Что общего между великими моралистами?

Общее между великими моралистами можно свести к трем пунктам: они едины в понимании назначения морали и ее основного нормативного содержания; они одинаково понимают соотношение между нравственными обязанностями человека и его стремлением к счастью; они мыслят свои программы принципиально осуществимыми, а перспективу их конкретной реализации оставляют открытой.

Назначение морали великие моралисты усматривают в том, чтобы добиться такого согласия между людьми, которое явилось бы выражением и продолжением их права на достойную и счастливую жизнь. Собственно говоря, самой моралью они называют то, что в негативном аспекте противостоит насилию, лжи, всем другим факторам, которые принижают и разъединяют людей, а в позитивном - служит источником их взаимоуважительной солидарности. Устранять вражду и стремиться к гармонии межчеловеческих отношений - таково назначение морали. Добиться этого можно в том случае, если в отношениях с другими людьми руководствоваться теми правилами, которые каждый находит наилучшими и хотел бы видеть примененными к самому себе. Великие моралисты сводят основное содержание морали к золотому правилу нравственности, а многие из них дают этому правилу ту лаконичную, классически завершенную формулировку, в которой оно дошло до наших дней. Понимание морали в их учениях совпадает с естественной нравственностью, которую каждый человек находит в своем "сердце".

Не нужно доискиваться до изощренных формул морали, она в своем содержании элементарна. Великие моралисты приходят к такому выводу не для того, чтобы профанировать мораль. Совсем напротив: они возвышают ее до первоосновы жизни. Они считают, что конфликт между моралью и счастьем может быть снят только в том случае, если второе будет подчинено первому.

Существует объективный, единственно истинный порядок благ в мире: духовное выше материального, нравственные обязанности человека выше его стремления к личному благополучию. Выше не в том смысле, что надо прежде позаботиться о теле, чтобы потом можно было совершенствовать душу, подобно тому как мы проходим нижние ступени лестницы, чтобы добраться до верхних. И не в том смысле, что больше времени и сил надо уделять нравственному состоянию души, чем физическому состоянию тела. Великие моралисты придают духовнонравственным ценностям абсолютное значение (отсюда - свойственное многим из них соединение идеи морали с идеей бога) и рассматривают их в качестве единственного основания, придающего смысл всем человеческим стремлениям. Свет может иметь разную степень интенсивности, но во всех проявлениях он восходит к солнцу как единственному своему источнику. Точно так же человеческие блага, кик бы они ни разнились между собой, восходят к морали и только благодаря этому приобретают качество, позволяющее считать их благими, достойными целями деятельности. Следовательно, задача состоит в том, чтобы постоянно быть подключенным к этому благотворному источнику. Духовнонравственные обязанности человека выше его стремления к личному благополучию в том совершенно особом смысле, что только через духовнонравственные обязанности и в их рамках человек может обрести личное благополучие. Дилемма морали и счастья снимается благодаря тому, что счастье рассматривается как следствие морали. Кто стремится быть моральным, тот правильно понимает и надежно гарантирует свою выгоду. Мораль есть высшая реальность в смысле подлинности бытия. И в этом качестве она является единственной аксиологической реальностью. С точки зрения моралистов мораль верховодит в мире человеческих целей.

Мораль задаст совершенно определенное - критическиотрицательное отношение к реальному миру. Степень напряжения между моралью и эмпирическим бытием индивидов в разных этических программах является, конечно, разной. Можно было бы, например, пронести разграничение между моральноригористическими (Будда, Иисус) и моральнокомпромиссными (Конфуций, Мухаммед) программами; в определенных отношениях оно может иметь очень важное значение. Тем не менее в существенном они едины: во всех моралистических нормативных программах (потому они и именуются моралистическими) мораль рассматривается в качестве истины бытия. Все они анализируют жизнь людей в перспективе окончательного торжества добра. Насколько, однако, возможно такое торжество? Великие моралисты создавали определенные этически значимые жизненные программы. Как программы, они должны мыслиться осуществимыми, в противном случае они бы не отличались от абстрактных интеллектуальных систем. Как этические, они не могут быть замкнуты на обозримую и подконтрольную индивиду перспективу, в противном случае они бы не отличались от какойнибудь судебной реформы или иных социальнопрагматических проектов. Этические программы осуществимы в принципе. Однако их реализация требует таких нечеловеческих усилий и огромного запаса времени, таких кардинальных перемен, включая переустройство космоса и переделку самой человеческой природы, что она оказывается скорее вопросом общей веры, чем конкретной уверенности.

Моральное обновление мира выступает в качестве цели, но цели особого рода, которая не имеет ни рассчитанного срока, ни строгих путей своей реализации, которая призвана объединить, придать смысл и как бы завершить все другие человеческие цели. Оно призвано возвысить все человеческое существование до уровня морального бытия и на этой основе примирить человека с самим собой, Придать жизни моральный смысл - для человека значит стать больше, чем он есть на самом деле. И не просто стать больше, а вообще стать большим. Моральная перспектива бытия задает совершенно особую систему координат, когда жизнь индивидов измеряется не часами, метрами и килограммами - показателями, которые уходят в дурную бесконечность и в любом, сколь угодно большом, своем натуральном выражении только подчеркивают ограниченность человеческих возможностей, - а абсолютными величинами. Мораль как ее понимают великие моралисты - не просто путь. Это - путь в вечность. В морали и через мораль жизнь человека соразмеряется с богом. Все, что угодно, можно говорить об учениях великих моралистов, можно называть их иллюзорными, жестокими, лицемерными или какиминибудь еще более обидными словами, но нельзя отрицать того, что они выражают одну несомненную истину: только в моральной перспективе естественное существование индивидов трансформируется в, историческое становление, природность - в культуру. Без морали нет истории, если, конечно, не сводить последнюю к разновидности исторической зоологии, к хронике войн, способов производства, научных открытий и т. д., а понимать как действительную историю людей - процесс совершенствования человека.

Позицию великих моралистов по вопросу о путях и сроках морального обновления мира нельзя оценивать по критериям научного предвидения. Они не отвечают на вопрос, что будет. Они говорят о том, что надо делать. Они подчеркивают: моральное обновление есть задача (программа, цель), которая призвана стать объединяющей основой и фокусом всех усилий человека и степень реальности которой целиком будет зависеть от этих усилий. Каждый из моралистов мог бы сказать про свою этическую программу, что она вполне реальна и осуществима, если люди будут достаточно разумны, чтобы принять ее, и достаточно настойчивы, чтобы следовать ей.

Таким образом, если задаться вопросом, что делает моралиста моралистом или в силу каких признаков тот или иной мыслитель может быть назван моралистом, то ответ мог бы быть таким: моралист понимает мораль как взаимность добра, выраженную в золотом правиле нравственности; рассматривает ее в качестве абсолютного приоритета, определяющего порядок благ в мире; осуществимость морали ставит в зависимость от человеческих усилий по ее осуществлению. Великими среди них являются те, кто более других был убедителен в конкретном воплощении и отстаивании этих истин, кто достиг на этом пути великих успехов. Этот критерий может показаться неопределенным, ибо остается неясным, какие успехи в данном случае следует считать великими. Есть достаточно много известных моралистов, по поводу которых можно аргументирование спорить, являются ли они великими. С действительно великими моралистами мы имеем дело тогда, когда такие споры прекращаются изза совершенной очевидности предмета, когда само сомнение в их величии воспринимается как простая экстравагантность. Речь идет не о поклонении со стороны последователей, а о признании, про которое можно сказать, что оно является всеобщим. Сегодня уже не нужно быть китайцем, христианином, мусульманином или европейцем для того, чтобы признать моральное и интеллектуальное величие Конфуция, Иисуса, Мухаммеда или Сократа.

Противовес цивилизации

Воздействие великих моралистов на жизнь последующих поколений огромно. Уже одно то, что они стали общепризнанными символами человеческого величия, а многие из них, прежде всего основатели религий, - дали миллионам последователей сознание духовной идентичности, имеет совершенно неоценимое значение. Тем не менее, сопоставляя учения великих моралистов с реальной человеческой практикой в тех культурных регионах, на которые они непосредственно оказали воздействие, можно сделать вывод, что в целом история развивалась не по моралистам. Достаточно для примера сравнить состояние христианского мира с учением Христа, а состояние мусульманского мира с учением Мухаммеда.

В христианском мире, прежде всего в Западной Европе и Северной Америке, сложилась цивилизация, которая, пожалуй, более откровенно и последовательно ориентирована на материальные ценности, чем любая другая цивилизация из всех когдалибо существовавших на земле. Даже мысленно нельзя сконструировать ситуацию, которая была бы более враждебна моральному пафосу Иисуса с его установкой богатеть в бога, чем сытый и самодовольный образ жизни современного потребительского общества. Является неоспоримым, хотя и нуждается в дополнительном осмыслении тот факт, что самое возвышенное - не от мира сего - учение, каким является учение Христа, обернулось самой мирской, вещной цивилизацией, каковой является буржуазная цивилизация. Что касается исламского мира, рассмотренного в его соотнесенности с заповедями Мухаммеда, то на первый взгляд здесь все выглядит более пристойно. Люди в массе своей чтят Мухаммеда, многие нормы Корана стали привычными нормами жизни. Однако их верность пророку и Корану имеет во многом формальный и внешний характер. В главном и сокровенном они отступили от его учения. Основной замысел Мухаммеда состоял в том, чтобы сплотить всех людей в единый народ на основе истинной веры. Сегодня мусульмане, в целом, отказались от этой миссии, да и в самом мусульманском мире нет того духовного единства, которое предполагается исламом. Мусульманский мир разделен многократно: этнически, национально, государственно, геополитически, социально и т. д. Интересы, которые разделяют мусульман, оказались для них более важными, чем сформулированные Мухаммедом религиозные и моральные истины, которые их объединяют.

Если духовный мир современного человека трудно представить без великих моралистов, то совершенно невозможно помыслить, чтобы он, оставаясь современным, мог всерьез следовать их учениям. В нескончаемом многообразии индивидуальных и социальных ситуаций нашего динамичного времени есть, наверное, такие, которые легче преодолевать в рамках христианского, мусульманского, конфуцианского или какогонибудь иного традиционноморалистического учения; и сегодня есть люди, которые идут на Голгофу, воюют за веру, выбирают между властью и добропорядочностью. В то же время ни одно из этих учений, ни их какойлибо искусственный синтез не могут стать духовным путеводителем в современном мире. Кто всерьез принимает современную цивилизацию с ее парламентами, банками, правами человека, компьютерами, жвачками, диснейпарками и т. п., тот не может принять моральное жизнеучение, какого бы происхождения и вида оно ни было.

Многие из великих моралистов черпали идеалы из прошлого, полагая, что там остался золотой век. Согласно их представлениям, человечество движется вспять. Основной признак деградации они усматривали в том, что люди все больше отдают предпочтение материальным интересам перед моральными обязанностями. Они стремились остановить губительный, с их точки зрения, процесс смещения критериев. Им это не удалось. История пошла своим "гибельным" путем. Общественные нравы с каждым поколением отклонялись все дальше от канонов, сформулированных великими моралистами. Сегодня люди о небесных сокровищах думают еще меньше, чем во времена Иисуса. А какогонибудь Сократа, который стал бы убеждать, что хуже совершить несправедливость, чем испытать ее, вряд ли кто будет слушать, не говоря уже о том, чтобы провозглашать его самым мудрым человеком.

Человечество (по критериям моралистов) не просто двигалось вниз по наклонной плоскости. Оно делало это в ускоряющемся темпе и к настоящему времени достигло стадии, когда процесс стал необратимым. Человеческая деформация зашла настолько далеко, что уже ничего нельзя исправить. "Если бы общество в его нынешнем состоянии буквально последовало моральным заветам Евангелий, это привело бы к его немедленной гибели"1, - пишет американский философ XX века Уайтхед. И он совершенно прав. Разве совместима, например, рыночная конкуренция с милосердием доброго самарянина? И что бы стало со всей финансовой системой - этой несущей конструкцией западной цивилизации, - если бы вдруг банкиры решили последовать совету, который Иисус дал богатому юноше?! Уайтхед прав. Можно только добавить, что предписания Типитаки или Корана были бы для цивилизации столь же губительными. Человек самой исторической средой поставлен в такие условия, когда он не то что не хочет, но и не может обнаружить добрую волю. Об этом чуть позже, а пока зададимся другим вопросом.

Великие моралисты не смогли сделать то, в чем видели свою основную задачу - воспрепятствовать развитию, которое они считали упадком. В чем же тогда состоял действительный смысл их деятельности? Почему люди сохраняют к ним благоговейное отношение и тем больше клянутся их заповедями, чем меньше следуют им на деле?

Роль великих моралистов в историй человечества можно уподобить роли отца, который запретами и угрозами уберегает сына от опасных действий. Даже если ему это полностью не удается и сын, случается, ранит себе ногу или наносит какойнибудь иной ущерб, то мы всегда можем сказать, что, не будь отцовских предостережений, все могло бы окончиться намного хуже. Да и сын, став взрослым и разумным человеком, не станет ругать отца за выдумки о страшных разбойниках и сказочных подземных царствах. Он поймет, что отец таким образом хранил его детство, и будет благодарен ему. Возвышенный пафос моралистов был спасительным противовесом материальной устремленности цивилизации.

Цивилизация действительно по преимуществу была озабочена тем, чтобы нагулять тело. Она мало и чем дальше, тем меньше думала о том, чтобы очищать душу. Оставим открытым вопрос о том, правомерно ли такое направление развития оценивать как упадок. Заметим только: без голоса, считавшего его упадком, кричавшего во все горло: "Люди, остановитесь! Вы обрекаете себя на гибель!", без этого грозного, хотя и панического, предупреждения судьба цивилизации могла бы сложиться значительно более печально. Сколько культур и народов исчезло с лица земли?! Человечество в целом также не застраховано от этой опасности. И если оно пока миновало ее, то в значительной степени благодаря властным предостережениям великих моралистов.

Дети со временем научаются действовать разумно без мелочной опеки и устрашающих запретов родителей. Это признак того, что они становятся взрослыми. Точно так же взрослеет человечество. Соответственно меняется роль морали и великих моралистов в обществе.

Два исторических образа морали

Этику великих моралистов, рассмотренную с точки зрения механизмов ее осуществления, можно обозначить как этику добродетелей. Она опирается на готовность и способность личности к самодисциплине и нравственному образу действий. Что требуется от человека для того, чтобы он стал моральным? Сила воли и чистое сердце! Надо, чтобы он умел сдерживать себя и был всегда готов помочь ближнему. А что нужно для того, чтобы стало моральным общество? Для этого надо, чтобы как можно больше людей, а в перспективе все они стали добродетельными.

Исходя из такого понимания морали, моралисты направляли интеллектуальные усилия на то, чтобы уточнить канон добродетельной жизни, описать те способы поведения личности, которые могут считаться образцовыми. Этика добродетелей дополняется предписаниями и запретами, призванными направить действия индивидов по нравственной колее. Эту связь между добродетелями как нравственными качествами личности и определенными общественно санкционированными нормами поведения раскрыл еще Аристотель. Он говорил, что этические добродетели как привычки души являются выражением привычных форм поведения в полисе. Есть своя последовательность в том, что, апеллируя к нравственному закону, записанному в сердце каждого человека, великие моралисты формулировали более или менее детализированную систему норм, конкретизирующую этот закон применительно к различным сферам жизни и обстоятельствам. Разные моралисты расписывали человеческое поведение с разной степенью конкретности, но тем не менее никто из них не ограничивался апелляцией к общему моральному закону и общим призывом быть моральным. Обязательно еще предписывалось, чту и как для этого надо или не надо делать.

Чем глубже наш взгляд проникает в историю, тем более человек предстает перед нами опутанным разнообразными правилами, соблюдение которых считается безусловно обязательным. Максимально клишированным и сакрализированным с этой точки зрения является жизнь первобытного человека. Не с великих моралистов начинается процесс табуирования поведения. Напротив, они знаменуют собой важную веху на пути детабуирования поведения. Скажем, если Моисей и Мухаммед формулируют некие пищевые запреты, то это не значит, что они вводят эти запреты. Они просто их сохраняют, отбрасывая одновременно массу других пищевых запретов, которые практиковались до них. Они минимизируют пищевые табу. Такова же тенденция и в других сферах поведения. Великие моралисты открыли человека как особую - самосозидающую - реальность и апеллировали к его доброй воле. Их деятельность - качественно важный этап на пути перехода от объективной ответственности к субъективной, от внешней заданности поведения к его внутренней обоснованности. Они показали: субъективная ответственность и объективная ответственность, внутренняя обоснованность поведения и его внешняя предзаданность соотносятся таким образом, что второе зависит от первого. Великие моралисты не только сузили совокупность правил, жестко формулирующих нравственно достойный образ жизни в тех или иных сферах жизни (они это сделали, хотя и оставшаяся совокупность правил в некоторых случаях, как, например, в случаях Моисея и Мухаммеда, является очень большой). Само выполнение этих правил они поставили в зависимость от свободного выбора индивидов, меры их добродетельности.

Добродетельность индивидов - вот та основа, на которой покоится благоустроенность общества. В их доброй воле великие моралисты видят гарантию осуществления формулируемых норм. Такое понимание морали, говоря точнее, не морали, а механизма ее функционирования, связано с определенной исторической стадией развития, которая охватывает доиндустриальную эпоху и в социологии чаще всего именуется традиционным обществом. В качестве самой существенной черты этой стадии (или ступени) исторического развития Маркс очень точно выделил отношения личной зависимости.

Отношения личной зависимости нельзя сводить к отношениям господства и подчинения типа рабства или крепостного права. Речь идет о более общей характеристике, согласно которой общественные отношения имеют лично окрашенный и лично обусловленный характер. Так как "производительность людей развивается лишь в незначительном объеме и в изолированных пунктах"1, то есть крайне ограниченна, то общественные отношения как бы скрыты за личными отношениями, являются продолжением последних. Экономика в точном соответствии с этимологией слова функционирует как домашнее хозяйство. Цементирующей основой политической организации являются кровнородственные отношения. Культура выступает как совместный досуг. Не экономика, политика и культура структурируют отношения людей. Наоборот: естественно складывающиеся личные отношения людей задают нормы и пределы всем сферам общественной жизни. Философскую идеализацию этой зависимости общественных структур от личных качеств индивидов, в том числе и прежде всего от их моральных качеств, мы находим в утопии Платона (соответствие трех функций и трех сословий государства трем основным добродетелям души). На этом этапе этика, выступающая как этика добродетелей, является основной социальной наукой. Это так, ибо устойчивость общества зависит от личных качеств индивидов. Поэтому апелляция к их доброй воле, точно так же как и возвышение общественно важных форм деятельности до уровня нравственных обязанностей, имела такое важное значение.

Дело коренным образом меняется с переходом от традиционного общества к индустриальному, от отношений личной зависимости к отношениям вещной зависимости. Суть изменения состоит и том, что теперь общественные отношения людей задаются объективной логикой самой предметной среды.

Общество настолько усложнилось, что оболочка личных или лично окрашенных отношений стала для него крайне узкой. Оно переросло эти отношения. На основе углубляющегося разделения труда и дифференциации функций в обществе стали складываться особые, вполне самостоятельные, автономные системы, существующие по своим, объективным, исключительно строгим и, что в рамках нашего рассуждения особенно важно, безличным законам и критериям. Формирование таких систем - исторический процесс, и их точное описание - непростая научная задача социологии. Нам достаточно подчеркпуть, что речь идет, если брать несомненно сложившиеся системы, о таких социальных комплексах, как политика, хозяйство, наука, право. Каждая из этих социальных практик, помимо всего прочего, функционирует тем успешнее, чем менее она зависит от личных связей и привязанностей.

Функционирование социальных систем обнаруживает две особенности, связанные с личностными качествами включенных и них индивидов (работников). Во-первых, знания и умения, которые требуются от работников, предполагают специальную подготовку, получаемую в процессе многолетнего образования. Они связаны больше с качествами ума и тела, чем души, прямо не соотнесены с их этическими добродетелями. Типичным примером здесь является расхождение профессиональных и моральных качеств. Аристотелевская ситуация, передаваемая крылатым выражением "Платон мне друг, но истина дороже" и воспринимавшаяся античным сознанием скорее как исключение, чем распространенная норма, стала в современном мире вполне типичной. Профессиональные решения часто оказываются для личности тяжелой, порой невыносимой моральной нагрузкой, а этическая взыскательность не дает гарантии и даже не требуется для профессионального успеха. Любой из нас предпочтет летать на самолете, сделанном первоклассным конструктором со злобным человеческим характером, чем добрым человеком, не имеющим инженерных дарований и подготовки. Словом, те личностные качества и умения, на которых держится сложнорасчлененная, глубоко специализированная структура современных обществ, не являются прямым продолжением, выражением или дополнением моральной мотивации.

Во-вторых, общество в целом и его субсистемы в отдельности представляют собой столь тонко организованную и взаимосвязанную сеть, что она не может выдержать нагрузки, связанной с расхождением намерений и действий, с прямым давлением нравственно порочных мотивов. К примеру, средневековый аптекарь, использующий свое искусство для тайного изготовления ядов, или рыцарь, злоупотребляющий своим оружием, тоже представляли для общества опасность. Но эти опасности имели всетаки ограниченные следствия, не выходившие далеко за рамки личного участия и, кроме того, они блокировались массой внешне контролируемых нормативных ограничений, связанных с цеховой порукой, детальной расписанностью поведения и т. д. Иное дело их современные аналоги - работник фармацевтической промышленности или офицер при ядерном оружии. Если они будут в своей профессиональной деятельности руководствоваться злыми умыслами, то возможные отрицательные последствия могут многократно превысить масштабы личного участия и стать катастрофическими для общества в целом. Нормальное функционирование современного общества требует того, чтобы оно было застраховано от злых умыслов. А это можно сделать только в том случае, если оно вообще не будет зависеть от моральных мотивов личности, ее добродетелей и пороков.

Один из известных современных социологов рассматривает людей "как внешнюю среду социальных систем"1. Люди становятся элементами социальной системы не сами по себе, а в той лишь мере, в какой они порождаются или воспроизводятся этими системами - в их специальных знаниях и умениях. Социальные системы в этом смысле сами производят свои человеческие предпосылки, Степень зрелости социальных систем определяется их возможностью воспроизводить самих себя, а это, помимо всего прочего, означает, что они должны обладать способностью успешно функционировать независимо от характера мотивов, которыми руководствуются вовлеченные в них индивиды. Политика становится самостоятельной системой тогда, когда она не зависит от доброй поли политиков, а ее институты могут успешно функционировать даже в том случае, если бы, как выразился Кант, на месте людей оказались дьяволы. Наука становится автономной тогда, когда ее результаты не зависят от этоса честности, когда вырабатываются такие критерии истины, которые будут эффективны даже при невероятном допущении, что все ученые вдруг стали бы сознательно лгать друг другу. Современное общество, рассмотренное сквозь призму этики, характеризуется тем, что здесь социальный эффект и в этом смысле (поскольку общее благо есть моральная ценность) нравственно значимый результат все менее зависят от моральных мотивов, меры добродетельности и порочности индивидов в классическом значении этих понятий. Первым эту ситуацию, применительно к политике, описал Макиавелли. Впоследствии, применительно к экономике, ее исследовал Адам Смит.

Проиллюстрируем на конкретном примере мужества изменение роли моральной мотивации в социальной деятельности. Начиная с античности, мужество считается одной из четырех кардинальных добродетелей. Оно представляет собой нравственную меру поведения человека в бою. В своей сути это воинская добродетель. Мужество как качество личности соотнесено с войной как общественным явлением. Одно обусловливает другое. Общество предпринимало колоссальные усилия для культивирования мужества, поскольку это в значительной степени было условием его самосохранения. Известны решающие битвы, которые выигрывались благодаря мужеству и проигрывались изза трусости отдельных лиц. Моральный дух, который наряду с вооружением и тактикой всегда считался решающим фактором успеха в войне, был прежде всего связан с мужеством воинов. Сопоставим теперь эту картину с новым обликом войны, продемонстрированным США во время кампании против Ирака в 1991 году, получившей название "Буря в пустыне", Со стороны Америки это была война сложных и точных расчетов, чтото вроде компьютерной игры; велась она практически заочно - без непосредственного соприкосновения тех, кто стреляет, с теми, в кого стреляют. Все дело оказалось организовано таким образом, что солдаты и офицеры не попадали в ситуации, когда от них могло бы потребоваться личное мужество. Война приобрела характер, когда ее могут выиграть и трусы. А если взглянуть на дело глазами средневекового рыцаря, то можно даже сказать: только подлые трусы и могут вести и выигрывать такие войны. В этом смысле решение президента Клинтона, открывающего армейские ворота для гомосексуалистов, является не просто следствием изменившихся моральных представлений американского общества, но и признанием того факта, что военнопромышленный комплекс становится самостоятельной социальной субсистемой, которая не зависит от таких качеств, как мужество или трусость ее живых элементов, которые по традиции все еще называются воинами, хотя на самом деле воинами (по крайней мере, в этическом смысле) уже не являются.

Таким образом, традиционное противоречие, состоящее в том, что благие намерения не получают адекватного воплощения во внешних результатах, дополняется новым, согласно которому благой нравственный результат вовсе не требует адекватных мотивов. Впору перевернуть парадокс Овидия и сказать: "Дурное вижу, хвалю, но к благому влекусь". Разумеется, моральная мотивация сохраняет важное, даже приобретает возрастающее значение в области личных отношений и во всех ситуациях, когда решения имеют личностно выраженный характер. Вместе с тем она теряет прямое - будь то позитивное или негативное - воздействие на функционирование сложившихся социальных, систем. Благой результат в этом случае гарантируется самой логикой, внутренним механизмом функционирования системы. Он объективно запрограммирован. Нравственность в традиционном значении этого понятия как индивидуальная мораль оказывается излишней не потому, что система враждебна ей. Совсем наоборот; система сама по себе обеспечивает благой результат и обеспечивает более надежно, чем если бы это зависело от доброй воли отдельных индивидов. Тем самым этики добродетелей, замкнутая на мотивы и обнаруживающаяся в непосредственном общении, дополняется системной или институциональной этикой, которая не зависит от содержательных мотивов, воплощена в правилах функционирования систем, совпадает с их объективной логикой.

Мораль дает человеку сознание своего достоинства. Она формулирует основания, по которым люди могут ценить себя и друг друга. По этим основаниям мужественный человек выше, чем трус, щедрый человек выше, чем скупой, самоотверженный человек выше, чем себялюбец. Что касается социальных систем, то каждая из них имеет свои критерии, определяющие ценность индивидов, и свои знаки отличия, фиксирующие эту ценность в рамках соответствующих систем. В науке - это одни критерии, они связаны с научными открытиями и получают отражение в разного рода званиях и премиях, в экономике - другие, связанные с успехом в конкурентной борьбе и выражающиеся в величине банковских счетов, в политике - третьи, состоящие в искусстве соразмерять разные интересы, умении добиваться успехов на выборах и т. д. В каждой из этих социальных систем мораль действует не сама по себе, не прямо, не через собственно моральные мотивы, а опосредованно, косвенно, через дисциплину и жесткие формы деятельности, которые специфичны именно для данной системы. Вполне естественно, что человек, который хочет быть полезным и заслужить уважение в науке, должен практиковать совершенно иные качества и умения, чем человек, который хочет быть полезным и заслужить уважение в бизнесе. Столь же естественно, что эти разные, быть может даже противоположные, качества и умения нельзя оценивать сами по себе, на основе абстрактных моральных принципов, вне

их системного контекста. Они ценны и оправданны своей функциональностью, их общественная значимость выявляется только в рамках соответствующих социальных систем.

Словом, многие из предписаний великих моралистов в современном обществе оказываются излишними. Но не потому, что они ложны или надуманны. А совершенно по иной причине; заключенное в них моральное содержание обеспечивается иным, к тому же более надежным способом. Так сын, став взрослым, не нуждается более в прямой опеке отца. Необходимость опеки он снимает зрелостью своего поведения. И общество, обретая институциональную зрелость, объективно оказывается ближе к великим моралистам, чем тогда, когда оно находилось под их прямой опекой.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Из "Лунь юя"

"Лунь юй" ("Беседы и суждения") содержит суждения Конфуция, которые были записаны и собраны в единое произведение его учениками после смерти учителя. Произведение представляет собой сумму отдельных фрагментов, которые сложены между собой и объединены в главы довольно бессистемно или в такой системе, внутренний смысл которой исследователями не разгадан. Предлагаем выборку фрагментов, которые условно тематизированы следующим образом: первая часть - жэиь (человеколюбие); вторая часть - ли (ритуал); третья часть - цзюньцзы (благородный муж). Фрагменты даны в переводе В. А. Кривцова по изданию: Древнекитайская философия. Т. 1. М., 1972.

I

Учитель сказал: "Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, а беспокойся о том, что ты не знаешь людей" ( 1, 16).

Учитель сказал: "Правящий с помощью добродетели подобен полярной звезде, которая занимает свое место в окружении созвездий" (2, 1) .

Учитель скачал: "Если человек не обладает человеколюбием, то как он может соблюдать ритуал? Если человек не обладает человеколюбием, то о какой музыке может идти речь?" (3, 1).

Учитель сказал: "Если утром познаешь правильный путь, вечером можно умереть" (4, 8).

Учитель сказал: "Такой принцип, кик "золотая середина", представляет собой наивысший принцип. Люди [уже давно не обладают] им" (6, 27).

Учитель сказал: "Есть простую пищу, пить воду, спать, подложив руку под голову, - в этом тоже есть удовольствие, Богатство и знатность, полученные нечестно, для меня подобны облакам, плывущим по небу" (7, 17).

Фань Чи спросил о человеколюбии, Учитель ответил: "Это значит любить людей". Фань Чи спросил о знании, Учитель ответил: "Это значит знать людей", Фань Чи не понял. Учитель сказал: "Выдвигать людей прямых и отстранять людей лживых, и тогда лживые люди смогут стать прямыми .

Фань Чи ушел, но, встретив Цзыся, сказал: "Я только что видел учителя и спросил его о знании. Учитель сказал: "Выдвигать людей прямых и отстранять людей лживых, и тогда лживые люди смогут стать прямыми, Что это значит?"

Цзыся сказал: "О как глубоки эти слова! Когда Шунь правил Поднебесной, из народа избирали [достойнейшего] и был выдвинут Гаояо, а все, не обладающие человеколюбием, были отстранены. Когда Тан правил Поднебесной, из народа избирали [достойнейшего] и был выдвинут И Инь, а все люди, не обладающие человеколюбием, были отстранены" (12, 22).

Учитель сказал: "Южане говорят: "Человек, лишенный постоянства, не может быть кудесником и знахарем". Хорошо сказано! Если мораль непостоянна, это приводит к стыду", Учитель сказал: "Такой человек не может предсказывать" (13, 22).

Ктото спросил: "Правильно ли отвечать добром на зло?" Учитель ответил: "Как можно отвечать добром? На зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром" (14, 34).

Цзыгун спросил: "Можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом?" Учитель ответил; "Это слово - взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь себе" (15, 23);

Юцзы сказал; "Мало людей, которые, будучи почтительными к родителям и уважительными к старшим братьям, любят выступать против вышестоящих. Совсем нет людей, которые не любят выступать против вышестоящих, но любят сеять смуту, Благородный муж стремится к основе. Когда он достигает основы, перед ним открывается правильный путь. Почтительность к родителям и уважительность к старшим братьям - это основа человеколюбия" (I, 2).

Цзыю спросил о почтительности к родителям, Учитель ответил: