическое осмысление через уподобление некоторым приметам внешнего облика человека (лицо, глаза, брови, одежда и пр.). А вот и дом мой – старинной постройки, со своим каменным, особым лицом (И. Грекова); (НКРЯ). С одной стороны, такие употребления более ярко и наглядно характеризуют внешний облик здания, подчеркивая стиль архитектуры, «типовость, одинаковость» построек. С другой стороны, подобные примеры дают основание сделать вывод о том, что через уподобление внешнего облика дома как строения внешности человека в языковой картине мира характеризуется хозяин дома – человек. Таким образом, снова метафорическая интерпретация и метонимическое расширение находятся в весьма тесном переплетении: характеризуя дом, человек определяет тем или иным образом не только материальное пространство своего существования, но и себя самого как часть той группы, которая проявляется в своем единстве и своей близости.

Структурные части дома (комнаты, предметы и пр.), переосмысляясь метафорически, характеризуются через образы жизненно важных органов человека (сердце, глаза и пр.): Гостиная – сердце нашего дома, следовательно, заботиться о нем нужно с особой тщательностью: отточенность стиля интерьера, ухоженность и красота растений (Ольга Баринова) (НКРЯ). Душой дома была Карина: обаятельная женщина, аристократка, она импонировала всем (Ю. Семенов) (НКРЯ). Пуповина – орган, который связывает мать и дитя в утробе, обеспечивая ему не только питание и кислород, но и саму возможность существования. Признаки «неразрывность», «родственная связь», «источник жизни» становятся основанием для метафорического переноса. Дом представляется матерью, а человек – еще не рожденным дитя, поэтому невозможно разорвать связь дома с человеком без последствий: Печь была той пуповиной, которой человек был привязан к дому. Возле нее, как дети возле матери, ютились домочадцы (НКРЯ).

Лицо является своеобразной «визитной карточкой», с которой мы считываем основную информацию о ее владельце. Эксплицировав признак «внешний облик», дом наделяется своим особым «лицом», что находит выражение в лексических наименованиях: А вот и дом мой – старинной постройки, со своим каменным, особым лицом (И. Грекова) (НКРЯ).

Проанализировав «анатомические характеристики» дома, можно сделать вывод: внешний облик дома-здания уподобляется внешнему облику человека, за самыми нагруженными с точки зрения внешности элементами дома закрепляются функции наиболее важных частей тела; структурные части дома описываются при помощи образов органов тела человека, выполняющих основную функцию жизнеобеспечения, характеризуя тем самым социальное функционирование человека.

Среди антропоморфных признаков образ дома метафорически создается и переосмысляется с такими характеристиками человека, как возраст, судьба, происхождение. Человек вписывает себя в историю. Примеры контекстных употреблений вскрывают метафорическую суть этих составляющих: Старческий дом размещался на авеню де Бельжик в заново отделанной вилле. Некоторые говорили: не вилла, а бывший дворец.

Уподобляясь человеку, который не может жить и функционировать в одиночестве, интерпретируются расположение домов и внешний облик дома: Травкин повёл свой отряд к одинокому дому на пригорке (Э.Г. Казакевич); (НКРЯ).

В целом через использование характеристик, присущих человеку (анатомические особенности, приметы внешности, характер человека), интерпретируются внешний облик дома, его структурные части, расположение, т.е. материальные параметры.

Помимо антропоморфных признаков дому как объекту человеческой рефлексии приписываются и зооморфные признаки, что находит свое отражение в таких метафорических наименованиях: Вокзал сам по себе обретался на краю города, где обрывались улицы с многоэтажными городскими домами и роились ульем деревянные домишки (Олег Павлов) (НКРЯ). Расположение домов, «внешность» дома, «способ существования» дома находят точки соприкосновения с животным миром, окружающим человека, что эксплицируется в приведенных выше наименованиях через признаки поведения и внешнего облика некоторых представителей фауны.

§3. Концепт «дом» в советский коммунистический период.

Генезис Дома связывается с генезисом цивилизованной социальности. Концепт Дом аккумулирует в себе практически все базовые смыслы человеческого как такового. Дом является моделью бытия как в экзистенциально-метафизическом, так и в житейско-бытовом смысле. Далеко не случайно Дом становится объектом пристального внимания власти во времена великих революционных преобразований. Октябрьский переворот в своем глубинном значении был не чем иным, как экспериментом по деконструированию модели мира через разрушение идеи Дома. Эксперимент реализовал теоретическую программу, возникшую задолго до событий 1917 г. и обоснованную К. Марксом и Ф. Энгельсом.

Согласно марксистскому учению, для достижения коммунизма «необходимо массовое изменение людей» (Маркс,т. 3, 70), а это возможно лишь путем изменения быта: «Нужно… изменить жизненный уклад и стать совершенно другими людьми». Последовательность именно такая: сначала изменяется быт, потом (как следствие) человек. Интересно, что эта же проблема – возможность ментальных, психологических изменений вследствие преформирования поверхности жизни – интересует Воланда в булгаковском романе: «Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, как и сам город… Но меня не столько интересуют автобусы, телефоны… сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?» (Булгаков,1988, с.388–389). Способом проверить наличие и качество «внутренних изменений» становится испытание деньгами (деньги – одна из самых древних и мощных манифестаций власти во всех ее культурно-философских измерениях; не случайно суть коммунизма – в решении вопроса собственности). Вывод Воланда фиксирует лишь один параметр, определяющий специфику новых москвичей (и советского человека как типа): «Ну что же… они люди как люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…» (Булгаков,1988; 392)

Согласно учению Маркса–Энгельса, преобразованию с целью движения к коммунизму подлежит вся социальная ткань (семья, труд, досуг, власть, экономика, мораль, образование, право…) и даже более того – природа. По сути заявлен глобальный антропологический проект. Представителями генерации «совершенно новых людей» основателям марксизма видятся «универсально развитые индивиды», «всемирно-исторические» повелители природы и самих себя. Образ нового человека наделяется очевидными мифологическими чертами демиурга.

Каким образом следует преобразовать быт, чтобы сделать возможным появление таких людей будущего?.. Уже в ранних работах Ф. Энгельса быт грядущего общества моделируется по аналогии с так называемыми «коммунистическими колониями», основанными в Америке и Англии религиозными общинами. Созданные ими поселения описываются Энгельсом как «города» – прекрасные, разумно устроенные и изобильные. В этих патетических описаниях стержневой является старая утопическая идея счастливого коллективного проживания множества людей в одном «большом доме». Структура подобного типа жилого здания – на материале колонии Р. Оуэна «Гармония» – была подробно воспроизведена Энгельсом в 1844 и в 1845 гг. (Маркс; т. 42, 222–223 и 542–543).

Марксистский взгляд на проблему организации быта и жилья изложен в работе Ф. Энгельса «К жилищному вопросу» (1873). Стержневым вопросом, от решения которого зависит сама возможность построения нового общества, является вопрос собственности на жилище. Попытки «буржуазных социалистов» решить этот вопрос в пользу рабочих – сделать их домовладельцами – приводит Энгельса в плохо сдерживаемую ярость. Так, слова А. Мюльбергера о том, что уносится социальным вихрем «подлинное средоточие нравственного и семейного существования, домашний очаг» – побуждают Ф. Энгельса на заявление о необходимости как можно скорее перерезать «пуповину, еще привязывающую рабочего к земле». Собственный «дом с огородом и полем» как основа материального благополучия семьи рабочего составляет «вместе с тем и основу его умственного и политического ничтожества» (Энгельс; 324), то есть приводит к вялой классовой борьбе и вредной для пролетария тенденции к индивидуализму. Рабочий должен быть абсолютно неимущим, неукорененным, бездомным бродягой-маргиналом. Только тогда он, «согнанный в большие города», будет способен исполнить свою историческую миссию, «совершив великий социальный переворот» (Энгельс; 337).

С первых же послеоктябрьских дней и начались повсеместные «экспроприации», затем «уплотнения», «самоуплотнения», был сформулирован «социалистический принцип расселения». «Жилищный передел» 1918–1920 гг. стал первым мероприятием власти по перемещению людей из домов («буржуи») и в дома («пролетарии»). Формально – ради компенсации многовекового классового унижения бедных, фактически же – с целью разрушить основу быта как выгоняемых из своих домов «бывших», так и вселяемых в роскошные апартаменты «новых людей». Характерно, что эта «рокировка» не была такой уж желанной для рабочих, поскольку они слишком хорошо чувствовали органическое несоответствие дворянского дома собственному габитусу (Лебина, 150–151). В результате Дом перестал быть таковым, а население огромной страны сделалось по существу бездомным.

Параллельно деформировался сам процессуальный модус жизни. В этих суррогатных не-домах человек не живет, а проживает, является не хозяином дома, а жильцом, квартиросъемщиком или квартирантом. Жизнь опустошается в самой своей сути, становясь жизнью «как бы», «временно» и «взаймы». Впрочем, осуществление властью инфляции Дома как идеи и как феномена наталкивалось на сопротивление структур повседневности. В качестве индикатора этого латентного сопротивления следует рассматривать борьбу власти с так называемым мещанством, которая не прекращалась практически всю советскую эпоху.

Весьма чувствительной по отношению к новшествам оказалась сфера художественного слова. Гигантский эксперимент по уничтожению Дома отражен в текстах А. Платонова, М. Зощенко, М. Булгакова, И. Ильфа–Е. Петрова.Чем же предполагалось заменить Дом для строителей коммунизма, если в новом обществе места Дому нет?.. Слово дом приобрело в русском языке первых пятилеток новый смысл – строй, формация. Замена зафиксирована в идеологическом дискурсе советского периода. Коммунизм как результат строительства представлен в нем устойчивой метафорой здания/сооружения. Частотными перифрастическими сочетаниями с тем же значением являются светлое здание социализма/коммунизма и коммунистический дом/здание (Мокиенко,214); ср. также идиомы Великий Зодчий, Хозяин (дома) (Мокиенко,221. 641) и возвести здание Коммуны (Мокиенко, 266).

Для дореволюционной России была естественной привязанность к месту. Это характеризовало как доминировавшее в численном отношении крестьянство, так и прочие страты (ср. усадебную основу дворянского образа жизни). Очевидно, одним из первых сигналов начавшегося распада традиционного порядка бытия является проблематизация почвенности в русской мысли XIX в.; сама рефлексия над этим вопросом свидетельствует о появлении проблемы в жизни. Однако на тот момент проблема была следствием общеевропейского процесса урбанизации, не более. Укорененность в месте оставалась базовой характеристикой картины мира русского человека вплоть до начала ХХ в.