ЭПОХА РЕСТАВРАЦИИ И ПЕРЕВОРОТ 1688 г.

Те новые производственные отношения, которые созревали в дореволюционную эпоху, в годы революции победили прочно и окончательно. Как бы ни складывались перипетии политической истории Англии в последующие века, ни одна политическая пар­тия или группировка не могла уже всерьез рассчитывать на воз­врат к феодализму. На протяжении эпохи Реставрации (1660— 1688), несмотря на политическую реакцию, английская промыш­ленность и торговля выросли более чем вдвое. Буржуазия и новое дворянство были удовлетворены экономической политикой Кар­ла II, направленной на дальнейшее развитие сельского хозяйства и промышленности.

Тем не менее переход к режиму Реставрации был шагом назад по сравнению с периодом республики и протектората, когда бур­жуазно-дворянский блок, выдвинув своих индепендентских лиде­ров, непосредственно управлял государством. Консервативные настроения в буржуазно-дворянских кругах, жажда стабильности государства, боязнь народных выступлений — вот те факторы, ко­торые толкнули их в объятия старой династии. В политической литературе периода революции буржуазные идеологи пытались выработать такую теорию, которая соответствовала бы противоре­чивым интересам буржуазии. Казалось бы, победившую буржу­азию первых лет республики могло вполне устроить распростра­ненное в то время убеждение, наиболее четко выраженное Миль­тоном: «Поскольку король или судья получает свою власть от народа, и, прежде всего, как по происхождению, так и по естест­венному характеру своей власти для блага народпого, а не своего собственного, народ имеет право так часто, как сочтет нужным,

избирать или отвергать, оставлять или низлагать его, хотя бы он и не был тираном,— просто в силу свободы и права свободнорож­денных людей быть управляемыми так, как представляется им наилучшим». Но эта теория, основанная на принципах «естествен­ного права» и «общественного договора», могла удовлетворить буржуазно-дворянские круги лишь одной своей стороной — теми гарантиями, которые она давала против тирании, против наруше­ния собственности сверху. Однако никаких гарантий от посяга­тельств на собственность снизу в этой концепции нет.

Не могла удовлетворить буржуазию и теория Джеймса Гар-рингтона, автора «Республики Океании» — политического романа и одновременно теоретического трактата. Гаррингтон прямо поста­вил вопрос о власти в зависимость от распределения собственно­сти. Поскольку собственность перешла к «народу» (под этим сло­вом Гаррингтон подразумевает среднее джентри), власть должна тоже принадлежать ему, а для этого лучшей формой является рес­публика. Таким образом, по Гаррингтону, власть не должна при­надлежать всем по естественному праву, а лишь собственникам. В соответствии с этим взглядом он оправдывает цензовую консти­туцию. Но как избежать чрезмерной концентрации собственности? Ведь если в одних руках или в руках группы лиц, олигархии со­средоточится значительная часть собственности, то и власть надо будет передать им. Тогда может наступить тирания и нарушепие собственности «народа». Во избежание этого Гаррингтон рекомен­дует ограничить собственность, запретить ее концентрацию сверх известных пределов. Но это было посягательством на завоеванное буржуазией право свободного распоряжения собственностью без ограничения со стороны государства. Концы явно не сходились с концами в теории Гаррингтона.

С другой стороны подошел к той же проблеме знаменитый фи­лософ-материалист Томас Гоббс (1588—1679), последователь Бэ­кона. По его мнению, не государство зависит от распределения собственности, а наоборот — собственность создана государствен­ной властью. На заре человечества люди располагали естествен­ным правом; это право Гоббс рассматривает как величайшее бед­ствие, потому что оно породило непрерывную «войну всех против всех». Создав государство, люди отказались от своего естествен­ного права, и государство распределило собственность между людьми, поэтому оно имеет право на собственность подданных. При этом Гоббс недвусмысленно говорил о том, какое именно госу­дарство он имеет в виду: он был сторонником абсолютной монар­хии, и его теория сыграла, несомненно, известную роль в усиле­нии монархических тенденций в годы протектората. Но в общей эволюции политической мысли Гоббс оставил немалый след преж­де всего благодаря тому, что пользовался в своих построениях не аргументами из Библии, а методом индукции, рационального рассуждения. Такова была глубокая противоречивость той эпохи, что именно реакционная политическая теория оказалась первой

сугубо светской теорией. Впрочем, это и не удивительно, если вспомнить, что революционная теория буржуазии одевалась еще _в пуританские одежды.

Если даже лучшие умы господствующих классов не могли предложить буржуазии и дворянству такую политическую систе­му, которая полностью соответствовала бы как их антифеодаль­ным, так и антидемократическим устремлениям, то рядовые пред­ставители этих классов и вовсе запутались в противоречиях. Воз­вращение «законного» короля казалось им лучшим выходом из положения, тем более, что Карл II благоразумно пообещал пра­вить в согласии с парламентом. В Бредской декларации, изданной в период переговоров о реставрации династии, будущий король не скупился на обещания: собственность, приобретенная в пери­од революции, было сказано в ней, будет сохранена за нынешними владельцами, религиозным сектам будет предоставлена полная свобода и, конечно, все участники революции будут амнистиро­ваны.

И действительно, монархия Карла II уже не была абсолютной монархией дореволюционных времен. Новый король оказался в очень сложном положении. С одной стороны, урок периода рево­люции сдерживал его абсолютистские наклонности, заставлял быть осторожным; но с другой — Карл II и прибывшие с ним из эмиграции роялисты мечтали о мести; кавалеры требовали вер­нуть им их собственность, а ведь они были самой верной опорой короля; сам Карл, проживший долгие годы при дворе самого мо­гущественного и самого «абсолютного» из абсолютных монархов — французского короля Людовика XIV, мечтал сделать Уайт-холл (королевский дворец) малым Версалем. Эти две тенденции по­переменно проявлялись в его политике, пока абсолютистская тен­денция не взяла верх.

В 1661 г. был избран первый парламент эпохи Реставрации. В нем преобладали кавалеры, и поэтому уже современники назы­вали его «кавалерским парламентом». Он оказался более «дол­гим», чем Долгий парламент 1640—1653 гг., и продержался с 1661 по 1679 г. Опираясь на этот парламент, Карл II провел серию ре­акционных законов, которые действительно частично реставриро­вали дореволюционные порядки. Прежде всего была восстановле­на англиканская церковь, и суровые репрессии обрушились на членов различных сект — диссидентов (не признающих государст­венную церковь). Часть конфискованных земель была возвращена старым владельцам. Впрочем, это не имело большого социального значения, так как и кавалеры, получив землю, вели хозяйство на новой, капиталистической основе.

Контрреволюционные эмигранты, возвратившись на родину, Добились жестокой расправы с «цареубийцами», т. е. членами суда, Приговорившего Карла I к смерти, и с крайними республиканцами. Даже над трупами Кромвеля и Айртона, выкопанными из могил, Кавалеры надругались — этому не помешала ни их религия, ни

аристократическая изысканность. После долгих лет скитаний по иностранным дворам вернувшаяся знать жаждала наслаждений, роскоши, блеска. Проникшие в эту среду новые крупные земле­владельцы вполне разделяли ее настроения. Пуританская чопор­ность, сосредоточенность на «внутреннем свете» сменилась чудо­вищной распущенностью двора, и сам король показывал пример вызывающей «свободы нравов». Был восстановлен запрещенный пуританами театр, но это был уже не великий театр времен Шек­спира. В годы революции были разрушены публичные театры, актеры разогнаны (многие из них сражались в королевской армии против ненавистных пуритан), демократические традиции народ­ного театра перечеркнуты. И конечно, Карл II, страстный люби­тель театра, не имел в виду восстанавливать демократический театр елизаветинских времен. Он выдал два патента на устройство театров, в которых играла труппа короля и труппа его брата и наследника престола Якова, герцога Йоркского. Были построены ярусные театры, близкие к современному типу. Из Италии и Франции заимствовались технические новшества, декорации. Впервые на английской сцене появились женщины, раньше жен­ские роли исполнялись мужчинами.

Однако попытка привезти из Франции не только технику, но и господствовавший там стиль классицизма оказалась менее успеш­ной. Театральная публика периода Реставрации хотела видеть в театре веселую и непременно непристойную комедию, в которой ее привлекали не столько искусство актеров либо тонкость интри­ги, сколько натуралистические сценки самого примитивного свой­ства. Распутный двор видел в театре свое точное отражение и не обижался, потому что безнравственность считалась хорошим то­ном. Театр, таким образом, оставался орудием идеологической борьбы, но если во времена Возрождения он боролся против абсо­лютизма и феодализма великим искусством, то в период Реставра­ции он боролся против пуританства порнографией и пошлостью. Не удивительно, что театр пе мог создать крупных художествен­ных ценностей. Крупнейший поэт и драматург того времени Джон Драйден (1631 — 1700), обладая немалым драматургическим мастерством, все же не оставил значительного следа в истории театра.

Не принесла эпоха Реставрации крупных успехов и живописи. Потеряв ту полноту власти, которой пользовались некогда верхи аристократии, придворные Карла II стремились придать своему облику мнимую значительность. Более всего их вкусу соответство­вала манера выходца из Голландии П. Лели. Этот художник рабо­тал в духе Ван-Дейка «английского» периода. Пышность одеяния, условность, идеализация — таковы главные особенности его стиля.

Только в области архитектуры английский классицизм имел выдающиеся достижения. Особенно прославился своим творчест­вом Кристофер Рен (1632—1723), профессор астрономии и знаме­нитый архитектор. Среди его многочисленных сооружений выде-

К. Рен.

Собор св. Павла. |* *

Лондон

ляется собор св. Павла в Лондоне. Рену удалось сочетать традиции английского средневекового зодчества с принципами классицизма. В его творениях (Рен построил более пятидесяти церквей) нет ни­чего мистического; их интерьеры рассчитаны не на то, чтобы вы­звать религиозный экстаз, а на спокойную сосредоточенность, У Рена все рационально, основано на строгих пропорциях; как удачно заметил один историк, то, что его современник Ньютон выразил формулами, Рен выразил в камне.

Велики были и успехи английского музыкального искусства. Карл II покровительствовал музыкантам, посылал их учиться в Италию и во Францию. В этом тоже была своеобразная полемика с пуританством, которое смотрело на музыку как на «порождение Дьявола». В годы революции музыка была под запретом, преследо­валась в быту, изгонялась из церквей. Многие великолепные орга­ны в храмах были разрушены. И вот теперь музыка возрождалась и стала на несколько десятилетий одним из самых процветающих искусств. Творчество композитора Генри Перселла (1659—1695), который писал и псалмы, и инструментальную музыку, и, главное, создал первую английскую оперу «Дидона и Эней», принесло анг-

лийской музыке того времени общеевропейское признание. «Это очень тонкое искусство,— писал о музыке Перселла Ромен Роллан,— в нем нет ничего надуманного, все крайне утончено, всегда непосредственно и юно».

Содержание блестящего двора дорого обходилось Карлу П. Между тем король лишился главного источника дохода — корон­ных земель, которые остались у новых владельцев. На расходы ко­роля парламент выделил ежегодное содержание, так называемый цивильный лист, который отнюдь не покрывал потребностей Кар­ла II. Он постоянно испытывал недостаток денег и возмущался унизительной зависимостью от парламента. По мере того как рево­люция уходила в прошлое, он, подстрекаемый знатью, все больше давал волю своим абсолютистским тенденциям. Главным образом они проявлялись во внешней политике, хотя, конечно, затрагивали и внутриполитические проблемы.

Карл II продолжал вести торговые войны против Голландии, что в целом соответствовало интересам английской буржуазии; но в конце XVII в. главным врагом стала Франция, с которой при­ходилось сталкиваться в борьбе за колонии и торговое первенство. С этим король не желал считаться, так как его чисто династиче­ские интересы и мечты об абсолютной монархии были связаны именно с надеждой на поддержку со стороны Людовика XIV. Внешнеполитический курс короля противоречил не только эконо­мическим, но и политическим интересам буржуазии, поскольку сближение с Францией усиливало королевскую власть и укрепля­ло позиции католиков. Поэтому король начал вести переговоры с Францией, скрывая их даже от некоторых министров. В 1670 г. был подписан тайный договор, по которому Англия отказывалась от торгового соперничества с Францией и должна была отменить все меры, направленные на развитие отечественной промышленно­сти, и поддержать претензии Людовика XIV на гегемонию в Евро­пе. Взамен этих принципиальных уступок, сделанных за счет ин­тересов буржуазии и нового дворянства, Карл II получил от вер­сальского двора пенсию и обещание помочь военной силой в случае повой революционной войны. Иначе говоря, договор ставил интересы короля и двора выше национальных интересов Англии. Еще до подписания этого договора Карл II продал Людовику XIV Дюнкерк — важную опорпую базу на континенте, завоеванную Кромвелем. Одновременно король, и без того приближавший к себе католиков, издал «Декларацию о веротерпимости», открывшую ка­толикам дорогу к высшим государственным постам. Всем в Англии было известно, что наследник престола — Яков — католик, и по­этому вопрос о правах католиков приобрел особую остроту.

Предательская внешняя политика и очевидное стремление ко­роля не считаться с парламентом вызвали недовольство в среде крупной лондонской буржуазии, в кругах прогрессивного джентри и даже некоторых представителей англиканской и пресвитериан­ской знати. Впервые со времен возвращения Стюартов начала фор-

мироваться политическая оппозиция. В домах знати, в кофейнях, _где собирались купцы и помещики, и, наконец, внутри самого ка­валерского парламента заговорили о том, что надо ограничить власть короля. Оппозиция добилась принятия парламентом «Акта о присяге» (1673): каждый государственный чиновник должен был давать присягу по англиканскому обряду. Это означало изгна­ние католиков с государственных постов, и даже сам Яков, зани­мавший пост лорда Адмиралтейства, вынужден был оставить его. В течение 70-х годов оппозиция постепенно организовалась в по­литическую партию, требующую ограничения королевской власти. Во главе партии стояли представители некоторых крупнейших аристократических семейств — граф Шефтсбери, лорд Рассел и др. Но среди их сторонников было немало буржуазии, джентри близ­лежащих к столице графств, представителей интеллигенции. Не­которые сторонники новой партии придерживались даже умеренно республиканских взглядов в духе Гаррингтона. Ввиду того что первоочередным требованием новой партии было лишение Якова наследственных прав и вообще недопущение католиков на госу­дарственные посты, членов этой партии стали называть вигами (так в годы гражданской войны называли в Шотландии непри­миримых противников католицизма — пресвитериан).

Но и придворные круги не дремали. В противовес вигам они сплотились в аристократическую партию тори (так называли ир­ландских партизан-католиков). Эта партия безоговорочно поддер­живала короля и вообще придерживалась взгляда, что по крайней мере исполнительные права монарха не должны быть ограничены. Крайние элементы торийской партии фактически поддерживали абсолютную монархию. Теоретическое . обоснование они черпали, однако, не в феодальной концепции божественного происхождения королевской власти, а в сочинениях Гоббса. Недаром этот преста­релый философ пользовался почетом при дворе Карла II и даже получал пенсию из королевской казны.

Обе партии полностью оформились в 1679 г., когда Карл II ре­шился, наконец, распустить кавалерский парламент и назначил новые выборы. В новом парламенте виги получили большинство мест, что свидетельствовало о росте оппозиции в среде буржуазии и джентри. Стремясь оградить себя от репрессий, вигские вожди провели в 1679 г. так называемый Habeas Corpus Act, согласно ко­торому в случае ареста задержанному в 24 часа должно быть предъявлено обвинение. Под действие закона не попадали лица, посаженные в тюрьму за долги; беднякам вообще трудно было вос­пользоваться благами этого закона, так как они не имели реальной возможности обжаловать его нарушение и дойти до высших судеб­ных инстанций — все это требовало денег. И все же Habeas Corpus Act был выдающимся прогрессивным законом. Впоследствии он стал важным элементом буржуазно-демократического права.

Активизация вигской оппозиции поставила перед королем ди­лемму: либо смириться и править в качестве ограниченного монар-

ха, либо разгромить оппозицию и попытаться захватить всю полно­ту власти. Сначала он колебался: распустив парламент, король в 1680 и 1681 гг. созывал новые парламенты, но виги неизменно оказывались в большинстве. Тогда король решился: распустив пар­ламент 1681 г., он больше не собирал его вплоть до своей смерти (1685) и в эти четыре года действительно правил почти как абсо­лютный монарх. На вигов обрушились репрессии, многие были казнены, другие бежали, в том числе Шефтсбери. Вигская эмигра­ция сосредоточилась главным образом в Голландии. Здесь, при дворе штатгальтера (нечто вроде президента) Вильгельма Оран­ского, вынашивались планы замены династии Стюартов более при­емлемой для буржуазно-дворянских кругов династией, которая согласилась бы на ограниченную монархию. Женой Вильгельма Оранского была Мария — дочь Якова Стюарта, и это придавало элемент законности, преемственности планам приглашения Виль­гельма на английский престол. Кроме того, Вильгельм был проте­стантом и деятельным противником французской гегемонии, что соответствовало внешнеполитическим интересам буржуазно-дво­рянского блока.

Вскоре после того как Яков II Стюарт вступил на престол (1685), наступила полоса еще более жестокого политического тер­рора, чем в последние годы царствования Карла II. Habeas Corpus Act был отменен. Король-католик взял курс на восстановление католицизма, назначал католиков на высокие посты и даже делал их епископами англиканской церкви. Дело шло к феодально-като­лической реакции, которая надолго задержала бы развитие страны и подчинила бы Англию французскому диктату.

Однако замыслы Якова II и его французских покровителей не имели под собой решительно никакой почвы. Те социальные силы, которые могли быть заинтересованы в восстановлении феодальной монархии, были ничтожны. Ни народные массы, ни буржуазия, ни джентри, ни даже значительная часть знати, ни, наконец, англи­канская церковь этого не хотели. Ведь многие аристократы — ка­валеры стали теперь капиталистическими предпринимателями и были тесно связаны с рынком, с торговлей, с буржуазией. Единст­венный шанс короля по-прежнему заключался в том, что господст­вующие классы боялись гражданской войны. Но буржуазно-дво­рянские верхи Англии нашли способ и без войны устранить опас­ного для их господства короля. Обеспокоенные тем, что у Якова II родился сын и династия может надолго закрепиться на престоле, практически все элементы господствующих сословий сплотились в борьбе против короля. Даже враждовавшие между собой религиоз­ные секты пошли на единство действий с пресвитерианами и анг­ликанской церковью, даже торийские вожаки примирились с вига­ми. Наступило время осуществить тот план, который давно уже созревал в вигских кругах. Вильгельму Оранскому и Марии было послано приглашение занять английский престол. Государствен­ный переворот прошел быстро и безболезненно. Небольшая армия

IIop^TP^eT Д^жона Локка

Вильгельма, в которую входили и виги-эмигранты, высадилась осе­нью 1688 г. в Юго-Западной Англии и двинулась на Лондон. Ее тотчас поддержали буржуазно-дворянские круги. На сторону Вильгельма перешел главнокомандующий королевской армией то­ри Джон Черчилль. Яков II бежал во Францию. Созванный в ян­варе 1689 г. парламент объявил королевский престол вакантным и избрал Вильгельма III (1689—1702) королем Англии.

Этот сугубо верхушечный переворот стал возможен и прошел с такой легкостью благодаря тому, что за 40 лет перед этими собы­тиями революционный парламент провозгласил республику, что в битвах революционной эпохи феодальный строй был разрушен. Буржуазные историки любят противопоставлять эту «славную ре­волюцию», как они именуют переворот, подлинной буржуазной революции 40-х годов. В самом деле, для господствующих классов Англии революционная эпоха связана с тяжелыми воспоминания-Ми о невиданной активности народных масс, со страхом за свою собственность и свое господство. Переворот же 1688 г., который нет никаких оснований именовать революцией, полностью удовле­творил буржуазно-дворянский блок не только своими политиче­скими последствиями, но и тем, что помог избежать второй рево-

люции, которая стала бы неизбежной в случае временного успеха феодально-католической реакции.

Переворот 1688 г. был результатом давно подготовлявшегося компромисса между верхушкой буржуазии и земельной знатью. Исторически сложившийся блок между этими классами нашел вы­ражение в том, что при сохранении короля, двора, палаты лордов и других институтов, возникших в эпоху феодализма, в них было вложено качественно новое содержание. Монархия превратилась из феодальной в буржуазную. Должности, министерские портфели, титулы остались у дворянства, но управление страной должно бы­ло вестись в интересах обоих господствующих классов. Уже в 1689 г. парламент принял «Билль о правах», закрепивший режим конституционной, ограниченной монархии. Вся законодательная власть была теперь закреплена за парламентом. Любой изданный им закон направлялся на подпись королю, но король не имел пра­ва отказаться поставить свою подпись. Было подтверждено иск­лючительное право парламента вводить налоги. Только парламент мог разрешить королю создать постоянную армию. Таким образом, несколько ограничивалась и исполнительная власть короля, хотя предстоял еще долгий путь развития буржуазной демократии, раньше чем парламент получил полный контроль над исполни­тельной властью (правительством).

Тотчас после переворота новый взгляд на проблемы государст­венной власти и собственности стал господствовать в верхах анг­лийского общества, особенно в вигской среде. Если тори черпали свои взгляды и аргументы у Гоббса, то выразителем взглядов ви­гов бьиь, по выражению Энгельса, сын «классового компромисса 1688 года»¹, знаменитый философ-материалист Джои Локк (1632— 1704). Его «Два проекта о правительстве», опубликованные в 1681 г., содержали давно искомое буржуазией решение вопроса о сохранении собственности от посягательств как сверху, так и снизу. Локк придерживается теории естественного права и обще­ственного договора. Но для него естественное состояние — не «вой-па всех против всех», а эпоха, когда существовали естественные права человека на свободу и, главное, собственность. Следователь­но, когда люди по договору создали государство, частная собствен­ность уже существовала, и в задачи государства входит охрана этого «естественного права» на собственность. Охрана, конечно,— от низов. Но и само государство не имеет никакого права нару­шать собственность — в этом заложена и защита ее от короля или олигархии. На оспове этой концепции, превращавшей государство в охранителя буржуазной собственности, и была построена теория об ограниченной монархии как о наилучшей форме государствен­ного устройства. Так под компромисс 1688 г., окончательно закре­пивший победу буржуазии и нового дворянства, была подведена теоретическая база.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 37, с. 419.

ГЛАВА 3

РАЗВИТИЕ В XVIII в.

КАПИТАЛИЗМА

обеда, одержанная буржуазно-дворянским блоком в ходе революции и закрепленная компромиссом 1688 г., поставила Англию в чрезвычайно выгодное положение по сравнению с другими странами Европы и всего мира. Впоследствии все страны Ев­ропы — одни рапыне, другие позже — вступили в полосу капиталистического развития и связанного с ним прогресса производительных сил, культуры и госу­дарственных форм. Но Англия была пер­вой, и это давало английской буржуазии огромные преимущества, которыми она пользовалась вплоть до конца XIX в., когда торгово-промышленное первенство страны бы­ло утрачено.

ОФОРМЛЕНИЕ АНГЛИЙСКОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ СИСТЕМЫ

В конце XVII — первой половине XVIII в. в Англии начали складываться формы и принципы государственного управления, характерные для буржуазных демократий. Однако процесс фор­мирования парламентской системы проходил уже не в ходе рево­люции, а в специфической обстановке, сложившейся после ком­промисса 1688 г. Государственная деятельность оставалась приви­легией земельного дворянства, и на поверхности политической жизни фигурировало несколько десятков знатных родов. «Аристо­кратическая олигархия,— по выражению Ф. Энгельса,— слишком хорошо понимала, что ее собственное экономическое процветание неразрывно связано с процветанием промышленного и торгового среднего класса» ¹. Именно экономические интересы буржуазии «определяли собою общую национальную политику».

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 310.

ИЗ

Новой вехой в становлении парламентской системы стал при­нятый в 1701 г. парламентом «Акт о престолонаследии и статут об устройстве королевства»: «Законы Англии являются прирожден­ными правами ее народа, и все короли и королевы, которые всту­пают на престол английского королевства, обязаны производить управлепие английским народом в соответствии с указанными выше законами, и все их подчиненные и министры должны нести службу, соблюдая те же законы». Королевская власть объявля­лась, таким образом, ограниченной законами, которые вправе из­давать только парламент. В «Акте о престолонаследии» определя­лась дальнейшая судьба английской короны после смерти Виль­гельма III. Она должна была перейти к дочери Якова II — Анне, а после ее смерти — к курфюрсту (князю) небольшого германско­го государства — Ганновера. Формальные основания для этого да­вал брак курфюрста и внучки Якова I Стюарта.

Правительство приобретало все большую независимость от ко­роля. Королева Анна (1702—1714) и первые короли ганноверской династии Георг I (1714—1727) и Георг II (1727 — 1760) еще пред­седательствовали на заседаниях правительства, но министры все чаще собирались втайне от короля и именно на этих заседаниях принимали решения, которые потом лишь формально рассматри­вались в присутствии монарха. При Георге II даже это формаль­ное участие короля в работе правительства постепенно прекрати­лось. Этому в известной мере способствовали и личные качества названных королей. Анна, по выражению английского либераль­ного историка XIX в. Маколея, «при хорошем расположении духа была кротко глупа, а при дурном — сердито глупа». Первые Геор­ги были ограниченными людьми, больше заботившимися о делах своего маленького Ганновера, чем о позициях королевской власти в Англии.

Таким образом, к середине XVIII в. в Англии установилась си­стема управления, как нельзя более соответствовавшая интересам господствующих классов. Ограничение королевской власти, зави­симость правительства от парламента, правовые гарантии, запи­санные в Habeas Corpus Act и ряде законов, принятых в начале XVIII в., независимость судей от короля и правительства — все эти черты английской конституции стали предметом гордости анг­лийских государствоведов и зависти идеологов подпимающеися буржуазии других стран.

Теоретически власть принадлежала народу, но на практике от избрания «народных представителей» были отстранены не только массы рабочих, ремесленников, крестьян, но и значительная часть буржуазии и даже землевладельцев. В 1717 г. был резко повышен ценз для избирателей: отныне право участвовать в выборах предо­ставлялось лишь лицам, получавшим не менее 600 ф. ст. годового дохода с недвижимости, либо 200 ф. ст.— от торговых и финансо­вых операций. Таких лиц оказалось всего около 250 тыс. из почтп 5'миллионного населения страны.

Формально высшим органом государственной власти был пар­ламент, но реальная власть в стране принадлежала политическим дельцам, стоящим во главе обеих партий. Наибольшим влиянием пользовалась партия вигов, которая находилась у власти почти не­прерывно с конца XVII в. до 1770 г. В то время как торийсшге верхи представляли главным образом интересы крупных земле­владельцев и опирались на провинциальных сквайров, лидеры ви­гов были, по выражению Маркса, «аристократическими представи­телями буржуазии, промышленного и торгового среднего класса» К

На смену острой политической борьбе времен революции и да­же послереволюционных лет, когда действительно сталкивались противоборствующие социальные силы, пришло мелкое полити­канство алчных клик, жаждущих власти и богатства. Именно в этот период сложились такие черты буржуазного парламентариз­ма, как оторванность от народа, неизбежная коррупция, бесприн­ципность. Политическая мораль буржуазии формировалась в об­становке бешеной погони за наживой, колониального грабежа, финансовых авантюр. В этих условиях и политическая деятель­ность рассматривалась как один из «законных» источников обо­гащения. Покупалось и продавалось все — голоса избирателей и членов парламента, государственные посты и благоволение минист­ров, доступ ко двору и политические убеждения.

Едва ли не самой колоритной фигурой той эпохи был видный вигский лидер Роберт Уолпол, бессменно стоявший во главе прави­тельства с 1721 до 1742 г. Возглавляя одну из вигских группиро­вок, наиболее тесно связанную с буржуазными кругами, он впитал в себя все пороки своего века и своего класса.

Выходец из типичной помещичьей семьи, потомок мировых судей, полковников милиции и членов парламента, Роберт Уолпол_т вероятно, умер бы «деревенским джентльменом», если бы с первых шагов своей политической карьеры не пошел на союз с воротила­ми Сити. Прорвавшись к власти, он стал одним из самых богатых людей Англии, получая колоссальные взятки от поставщиков, искателей карьеры, колониальных дельцов. Он жил как крупней­ший магнат, соря деньгами, устраивая роскошные балы, скупая произведения искусства. Мораль века была такова, что Уолпол почти не скрывал источников своего богатства. Во время премьеры пьесы Джона Гэя «Опера нищих», когда скупщик краденого пел: «И министр великий считает честным себя, как и я», сам «вели­кий министр» невозмутимо сидел в ложе. А когда со сцены про­звучали слова:

Коль бичуешь порок,

Будь умен себе впрок,

Не задень при дворе никого, —

Взятки станешь бранить,

Каждый станет вопить,

Чтоты метишь, наверно, в него, —

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 356.

Уолпол громко потребовал повторения этой песенки. Зал под­держал его взрывами аплодисментов, и трудно сказать, чего в них было больше — благодарности к актерам или восхищения нагло­стью и успехом Уолпола, которым втайне завидовали многие из зрителей.

Знаменитый романист Даниэль Дефо писал: «Я видел изнанку всех партий, всех их претензий и изнанку их искренности, и... я говорю о них: все это — простое притворство, видимость и отвра­тительное лицемерие каждой партии, во все времена, при всяком правительстве... Их интересы господствуют над их принципами».

Вся Англия знала, что парламентские выборы не имеют ничего общего с действительным волеизъявлением не только народа, но и четверти миллиона избирателей. В сельских избирательных ок­ругах вопрос об избрании того или иного кандидата решался обычно крупным лендлордом, от которого зависели и которому не решались противоречить соседи — средние фригольдеры и сквай­ры. Почти половина «депутатов» вообще не избиралась, а прохо­дила в парламент от так называемых гнилых местечек — малень­ких населенных пунктов, находившихся в собственности лорда. Здесь лорд бесцеременно назначал члена парламента, обычно про­давая этот пост за 1,5—2 тыс. ф. ст. Но если кандидату приходи­лось все же бороться за место с конкурентом, он обращался к прямому подкупу избирателей — благо, их было немного. Избира­тели пастолько привыкли получать взятки, что считали их вполне законными источниками дохода. Остроумная сатирическая коме­дия Генри Филдинга:, одного из крупнейших английских писате­лей XVIII в., «Дон Кихот в Англии» на том и построена, что изби­ратели некоего города пришли в ужас от того, что на предстоящих выборах ожидается лишь один кандидат: ведь, не имея конкурен­тов, он не станет давать взятки.

Роберт Уолпол недаром говорил о парламентариях: «У каждого из этих людей есть своя цена». Точно так же, как член парламен­та покупал свой мандат у лорда, контролирующего «гнилое ме­стечко», или у избирателей, правительство покупало самих членов парламента.

Итак, объективно прогрессивный процесс формирования пар­ламентской системы проходил в уродливых формах, сопровождал­ся чудовищным казнокрадством, взяточничеством, стяжательством правящей олигархии. Именно против этих пороков, извращавших самую сущность парламентаризма, была направлена гневная кри­тика и меткая сатира передовых людей Англии, прежде всего — блестящей плеяды деятелей английского Просвещения.

АНГЛИЙСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Едва ли не все плоды философской и политической мысли, ли­тературы и искусства XVIII в. были взращены в большинстве европейских стран на почве идеологии Просвещения. Это было мо-

гучее течение, революционное по своей сущности, антифеодаль­ное по социальной направленности, антиабсолютистское по поли­тической программе. Низвергая все догмы религии, отказываясь подчиняться каким-либо авторитетам, просветители стремились проанализировать общественные отношения, государственные формы с позиций свободного, ничем не ограниченного разума.

Но революционная идеология Просвещения носила на себе пе­чать глубокой противоречивости, как противоречива была и сама революционность буржуазии. Борясь за власть, за расчистку путей для капиталистического развития, буржуазия стояла во главе на­ции, поскольку и широкие массы народа были заинтересованы в низвержении феодального строя. Однако буржуазия шла к власти для того, чтобы сменить феодальную эксплуатацию капиталисти­ческой, и провозглашенное просветителями царство разума, по выражению Энгельса, «было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии» *.

Конечно, субъективно великие умы эпохи Просвещения от­нюдь не намеревались прославлять строй эксплуатации и угнете­ния. Ленин отмечал, что они «совершенно искренно верили в об­щее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного» ². Сталкиваясь с жадностью, лицемери­ем, ханжеством, духовным убожеством, стяжательством рыцарей наживы, просветители бичевали эти пороки, веря в то, что путем просвещения, разъяснения их можно устранить и «естественный человек» предстанет во всем блеске своих добродетелей.

Наиболее ярко историческая ограниченность Просвещения проявилась в Англии, т. е. там, где это течение зародилось. Свое­образие ан<